На стенах, на столе, у кровати – всюду портреты Николая I. Их штук десять. На коне, в профиль, в шинели, опять на коне. Я смотрю с удивлением.
– Сей муж, – поясняет Садовский, – был величайшим из государей, не токмо российских, но и всего света. Вот сынок, – меняет он выспренний тон на старушечий говор, – сынок был гусь неважный. Экую мерзость выкинул – хамов освободил. Хам его и укокошил…
Среди портретов всех русских царей от Михаила Федоровича, развешанных и расставленных по всем углам комнаты, – портрета Александра II нет.
– В доме дворянина Садовского ему не место. <…>
Садовский излагает свои «идеи», впиваясь в собеседника острыми глазами: принимает ли всерьез. Мне уже успели рассказать, что крепостничество и дворянство напускные, и я всерьез не принимаю.
Острые глазки смотрят пронзительно и лукаво. «…Священная миссия высшего сословия…» Он обрывает фразу, не окончив.
– Впрочем, ну все это к черту. Давайте говорить о стихах!..
– Давайте.
«Монархизм в эпоху 1905–1917 годов был слишком непопулярен и для писателя не мог пройти безнаказанно, – писал в статье „Памяти Б.А.Садовского“ Владислав Ходасевич. – Садовской же еще поддразнивал. То в богемское либеральнейшее кафе на Тверском бульваре являлся в дворянской фуражке с красным околышем; то правовернейшему эсеру, чуть-чуть лишь подмигивая, расписывал он обширность своих поместий (в действительности – ничтожных); с радикальнейшей дамой заводил речь о прелестях крепостного права».
А вот из дневника Корнея Чуковского (запись от 8 июня 1914 года):
«Б.А.Садовской очень симпатичен, архаичен, первого человека вижу, у которого и вправду есть в душе старинный склад, поэзия дворянства. <…> Но все это мелко, куцо, без философии».
«Дворянский мундир с блестящими пуговицами и голубая шелковая косоворотка», «дворянство российское», портреты императоров, «мерзость выкинул – хамов освободил», «дворянская фуражка с красным околышем», «речь о прелестях крепостного права», «старинный склад», «поэзия дворянства»… Вот под влияние какого человека попал крестьянский сын Александр Тиняков – после поклонения купеческому сыну Валерию Брюсову.
Борис Садовский прожил долгую, темную и несчастную жизнь.
Родился в 1881 году в утратившем статус уездного городке Ардатов Нижегородской губернии. Отец, родом из духовного сословия, выслужил дворянство. В 1904 году Брюсов пригласил Садовского писать критические заметки в журнал «Весы». Позднее сотрудничал со многими петербургскими и московскими газетами и журналами. Сочинял стихи, но большую известность приобрел как историк литературы (много писал о поэтах XIX века) и либреттист, адаптировавший для кабарешных представлений в том числе и произведения Пушкина.
В двадцать три года Садовский заболел сифилисом. Из-за слишком интенсивного лечения препаратами ртути его в 1916-м разбил паралич. В 1920-х жил в Нижнем Новгороде; распространился слух о его смерти, и эмигрировавший Владислав Ходасевич написал статью «Памяти Б.А.Садовского», из которой я выше привел несколько слов.
Но Садовский, хоть и прикованный к инвалидному креслу, был жив. И прожил после этого некролога еще больше четверти века. В конце двадцатых даже перебрался в Москву, поселился в келье Новодевичьего монастыря. В начале Великой Отечественной ждал немцев, вступил в подпольную монархическую организацию «Престол» (а по некоторым данным ее возглавил). Организация эта стала частью большой контрразведывательной игры НКВД, принесла больше пользы, чем вреда, поэтому, наверное, Садовского не тронули. Ну и инвалид ведь, несчастный человек…
Умер он за год до смерти Сталина – 5 марта 1952 года. Не публиковался с 1928-го. Впрочем, не очень и стремился – писал такое, что и в Серебряном веке вряд ли бы нашло читателя. Издание произведений Садовского в 1990–2000-е прошло практически незамеченным. Его слова из статьи 1915 года о поэтессе Каролине Павловой – «за тридцать лет до смерти ее постигло полное и вполне заслуженное забвение» – оказались пророческими по отношению к себе самому.
Георгий Иванов замечает в «Петербургских зимах», что у Садовского «крепостничество и дворянство напускные», но жизнь показала: нет – вполне искренние. Его воспринимали как талантливого чудака, монархизм как эпатаж – и ошиблись. Садовский не только болтал, но и действовал, втягивал молодых (и не таких уж молодых) декадентов, символистов, акмеистов в сомнительные, а то и откровенно черносотенные круги.
После сближения с Садовским и Тиняков быстро начал праветь. Правда, не стоит идеализировать Александра Ивановича: он и до того частенько винил жидов в разных грехах (например, еще в 1900-х, на страницах «Орловского вестника») – но в Петербурге перешел вполне четкую границу…
В 1909 году в Санкт-Петербурге была основана газета «Земщина». В первом номере были заявлены цели и идеи издания:
…Русский народ всегда инстинктивно чувствовал, что только Царь может быть ему надежным защитником. Теперь же, когда на нас наседают Иудеи и многие инородцы, побуждаемые жадностью к наживе и обладающие огромной энергией, сплоченностью в политических интригах, а главное – запасами золота, при помощи которого покупаются не только голоса на выборах, но нередко и совесть людей, – русский народ сознательно не допустит умаления власти Царя. Он ясно понимает, что с того дня, как Россия лишится своего Самодержца, окончательно завершится порабощение его и начнется расчленение государства. Нет, не в конституции, а в земщине наше спасение…
В 1916 году открылось, что Тиняков в 1913-м почти одновременно печатался в кадетской газете «Речь» и других либеральных и демократических изданиях и, под псевдонимом Александр Куликовский, – в черносотенной «Земщине». Причины этого открытия тянут, по-моему, на детективное расследование, в котором отлично можно показать нравы литературного мира. Повесть в документах Вардвана Варжапетяна «„Исповедь антисемита“, или К истории одной статьи» и есть по сути такое расследование.
Опираясь на эту работу и на другие источники, попытаюсь более или менее подробно рассказать о тиняковской истории.
Весной 1915 года Тиняков опубликовал заметку, в которой критически оценил книгу статей «Озимь» своего покровителя Бориса Садовского. Тот обиделся и стал намекать в беседах с прогрессивными собратьями по писательскому цеху, что Тиняков сотрудничает в «Земщине». Осенью появилась совсем не хвалебная рецензия Александра Ивановича на сборник Садовского «Лебединые клики»; Садовский в марте 1916-го ответил, прикрывшись псевдонимом Б.Борисов, стихотворным фельетоном «Литературные типы. История одинокого человека» в «Журнале журналов», где уже вполне четко поведал о связи Тинякова-Одинокого с «Земщиной».
Он в годы юности далекой
Был одинокий, одинокий.
Аскетом жил в уединеньи
И сочинял стихотворенья.
Потом в литературу вытек
И стал многообразный критик.
Сотрудничал везде и всюду,
Имея псевдонимов груду.
Был то Кульковский, то Чинаров,
То Белохлебов, то Матаров,
Писал в «Печи» об идеале,
А в «Немщине» о ритуале.
Здесь был за Бейлиса горою,
Там Чеберячку звал сестрою.
Но «явным будет всё, что тайно» —
Открылась истина случайно.
Пошли намеки, слухи, речи,
И критик вылетел из «Печи».
Пришлось и с «Немщиной» расстаться
И в безработные вписаться.
Теперь он снова одинокий.
О, род людской! О, род жестокий!
Тиняков узнал себя чуть ли не первым и через номер в том же «Журнале журналов» (своего рода таблоиде того времени – «еженедельнике нового типа») выступил с большой статьей «Исповедь антисемита», обвинив Садовского в том, что это он познакомил его с Борисом Никольским, одним из лидеров Союза русского народа, которого, впрочем, и Тиняков и Садовский называют в статьях «профессором М.», и вообще ввел его, Александра Ивановича, в черносотенный круг, себя же оправдывал тем, что он не низок по своей природе, а – «неустойчив».
Но лучше пусть скажет он сам:
…В октябре 1913 года я напечатал в «Земщине» за подписью А.Куликовского две антисемитические статьи о деле Бейлиса. Ни в «Речи», ни в каком другом либеральном издании я тогда участия не принимал. Отсюда ясно, что о моем «двуличии» не может быть речи. Я склонялся в 1913 году к монархизму и шел работать в «правые» издания. Плохо это или хорошо – это вопрос совершенно особый, – но ничего позорного в моем участии в «Земщине» я до сих пор не вижу, а вижу просто мою ошибку, мое заблуждение, которое я исправил, уйдя на другие пути.
<…> О моем участии в правой печати было известно только ему (Борису Садовскому. – Р.С.). Вот здесь-то мы и подошли к некоему «разоблачению».
В ноябре 1912 года г. Б.Садовской пригласил меня принять участие в возникавших тогда «Северных Записках», а меня порекомендовал издательнице – и статья моя появилась в 1-м № названного журнала за 1913 год. В сентябре же 1913 г. тот же самый г. Садовской, узнав, что я написал статью о деле Бейлиса, отнес ее к известному «правому» деятелю профессору М., и уже с «благословения» последнего и с его поправками эта статья и была напечатана в «Земщине». Напечатав там статью, я, естественно, прекратил отношения с «Сев. Записками» – г-н же Садовской не раз убеждал меня бывать в редакции «Сев. Записок», на что я отвечал отказом. Другими словами, г. Садовской увлекал меня на провокаторский путь, но увлечь не мог. <…>
Человек, пишущий в 1913 г. в «Земщине», а через год в «Речи», действительно, может показаться чрезмерно неустойчивым. Но и такой взгляд не будет вполне справедлив. Не только постепенное изменение убеждений, а и коренные и внезапные перевороты бывают у большинства мало-мальски мыслящих людей, особенно в такие бурные и богатые событиями эпохи, как наше время.
<…> Неужели из того, что несколько лет тому назад я временно шел по ложному пути озлобленного юдофобства, а потом сошел с него, – вытекает, что мне нужно «заткнуть рот» и, как пишет г. Борисов, «в безработные вписаться»?