— Потому что так составил завещание Аким Васильевич, — закатил глаза Герард. — Уж не знаю почему. Я с ним никогда не пересекался и не знаю, что за мысли бродили в его голове. Сын есть, Иван Акимович не так давно в отставку подал с ношением мундира в чине вахмистра. С ним бы, конечно, договорились полюбовно. Тем более что он готов экспериментировать. Всё секрет богемского стекла вызнать хочет. Но вот его матушка ни о каких нововведениях даже думать не желает.
— Печально это слышать, — я вскочил в седло. — Мы с её величеством попытаемся убедить Марию Васильевну не капризничать.
Все мои сопровождающие уже сидели в сёдлах, и как только я тронул поводья, Зимин отдал команду двигаться.
Дорогу за ночь замело, сейчас мы с трудом передвигались по двое. Рядом со мной оказался Киселёв. Он, как всегда, был задумчив и серьёзен. Покосившись на меня, словно хотел что-то сказать, он отвернулся и принялся рассматривать спину ехавшего перед ним Раевского.
— Говорите, Павел Дмитриевич, — обратился я к нему, — вас же сейчас разорвёт, если вы не удовлетворите своё любопытство.
— Есипов Яков Степанович говорил, что Наполеон объявил конкурс среди кулинаров на лучший способ долгого хранения продуктов. И его даже выиграл тот самый француз, предложивший сгущать молоко. — осторожно начал Киселёв. — Вот только я не слышал, чтобы во французской армии появилось что-то подобное. И я никак не могу понять, почему?
— Потому что это дорого, — ответил я, слегка повернув голову, чтобы его видеть. Киселёв был напряжён. Он кусал губы, действительно пытаясь понять. Да, из этого мальчишки выйдет толк. Не надо его выпускать из вида. — А для того, чтобы запустить производство, необходим как минимум завод. Да и сахар — очень дорогой продукт.
— А у нас будет свой сахар, довольно дешёвый, — Киселёв стукнул себя по лбу. А потом посмотрел на меня. — Вы действительно поговорите с Мальцовой?
— Конечно. Я стараюсь держать слово. Поэтому даю его редко, — и я широко улыбнулся, глядя на ошарашенное лицо Киселёва. — Пока пусть со стеклом возятся. А вообще, мне понравилась идея Наполеона. Наша Отчизна богата на талантливых людей. Вот и я тоже объявлю конкурс. Кто сумеет сделать жесть, которую мы сможем использовать вместо стекла, тот получит большую сумму, дворянство, если его нет, и беспроцентный кредит на строительство завода. На самом деле, Павел Дмитриевич, очень многое уже давно придумано. Просто по каким-то странным причинам многие вещи не нашли применения. Пора в этих залежах покопаться, не находите?
— Англичане всё равно нас опережают, — пробурчал Киселёв.
— Не во всём. — Ответил я ему. — Они так же, как и многие до них, патентуют разные интересные новинки и не дают им ход. На основании, например, что изобретатель — шотландец, или, не дай бог, ирландец. В последнем случае можно сказать, что и нет никакого изобретения. Все эти вещи очень тщательно отслеживает Воронцов Семён Романович. Он так рад, что я позволил ему остаться в его любимом Лондоне, так рад! Готов от радости великой даже заниматься таким неблагородным делом.
— Почему вы его послом не назначите? — пробурчал Киселёв. — Граф Воронцов был бы счастлив.
— Потому что он необъективен, — я покачал головой. — Он настолько сильно любит Англию, что может однажды принять её сторону в некоторых спорных моментах. Пускай лучше нам новинки ищет, возможно, вместе с изобретателями. Когда в Петербург поедем, и в Твери остановимся ненадолго, я вас, Павел Дмитриевич, с собой на бумажную фабрику возьму. Машины нам как раз Воронцов помог приобрести, вместе с изобретателем.
Киселёв замолчал. По его выражению лица нельзя было сказать, одобряет он такой подход, или не очень. Но ничего, как придёт к какому-то выводу, обязательно озвучит его, не сможет долго держать в себе.
К тому времени, как мы выбрались на тракт, дорогу немного почистили, и ехать сразу же стало гораздо веселее. Несколько раз мы останавливались на почтовых станциях, чтобы погреться, перекусить и дать отдых лошадям. В Коломенское въехали уже в сумерках.
Вернулись мы без помпы. По-моему, во дворце даже не сразу поняли, что император куда-то уезжал. Точнее, все знали, что я уехал, но, похоже, думали, что пошёл Саша по бабам-с. Ну а что такого? Жена беременная, пора уже и на сторону посмотреть. А то совсем уж неприлично получается. Поэтому все встреченные мною придворные демонстративно отводили глаза, делая вид, что всё нормально, так и надо.
Скворцов ждал меня в моих апартаментах. Он о чём-то переговаривался с Кирилловым. Последний выглядел не слишком довольным.
— Что случилось? — спросил я, глядя на их серьёзные рожи.
— Беременность Нарышкиной Марии Антоновны приписывают вам, ваше величество, — сразу же ответил Илья. — И именно с этим связывают её изгнание. А ещё все ждут, когда вы её вернёте.
— Несмотря на пожелание её величества, — Кириллов стянул с меня шинель. Делал он это, надо сказать, более ловко, чем Чернышёв. — Вот что, Илья, подай мне список придворных дам её величества Елизаветы Алексеевны.
— Сию минуту, ваше величество, — Илья коротко поклонился и выскочил из спальни, где я в этот момент обтирал тело влажным полотенцем. Кириллов в этот момент раскладывал на кровати чистую одежду. Я и зашёл сюда, чтобы переодеться. Не хотелось завалиться к Лизе потным чучелом.
Я успел одеться, и застёгивал мундир, когда вернулся Скворцов, протягивая мне запрошенный список.
— Отлично, — я развернул бумагу, пробежался взглядом, что там написано, и снова скатал её. — У нас есть ещё один такой же?
— Михаил Михайлович Сперанский всегда делает такие документы в трёх экземплярах, — ответил Илья. — И это как минимум.
— Замечательно, — сказал я и стремительно вошёл в дверь, отделяющую мою спальню от спальни жены.
Лиза сидела в гостиной в гордом одиночестве и читала письмо.
— О, Саша, ты вернулся, — она встала ко мне навстречу и порывисто обняла. — Я начинаю чувствовать себя ужасно, когда ты уезжаешь. Прекрасно понимаю, что веду себя как дурочка, но ничего не могу поделать.
— Не удивительно, учитывая, какие слухи про меня ходят по салонам. — Я притянул её к себе и поцеловал. Когда начала кружиться голова, отстранил от себя жену и протянул ей свиток. — В который раз я уже застаю тебя одну. Где все твои фрейлины?
— Не знаю, — Лиза махнула рукой. — Я их отпустила. Мне захотелось побыть одной. Что это? — спросила она с любопытством, вертя в руках список.
— Здесь написаны имена всех твоих придворных дам. Будь так добра, отметь галочкой тех, кого ты совсем не хочешь видеть в своём окружении. Раз уж ты больше времени хочешь проводить без них, то именно с твоих дам и начнём нашу большую чистку. — Я улыбнулся, а она очень внимательно посмотрела на меня. — Лиза, в этом нет ничего постыдного. Не хочешь ставить галочку, поставь крест напротив неугодных тебе дам.
— Ох, Саша, — только и смогла сказать жена и снова меня обняла. — Да, я читаю письмо от матери. Она пишет удивительные вещи. Поговаривают, что Наполеон не только хочет стать императором. Он подал прошение на развод с Жозефиной.
— Да что ты говоришь, — я посмотрел на письмо, оставленное Лизой на диване. — А вот это уже интересно. Это очень интересно. И больше всего мне интересно, почему я о таких вещах узнаю из письма твоей матери?
Глава 7
Краснов стоял у колонны и смотрел на танцующие пары. Князь Вяземский давал бал, чтобы развлечь свою супругу, пребывающую в последнее время в меланхолии. Император Александр остался на время в Москве, и почти весь свет застрял в старой столице. Многие из них Москву недолюбливали, многие её просто ненавидели, и все ждали, когда же уже будет дана отмашка на отъезд.
Княгиня Вяземская, бывшая О, Рейли, Москву не понимала. Ей вообще было непросто смириться с жизнью в России. Когда она выходила замуж за Андрея Вяземского, то думала, что князь останется жить в Европе, как многие другие русские аристократы. Но Андрей вернулся на родину, и не в блистательный Петербург, а в Москву. С тех пор княгиня частенько погружалась в меланхолию, которую, впрочем, легко излечивали пышные балы и драгоценности, на которые Вяземский не скупился.
— Его величество приказал подготовить список семей, желающих отдать своих сыновей в иезуитский благородный пансион, который скоро откроется в Петербурге, — раздавшийся рядом смутно знакомый мужской голос заставил Краснова вздрогнуть.
Адъютант императора обернулся и увидел, что возле колонны, которую он сам подпирал, стоял молодой щёголь. Именно с ним не так давно Сперанский в карете ругался. Краснов напряг память и вспомнил, как зовут этого господина. А ведь именно его, несмотря на возраст, Макаров Александр Семенович назначил своим заместителем в Московском отделении.
— Его величество редко просит сделать что-то, не имеющее смысла, — ответил Краснов. — Вы в этом ещё не раз убедитесь, Клим Иванович. Так вы приготовили этот список?
— Да, приготовил, — Щедров широко улыбнулся и поклонился проходившей мимо даме. — Список как список, на мой взгляд ничего необычного, но его величеству он почему-то не понравился. Во всяком случае, он сказал что-то вроде: «Я так и думал», — и смял бумагу, на которой список был написан. Потом, правда, его расправил и приказал своему секретарю Скворцову назначить аудиенцию патеру Губеру, который приехал на коронацию, да так и остался, подобно многим другие иностранным гостям. Все ждут, когда его величество вернётся в Петербург, чтобы следовать за ним. И по-моему, кто-то в скором будущем будет сильно разочарован. Вы ничего об этом не слышали, Александр Дмитриевич?
— Нет, не слышал, — и Краснов натянуто улыбнулся. — Моё дело по балам и вечерам шляться, да сопровождать его величество при выездах. Ничего более.
— Да? — Глаза Щедрова блеснули. — И что же вы такого натворили, Александр Дмитриевич, что вас с Лёнькой Крюковым с глаз долой прямиком в Баден отсылают?
— Клим Иванович, — Саша перестал улыбаться и стиснул зубы так, что на его лице заиграли желваки, а рука сама собой легла на рукоять сабли.