— Это правда жизни. Нам и так придется столкнуться с недовольством аристократии. Как бы бунты теперь уже дворянские не начались. Они же до сих пор богатство в душах измеряют. И ты в том числе, Витя. Перестраиваться всегда сложно. Именно поэтому мы сначала будем заставлять всех таблички к домам приколачивать. Потом что-нибудь посложнее сделаем. Например, я обязую Горголи начать массовую проверку противопожарной безопасности. И одновременно начнут в большем объёме функционировать начальные школы и медицинские избы. А вот потом, очень постепенно мы подойдём к отмене крепостного права.
Я не стал ему говорить, что для более безболезненной отмены нам нужна будет война. Я не смогу предотвратить нападение Наполеона. Не тот он человек, чтобы устоять перед богатствами Российской империи. Но постараюсь сделать это максимально на своих условиях, чтобы свести жертвы и разрушения к минимуму. Я не благородный аристократ, и честь в том понимании, в котором она сейчас культивируется, мне чужда. Собственно, как и Наполеону. Это будет даже в какой-то мере интересно. Наверное.
И Париж я в итоге возьму. Только вот память оставлю не в «бистро», вот это я могу себе гарантировать. А на фоне всеобщей эйфории мы и запустим нашу грандиозную реформу.
Декабристам больше десяти лет после окончания войны понадобилось, чтобы «дозреть» до бессмысленного бунта. Вот и направим их энергию в мирное русло. Они же вроде как раз за отмену крепостного права топили. Вот, пускай на своём примере героическом и покажут, как справляться с внезапным обломом нужно. Потому что для помещиков — это будет грандиозный облом. И нужно приучать их к потере большей части привилегий постепенно. Например, окончательно утвердив проект Павла Петровича по трёхдневной барщине.
— Но почему такое категорическое «нет», ваше величество? — Кочубей нахмурился. — Ведь крестьяне с землёй…
— Витя, что в моих словах тебе непонятно? — я почувствовал, что начинаю злиться. — Это исключено! Максимум, что мы можем предложить, это наделы, хорошие наделы, для желающих на новых территориях: в Сибири и в Америке. Потому что Луизиану я у Наполеона куплю, и это не обсуждается. А там ещё Аляска не до конца исследована. Про освоена — я промолчу.
— Но, ваше величество, мы же обсуждали…
— Витя, пошёл вон, — спокойно произнёс я, поднимаюсь. — Иди и подумай о том, что я тебе только что сказал, а потом мы поговорим. Ты сейчас не в состоянии воспринимать аргументацию, потому что тебя заклинило на одной идее. У нас война, мать твою, на носу, и хорошо, если не на три фронта! Вот прямо сейчас мы ничего делать не будем, чтобы не начались брожения! И даже не заикайся про союз с Англией. Не сейчас.
— Ваше величество, вы ломаете на ходу всё то, о чём мы мечтали, — в сердцах воскликнул Кочубей, вскакивая с кресла. — Если вам так претят мои измышления, то я прошу отставку, чтобы не смущать вас своим присутствием.
— Витя, если ты сейчас не уйдёшь, то не в отставку пойдёшь, а с Павлом Кутузовым Аляску поднимать. Вот там любые эксперименты можешь проводить, я тебе своё высочайшее позволение на это дам, — ну что за упрямый баран!
Быстро же он очухался после первоначальной порки. Похоже, судьба Палена сотоварищи уже начала забываться. Вот же не было печали. Только бесконечных заговоров мне не хватает. Гадство-то какое.
А ведь как хорошо попаданцам было в тех историях, которые я когда-то читал. Пришёл, сказал, все тебя слушают, в рот заглядывают, и паровозы сами собой строятся, и войны с полпинка и башенкой на танках выигрываются, и дамы падают к ногам… Ну с одной весьма привлекательной дамой мне, конечно, повезло, а вот всё остальное… Неправильный ты какой-то попаданец, Сашка. Всё тебе зубами выгрызать приходится, каждую, сука, мелочь, даже эти трижды проклятые таблички на домах!
Высказав напоследок Кочубею, что устрою ему индивидуальную Эстляндию в его собственных поместьях, если он не заткнётся и не начнёт уже голову включать, я сел, обхватив руками голову. Ведь есть в его башке мозги, есть. Так почему же… А, ладно. Поди, переломается. Ну а если нет, то заменю на кого-нибудь. Вопрос только, на кого?
— Ваше величество, — я поднял голову и посмотрел на вошедшего в кабинет Скворцова. — Михельсон прибыл. Сопровождает находящихся под арестом Аракчеева и Барклая де Толли.
— Твою мать, — я выругался и с ненавистью посмотрел на отчёт будущего первого министра финансов, в котором говорилось, насколько у нас всё плохо. — Через минуту пригласишь. — Илья не уходил, и тогда я добавил. — Что-то ещё?
— Я намекнул Виктору Павловичу, что вы подписали приказ об освобождении двадцати пяти придворных должностей, — сказал Илья, глядя на меня вопросительно.
— Если будет спрашивать, кого выгоняем, скажи, — я кивнул собственным мыслям.
Приказ был пока подписан на непонятную прорву камер-юнкеров. К тому же это скоро и так будет известно, поэтому скрывать имена я не видел смысла. Из молодых людей был оставлен небольшой костяк, вроде Киселёва, из которых я намеревался начать делать истинную элиту империи. Но это в качестве этакого социального эксперимента. Куда он нас в итоге заведёт, будем посмотреть, как говорится.
Илья вышел из кабинета, а через минуту в него вошли господа офицеры. Барклай и Аракчеев так демонстративно не смотрели друг на друга, что я плюнул и даже не стал интересоваться, что же между ними произошло.
— Вот что, мне плевать, кто из вас кому в кашу плюнул, и кто у кого любовницу увёл, — сказал я, хмуро глядя на обоих. — Мне надоело, что мои офицеры, как пауки в банке постоянно грызутся друг с другом. Тем более что никаких заметных результатов этой грызни я так до сих пор и не увидел.
— Ваше величество, — начал говорить сопровождающий этих уродов Михельсон, но я прервал его, подняв руку.
С каким бы удовольствием я обоих отослал в деревни коровам хвосты крутить… Но они оба были мне нужны. Оба нужны со своими тараканами и придурью, но своего рода гении, ворвавшиеся в историю. Не хотелось бы, чтобы моя история их похоронила.
— Полагаю, ваши разногласия происходят из-за различных взглядов на необходимые преобразования в войсках? — я задал весьма риторический вопрос. — Думаю, мы проведём эксперимент. Есть два полка, с которыми очень сложно что-то сделать в плане преобразований. Это Семёновский и Преображенский. Каждый из вас возьмёт по одному и проведёт те преобразования, которые считает правильными. Я даю вам именно эти элитные подразделения, потому что в них очень легко всё откатить назад. Они слишком консервативны, если можно так сказать.
— Ваше величество… — сейчас пасть попытался открыть Аракчеев, но я его заткнул одним взглядом.
— У вас есть полгода. Если за эти полгода вы не предоставите мне нормальных результатов: то есть, если в полках не будет никаких изменений повлияющих в итоге на их боеспособность в положительную сторону, разумеется, не обижайтесь. Один из вас поедет укреплять наши восточные границы, а второй — самые западные. Последнего на место службы, так уж и быть, доставит Ушаков. Кто куда поедет, разрешу решить самим. Можете даже дуэль по этому поводу устроить, мне всё равно. Приказ ясен? Выполнять. Оружие вам вернут на выходе. Иван Иванович, останьтесь. Расскажите мне, что решили всё-таки с артиллерией, пока это безобразное происшествие не произошло, — высказавшись, я отвернулся к окну, показывая, что разговор закончен.
Они потоптались с минуту, а затем молча вышли из кабинета. Когда дверь закрылась, я повернулся к Михельсону, но не успел я указать ему на стул возле стола, как в кабинет вошёл Илья.
— Ваше величество, — он закусил губу, едва сдерживаясь, чтобы не заржать. — Фёдор Васильевич Ростопчин прислал нарочного… Ту табличку, которую вы собственноручно приколотили, спёрли. Унесли среди белого дня вместе с гвоздями. И даже молоток утащили.
— Твою мать, — я медленно провёл ладонью по лицу, а потом махнул на стол. — Присаживайтесь, Иван Иванович. Илья, принеси нам кофе. Нам тут долгая работа предстоит. И да, я сегодня больше никого не принимаю, если только что-то слишком важное произойдёт, — и я первым направился к столу, чтобы уже начать разбираться с артиллерией, а самое главное, сколько все преобразования будут стоить.
Глава 15
Ермолов прошёлся по длинным коридорам Метехского замка в Тифлисе и остановился возле двери, ведущей в покои Кнорринга Карла Фёдоровича, назначенного ещё Павлом Петровичем инспектором на Кавказ. Алексей Петрович постучался, но в этот момент где-то в глубине дворца раздался сильный грохот, заставивший его поморщиться. Было крайне сомнительно, что хозяин покоев расслышал стук в царящем вокруг шуме.
— Входите, — глухой голос за дверью показал Ермолову, что Кнорринг всё-таки расслышал, что к нему пришёл посетитель. Не колеблясь больше ни секунды, Ермолов вошёл в небольшую гостиную.
Стоявший возле окна Карл Федорович, даже не посмотрел на вошедшего, продолжая надиктовывать письмо сидевшему за столом секретарю.
Ермолов остановился у двери, явно не зная, куда ему пройти. Он не перебивал Кнорринга, давая тому закончить говорить. Прислушавшись, Ермолов сумел понять, что письмо было адресовано кому-то из грузинской знати и в нём Кнорринг интересовался мнением князя о вхождении Картли-Кахетинского царства в подданство России.
— Всё на этом, Павел, — Кнорринг, наконец, отвернулся от окна, подошёл к столу, быстро пробежался взглядом по письму и поставил размашистую подпись. После чего жестом отпустил секретаря и повернулся к Ермолову. — Доброе утро, Алексей Петрович, что вас привело сегодня сюда ко мне?
Ермолов хотел уже ответить, но тут раздался очередной грохот, и он промолчал, ожидая, когда станет потише.
— Что у вас здесь творится, Карл Фёдорович? — поморщившись, спросил Ермолов, когда убедился, что Кнорринг его услышит.
— Перестройка этого дворца, — ответил императорский инспектор и глубоко вздохнул. — Так что вас привело сюда? — повторил он вопрос.