Краснов ещё раз бросил взгляд на Крюкова и позволил увести себя от окна к герцогу де ля Тремулю. При этом он думал про себя, что раз уж его миссию выполнила принцесса де Тарант, то он вполне может попытаться выяснить, какие слухи гуляют по местным салонам, чтобы было что доложить его величеству.
— До меня дошли слухи о совершенно безобразном скандале, разразившемся здесь, в Москве, — как бы невзначай заявила Мария Фёдоровна, когда завтрак подходил к концу. — Даже странно, что подобная новость так долго оставалась почти что тайной.
— И что же это за новость, матушка? — я отложил в сторону нож и посмотрел на вдовствующую императрицу с изрядным любопытством. Уж если она со мной решила поделиться, значит, скандал был ещё тот.
— Этот негодный князь Голицын Александр Николаевич проиграл в карты графу Разумовскому Льву Кирилловичу свою жену Марию Григорьевну, — Мария Фёдоровна ханжески поджала губы. — Её поставили на кон, как какую-то дворовую девку. Совершенно возмутительно.
— То-то Голицыну так внезапно заплохело, и он рванул в Баден, — процедил я, бросая салфетку на стол. — Кто из них предложил такую ставку?
— Насколько мне известно, Разумовский, — вздохнул сидящий за столом Строганов. — Хотя не понимаю, зачем ему это было нужно. Его связь с Марией Григорьевной была на тот момент давней, и никакого секрета из неё ни для кого не было.
— Как же мне всё это надоело, — я резко поднялся из-за стола. — У меня только один вопрос, Паша. Почему я только что услышал об этом возмутительном происшествии?
— Мне казалось, что оно не стоит внимания вашего величества, — тут же проговорил Строганов и вскочил вслед за мной. — К тому же вы бы всё равно скоро узнали об этом происшествии, потому что Мария Григорьевна хочет обратиться к вам напрямую, чтобы вы дали согласие на её развод.
— И я его с удовольствием удовлетворю, — процедил я и посмотрел на Марию Фёдоровну. — Матушка, можете передать придворным, что я больше не потерплю этого вертепа, по крайней мере, при дворе. И так как я хочу в любом случае, так или иначе, упразднить множество придворных должностей, то начну, пожалуй, именно с самых отъявленных распутниц и распутников. Пускай свои адюльтеры крутят где-нибудь подальше от двора, а я подобные новости буду получать исключительно в качестве пикантных слухов и анекдотов. У меня нет времени ещё и эти конюшни разгребать. А ведь мне придётся сейчас разбираться, а так ли уж нужен развод Марии Голицыной, чтобы ходатайствовать за неё перед Священным Синодом. Или, может быть, это она всё организовала, чтобы бросить опостылевшего мужа и уйти к любовнику на вполне законных основаниях.
— Александр, но вы не можете… — ахнула вдовствующая императрица, я же практически сразу перебил её.
— Даже если мне придётся выгнать всех, — сказал я с милой улыбкой. — Кроме Раевского. Коля совершенно немодный тип. И, пожалуй, всех остальных своих адъютантов, они пока неженаты. Кто ещё… — я задумался, а потом быстро добавил. — Камер-пажи Чернышёв с Киселёвым точно останутся. Но там, по причине молодости, они просто пока неинтересны дамам, да и тоже ещё не женаты. Пока навскидку я больше никого не могу припомнить, но уверяю, что выкрою время и ознакомлюсь с подноготной каждого из придворных.
— Макарова своего мерзкого привлечёшь? — ядовито заметила Мария Фёдоровна. Она, похоже, не думала, что её пересказ пикантной сплетни будет иметь далекоидущие последствия.
— Если придётся, то да, — и я покинул столовую.
Настроение было испорчено. Да ещё и новый мундир, подогнанный по фигуре, сковывал движения. Я-то уже успел привыкнуть к вещам, сидевшим на мне чуть мешковато. Пройдя мимо Скворцова с каменным выражением на лице, зашёл в свой кабинет и принялся расстёгивать тугие пуговицы.
— Кто придумал этот идиотский покрой? — раздражённо спросил я вслух, снимая мундир и бросая его на кресло. — Ни даму как следует потискать, ни развернуться. Всех достоинств — красивый.
Немного подумав, под удивлёнными взглядами Строганова и забежавшего вместе с нами в кабинет Скворцова, я набросил мундир на плечи, но надевать его не стал.
— Ваше величество? — осторожно спросил Илья. — С вами всё в порядке?
— Нет, не в порядке, — ответил я и потёр шею. После чего вытащил из кармана две изрядно помятые бумаги и бросил их на стол.
Это были короткие справки о состоянии обучения нашего дворянства на сегодняшний день. Одна от этого упёртого старого пня Шишкова, известного тем, что ненавидит всё иностранное и топит за чуть ли не драконовскую цензуру. Вторая — от наставника Николая и Миши Новикова Николая Ивановича. И хотя написаны они были по-разному и указывали на разные положения вещей, но в одном сходились вплоть до последней буквы: дворяне в Российской империи не стремились отдавать детей в русские школы. Самыми престижными считались немецкие, французские и парочка английских. Да и потом дитятки уезжали по заграницам, и очень редко поступали хотя бы в Московский университет.
Строганов переглянулся с Ильёй, и они вместе потянулись за бумагами. Я же подошёл к окну, придерживая мундир на плечах, чтобы он не свалился.
— А потом мы удивляемся, что русские аристократы плохо говорят по-русски, а то и вовсе не говорят, и понятия не имеют, что нужно делать со своими вотчинами, — я покачал головой.
— Боюсь, что самодурство уходит корнями как раз вглубь, в провинции… — попытался что-то мне возразить Строганов, но я его перебил.
— Ты неправ, Паша. Почему-то как-то так оказывается, что самые, хм, озверелые помещики выходят как раз из тех господ, которые в этих немецких и французских пансионатах учатся. Разве Салтыкову можно назвать неграмотной боярыней? А Каменский? Вот кто скорбный умом стал, а говорят, что и был, — процедил я, вспоминая недавнее разбирательство.
На Макарова та взбучка у кельи Салтычихи произвела сильное впечатление, и он перестал игнорировать жалобы подобного толка даже на таких прославленных офицеров, как Каменский. В итоге он разобрался, а у меня скулы сводило, когда я читал о художествах этого графа. В отличие от Салтычихи, он допёк даже своих соседей, а офицеры, служившие под его началом, сдали своего бывшего командира с потрохами.
Лично я хотел его удавить втихую и до сих пор хочу, а потом свалить всё на модный в этом времени удар. Ну а что, вон даже Павел Петрович от удара скончался, чем граф хуже? Макаров меня отговорил. Сейчас Каменский жил в своём поместье вместе с людьми, призванными наблюдать за ним и бить по рукам в случае чего. А ещё у них был приказ об устранении, если совсем всё плохо будет и их подопечный станет неуправляемым. И отдал я такой приказ, как раз из-за былых заслуг. В противном случае его бы судили и, скорее всего, казнили бы.
А вот над Львом Измайловым я, пожалуй проведу показательный суд. Он богатый, влиятельный и знатный полнейший отморозок. Его так же, как и Каменского, заперли в поместье под тотальным контролем, и Макаров приступил к разбирательствам. Дела таких высокопоставленных преступников он вёл лично, чтобы избежать давления на следствие. Наказание этому мерзавцу я еще не определил, оно будет адекватно степени его вины. И боюсь, что это только начало.
— Я понять не могу, почему так происходит, — нарушил я воцарившееся в кабинете напряжённое молчание. — Вот, вроде бы, французских просветителей читает барин, а по вечерам крепостных на конюшне запарывает до смерти, да девок молодых насильничает. А самое главное, стоит мне только заикнуться об отмене крепостного права, не гипотетически, а вполне конкретно, меня наше доблестное и безусловно просвещённое дворянство на вилы поднимет. Вырвут из рук собственных крестьян и поднимут, — я поправил на плечах мундир.
— Я не… я не против крестьянской реформы, — наконец, твёрдо сказал Строганов. — Но я против того, чтобы делать это сразу.
— Ты, Паша, имеешь уникальный опыт, которого мало у кого из нашего дворянства имеется, — я обернулся к нему. — Ты с Робеспьером за ручку здоровался и Бастилию брал. Пусть ненамеренно, а под влиянием обстоятельств, но в штурме участвовал, — когда я сказал последнюю фразу, Строганов покраснел и вскинул на меня возмущённый взгляд.
— Это не объясняет…
— Это объясняет всё! — я немного повысил голос. — Тебе не нужно объяснять, на что способна опьянённая кровью толпа, которой к тому же умело управляют. Но стоит мне хотя бы выбросить на помойку этот проклятый мундир и заставить всех господ офицеров его снять уже к чёртовой матери, вой такой поднимется, что волки в лесах заткнутся. И плевать, что неудобно, что стесняет движения, которые так нужны в бою и на марше. Главное, чтобы ярко, красиво и нравится дамам. Честное слово, не офицеры, а павлины какие-то, — я снова отвернулся к окну.
— Но вы всё равно его поменяете на не такой красивый, но удобный, — Строганов хмурился, обдумывая мои слова.
— Конечно, — я пожал плечами. — Когда война начнётся. Тогда того, кто взвизгнет о красоте, я собственноручно пристрелю, как изменщика и падлу, продавшуюся неприятелю за тридцать сребреников, мечтающего, чтобы русские войска были разбиты наголову. Потому что я не представляю, каким образом в таких мундирах те же артиллеристы могут быстро разворачиваться сами, не говоря уже об орудиях. Мы уже с князем Багратионом думаем над этим вопросом. Он, кстати, меня всячески поддерживает. И у него, конечно, другой опыт, в отличие от твоего, Паша, но тоже довольно болезненный.
— И я даже знаю, какой, — хмуро усмехнулся Павел. — Прекрасная Екатерина Павловна. Глядя на неё, Пётр Иванович, скорее всего, хочет в дерюгу завернуться, чтобы соответствовать тому образу, которым она его всегда перед всеми выставляла.
— Возможно, — я продолжал смотреть в окно. День был ясный и морозный. В Петербурге практически не бывает таких солнечных дней. Может быть, в Москве остаться?
— Как вы хотите запретить учиться в иностранных пансионатах? — немного помолчав, спросил Строганов.
— Никак. Я не собираюсь никому ничего запрещать. Я просто не буду предоставлять службу окончившим эти пансионаты молодым людям. Скоро начнут открываться лицеи для знати, Сперанский достаточно взяток насобирал для первичной подготовки, так что у наших Министерств будет выбор, кого брать на службу. А уж Александр Семёнович проследит, чтобы эти нехитрые требования выполнялись, — я повернулся к нему. — У тебя есть что доложить?