— И что за новости, Александр Николаевич? — спросил вошедший следом за Красновым Крюков. Он вчера тоже остался дома, имитируя бурную заботу о внезапно заболевшем друге. Потому что только внезапной болезнью Саша мог отговориться от настойчивых приглашений принцессы.
— О, присаживайтесь, омлет сегодня как никогда удался, — быстро заговорил Голицын. — Да, Саша, с вами всё в порядке? Ваша болезнь…
— Всё в полном порядке, — перебил его Краснов. — Небольшой насморк, но всё уже к ночи прошло, а крепкий сон вылечил меня окончательно. Так что за новости?
— Герцог Энгиенский собирается ехать в Бельфор, — заговорщицким голосом ответил Голицын.
— Зачем? — Краснов невольно нахмурился.
— Я не знаю подробностей, но поговаривают, что его высочество пребывал в последние пару дней в сильнейшем волнении. Опять-таки, по слухам, его возлюбленную похитили с целью выкупа, и он сейчас хочет мчаться к ней на выручку, — Голицын сел прямо и потянулся за кофе.
— Которую из его возлюбленных похитили? — Крюков, наоборот, подался вперёд, а Голицын внезапно замер, наморщил лоб, а потом развёл руками.
— Я не знаю, Леонид. Это на самом деле так странно. Уж не думаете же вы, что это как-то связано с теми слухами, которые распускает принцесса де Тарант о том, что герцога планируют похитить и казнить? — Голицын невольно нахмурился.
— Я никак не могу понять, чем нам будет грозить смерть одного из Бурбонов, — простонал Краснов, схватившись за голову.
Все эти интриги были выше его понимания. Так хорошо было быть простым военным офицером… Он выпрямился. Нет, не для того он поехал вопреки приказам старших офицеров сопровождать его величество в ту страшную ночь, когда скончался Павел Петрович. Он не просто декоративное украшение при императоре, как про него злословят злые языки.
— Это навсегда рассорит Наполеона с Бурбонами, — медленно произнёс Крюков, что-то просчитывая, нахмурившись.
— А ещё даст повод принцу Уэльскому создать новую коалицию против Франции, — сказал Голицын, кивнув своим мыслям. — И его величество Александр Павлович не сможет игнорировать это гнусное преступление.
— Допустим, его величеству сильно наплевать на этого герцога, которого он в глаза не видел, — пробормотал Краснов себе под нос и добавил мысленно: «Но зачем-то он меня сюда отправил?».
— Если всё так очевидно, зачем Наполеон идёт на это? — Крюков хмуро посмотрел на Краснова. — Он же должен понимать, чем всё может закончиться. Тем более что этот герцог только и делает, что балы устраивает да за юбками волочится.
— Говорят, что они соперники в любовных отношениях, — заметил Голицын.
— Что за чушь, — Краснов отмахнулся от этого предположения. — Если только герцог наставил Наполеону рога с Жозефиной. Но это вряд ли. В этом случае он до Бадена бы не доехал. Вот что, мы с Лёней, пожалуй, съездим до Бельфора. Полюбуемся видами. Мне жутко интересно посмотреть на возлюбленную герцога, ради которой он решился на подобный… эм… подвиг, да, подвиг.
— Да, мне тоже интересно, какая именно из возлюбленных герцога удостоилась чести быть похищенной, — почти пропел Крюков, намазывая хлеб маслом. — Вот сразу после завтрака и поедем.
Они ещё не поели, как князь Голицын попрощался с ними и вышел из столовой. Краснов и Крюков остались одни.
— Что конкретно приказал тебе его величество? — напряжённо спросил Лёня.
— Если ты сейчас о том, должен ли я спасать герцога, то нет, не должен, — Краснов покачал головой. — Я правда не знаю, что нам делать.
— Поедем, а там посмотрим, — махнул рукой Крюков. — Им явно нужна причина, чтобы провести задержание. Герцог — это загулявший поручик. Уж какие-никакие бумаги у похитителей должны быть. — И он, мечтательно улыбнувшись, щёлкнул суставами пальцев. — В конце концов, Макаров меня за этим и помиловал, чтобы я его разными важными бумагами снабжал, а Александр Семёнович не мог заскучать ненароком. Вот и посмотрим, на что я годен.
Краснов на это ничего не сказал, только внимательно посмотрел на своего попутчика. Он до конца не верил, что его сопровождает вор, но именно сейчас начал понимать, возможно, это правда. И он надеялся, что ещё до приезда в Бельфор им удастся понять, на что же рассчитывал Александр Павлович, посылая их в Баден.
Следователь Московской Городской управы Крынкин Лев Фроймович вошёл в дом сына покойного мужа Дарьи Васильевой. Открыл ему нестарый ещё слуга, настороженно поглядывая на мужчину, представившегося следователем. Только вот следователь это или нет, ему-то, Степану, откуда знать? У господина Крынкина на лбу не написано, что он следователь. Вот он сам, Степан, вполне может личным слугой государя-императора назваться, но это же не значит, что так оно и есть.
Всё это крупными буквами было написано на лице стоявшего перед Крынкиным слуги, и Лев Фроймович поймал себя на мысли, что нужно какой-то отличительный знак придумать, чтобы все, даже неграмотные крестьяне, увидев этот знак, знали точно — перед ними именно полицейский. Надо будет Архарову эту задумку рассказать. Николай Петрович ой как охоч до всего нового, что позволит ему наладить работу полиции. Крынкин знал, что единственное, чего боялся Архаров — не успеть. Старым он себя считал, вот и торопился сделать побольше. Так что идея со знаком полицейским долго в столе лежать и пылиться точно не будет.
Крынкин уже успел себе представить, как будет этот знак выглядеть, а слуга всё ещё стоял столбом перед ним и не делал ни малейшего движения, чтобы хозяину доложить о посетителе. В конце концов, Крынкин не выдержал.
— Ну, и долго мы ещё будем вот так стоять и смотреть друг на друга? — резко спросил он у попятившегося слуги. — Хозяину доложи обо мне.
— Так ведь Пётр Афанасьевич ночью уже заявился, еле на ногах держался, — ответил ему Степан. — Пригрозил в морду дать, ежели разбужу его.
— А разве ему на службу сегодня не нужно? — поджав губы спросил Крынкин.
— Ну, так он часто так остаётся. Потом больным сказывается, — пробормотал Степан.
— Где его спальня? — Крынкину надоел этот разговор, и этот Васильев. У него было очень много своих дел, и больным перед Архаровым сказаться не получится. Если только мёртвым, да и то не факт, что добрым словом Николай Петрович помянет за то, что службу вот так бросил.
— Так ведь… — начал Степан, но тут Крынкин схватил его за шиворот и прошипел:
— Веди меня к хозяину в спальню, или богом клянусь, в следующий раз я выпрошу у Щедрова Клима Олеговича роту гвардейцев и уже с ними приду сюда Петра Афанасьевича из постели вытаскивать. Не веришь?
— Верю, барин, как не поверить-то, — запричитал Степан и резво побежал в направлении хозяйской спальни.
Крынкин пошёл за ним, едва поспевая. В спальне, находящейся в конце тёмного коридора, стоял тяжёлый запах перегара. Следователь отпустил Степана и вошёл, с брезгливой гримасой на лице разглядывая лежащее на кровати тело. Васильев как пришёл домой ночью, так и упал лицом в подушку, даже не раздевшись. Пётр издавал храп и на появление в комнате постороннего человека никак не отреагировал. Тогда Крынкин подошёл к окнам и рывком отодвинул тяжёлые шторы, а после и вовсе приоткрыл окно, запуская в комнату немного света и морозного свежего воздуха.
Тело на кровати зашевелилось, когда солнечный лучик пробежал по его лицу. Васильев приоткрыл один глаз и тут же потянулся за кружкой рассола, стоявшей на табурете рядом с кроватью. Выпив содержимое кружки, он со стуком поставил её на стол и просипел:
— Стёпка, сукин сын, я же приказывал не будить меня!
— Вас разбудил не Степан, — холодно ответил ему Крынкин. — Напротив, ваш Степан всеми силами пытался меня удержать от столь раннего визита.
— О, господин Крынкин, — протянул Васильев. — Какими судьбами? Я ещё не все штрафы заплатил?
— Боюсь, Пётр Афанасьевич, вы на этот раз не отделаетесь штрафом, — покачал головой следователь. — Поджог в самом центре Москвы, это я вам скажу… И хорошо ещё, что никто не пострадал, и пожарные Ивана Саввича не позволили огню на соседний дом перекинуться. Так что, найдите в себе жизненные силы и поднимайтесь. В Городскую управу поедем, чтобы и Николай Петрович Архаров мог к нашей беседе присоединиться, ежели на то его воля будет.
— Какой пожар? О чём вы говорите? — Васильев подорвался с кровати, но тут же рухнул на неё, хватаясь за голову. — Я ни о каком пожаре не знаю!
— То есть, вы утверждаете, что не поджигали вчера дом вдовы вашего отца? — Крынкин невольно нахмурился. Он-то считал, что это дело не будет висеть на нём мёртвым грузом, и раскроется быстро с предоставлением преступника в суд. Но что-то в голосе ещё не до конца протрезвевшего Васильева заставляло как минимум прислушиваться к его словам.
— А что, у Дашки дом сгорел? — в голосе Петра слышалась паника напополам со злорадством. — Так я ни при чём, — он развёл руками. — Не мог я дом этот проклятущий поджечь. Я с друзьями провёл весь вечер и часть ночи в Московском благородном собрании за игрой в твист. Даже до ветру отлучался лишь дважды и быстро возвращался. Мне дико везло, и я сумел отыграть всё то, что пришлось из-за козней этой змеи отдать, которая меня обвинила во всех смертных грехах!
— А, так это не вы ворвались в дом, разбив окно, и напали на Илью Афанасьевича, это вас мачеха оболгала, — Крынкин покачал головой. — Собирайтесь, поедем в Городскую управу. Я проверю ваши слова. Если всё это соответствует действительности, то вы поедете домой отсыпаться, ну а если нет, то не обессудьте, — и Крынкин развёл руками.
— А зачем мне куда-то ехать? — голос Васильева задребезжал от страха. — Я и здесь подождать могу…
— Что не сбежали вы, Пётр Афанасьевич, зачем же ещё? — ласково улыбнулся Крынкин. — У меня дел по горло, и я не собираюсь тратить редкие минуты отдыха, гоняясь за вами. Или вы сразу к Климу Олеговичу хотите отправиться? Поздороваться, о ваших общих делах вспомнить?
Услышав про Щедрова, Васильев вздрогнул, и сразу же поднялся на ноги, выражая полную готовность следовать за Крынкиным. При этом он чувствовал за собой правду и боялся только одного, что никто не станет ничего выяснять, а попросту обвинят, повесив на него всех собак. Но обошлось. Для Васильева всё обошлось. Крынкин в течение двух часов всё проверил и отпустил Петра Афанасьевича восвояси.