Здесь проявилась способность Александра импровизировать в почти безвыходной ситуации, ориентироваться на местности, неожиданно появляться там, где противник меньше всего ждет, действовать быстро и решительно, а также использовать психологическое воздействие для деморализации врага. Спешный поход по непроходимой местности против жестоких, презирающих смерть племен возглавлял совсем еще молодой человек, юноша. И все это он совершил в отсутствии лучших полководцев: Антипатра, оставшегося правителем в Пелле, и Пармениона, который уже воевал в Малой Азии.
Но недолго праздновали македоняне свою победу при Пелионе: из бывшей столицы Эги всадники принесли известие, в которое с трудом верилось: Александр мертв. Погиб под Пелионом… Эта новость, подобно вспыхнувшему пламени, распространилась по всей Греции. И все эллины были готовы с радостью поверить в его смерть. Желаемое охотно принималось за действительное. Тому, кто все еще сомневался, представляли свидетелей из Пелиона, которые клялись, что на их глазах царь, смертельно раненный, упал на землю. Так молва превратила слухи в факт. Казалось, пробил час греков: пора раз и навсегда изгнать этих варваров, македонян, из Эллады. Но разве не в Коринфе преклонялись перед молодым царем, признав его гегемонию? Теперь клятва верности утратила свою силу…
Пелопоннесские города-государства двинули свои войска в направлении Истма. Фиванцы нападали на ненавистных македонских захватчиков, засевших в крепости. В Этолии, Аркадии и Элиде, казалось, тоже были готовы свергнуть их. Дороги кишели персидскими агентами, пытавшимися золотом усыпить совесть тех, кто еще сохранил верность Македонии и осторожно выжидал, что было в высшей степени мудро. Демосфен же, по-своему опередивший Катона Старшего с его знаменитым «ceterum censeo…»[6], произнеся: «Впрочем, я считаю, что македонян следует разбить», напротив, взял золото с радостью и финансировал покупку оружия для фиванцев.
Четыре величайшие военные державы — Фивы, Афины, Этолия и Спарта как противники представляли собой реальную угрозу, но, может быть, ее ликвидация являлась одной из частей великого плана войны против персов, осуществление которого стало целью жизни Александра. Греков стоило еще раз урезонить, и теперь с помощью самых жестких мер. Александр спешился, стал во главе пехотинцев и двинулся со своими воинами вдоль долины Галиакмона, по богатой розами Фессалии, пересек Фермопилы, где когда-то Леонид показал, как могут умирать спартанцы, и спустя четырнадцать дней неожиданно предстал с войском перед стенами Фив.
Тридцать километров в день должны были преодолеть солдаты во время этого беспримерного марша.
Александр хотел, как и в походе на Фессалию, урегулировать ситуацию без единого удара меча. Здесь он преследовал в первую очередь собственные интересы: македонские воины были измучены и обессилены двумя походами и длинными марш-бросками. Он предложил фиванцам сохранить и жизнь, и имущество всех жителей, если ему выдадут смутьянов. Однако как только фиванцы оправились от шока, вызванного появлением у ворот царя-мертвеца, они, помня о своем славном прошлом и уповая на помощь земляков, призвали к восстанию.
«Пробил час освобождения Греции от македонских нелюдей!» — провозгласили глашатаи со стен под звуки труб. Фиванцы не предполагали, что сами ввергли себя в пучину бедствий, подобных которым еще не знал их город за всю его кровавую историю.
Александр все еще медлил. Он негодовал, когда один из его полководцев, Пердикка, движимый тщеславием, не дожидаясь приказа, предпринял атаку, которую незамедлительно отбили, и, преследуемый устремившимися через ворота фиванцами, оказался в весьма опасном положении. В порыве преждевременного ликования защитники не закрыли одни из городских ворот. Воспользовавшись этим, царь и его конница прорвались в образовавшийся проход, тесня защитников. Македоняне ринулись в наступление, сокрушая все и вся огнем и мечом, грабя и убивая, не щадя ни женщин, ни детей. Когда зашло солнце, на улицах и площадях лежало шесть тысяч трупов.
Только теперь настало время вершить настоящий суд над Фивами. Александр был слишком умен, чтобы самолично выносить приговор взбунтовавшимся горожанам и их предательству, предоставив грекам судить греков, отлично зная, что на спешно созванном заседании синедриона Коринфского союза представлены города-государства, чей вердикт будет беспощадней его собственного. Это их в прошлом Фивы терроризировали, карали кровью и разрушали, теперь подобная участь постигла фиванцев; Афины же были уничтожены после окончания Пелопоннесской войны землетрясением. Месть диктовала жестокие решения: «Разрушить дома, снести стены, разделить земельные угодья, продать в рабство всех жителей». Дом Пиндара, великого греческого поэта, а также храм и жилища жрецов исключили из черного списка по приказу Александра. Пощадили и потомков Пиндара.
Тридцать тысяч мужчин, женщин и детей выгнали на следующий день в чистое поле, где торговцы рабами, как стервятники, сортировали их по полу, возрасту, внешности, работоспособности и оценивали. От продажи было получено 440 талантов. Талант соответствовал 5000 золотых марок; одну золотую марку приравнивали по покупательной способности к пяти маркам. Таким образом, прибыль от сделки составила по современным меркам около одиннадцати миллионов немецких марок. Большинство этих несчастных людей отправили на лежащий у малоазиатского побережья остров Хиос, служивший перевалочным пунктом для тысяч «единиц» человеческого товара.
Поражение Фив подавило волю к сопротивлению во всей Элладе. Города-государства, обещавшие фиванцам помощь, умоляли о прощении, уверяли, что виновных приговорят к смерти. Александр добился того, чего хотел, но не обрел покоя. Хотя приговор об уничтожении выносил не он, но он был в ответе за то, что больше не существовало легендарного города, где когда-то посеяли драконово семя[7], где Софокл нашел своего Эдипа, откуда был родом Эпаминонд. «Зевс сорвал месяц с небес», — говорили по всей стране.
Фивы считались месяцем Греции, а Афины — солнцем. Афиняне опасались, что им уготована такая же судьба и их свет померкнет. Однако Александр обошелся милостиво с теми, кто послал свой флот в поддержку Фив. Он разрешил им принять фиванских беглецов. Он отказался от требования выдачи настроенных против македонян политиков, среди которых был и его заклятый враг Демосфен. Сослали только Харимеда — талантливого полководца, с которым он еще встретится в Персии, и это будет недобрая встреча.
После возвращения на родину воины праздновали свою победу шумными кутежами, на которых вино — македоняне, в отличие от греков, пили его неразбавленным — подносили в громадных кубках. В Дионе, городе празднеств, для гетайров поставили огромный шатер, под сенью которого устроили пиршественные ложа. Победителям раздали золотые сосуды, серебряные чаши, дорогое оружие, поместья и рабов, рабов, рабов… Эта щедрость стала возможной благодаря богатым трофеям трех походов. То, что подарки сохраняют дружбу и укрепляют доверие, государи знали слишком хорошо. Праздновались и свадьбы, где пары соединялись брачными узами, исходя исключительно из государственно-политических интересов: гетайры из числа особо приближенных брали в жены богатых и знатных наследниц из горной страны, а дочери крупных землевладельцев издолий выходили замуж за высокопоставленных царедворцев.
Окружение Александра уговаривало жениться и его, чтобы подарить стране наследника: в конце концов, только богам было известно, возвратится ли он из Азии домой невредимым. Царь отшучивался, утверждая, что для супружеской жизни нужен особый талант, коим он не обладает. К тому же, добавил он слегка патетически, недостойно правителя думать о женах и детях, когда речь идет о борьбе не на жизнь, а на смерть. В сущности же, он опасался, что несовершеннолетнего наследника могут использовать для узурпации власти, пока его отец будет находиться в чужих землях.
Армия, равной которой нет
Весной 334 года до н. э. македонская армия выступила в поход, двигаясь вдоль побережья в направлении Сеста (Галлиполи), сопровождаемая флотом, который в пределах видимости взял курс на Геллеспонт; 30.000 пеших воинов, 5.000 всадников и 160 кораблей должны были свершить то, что известно в истории как поход Александра и в течение тысячелетий не потеряло своей притягательной силы для ученых, военных, политиков и поэтов. Царь скакал во главе войска на своем Буцефале, донесшем его до границ Северной Индии. Черный жеребец с белой звездой на лбу родился от скрещивания берберского жеребца с фессалийской кобылой. Истории известны случаи, когда конь становился столь же знаменитым, как и его хозяин. Буцефал стоит в одном ряду с белым Визирем, спасшим Наполеона от казаков на его обратном пути из Москвы, с посеревшим в пороховом дыму битв Конде, принадлежавшим Фридриху Великому.
Филипп купил Буцефала за тринадцать талантов — огромные деньги, но из-за его дикости не мог оседлать. Александр, напротив, укротил коня в первый же день и примчался галопом к отцу. Со злостью и восхищением Филипп сказал: «Сын мой, ищи царство по себе, потому что Македония слишком мала для тебя».
Так, во всяком случае, передал нам эту красивую историю Плутарх.
Тридцать тысяч воинов… Жители городов, через которые они шли, бряцая оружием, с удивлением следили за этой ощетинившейся копьями нескончаемой колонной-змеей. За царем двигалась кавалерия, состоявшая из гетайров — македонской знати. Эти боевые соратники царя, вооруженные копьями, кривыми мечами, одетые в металлические шлемы, кованые панцири и поножи, должны были навести не персов ужас. За ними следовали педзэтайры — пешие воины с пятиметровыми, изготовленными из критской вишни копьями — сариссами; сражаясь плечом к плечу, педзэтайры образовывали фаланги, похожие на движущиеся крепости. Между конницей и тяжелой пехотой налегке быстро шагали царские «щитоносцы», называемые гипаспистами. Как и гетайры, они составляли отборные войска, предназначавшиеся для стремительной атаки. Македонская пехота была лучшей, какую знал античный мир. В колонне шли и греки: 5.000 всадников и 7.000 пехотинцев, которых выставили согласно союзническому долгу города-государства. То, что грекам не доверяли и поэтому использовали для несения гарнизонной службы и охраны обоза, доказывает, что они не проявляли особого восторга по отношению к кампании, которую Александр представлял как «войну отмщения». Войска, выставленные фракийцами, — фессалийцами, иллирийцами, напротив, были исполнены жаждой борьбы, равно как и критские лучники.