Александровский дворец в Царском Селе. Люди и стены, 1796–1917 — страница 9 из 41

После смерти императрицы Александры Федоровны осенью 1860 г. Александровский дворец буквально осиротел. Конечно, там оставались половины великой княгини Марии Николаевны и великого князя Михаила Николаевича с Ольгой Федоровной, но они бывали во дворце только наездами.

В это время «сердцем» Царского Села вновь стал Екатерининский дворец, где в Зубовском флигеле с 1840-х гг. жил с семьей император Александр II. Как и его отец, он приезжал в Царское Село ранней весной, а затем, после пребывания в Петергофе, возвращался в него осенью. Баронесса М.П. Фредерикс вспоминала, что Александр II выезжал «из Зимнего 29 апреля в Царское Село, летом на 6 недель в Петергоф и по окончании маневров и лагерей возвращался обратно в Царское Село, где оставались почти до Рождества. Государь очень любил Царское Село, а Петергоф не любил».[271]

Поэтому «загородное» детство Александра III, как и всех детей Александра II, прошло в Зубовском флигеле Екатерининского дворца. Отметим, что из восьми детей Александра II пятеро родились именно в Зубовском флигеле и были окрещены в домовой церкви резиденции.[272] Хотя будущий Александр III родился в феврале 1845 г. в Зимнем дворце, уже через несколько месяцев, в конце апреля, его впервые вывезли в Царское Село.[273]

Фасад Екатерининского дворца (со стороны площади). Худ. В. Садовников

Конечно, будучи маленьким, великий князь Александр навещал своих дедушку и бабушку – императора Николая Павловича и императрицу Александру Федоровну, живших в Александровском дворце, но это были только эпизоды детства будущего императора.

По мере взросления сыновья Александра II постепенно выходили за решетку Фрейлинского садика, расположенного близ Зубовского флигеля, и все чаще оказывались на просторах Александровского парка, где внуки Николая I особенно любили играть на Детском острове и на гимнастической площадке близ крепости-руины у Белой башни. Во время этих игр будущий Александр III особенно сблизился со своим старшим братом Николаем Александровичем, которого домашние называли Никсой.

Зубовский флигель. Фото 1870-х гг.

Дети знали, что 8 сентября, в день рождения их старшего брата Николая, будет что-то необычное. Так было в 1848 и в 1853 г., когда для детей устроили фейерверк, которым они любовались с площадки Камероновой галереи. Инициатором фейерверка была, конечно, мама – цесаревна Мария Александровна. Программа салюта 8 сентября 1853 г. включала:

«1. Сигнал: шланг из бурака с белыми звездами. Букет из 50 ракет с блестящими швермерами. Первая декорация: Три 3-фунтовых фонтана с разноцветными бураками, а в промежутках между фонтанами по одному 3-х форсному колесу, украшенному разноцветными огнями.

2. Сигнал: букет из 25 разноцветных ракет. Вторая декорация: Посредине: двойное свечное колесо, с неподвижною серединою, украшенное разноцветными огнями с сиянием из разноцветных фонтанов. По сторонам: свечные колеса с неподвижными бордюрами и вертящимися серединами, украшенные разноцветными огнями.

3. Сигнал: букет из 5 бураков с разноцветными звездками. Третья декорация: Два букета римских свечей.

4. Сигнал: букет из 10 ракет с парашютами. Четвертая декорация: Посредине вензель “Н.А.” с императорскою короною в лавровом венке, окруженном разноцветными пятиугольными звездами. По сторонам: две вертящиеся пирамиды на вертящихся пьедесталах с каскадами. Во время горения вензеля салютация из бураков с белыми и разноцветными звездочками и марсовым огнем. Павильон из ракет и бураков. В заключение фейерверка освещение местности разноцветными бенгальскими огнями».[274]

Сценографом этого действа выступал некий декоратор Федор Вальц, которому императрица выразила «совершенное удовольствие» и наградила его золотыми часами с цепочкою.

Александр II на фоне Александровского дворца. Худ. Н.Е. Сверчков. 1880 г.

Об отношении мальчишек к Царскому Селу можно судить по сочинению, написанному Никсой 19 октября 1854 г., которое так и называется «Царское Село». Крупным детским почерком, с массой ошибок, 11-летний наследник писал, что на аллеях Александровского парка «вы не найдете ни одного засохшего листика не только на дорожках, но даже и на лужках». Он перечисляет многочисленные лодки, хранившиеся со времен Екатерины II в Адмиралтействе: «…одна турецкая большая лодка, длинная индейская байдарка. и старый буер…». Он пишет о матросах Гвардейского экипажа, которые обслуживали в Царском Селе многие «детские объекты»: «В одно время, я помню, содержались все посты, именно на сетке два человека, на Детском острове четыре, на трех паромах по одному…». Естественно, мальчик не мог не упомянуть о разных зверях, обитавших в императорской резиденции: «В Царском Селе есть разные интересные предметы, например: слоны, ламы, кролики, птичий двор, черные лебеди и сетка с играми и крепостью. В Петергофе же есть: («море» зачеркнуто. – И. З.) сетка, игры, кролики, олени, фазаны, охотный двор и наши куры, цыплята и голуби. В Царском Селе есть разные места, где Императрица может кушать кофе, например Ферма, домик черных лебедей, Арсенал. В Царском Селе в дождливое время много развлечений: есть большие залы, гора[275] и разные телеги и игрушки, а в Петергофе их нет, и то нам теперь стало просторнее, а прежде негде было пошевельнуться, только можно было выйти в сад. В Царском Селе у нас самое бедное помещение, но зато сухо и тепло, а в Петергофе все сыро. В Царском мы не оставили по себе памяти, кроме полу-развалившейся скамейки, сделанной в валу, и лестницы, идущей на вал… В Петергофе мы построили крепость, очистили и сделали куртину и устроили собственный садик подле мельницы».[276]

Александровский дворец. Худ. М. Майер. 1840 г.

Поясним, что «сетка» с играми, о которой упоминает Никса, ставилась летом внутри бастиона, близ Белой башни. Это была высокая корабельная мачта со всеми снастями и веревочными лестницами, окруженная у основания натянутой на столбы сеткой для прыжков. На этой мачте поначалу упражнялся великий князь Константин Николаевич, которого родители прочили в моряки, а затем и его младшие братья – Николай и Михаил. Для учителя гимнастики Л.И. Линдена это был универсальный спортивный снаряд, развивавший в мальчиках ловкость и храбрость.

Великая княжна Мария Александровна на прогулке. Худ. Ф. Тейхель. 1858 г.

Подчеркнем, что именно при Николае I среди учителей царских детей появилась штатная должность учителя гимнастики. Линдена в конце 1840-х гг. сменил Дерон (де Рон), занимавшийся «пассивной гимнастикой» с цесаревной Марией Александровной. На смену ему в 1858 г. пришел новый учитель, отставной поручик шведской армии Вальфельд.[277] В 1873 г. его место занял очередной швед, Андрей Берглинд, с 1858 по 1863 гг. занимавшийся с великой княжной Марией Александровной и получивший официальное звание «придворного гимнаста». Все они работали в Царском Селе.

Дядька Константина Ф.С. Лутовский писал в дневнике о работе на «тренажере» своего воспитанника: «Были на сетке и примеряли марсель, великий князь сам привязывал парус и продевал все снасти, что, как казалось, очень его занимало, и он усердно работал». Присматривали за сеткой матросы Гвардейского экипажа.

Рядом с этой гимнастической площадкой для великих князей и княжон был разбит небольшой огород, на котором они сажали рожь, деревья, рыли маленькие водоемы для поливки саженцев, учились варить картофель под руководством унтер-офицеров роты дворцовых гренадер.

Никса и Александр мальчишками не единожды вместе отмечали свои именины и дни рождения на Детском острове в Александровском парке, как это было в 1857 г., когда будущему Александру III шел 13 год. Поскольку именины и день рождения Никсы (8 сентября) и Александра (тезоименитство 30 августа) приходились на конец августа – начало сентября, то праздник в 1857 г. шумно отмечался на любимом многими поколениями детей Детском острове. Сначала для мальчиков устроили фейерверк, а затем они сами приготовили себе очень не простое для их возраста угощение: ленивые щи и бифштекс с картофелем. Этим событием для детей Александра II закончилось лето 1857 г.[278]

Великий князь Александр Александрович в 1856 г.

Как выглядел Александровский дворец в 1840-х гг., когда в нем жила большая семья, и в 1850-х гг., когда там жила только императрица Александра Федоровна, дают представление акварели И. Майера и Ф. Тейхеля.

На акварелях просматривается один из подвальных выходов, устроенный для сообщения с Кухонным флигелем; с южной стороны, над окнами 1-го этажа – маркизы и в окнах 2-го этажа – жалюзи, на другой акварели мы видим выходы из Углового кабинета и комнаты, соседней с ним. Огромные застекленные двери занимают третий и четвертый пролеты от южного угла западного фасада левого бокового корпуса. Общая лестница перед парою выходов имеет ступени, развернутые в три стороны.[279]

Если в Царском Селе задерживались до глубокой осени, а в это время выпадал ранний снег, то сыновья Александра II с удовольствием катались на лыжах и коньках. Воспитатели, поскольку мальчики не блистали успехами в учебных делах, использовали эти увлечения в целях стандартного педагогического шантажа. Один из воспитателей будущего императора вспоминал, что, когда поздней осенью 1861 г. Александру Александровичу запретили кататься на лыжах рядом с Александровским дворцом, он «был сильно огорчен тем, что я не позволил ему этого без особого разрешения графа».[280] Возможно, мальчишки скатывались на лыжах со склонов Белой башни.

Ужение на Царскосельском озере первый раз в воскресенье 28 апреля 1863 г.

Странствование на лыжах по Царскосельским озерам. 17 мая 1863 г.

Об этих беззаботных временах взросления на фоне царскосельских дворцов и парков напоминали рисунки, которые Александр III хранил всю жизнь. Сюжеты были очень разные: ужение рыбы «на Царскосельском озере» (воскресенье, 28 апреля 1863 г.); охота на вальдшнепов близ Царского Села (3 мая 1863 г.); «Странствование на лыжах по Царскосельским озерам» (17 мая 1863 г.).

Если говорить собственно об Александровском дворце, то в его правом флигеле с начала 1860-х гг. квартировали отставные сановники, там же устроили комнаты, предназначенные для министров, приезжавших на доклады к императору Александру II.

В 1864 г. наследник Николай Александрович был отправлен родителями в поездку по Европе. В самом начале своего путешествия он посетил Данию, где его познакомили со средней дочерью датского короля Христиана IX и королевы Луизы. Вскоре было объявлено о помолвке русского наследника престола и датской принцессы Дагмар.

Цесаревич Николай Александрович и датская принцесса Дагмар. Сентябрь 1864 г.

Когда о предстоящей женитьбе наследника стало известно в России, в октябре 1864 г. начал обсуждаться вопрос о ремонте покоев в Александровском дворце, который планировалось передать наследнику в качестве загородной резиденции. Министр Императорского двора писал в Царское Село: «Предполагая, что Государь Наследник Цесаревич по вступлении в июле или августе месяце будущего года в брак, изволит поместиться с Супругою в Царскосельском Александровском дворце, где и займет главные покои, я покорнейше прошу… сообщить мне Ваши соображения о возобновлении сего Дворца, и приведении оного в надлежащий вид, представить смету необходимым переделкам и исправлениям».[281] Предполагалось, что всеми ремонтными работами займется архитектор А.Ф. Видов.

В ходе официальной переписки, опираясь на распоряжения Александра II, определили, где будут находиться эти «главные покои» семьи цесаревича: «Государю Императору угодно, чтобы Высоконареченная Невеста Государя Наследника, по прибытии в Россию, до бракосочетания с Его Высочеством, занимала, во время пребывания своего в Царском Селе комнаты блаженныя памяти Императрицы Марии Федоровны в Старом Дворце и чтобы по вступлении в брак Их Высочества помещались в бывших комнатах, почивающих в Бозе Императора Николая Павловича и Императрицы Александры Федоровны, в котором сделать следующие изменения: спальню устроить в бывшей, в последнее время, Столовой комнаты, где оная была прежде;[282] уборную для Ея Высочества в Проходной комнате, возле сей столовой; Спальню же покойной Императрицы, в которой Ея Величество скончалась, обратить в столовую».[283]

Такие «перестановки» помещений бывали по разным причинам в Александровском дворце и ранее. Так или иначе, в 1864 г. решили, что покои цесаревича и его супруги будут устроены в «исторических комнатах» дедушки и бабушки. При этом помещения с «печальной историей» старались перепрофилировать под другие задачи. Как указывалось выше, спальню, в которой скончалась императрица Александра Федоровна, обратили в гостиную. При этом мемориальный кабинет Николая I остался в неприкосновенности.

Однако этим планам не суждено было свершиться, поскольку цесаревич Николай Александрович умер в Ницце 12 апреля 1865 г. В результате великий князь Александр Александрович после смерти старшего брата Николая неожиданно превратился в наследника престола.

Отметим, что с 1860 г., года смерти императрицы Александры Федоровны, и до 1866 г. Александровский дворец запустел и несколько обветшал, ремонты не проводились,[284] дворец постепенно заселялся самым разным придворным людом. Например, в Кухонном корпусе на верхнем этаже жили «лекарский помощник Репьев с семейством, лекарский помощник Кононов с семейством, лекарский помощник Яковлев с семейством», несколько придворных арапов, шесть рядовых инвалидной полуроты Зимнего дворца. На первом этаже Кухонного флигеля продолжала работать «по специальности» только «Кондитерская должность». Кроме помещений «Кондитерской должности», на первом этаже Кухонного флигеля располагались «12 семейств городовых унтер-офицеров в ведении полковника Рылеева находящихся».[285] Городовые унтер-офицеры также жили в подвале Александровского дворца. Городовыми полицейскими именовались тогда чины нарождавшейся спецслужбы – Дворцовой полиции, созданной в 1861 г.

В самом же Александровском дворце, на первом этаже правого флигеля, располагались гофмейстер князь П.А. Вяземский[286] с супругой и воспитательница великой княжны Марии Александровны – Анна Федоровна Тютчева. В комнатах второго этажа, как упоминалось, останавливались приезжавшие к императору с высочайшими докладами в Царское Село министры и статс-секретари.

Когда в Россию поступило известие о внезапной кончине цесаревича Николая Александровича (12 апреля 1865 г.), уже 29 апреля 1865 г. в Царское Село пришло повеление: «Государь Император высочайше повелеть соизволил: работы в Новом Царскосельском дворце по предполагавшимся переделкам, в настоящее время не производить и оставить их впредь до того времени, когда оне окажутся нужными».[287] Такое распоряжение вполне объяснимо, поскольку новый цесаревич, великий князь Александр Александрович, официальной невесты еще не имел.

Кстати говоря, когда Контроль Министерства Императорского двора начал проверку хода выполнения проведенных к этому времени работ, то в июне 1865 г. чиновники констатировали, что «к отделке помянутого Дворца и не приступали». К весне 1866 г. был намечен ремонт и отделка только четырех залов: «библиотеки и коридора, с фрейлинским подъездом, имея в виду, что во время пребывания Двора в Царском Селе библиотека постоянно посещается». О свадьбе цесаревича тогда и речи не было.

Впрочем, вопрос с невестой для наследника был решен Александром II через год после смерти старшего сына. Поскольку речь шла о государственных интересах, сантиментам в императорской семье не было места. Как известно, дети в императорской семье рождались не для счастья, а для блага страны. В результате, по замыслу Александра II, датская принцесса Дагмар переходила от старшего брата к младшему, причем в том же качестве – невесты цесаревича.

11 мая 1866 г., после тяжелого разговора наследника с отцом-императором, когда великий князь Александр Александрович осознал неизбежность брака с датской принцессой, он отправился в Царское Село, где осмотрел свою будущую главную загородную резиденцию. Там он дал указания архитектору А.Ф. Видову «по переделкам в Царскосельском Александровском дворце и Кухонном при оном флигеле… 1. На внутренние работы по бельэтажу и верхнему этажу левого флигеля – 36 807 руб.; 2. На ремонтировку подвального этажа, для помещения должностей и прислуги – 4205 руб.; 3. На наружную ремонтировку Дворца – 15 223 руб.; 4. На ремонтировку Кухонного флигеля при этом Дворце – 3380 руб. Всего – 59 616 руб…».[288]

После посещения Александровского дворца наследником архитектор А.Ф. Видов, слегка подкорректировав пять смет, вышел на окончательную сумму в 58 116 руб. 96 коп. Архитектор подчеркивал, что если эти сметы утвердят, то главный подрядчик (купец Дылев) скинет значительные 26 % от общей суммы и закончит все работы к августу 1866 г. Действительно, царскосельский купец 1-й гильдии Петр Дылев взялся выполнить указанные работы за 45 000 руб. против изначальных почти 60 000 руб. О срочности этих работ говорит то, что в условиях торгов, намеченных на 14 мая 1866 г., указывалось, что к работе следует приступить «немедленно по заключении контракта и окончить совершенно к 1 числу ноября месяца сего года».

Великий князь Николай Александрович.

Худ. С.К. Зарянко. 1865 г.

Великий князь Александр Александрович.

Худ. С.К. Зарянко. 1866 г.

Отметим, что первоначальная смета на ремонтные работы по Александровскому дворцу (для Николая Александровича в 1865 г.) составляла всего 18 000 руб. против 58 117 руб. (для Александра Александровича в 1866 г.). Архитектор А.Ф. Видов, оправдываясь столь значительным ростом смет, ссылался на личные указания наследника. Во-первых, архитектор сообщал, что в левом флигеле бельэтажа «к отделке назначались» бывшие комнаты великой княгини Ольги Федоровны «взамен комнат покойного императора Николая I, в которых по смете 1865 г. не предполагалось значительного ремонта». Отметим этот факт особо. Будущий Александр III пожелал сохранить комнаты своего деда, императора Николая I, в качестве мемориальных – так же, как они сохранялись в Зимнем дворце.

Во-вторых, значительные траты предполагались по позиции «механических и мраморных работ», а также «печных работ».¹ В-третьих, в ходе «лепных работ» предстояло отделать малый Кабинет «для Ея Высочества, а также в Опочивальной и Уборной комнатах». В-четвертых, намеревались перестелить паркетные полы «в сенях и передней Собственного и Фрейлинского подъездов, в сенях и коридоре в левом флигеле бельэтажа». В-пятых, требовалось переклеить обои и отремонтировать помещения второго этажа левого флигеля «для помещения фрейлин, камер-фрау, камер-юнгфер и прочих лиц Двора Его Высочества».

М.Э. Мещерская

Поскольку эти личные указания великого князя Александра Александровича влекли серьезные ремонтные работы на серьезные деньги, Александр II счел необходимым вмешаться. Он приказал, «чтобы помещение для Государя Наследника Цесаревича с будущей Супругою в Александровском дворце оставить в настоящем их расположении и назначении, без тех изменений, кои в 1864 г. предполагались и были высочайше утверждены для почившего великого князя Николая Александровича, но привести их, относительно убранства стен и меблировки, в приличный вид, на что и представить предположительную смету… к самим же работам приступить весною или летом хозяйственным образом и окончить в будущем году в августе месяце».[289]

Дело в том, что ситуация с предполагаемым браком цесаревича Александра и датской принцессы Дагмар в мае 1866 г. оставалась неопределенной. Об этом свидетельствует распоряжение министра Императорского двора от 24 мая 1866 г., переданное управляющему Царскосельским Дворцовым правлением: «Государь Император высочайше повелеть соизволил: впредь до повеления ни каких работ по этому дворцу не приступать и затем, назначение особого кредита отложить до того времени, когда положительно разрешено будет: в какое время и какие работы производить».[290]

Эта неопределенность была вызвана конфиденциальным письмом короля Дании Христиана IX, который просил Александра II подтвердить серьезность матримониальных намерений русского двора относительно принцессы Дагмар. Дело в том, что ранее, в ходе бурного разговора отца с сыном, наследник Александр Александрович категорически заявил, что не желает жениться на датской принцессе и выразил желание отречься от престола для того, чтобы жениться на фрейлине М.Э. Мещерской («милой Дусеньке»), в которую он был тогда пламенно влюблен.[291] Александру II удалось настоять на своем варианте развития событий, но указанное выше распоряжение императора красноречиво указывает на то, насколько неустойчивой была тогда ситуация с предполагаемой свадьбой.

Датская принцесса Дагмар в трауре по великому князю Николаю Александровичу. 1866 г.

Тем не менее цесаревич Александр Александрович отправился в Копенгаген, где 17 июня 1866 г. в состоялась запланированная помолвка.[292]19 июля 1866 г. последовало распоряжение Александра II «приступить к сим работам немедленно, дабы оныя были окончены в начале ноября месяца сего года». В этот же день Контроль Министерства Императорского двора представил в Царскосельское Дворцовое управление смету мебельного фабриканта Тура, который брался подготовить комнаты для наследника «не к 10 ноября сего года, а к 1 апреля будущего 1867 г…» при условии, что наряд на работы будет полностью согласован к 15 августа 1866 г.[293]

Цесаревич с невестой. Дания. 1866 г.

Предполагалось, что в ходе работ будет обновлена мебель в следующих помещениях: 1. Угловая зала; 2. Портретная («существующую мебель исправить, вновь перебить с добавкою материала и сделать более с золотом»); 3. Полукруглое зало; 4. Бильярдная; 5. Гостиная; 6. Ванная («ковер на всю комнату, 1 диван, 4 стула, 1 столик…»); 7. Библиотека; 8. Столовая; 9. Гардеробная; 10. Камер-юнгферская; 11. Спальня («ночной шкафик с мрамором, кровать двуспальная, две большие витрины для бриллиантов с зеркальными стеклами и бархатом»[294]); 12. Уборная; 13. Молельная комната; 14. Угловой кабинет; 15. Приемная Ея Высочества; 16. Приемная Его Высочества; 17. Вторая приемная Его Высочества; 18. Кабинет Его Высочества; 19. Уборная Его Высочества; 20–21. Комната дежурного флигель-адъютанта; 22–23. Передняя и Передняя с главного подъезда левого флигеля.[295]

По первоначальной смете расходы составляли 65 352 руб. 50 коп., однако в ходе нескольких корректировок, когда безжалостно вычеркивались и мебель, и некоторые виды работ, бюджет работ по «обмеблировке» комнат для молодоженов сократили наполовину – до 31 397 руб. 50 коп.

Прибытие датской принцессы Дагмар в Петергоф 14 сентября 1866 г.

Такое стремление к экономии полностью вписывалось не только в экономическую политику Министерства Императорского двора, но и было близко к желаниям самого императора Александра II. Когда министр Императорского двора В.Ф. Адлерберг передал три сметы императору, Александр II наложил следующую резолюцию: «Требую чтобы сметы эти были непременно уменьшены и для того все прихоти отбросить и употребить существующую мебель, возобновив и дополнив только чем нужно. Новую совершенно мебель допускаю только в спальной».[296] В результате 17 августа 1866 г. был утвержден окончательный вариант сметы в 29 839 руб., что составило 50 % от первоначальной суммы.

Прибытие в Царское Село датской принцессы Дагмар. Худ. Ф. Тейхель.

14 сентября 1866 г. датская невеста на судне «Шлезвиг» прибыла в Петергоф, где ее встречали жених, наследник цесаревич Александр Александрович, и император Александр II. После торжественной встречи огромная кавалькада карет и почетного караула из различных кавалерийских подразделений потянулась в Царское Село для представления невесты императрице Марии Александровне. Там датская принцесса Дагмар впервые переночевала в подготовленных для нее покоях в Екатерининском дворце. Все это время в Александровском дворце шли ремонтные работы на бывшей половине императора Николая I и Александры Федоровны.

После свадьбы, состоявшейся 28 октября 1866 г. в Большом соборе Зимнего дворца, молодые вновь отправились в Александровский дворец, где провели свой медовый месяц. Для сопровождавшего их принца Уэльского с супругой Александрой[297] за три дня в октябре 1866 г. в правом флигеле Александровского дворца возобновили комнаты и мебель, поручив эти работы мебельному фабриканту А. Туру. Затраты по этим работам составили 4725 руб. Но первым поселился в обновленных комнатах (15 октября 1866 г.) великий князь Михаил Николаевич. С этого времени Александровский дворец стал главной загородной дачей наследника-цесаревича Александра Александровича и цесаревны Марии Федоровны. С 1866 по 1880 гг. они почти ежегодно проводили по нескольку месяцев в Царском Селе.

Апартаменты семьи наследника традиционно располагались в левом флигеле Александровского дворца, в бельэтаже. Конечно, по указаниям молодой четы в убранство их комнат вносились те или иные изменения. Например, к весне 1867 г. там установили дополнительные люстры и лампы. О том, какое значение наследник придавал этим работам, свидетельствует его желание лично осмотреть Александровский дворец накануне переезда. Этот инспекторский визит состоялся 7 апреля 1867 г.[298]

Великий князь Александр Александрович и Мария Федоровна. 1869 г.

Осень 1867 г. молодые супруги также провели в Александровском дворце, после того как цесаревич вернулся с отцом из Парижа, где проходила Всемирная выставка.[299] Во время визита Александра II в Париж на него было совершено второе покушение. Справедливости ради отметим, что в коляске, в которую стрелял поляк А. Березовский, сидело четыре человека: император Александр II, император Наполеон III, цесаревич Александр Александрович и великий князь Владимир Александрович, и как могла пойти пуля – Бог весть…

Судя по тому, что первенец у молодой четы родился 6 мая 1868 г., цесаревна Мария Федоровна горячо встретила своего супруга в Александровском дворце в сентябре 1867 г.

В конце апреля 1868 г. цесаревич с беременной супругой переехали из Аничкова дворца в Петербурге в Александровский дворец Царского Села, в котором 6 мая 1868 г. родился их первенец – будущий император Николай II. Цесаревичу тогда было 23 года, Марии Федоровне – 20 лет. Мария Федоровна почувствовала приближение родов рано утром, около 4 часов. Тогда немедленно в спальню позвали акушерку Михайлову, дали знать императору Александру II, который примчался в Александровский дворец из своего Зубовского флигеля. Несколько позже в Александровский дворец приехала и императрица Мария Александровна.

Великая княгиня Мария Федоровна с первенцем Николаем

В 12 ч. 50 мин. Мария Федоровна перешла в специально подготовленную для родов спальню и легла на кушетку. Подчеркнем, что при родах Марии Федоровны присутствовали свекор – император Александр II и муж – наследник-цесаревич Александр Александрович. Они с двух сторон держали Марию Федоровну за руки, когда она рожала своего первого мальчика (в 14 ч. 30 м.).

Молодой отец записал в дневнике (6 мая 1868 г.): «Наконец в 3 пришла последняя минута и все страдания прекратились разом. Бог послал нам сына, которого мы назвали Николаем. Что за радость была, это нельзя себе представить, я бросился обнимать мою душку жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал как дитя, и так было легко на душе и приятно. Обнялись с Папа и Мама от души».[300]

Имя мальчику родители придумали заранее, назвав его в память об умершем в 1865 г. цесаревиче Николае Александровиче, который должен был стать Николаем II. Трудно сказать, насколько удачной была такая идея, да и родился Николай II в день Иова Многострадального…

Пушки Петропавловской крепости отметили рождение великого князя 101 выстрелом.[301] После рождения будущего Николая II министр Императорского двора немедленно отправил традиционные распоряжения, в том числе о выплате родителям новорожденного из Государственного казначейства 36 000 руб.[302] Также наградили годовым окладом жалованья ближайшую прислугу, бывшую в комнатах роженицы 6 мая 1868 г.: англичанку Кемп (1953 руб.), помощницу няни Воробьеву (1302 руб.) и комнатную женщину Фурман (485 руб.). Тогда же наняли кормилицу (без определенного содержания, при увольнении от службы наградили 1000 руб. и золотыми серьгами в 126 руб., а также ежегодной пенсией из собственной суммы новорожденного в 100 руб.).[303] Также по традиции в честь рождения первенца наследника оплатили долги «неисправных должников».[304]

7 мая 1868 г. последовало распоряжение «доставить сколь возможно скоро меру роста Высоконоворожденного для изготовления согласно установлению иконы в означенную меру – 12 вершков».[305] То есть на этой 53-сантиметровой иконе был написан образ Иова Многострадального, о котором так часто вспоминал Николай II в период кризисного развития страны.

Спустя две недели, 20 мая 1868 г., будущего Николая II окрестили в Большой церкви Екатерининского дворца. За основу организации обряда взяли церемониал крещения великого князя Николая Александровича в 1843 г., в память о котором и назвали новорожденного. Крещение также отметили пушечной пальбой (101 выстрел) с кронверков Петропавловской крепости.[306] Современник описал событие следующим образом: «Крестины новорожденного происходили 20 мая в Царском Селе с особенной торжественностью. При церемониальном шествии через все залы Большого Царскосельского дворца, в церковь дворцовую, новорожденного несла гофмейстрина княгиня Куракина, поддерживаемая с одной стороны Государственным канцлером князем Горчаковым, с другой – фельдмаршалом князем Барятинским (поддержка не очень надежная, так как оба сановника сами плохо держались на ногах). Восприемниками были Государь и великая княгиня Елена Павловна, а, кроме того, заочными – королева и наследный принц Датские».[307]

После внесения имени новорожденного в Метрическую книгу последовал высочайший указ, согласно которому днем рождения Николая Александровича объявлялось 6 мая, а тезоименитство – 6 декабря. Попутно упомянем, что цесаревна Мария Федоровна впервые посетила Гатчину, свою будущую резиденцию, только летом 1868 г.

Если вернуться к описанию половины Александра III в Александровском дворце, то ее центром был, несомненно, рабочий кабинет, размещенный на месте бывших комнат великой княгини Марии Николаевны. Рабочий кабинет будущего Александра III находился почти напротив кабинета Николая I, выходившего окнами на двор резиденции. Два окна кабинета цесаревича выходили в сад Александровского дворца.[308]

Крещение великого князя Николая Александровича в церкви Екатерининского дворца 20 мая 1868 г. Худ. М. Зичи. 1868 г.

До нас дошли описания этого кабинета и его фотографии. В кабинете стояла тяжелая дубовая мебель, крытая сафьяном темно-синего цвета. Среди этой мебели упоминаются шесть стульев с овальными спинками, обитыми синим сафьяном; шесть кресел «с колесами» (имеются в виду бронзовые колесики на передних ножках кресел); полушкаф; зеркало; стол; столик круглый; корзина для бумаг камышовая бронзированная; две плевательницы «с машинками»; термометр внутренний в рамочке дубового дерева; шторы на двух окнах.

Кабинет цесаревича Александра Александровича

Рабочий стол императора был изготовлен из наборного дерева с бронзовой отделкой. Столешница была оклеена синим сукном, в столе имелось четыре выдвижных ящика на двух одностворчатых шкафиках, «в коих три глубоких и три открытых выдвижных ящика».[309]

Вдоль стены стояла гигантская оттоманка длиной 5 метров на шести ножках, с колесиками на передних ножках, при ширине в 1 метр 80 см. Пол кабинета украшал персидский ковер. В углу у окна стоял телефон, служивший для вызова экипажей, здесь же – детская мебель. Поскольку в перечне вещей кабинета упоминаются и детские игрушки, то можно предположить, что в этом кабинете играли старшие сыновья цесаревича, Николай и Георгий, пока отец работал. Стены кабинета украшали картины. В основном это были картины художника-мариниста А.П. Боголюбова.

Если быть документально точным в описании кабинета Александра III в Александровском дворце, то главный материал нам дает сохранившаяся комнатная опись императорской половины, составленная в 1883 г., когда стало ясно, что в этой резиденции ноги императора уже не будет.

Прежде всего обратимся к упомянутому дивану, который описывается следующим образом: «Диван турецкий обтянутый персидским ковром по черному фону разные цветы и птицы с тремя разноцветными бордюрами и розеткою посредине. Длина ковра 6 арш. 6 вер. К нему подушек, обтянутых разноцветным плюшем, 8 шт. и валиков обтянутых тем же – 2 шт…».

Кроме этого, среди вещей, хранившихся в кабинете Александра III, упоминается «гиря из темно серой яшмы; копилка серебряная золоченая в виде яблока на сучке и листьях; жбан липового дерева; пьедестал с бронзовым барабаном и 3 ружьями, составленными в козлы; судовые принадлежности: якоря, цепи и т. д. светлой бронзы с надписью “Парусная гонка в Царском Селе 27 сентября 1870 г. 1 приз” на пьедестале; станок для часов с надписью “1 приз под веслами в Царском Селе 1863 года 21 сентября”; пресс-папье светлой бронзы с надписью “1 приз под парусами в Царском Селе 1863 года 21 сентября”; голова мопса липового дерева с металлическим втулком для помещения сигар с крышкою».[310]

Обратим внимание на упомянутые призы. Они свидетельствуют, что Александр III неплохо ходил под парусом и на веслах.

Туалетная комната цесаревича Александра Александровича

Причем цесаревич брал призы в парусных гонках не только в молодые годы (в 1863 г. ему было 18 лет), но и будучи уже отцом семейства (в 1870 г. ему было 25 лет, а его сыну, будущему Николаю II, шел третий год). Да и сигаретница в виде головы мопса была следом как детских игр (у мальчишек была целая «страна Мопсов»), так и прозвища зрелых лет, когда семью Александра Александровича близкие «с любовью» именовали «мопсами».

Среди памятных вещей в кабинете Александра III хранилось множество фотографий и литографий. Герои на этих снимках вполне предсказуемы и дороги их владельцу: фотопортреты родителей – Александра II и императрицы Марии Александровны «в бархатных с золотыми ободочками рамках»; отдельные фотографии Александра II и Марии Александровны и литографии столь чтимого деда и бабушки – Николая I и Александры Федоровны.

Туалетная комната Александра III (ранее там была спальня великой княгини Марии Николаевны) была щедро декорирована охотничьими трофеями. Цесаревич унаследовал страсть к псовой и ружейной охоте от отца. По принятой традиции, после того как зверь был застрелен, его доставляли таксидермистам, которые либо изготавливали чучела (особенно часто медвежьи), либо выделывали лосиные, оленьи, козьи рога. На рогах указывалась точная дата, когда был добыт тот или иной зверь. В Туалетной на стенах была собрана коллекция охотничьих принадлежностей – хлысты, кнуты, нагайки.

Туалетная комната цесаревича Александра Александровича

На комодах под стеклянными футлярами хранились «чучела птиц, убитых в царскосельских парках» цесаревичем еще в детские годы. В витринах – подковы, найденные «на счастье», и мелкие подарки, сделанные родителями и друзьями. По периметру комнаты, вверху, располагались фарфоровые и гипсовые раскрашенные собачьи головки с крючками-вешалками. На стенах видны картины художника Р. Френца, который не раз (с 1869 по 1875 г.) сопровождал цесаревича на охоту.

Отметим, что среди предметов, упомянутых в описи, есть множество вещей «с историями», о корнях которых мы можем только предполагать. Например, в Столовой на императорской половине хранилась фарфоровая тарелка с карикатурой художника Боголюбова на командира императорской яхты «Держава» Г. Головачева с надписью: «Митя, писем я не пишу, но живописью напоминаю часто, что милый образ твой со мною неразлучен».[311] Из мемуаров А.П. Боголюбова мы знаем, что его карикатуры были необычайно популярны в окружении Александра III, что подчас приводило даже к конфликтам.

Естественно, на императорской половине хранилось много датского фарфора, коллекционированием которого увлекался и Александр III. Например, в Уборной находилась «лампа керосиновая датского фарфора, белая с синими цветами на бронзовом пьедестале с бронзовым абажуром».

Егерь с двумя борзыми. Худ. Р. Френц

Егерь с двумя борзыми. Худ. Р. Френц

В описи фарфора Александровского дворца имеется упоминание о «Датском сервизе», в котором только плоских тарелок насчитывалось 120 штук. Возможно, это была часть исторического сервиза «Флора Дании», малую часть которого Мария Федоровна получила в качестве приданого.[312]

Этот изысканный обеденный сервиз на 100 персон под названием «Flora Danica» был заказан принцем-регентом Дании и Норвегии Фредериком VI в 1790 г. для императрицы Екатерины II, которая так и не получила его, умерев в 1796 г. Название сервиза связано с тем, что на его предметах воспроизведены изображения растений (2600 видов), произраставших в Дании. Соответственно число предметов этого сервиза составляло 2600 шт. За основу рисунков взяли гравюры, опубликованные в одном из самых замечательных трудов по ботанике эпохи Просвещения – «Flora Danica». Сервиз стал настоящим фарфоровым гербарием Датского королевства. Чашки, тарелки различных диаметров и предназначений, супницы, соусники, салфетницы и прочие вещи из набора украшает оригинальная тончайшая роспись – изображения всех растений, которые только можно было встретить в тогдашней Дании.

Предметы из сервиза «Флора Дании»

Отметим, что в 1863 г. этот сервиз повторили в качестве части приданого принцессы Александры Датской, выходившей замуж за будущего английского короля Эдуарда VII. Как известно, Александра и Дагмар дружили всю жизнь. Они, подчеркивая свою родственную близость, носили даже одинаковые платья, заказывая их у модельера Ч. Ворта. Вполне возможно, что часть сервиза «Flora Danica» могли повторить и к свадьбе Дагмар в 1866 г.

Кроме «Датского сервиза», в описи упоминается еще один явно подарочный фарфоровый сервиз с видами датских дворцов. Заметим, что «собственной» посуды[313] было довольно много, да это и понятно, поскольку Александр и Мария прожили в Александровском дворце 14 весенне-осенних сезонов.

Спальня императрицы Марии Федоровны

В описи встречаются и довольно странные для императорской резиденции, явно «подносные» предметы. Зная тягу Александра III ко всему русскому, народному, ему часто во время поездок по стране дарили такие вещи. Так, в Белом кабинете Александровского дворца стоял «Стол листового железа, расписанный красками в русском стиле с портретами крестьянина и крестьянки с надписью “Без соли и хлеба плохая беседа” и “Хлеб соль ешь, а правду режь”». Там же находились 12 железных ведер (!!!), «раскрашенных желтыми цветами по красному фону с вензелем “А” под короною».

Цесаревна Мария Федоровна занимала комнаты, которые ранее принадлежали императрице Александре Федоровне. Кабинет императрицы Марии Федоровны в Александровском дворце мало походил на рабочее помещение, поскольку был оформлен в виде гостиной, плотно заставленной мебелью и заполненной множеством вещей. Отметим, что среди мебели встречался и антиквариат. Так, в Уборной Марии Федоровны упоминается «стол дубового дерева старинный». Мебель была очень разной, в том числе и «березового дерева», обитая «французским ситцем с разноцветными букетами и гирляндами по белому фону».

Опочивальня у молодых супругов в Александровском дворце была общей, и ее «сердцем» являлась двуспальная кровать орехового дерева с двумя матрацами, обтянутыми замшею и сафьяном. Стены спальни цесаревны Марии Федоровны, оформленной в «стиле Людовика XVI», были обиты розовым французским ситцем с пасторальными сценами и орнаментальными композициями. Традиция декорирования спален ситцем и устройства драпировок на четырех стойках вокруг кровати сложилась еще во второй четверти XIX века и сохранялась в дальнейшем. Спальный мебельный гарнитур из американского ореха включал кровать, ночные столики, корзины, шифоньеры для белья и витрины для драгоценностей, которые обычно стояли у окон. Из комплекта выделялось зеркало-псише в раме кленового дерева, украшенное «росписью цветами», возможно, этот предмет был заимствован из большого гарнитура расписной мебели, изготовленного по проектам В. Стасова для вдовствующей императрицы Марии Федоровны в 1820-х годах.[314]

Отметим, что спальня Александра Александровича и Марии Федоровны выполняла ту же роль и при Николае I. Убранство спальни, по словам В.И. Яковлева, «сколько-нибудь архитектурных форм не имело и лишь могло служить показателем упадочности вкусов конца царствования Николая I».[315] Напомним, что в этой спальне родились Николай II (6 мая 1868 г.) и его брат Георгий Александрович (27 апреля 1871 г.) и ее занимали Николай II с Александрой Федоровной во время своего медового месяца в ноябре-декабре 1894 г.

Возможно, в этой спальне цесаревна Мария Федоровна на глазах супруга совершала свои гимнастические экзерсисы. Как утверждают мемуаристы, она могла сделать переворот через голову, опершись руками о кресла. Каждое утро она делала гимнастику, обливалась холодной водой, а «колесо» делала до зрелых лет.[316]

Среди предметов, перечисленных в описи на императорской половине, упомянуты и французский орган красного дерева и бильярд букового дерева «с прикладом».[317]

На императорской половине было множество икон, образков, крестов и крестиков, которые оставались и от предшественников. Естественно, в покоях будущего Александра III появлялись и свои иконы. Всего в описи по этой позиции упомянуто 170 предметов. Например, в Опочивальне императорской четы хранилась их свадебная икона Нерукотворного Спаса в золотой чеканной ризе, в золотой рельефной рамке с головками четырех херувимов по углам и бриллиантовой звездою с синим камнем посредине (размер 12 ¹/₄ на 9,5 вершков). Всего же только в Опочивальне находилось 13 икон.

Икона перламутровая «Рождество Христово». 1870-е гг. Вверху – Александр II и Мария Александровна, внизу – цесаревич Александр Александрович и великая княгиня Мария Федоровна

Больше всего икон было сосредоточенно в Молельной комнате. Например, среди них упоминается и образ св. Митрофана Воронежского чудотворца в серебряно-золоченой с рельефным бордюром рамке.

В отделке Столовой, которая чаще использовалась как Гостиная (обеденный стол вносился только на время трапезы), цесаревна Мария Федоровна оставила свой след в буквальном смысле. Дело в том, что стены Столовой были обтянуты небеленым холстом, на который цесаревна вместе с придворными дамами собственноручно нашивала узоры, вырезанные из ситцевого кретона. При этом рисунок из цветов и птиц образовывал на стенах «рамы».

Мемуаристы оставили описания жизни молодой семьи наследника престола в Александровском дворце. Художник Боголюбов, оказавшийся в Александровском дворце осенью 1868 г., вспоминал: «Комнаты адъютантов и свиты помещались в левом крыле дворца в верхнем этаже и составляли анфиладу. Тут жили: адъютанты гр. Шереметев Сергей Дмитриевич, кн. Барятинский, Козлов, я, впоследствии Шереметев Владимир, гр. Александр Васильевич Олсуфьев и еще позже казак Мартынов. Эксцентричный и вечно шумный Козлов обитал в фойе анфилады и устроил у себя стрельбу из всякого рода пистолетов, комнатных револьверов и дуэльных. В это время анфилада растворялась, и начиналась стрельба в цель. А иногда вешался колокольчик в дверях, и надо было его заставить звонить, чтобы выиграть пари. Я всегда стрелял порядочно, но тут набил руку здорово и почти всегда обыгрывал Павлика Козлова, что его приводило в страшный азарт».

Заметим, что это была довольно странная и беспрецедентная для императорских резиденций забава – стрельба из револьверов прямо в коридоре второго этажа Александровского дворца. Любопытно, что простреленные двери сохранялись в резиденции вплоть до советских времен, вызывая самые разные домыслы, объясняющие их появление. Так, самой распространенной «идеологической» легендой стала история о «трусоватом» наследнике престола Александре Александровиче, который, принимая представлявшихся в эпоху народовольческого террора, не расставался с револьвером и при малейшем подозрении стрелял «на поражение».

Художник А.П. Боголюбов

Далее Боголюбов пишет, что осенью 1868 г. молодежь свиты цесаревича развлекалась музыкальными забавами: «На другой стороне коридора была квартира доктора Густава Ивановича Гирша.[318]Этот страстный меломан пилил пренегоже на скрипке, а гр. Олсуфьев изощрялся пронзительно на флейте, что вообще делало наше житье весьма шумным и оживленным. Каждый вечер мы ходили к Их Высочествам, где играли в карты, а Его Высочество составлял партию в ералаш. Иногда приглашались для чтения актрисы французской труппы. Около 6 декабря Двор переезжал в Петербург, и там вечера у Их Высочества в Аничковом дворце были, как и в Царском».

В 1872 г. Александровский дворец посетил германский император Вильгельм I, почтив память своей усопшей сестры – императрицы Александры Федоровны. Вильгельм I и Александр II навестили ее покои в Александровском дворце, осмотрели Арсенал, после чего в честь Вильгельма I был дан обед в Большом Царскосельском дворце.

Герцог Эдинбургский. Фото Бергамаско. 1870–1880-е гг.

Великая княжна Мария Александровна. Фото Бергамаско. 1874 г.

В ноябре 1873 г. архитектор А.Ф. Видов начал приводить в порядок комнаты первого этажа правого флигеля Александровского дворца, предназначавшиеся для очередных молодоженов – дочери Александра II великой княжны Марии Александровны и герцога Эдинбургского. В ноябре на эти работы отпустили аванс в 3000 руб., предполагая, что общие траты составят порядка 10 000 руб.[319]

Эта свадьба планировалась на январь 1874 г. Единственная дочь Александра II познакомилась со своим будущим мужем, вторым сыном королевы Виктории, принцем Альфредом Эрнестом Альбертом, герцогом Эдинбургским, графом Ультерским и Кентским в 1872 г. в Дармштадте (Гессен). В июне 1873 г. в замке Югенгейм, близ Дармштадта, состоялась их помолвка. С этого момента началась активная подготовка к свадьбе, частью которой стали работы по устройству новой половины в Александровском дворце.

3 октября 1873 г. министр Императорского двора В.Ф. Адлерберг писал управляющему Царскосельским Дворцовым управлением Г.Ф. Гогелю, что в «первые дни после бракосочетания Их Высочества предполагают провести по англинскому обычаю вне города и Их Величествам угодно, чтобы по этому случаю» приготовили «для новобрачных помещения в Царскосельском в правом флигеле Александровского дворца, а именно: комнаты окнами в сад, для Великой Княгини, а окнами на двор для принца. Те из лиц свиты, которые будут их сопровождать, могут быть размещены на верху, а если в этом есть затруднение, то в Лицее». К работам следовало приступить, как всегда, «безотлагательно… чтобы все было устроено прилично, уютно и роскошно».[320] Забегая вперед, заметим, что в 1895 г. в этих же комнатах устраивали свои половины Николай II (окнами на двор) и императрица Александра Федоровна (окнами в сад).

Г.Ф. Гогель

На втором этаже правого флигеля тогда предполагалось разместить высокородную молодежь: наследного принца и принцессу Германских; принца и принцессу Валлийских; принца Артура Великобританского, герцога Кембриджского. Кроме этого, на втором этаже отводилась и комната для жениха – герцога Эдинбургского.

К этому времени комнаты правого флигеля резиденции представляли собой довольно грустное зрелище. Г.Ф. Гогель писал министру Императорскому двора, что, «когда отделывались комнаты в 1866 г… высочайше повелено было, сократить до возможности, сделав только необходимое. Вот почему в виду сокращения издержек при возобновлении всего дворца, правый флигель оного, вместе с Концертною залою, остался без возобновления, поэтому я вынужден теперь представить две сметы: 1. по строительной части – 10 016 руб.; 2. по обмеблированию и убранству комнат – 30 800 руб. Всего 40 816 руб…».[321] Кроме этого, Гогель отмечал, что в правом флигеле «печи ветхие и прогорели», представляя собой «безобразный вид».

Поскольку тогда все финансовые потоки контролировал глава Контроля Министерства Императорского двора барон К.К. Кистер, проводивший режим тотальной экономии, то 28 октября 1873 г. он направил Гогелю телеграмму, сообщая, что «работы по устройству правого флигеля отменены. Их Высочества займут комнаты Государя Наследника и Цесаревны. Кистер».

Надо сказать, что такое решение не имело прецедентов, поскольку существовала прочная «традиция прежних лет», когда для молодоженов отделывались комнаты заново, а не сдавались «внаем». Видимо, даже Александр II не согласился с таким решением и переменил свое первоначальное мнение, поэтому в начале ноября 1873 г. Гогель получил высочайше разрешение продолжить начатые в правом флигеле работы.

Судя по всему, работы в запустевшем правом флигеле было так много, что буквально накануне свадьбы не могли определиться, где же все-таки остановятся молодожены в Александровском дворце. 13 декабря 1873 г. Гогель получил следующее распоряжение: «…в самый день предстоящего бракосочетания. новобрачные предполагают отправиться вечером в Царское Село на три дня и занять там. помещение Государя Наследника Цесаревича в Александровском дворце». При этом молодоженов должна была сопровождать «малочисленная свита из двух дам и двух или трех кавалеров».[322] Любопытно, что в этом же письме Гогеля уведомляли, что из Императорского Эрмитажа на три дня в Александровский дворец в комнаты молодоженов доставят картины, которые после отъезда молодых следует вернуть обратно.

Но буквально через полторы недели – 24 декабря 1873 г. – Гогель получил известие о том, что «высоконовобрачные изволят занять помещение во вновь устроенных апартаментах Александровского дворца». Гогель был в панике, поскольку комнаты для гостей на втором этаже правого флигеля готовы не были. Поэтому он предложил поселить высокопоставленных сопровождающих в Лицее, «поместить же дам и кавалеров в Александровском дворце. нет никакой возможности».

О степени запустения Александровского дворца в 1860-1870-е гг. наглядно говорит эпизод, случившийся в резиденции 4 октября 1874 г., когда рухнула часть карниза левого, императорского флигеля. Архитектор А.Ф. Видов в рапорте от 7 октября 1874 г. сообщал управляющему Царскосельским Дворцовым правлением и г. Царского Села генерал-адъютанту Г.Ф. Гогелю: «Осмотрев, обрушившийся в ночь на 4 сего октября нижнюю часть главного карниза с правой стороны Собственного Его Высочества Государя Наследника Цесаревича подъезда в левом флигеле Александровского дворца, нашел: 1. обвалом карниза испортило сандрик у окна, базу колонны и в нескольких местах ступени у крыльца; 2. часть карниза обрушилась между колонн на протяжении 2,5 саженей и в относе от стены до 1 аршина; 3. обвал произошел от разрыва спусковой плиты, которая по ветхости от долгого времени (от постройки дворца) расслоилась и не выдержала тяжести; 4. при постоянных осмотрах Дворцов и зданий провеса в означенном карнизе мною замечено не было и обвал произошел внезапно, почему предотвратить его не было возможности; 5. все остальные карнизы у подъездов дворца устроены одинаково и имеют одинаковый относ от стены, почему за прочность их ручаться нельзя и очень легко обвал может повториться в других частях карниза».[323]

Цесаревна Мария Федоровна с сыном Николаем. 1871 г.

Для предотвращения возможного несчастного случая архитектор приказал поставить «бревенчатые стойки для поддержания карниза, у Собственного подъезда Ея высочества, у Библиотеки и у Правого флигеля». Остальную часть карниза огородили «легкими деревянными загородками… Таким образом к приезду в Царское Село Высочайших особ не понадобится заставить Дворец деревянными лесами которых нельзя признать безобразными». При этом ремонт карниза архитектор предлагал отложить «до лета будущего года».

Поскольку во второй половине 1870-х гг. отношения между семьей наследника и Александром II, при всей внешней благопристойности, перешли в стадию некой «холодной войны», то даже дни рождения детей становились поводом для публичной демонстрации разногласий между ближайшими родственниками. Поводом для обострения отношений стало то, что Александр II не только откровенно жил на две семьи (каких только скелетов в шкафу не было в большой семье Романовых!), но и поселил свою любовницу с детьми на третьем этаже Зимнего дворца (в 1877–1878 гг.), прямо над комнатами своей супруги – императрицы Марии Александровны.

Императрица Мария Федоровна с детьми, Ксенией и Михаилом. 1880-е гг.

В мае 1875 г., за день до дня рождения будущего Николая II, которому исполнялось 7 лет, семья наследника переехала из Аничкова в Александровский дворец. Отметим, что семилетний возраст являлся рубежным в жизни царских детей и внуков, когда они переходили из женских рук в руки офицеров-воспитателей. Младший брат цесаревича Сергей, который, видимо, был «не в курсе» особенностей взаимоотношений между семьей цесаревича и Александра II, пребывал в недоумении. Тогда он записал в дневнике: «Это удивительно, что они не могли подождать до завтра! И даже у них не было обедни сегодня! Боже мой, куда все это поведет? Мы не были у них».[324] Вне всякого сомнения, инициатором этого демарша была цесаревна Мария Федоровна, которая совершенно не принимала ситуации «на две семьи».

Наследник цесаревич Александр Александрович и великая княгиня Мария Федоровна приезжали в Александровский дворец с 1866 по 1880 г., однако после смерти Александра II сразу покинули Царское Село, фактически исключив Александровский дворец из списка своих резиденций.

Дело в том, что для цесаревича Александра Александровича сильной душевной травмой стали смерть матери и тайное венчание отца с княжной Е.М. Долгоруковой в июле 1880 г. в Екатерининском дворце, которое оскорбило и наследника, и его супругу. Весной 1880 г. императрица Мария Александровна уже не вставала с кровати в своей Синей опочивальне в Зимнем дворце. При этом Александр II с «милой Дусей» отъехал в Зубовский флигель Екатерининского дворца в Царском Селе. Отношения между отцом и сыном обострились настолько, что весной 1880 г. наследник не поехал в Александровский дворец, а перебрался с семьей в Елагиноостровский дворец.

Е.М. Долгорукова, Александр II и их дети Георгий и Ольга

Вспоминая день кончины «милой Мама», Александр III писал Марии Федоровне спустя 4 года, 22 мая 1884 г.: «…никогда не забуду это ужасное утро, когда мы на Елагине получили эту страшную новость и как неожиданно! С ее смертью началось все это страшно смутное время, этот живой кошмар, через который мы прошли и который навсегда испортил все хорошее. Дорогое воспоминание о семейной жизни; все иллюзии пропали, все пошло кругом…».

Действительно, после смерти императрицы Марии Александровны (22 мая 1880 г.) княжна Е.М. Долгорукова в рекордно короткие сроки «дожала» Александра II, буквально заставив его жениться сразу же после сороковин по усопшей императрице (6 июля 1880 г.). Тогда же княжна Е.М. Долгорукова превратилась в княгиню Е.М. Юрьевскую. Почти сразу же она начала отделывать для себя покои в Зубовском флигеле и деятельно готовиться к коронации, намеченной на август 1881 г.

Отделываемые апартаменты уже княгини Е.М. Юрьевской заняли комнаты бывших великих князей на первом этаже Зубовского флигеля (там прошло «царскосельское детство» цесаревича Александра) и часть комнат «левой стороны главного корпуса Старого Царскосельского дворца».[325] На отделку этих помещений было отпущено 60 000 руб. Осуществлял надзор за ходом работ архитектор А.Ф. Видов.

В документах упоминается, что большая часть вещей для комнат Е.М. Юрьевской в Зубовском флигеле закупили в Париже: мебель, материю, ковры и т. д. поставил мебельный мастер Лизере (31 307 руб.); бронзу и лампы – Торговый дом Ганьо в Париже (969 руб.), Торговый дом Дассоне в Париже (2495 руб.) и фабрикант Шопен (1995 руб.), всего на 5459 руб. 69 коп.

Любопытно, что даже в отделке апартаментов отразился и мелочный характер княгини, и политическая ситуация в стране. Тень неизбежной гибели буквально витала над головой Александра II, и княгиня Е.М. Юрьевская очень хотела все успеть и ничего не потерять. Даже крохи… При этом Александр II еще в 1876 г. завещал ей капитал более чем в 3 млн руб.[326]

Видимо, поэтому отпущенные на ремонт и отделку 60 000 руб. «по утвержденным Его Величеством сметам. по книгам Царскосельского Дворцового правления записаны не были, а положены в банк на текущий счет, равным образом и все приобретенные на эти деньги вещи, вследствие того же высочайшего повеления, в описные книги не занесены».[327]

В переводе с бюрократического канцелярита это означало, что в случае гибели императора юридическим владельцем всех вещей в отделываемых апартаментах оставалась княгиня Е.М. Юрьевская. Думается, что описанная схема исходила из окружения Юрьевской, набившей руку на различных гешефтах. И действительно, после гибели императора Александра II 1 марта 1881 г. убитая горем княгиня Юрьевская очень быстро вывезла все «свои» вещи из Зубовского флигеля. 17 февраля 1882 г. министр Императорского двора граф И.И. Воронцов-Дашков получил известие, что «в настоящее время. все заготовленные вещи, как-то: мебель, материи, занавеси, шторы, портьеры, ковры, бронза и лампы, сданы доверенному княгини Юрьевской и затем осталось из отпущенной суммы 3142 руб. 71 коп…».

Судя по всему, именно этими грустными воспоминаниями объясняется то, что, став императором в марте 1881 г., Александр III навсегда покинул Александровский дворец Царского Села, бросив через плечо, что ноги его здесь больше не будет.

Однако в марте 1881 г. никто из дворцовых хозяйственников еще не мог предположить, что Александр III прекратит бывать в летние месяцы в Александровском дворце. Поэтому руководство Министерства Двора и Царскосельского Дворцового управления немедленно озаботились ремонтом Александровского дворца, в связи с предполагавшимся возвращением его статуса главной летней резиденции.

Тогда, по традиции, предполагался косметический ремонт некоторых парадных залов Александровского дворца. Когда в марте 1881 г. Александр III отъехал с семьей в Гатчину, пропустив очередной весенний царскосельский сезон, руководство Царскосельского Дворцового управления сочло это событие за некий форс-мажор, вызванный террористической угрозой. Поэтому к весеннему сезону 1882 г. начали готовиться еще в декабре 1881 г., составив смету «на возобновление мебели, штор и других вещей, в комнатах Их Императорских Величеств и парадных, в нижнем этаже Александровского дворца, к весеннему Высочайшему присутствию будущего 1882 г…».

19 декабря 1881 г. министр Императорского двора И.И. Воронцов-Дашков сообщил в Царское Село, что возможно «из испрашиваемых Вами 19 652 руб. 91 коп. ассигновать в распоряжение Царскосельского Дворцового правления только 15 109 руб. 96 коп., исчисленных по первым двум сметам на возобновление мебели и проч. в комнатах Их Императорских Величеств и на возобновление мебельных и стенных шелковых обивок в бельэтаже Старого Дворца». При этом министр запрашивал, «были ли Его Величеством утверждены обращики материи для Собственных Его Величества комнат?».[328] Ремонт предполагался более чем скромный, сводившийся к перетяжке мебели новыми тканями и очередной замене штор.

По этой смете в комнатах Александра III предполагалось обновить все шторы и драпировки. Например, в Уборной комнате «к двум окнам зеленых канаусовых, на белой коленкоровой подкладке, подъемных штор в буфах» и «к двум окнам зеленых репсовых на белой подкладке занавесей». Также обновлялись шторы и драпировки в его Кабинете, Гостиной и Приемной.[329] Также менялись шторы в комнатах императрицы Марии Федоровны: в Приемной («ныне Бильярдная»); в Уборной; в Опочивальной; в «малиновом гостином Кабинете Ея Величества»; в дежурной камер-юнгферской и Ванной комнатах («ситцевые занавесы на белой коленкоровой подкладке, обивка цветным ситцем стен и потолка до ниши, а также розовым коленкоровым гласе стен и потолка в нише»). Общие затраты планировались в 10 069 руб. 96 коп.

Несколько позже, кроме замены занавесок, на половине Марии Федоровны запланировали строительные и живописные работы, поскольку в начале 1882 г. императрица Мария Федоровна утвердила рисунок плафона в своем Кабинете. В конце января 1882 г. архитектор А.Ф. Видов сообщал рапортом управляющему Царскосельским Дворцовым управлением К.Г. Ребиндеру, что он «во исполнение воли Ея Императорского Величества Государыни Императрицы» составил рисунки и смету «на отделку Гостиной (Кабинета) в бельэтаже Александровского дворца. При этом «вся переделка углового Кабинета будет стоить по строительной смете 10 522 руб…». Кроме этого, на закупку новой мебели у фабриканта Шрадера для углового Кабинета было запланировано потратить 9280 руб., на замену штор и драпировок – 6112 руб. Следовательно, в 1882 г. на обновление императорской половины потратили 25 914 руб.[330]

Как водится, итоговая сумма затрат на ремонт несколько превысила первоначальную смету. Так, в ходе строительных работ в кабинете императрицы установили новый камин «из белого мрамора первого сорта с орнаментацией в стиле Людовика XVI» работы скульптора Руджио, обошедшийся в 1450 руб. Живописные работы выполнили мастера Матье и Мориц. Они получили свои деньги за «написанные филенки на стене, за подклейку обоев в Игральной комнате Августейших детей, за окраску балкона у Кабинета». Кроме этого, ревизор телеграфов Волков провел по дворцу сигнальные электрические звонки.

Камин в Кабинете императрицы Марии Федоровны

Соответственно, в ходе этих ремонтных работ в Кабинете элементы нарядного фарфорового убора в стиле Людовика XVI, изготовленные Императорским Фарфоровым заводом при Николае I, демонтировали. Двери с фарфоровыми вставками, трюмо в фарфоровых рамах, фарфоровый камин и набор разных фарфоровых предметов (вазы, часы, канделябры, люстры и проч.) были удалены из Кабинета. В 1908–1909 гг. архитектор С.А. Данини использовал эти вещи при расширении Китайского театра, украсив ими одно из фойе.

Заметим попутно, что искусствоведы советской эпохи весьма скептически оценивали итоги перестройки Кабинета, указывая, что гостиная Марии Федоровны оказалась тяжеловесной и перегруженной лепными украшениями.[331]

Наряду с собственными комнатами, обновили убранство парадных залов. Занавеси на окнах поменяли в Гостиной (Бильярдной); в Полуциркульном зале (к 4 окнам, одной двери и 2 узеньким просветам – белые полумериносовые, то есть полушерстяные, на белой же коленкоровой подкладке подъемные шторы в буфах); в Угловой комнате (Большая бильярдная – на 7 окон); в Концертном зале (8 нижних и 8 верхних окон – малиновые полумериносовые, на белой коленкоровой подкладке подъемные шторы в буфах). Во всех залах поставили мебель красного дерева с позолотою.[332]

Морской бой. Худ. А.П. Боголюбов. 1859 г.

27 декабря 1881 г. Александр III, следуя традиции, лично утвердил образцы материи в свои комнаты и заодно образец материи для Полуциркульного зала. «Что же касается до отделки и возобновления Концертного зала, то повелено этой работы не производить».[333] Удивительно, как нехватка средств или другие соображения буквально хранили интерьеры Концертного зала с конца XVIII в. и до мая 1902 г.

Таким образом, к весне 1882 г. перетянули мебель и обновили шторы в Полуциркульном зале и примыкающем к нему Портретном (шторы на 4 окна и 2 узких просвета); в зале Горы (4 окна и 4 узких просвета) и в Угловом зале (бывшей Бильярдной – к 7 окнам).[334]

Все вышеописанные работы были проведены весной и летом 1882 г. Александр III увидел все это лично 6 ноября 1882 г., когда он, фактически в последний раз, заехал в Александровский дворец. Тогда император повелел «развесить картины на тех же местах, где они были до переделки Кабинета».

Любопытно, что одна из картин не вошла на свое место, поскольку в ходе ремонта камин в Кабинете императрицы был несколько увеличен. Не вмещалась картина столь любимого императором художника А.П. Боголюбова «Фрегат в бурю». В связи с этим заведующий царскосельскими дворцами подполковник М.М. Аничков запрашивал министра Императорского двора, «не оставить меня указаниями по сему предмету». В результате обширной деловой переписки коллизия завершилась личным решением Александра III – «обрезать раму этой картины, не трогая полотна оной», что поручалось специалистам Императорского Эрмитажа.

Ремонтные работы предполагали вести и в 1883 г. В декабре 1882 г. архитектор А.Ф. Видов представил в рапорте начальнику Царскосельского Дворцового правления М.М. Аничкову смету на 3117 руб., которая предполагала продолжение ремонта в трех парадных залах: Бильярдной, Полукруглом зале и Портретной. Косметический ремонт включал в себя «перетирку стен и потолков и окраску колерами в существующем виде»,[335] кроме этого, в Бильярдном зале предполагалось подправить паркет.

По минимуму провели ремонт в правом флигеле Александровского дворца. Летом 1882 г. там привели в порядок две лестницы вестибюля и починили паркетные полы в сенях.[336] В Концертном зале никаких ремонтных работ не проводилось со времени Николая I. Этот зал изредка продолжали использовать как танцевальный, поскольку для профессиональных артистов более подходила сцена Китайского театра, расположенного буквально в двух шагах от Александровского дворца. О запустении Концертного зала отчасти свидетельствует курьезный случай, когда в годы правления Александра III этот зал использовали для игры в лаун-теннис великий князь Владимир Александрович и его супруга. Правда, когда Александр III узнал об этом «нецелевом использовании» зала, его младший брат немедленно получил выговор.

Собственно этим и ограничились ремонты, проведенные в парадных залах и жилых комнатах Александровского дворца за все 13 лет правления Александра III. Конечно, в годы его царствования Александровский дворец поддерживался в должном виде, но не более того. Комнаты императорской четы были законсервированы – стены затянуты тканью, мебель стояла в чехлах, ковры убрали в кладовые.

Как о примере «поддерживающих» работ можно упомянуть о работе скульптора К.О. Гвиди, который осенью 1892 г. «в собственном Его Императорского Величества саду» вычистил и замазал швы фонтана, сделал плиту на надгробие «для темно-гнедой лошади “Алик” из путиловского камня» с позолоченной надписью из 92 букв, получив за эти работы 82 руб. 20 коп.[337]

Императрица Мария Федоровна. 1890-е гг.

Впрочем, будущий Николай II время от времени бывал в Александровском дворце. Когда в мае 1890 г. он проходил царскосельские лагерные сборы, то время от времени ночевал в своих комнатах в Александровском дворце. В воскресенье, 13 мая 1890 г., цесаревич записал в дневнике: «Встал поздно, как всегда дома. Ходили к обедне с т. Ольгой. Завтракали в Арсенале. Приехали Сандро и Сергей. Все вместе сожалели об отсутствии картофеля.[338] Катались в байдарке и легких двойках. Пили чай у Мама. Обедали в Арсенале с музыкой, кот. я давно не слышал. В 10 часов вернулся в распоряжение своего штандарта».[339]

Судя по всему, в начале 1890-х гг. Александровский дворец планировалось по традиции передать наследнику цесаревичу. Примерно в тоже время кое-какие вещи цесаревича Николая Александровича начали перевозить в Александровский дворец из Аничкова дворца. Однако эти планы до октября 1894 г. по большей части так и остались планами…

Императрица Мария Федоровна стала вновь наезжать на короткое время в Александровский дворец только после того, как императором стал ее сын – Николай II. Однако учитывая то, что с невесткой у вдовствующей императрицы отношения не сложились, Мария Федоровна очень редко (например, в 1905 г.) оставалась ночевать в Александровском дворце, в котором прошли летние месяцы ее молодости и в котором она родила двоих детей. Отметим также, что мемориальный кабинет Александра III сохранялся в Александровском дворце вплоть до 1941 г.

Николай II и Александра Федоровна (1894–1917 гг.)

Из всех загородных резиденций Николай II безусловное предпочтение отдавал Александровскому дворцу. В Александровском дворце он родился, в годы детства проводил во дворце летние месяцы, в этом дворце прошла первая неделя его семейной жизни, в нем родилась его первая дочь, именно этот дворец с 1904 г. стал постоянной жилой резиденцией, в которой последний российский самодержец прожил 13 лет и из которого его увезли 1 августа 1917 г. в Сибирь навстречу смерти.

Говоря о жизни семьи Николая II в Александровском дворце, следует иметь в виду несколько соображений. Во-первых, выбор Александровского дворца был отчасти предопределен, поскольку все остальные «исторические» императорские резиденции были заняты. В Аничковом и Гатчинском дворцах жила императрица Мария Федоровна с младшими сестрами и братьями императора. В Коттедже в Петергофе тоже жить на две семьи было невозможно. Поэтому в Петергофе и началось строительство Нижней дачи. Зимний дворец был свободен, и в его северо-западном ризалите началось оформление императорской квартиры. А в Царском Селе, в силу уже упомянутых ностальгических мотивов, император предпочел Александровский дворец Зубовскому флигелю, в котором устроилась сестра императора, Ксения Александровна. Кроме того, принимались во внимание и прецеденты, поскольку Александровский дворец традиционно считался дачей наследников-цесаревичей и императоров.[340]

Во-вторых, Николай II воспроизвел схему своего отца, Александра III, который жил на два дома: в Петербурге – в Аничковом, а за городом – в Гатчинском дворце. И трудно сказать, какой из них был главнее для императора, поскольку с каждым из них был связан важный «кусок жизни». Что касается Николая II, то официально главной его резиденцией являлся Зимний дворец, в котором располагалась его квартира. Но фактически своим главным домом с 1895 г. супруги считали Александровский дворец, куда приезжали (возвращались) каждый раз с огромной радостью. Когда осенью 1904 г., накануне Первой русской революции, в столице обострилась обстановка, император получил веский повод для того, чтобы окончательно переехать из Петербурга в Царское Село, навсегда покинув Зимний дворец.

В-третьих, имел место «фактор императрицы», на который наложился «фактор цесаревича». Императрица, в силу ряда причин, пренебрегала своими служебно-представительскими обязанностями и всегда чувствовала себя лучше вдали от чопорного, пронизанного интригами Петербурга. Кроме этого, когда в 1902 г. Р.Ф. Мельцер начал второй этап оформления императорской половины в правом флигеле Александровского дворца, то он сделал это именно в той стилистике, в какой хотела видеть свой дом императрица, впитавшая любовь к модерну под влиянием своего старшего брата – герцога Гессенского. В свою очередь, ее квартира в Зимнем дворце, оформленная по «стратегическим идеям» старшей сестры императрицы – великой княгини Елизаветы Федоровны, не была столь близка ей, как уютные гостиные Александровского дворца.

Что касается «фактора цесаревича», то буквально сразу же после рождения Алексея Николаевича супруги узнали, что их долгожданный ребенок – инвалид, выживание которого проблематично. Эту государственную тайну[341] легче было сохранить вдали от Петербурга. Поэтому, видимо, Александровский дворец осознанно или неосознанно воспринимался Николаем II и его супругой как главный дом семьи, а Зимний дворец – как официальная резиденция, в которой жили только на время длинной череды зимних официальных празднеств.

Драгоценное пасхальное яйцо «Память Азова», подаренное императрице Марии Федоровне Александром III на Пасху 1891 г.

Николай II родился 6 мая 1868 г., в опочивальне императрицы Марии Федоровны на первом этаже левого флигеля Александровского дворца. До нас дошли акварели придворного художника Михая Зичи, на которых запечатлена процедура крещения будущего Николая II в мае 1868 г. в церкви Екатерининского дворца. В Александровском дворце он бывал в летние месяцы, вплоть до 1880 г.

Когда цесаревич Николай Александрович повзрослел, его в августе 1890 г. отправили вместе с братом Георгием в кругосветное путешествие. Буквально за день до начала путешествия камердинер цесаревича Н.А. Радциг затребовал из Александровского дворца пианино, которое срочно доставили на фрегат «Память Азова», где разместили в каюте наследника. Добавим, что это пианино в мае 1899 г. было доставлено в Александровский дворец из Зимнего дворца.[342]

Более чем вероятно, что родители, «планируя» жизнь взрослеющего цесаревича, изначально предполагали, что именно Николаю Александровичу отойдет в качестве дачи Александровский дворец. Тогда же родители начали оформлять для старшего сына квартиру на третьем этаже северо-западного ризалита в Зимнем дворце. Поэтому после кончины Александра III в октябре 1894 г. эти два дома уже были «закреплены» за наследником, внезапно ставшего императором.

Александровский дворец в 1894–1901 гг.

Когда наследник превратился в императора-молодожена, он, с 22 по 27 ноября 1894 г., провел часть своего медового «месяца» в стенах Александровского дворца. Поскольку свадьба Николая II и Александры Федоровны носила скоротечный и спонтанный характер, то никаких, даже минимальных косметических ремонтов, как это бывало в подобных случаях ранее, в Александровском дворце проведено не было. При этом комнаты Александра III и Марии Федоровны в Александровском дворце стояли законсервированными с 1882 г.

О том, как прошли эти несколько дней, свидетельствуют дневниковые записи Николая II. Свадьба Николая II прошла в Большом соборе Зимнего дворца 14 ноября 1894 г. Вскоре, 22 ноября, молодые уехали в Царское Село. Естественно, прибытие на станцию «Александрова» молодого императора с супругой было обставлено по протоколу: «На Александровской ст. встретили нач. частей и масса Царскоселов». Император отметил, что они поселились с женой в левом флигеле Александровского дворца порознь. Николай II записал: «Я живу в своих старых комнатах, а моя Аликс в комн. Мама». В этот день они «обедали tete a tete в угловой комнате и легли спать рано!». Отметим, что молодожены легли спать в опочивальне императрицы Марии Федоровны.

На следующий день (23 ноября, среда) Николай II в дневнике записал: «Странно было провести ночь в спальне дорогих Папа и Мама, в кот. я родился. Прошел в халате, как вчера вечером, из спальни в свои комнаты через апартаменты Николая Павловича, для утреннего туалета». Затем молодые попили кофе и отправились в парк гулять: «Было ясное солнце и 4 ° мороза». Впрочем, гуляли недолго, поскольку даже в свой медовый месяц император не был избавлен от работы, что он кратко отметил: «Читал». (Под словом «читал» император имел в виду бесконечные отчеты и доклады, которые он обязан был прочитывать, принимая окончательные решения.) В 13 часов состоялся завтрак, на котором присутствовали фрейлины молодой императрицы графини Ламздорф и Бенкендорф. В четвертом часу, когда уже было темно, молодые «отправились в коляске в Павловск». Вернувшись домой к чаю (то есть к пяти часам), они, как и положено молодоженам, «провели остаток дня и вечер вдвоем – обедали также одни!».

В четверг 24 ноября опять «после кофе гуляли», а затем занимались – «она письмом, я чтением». Потом «катались днем в дрожках, посетили моего цейлонского слона, кот. очень вырос за три года… Легли спать рано – в 11 ч…».

В пятницу 25 ноября утром опять гуляли: «…в Баболове на одиночке – я шел рядом. Был свободен, т. к. почти ничего читать не пришлось. Завтракали одни и обедали также. Словами не описать, что за блаженство жизнь вдвоем в таком хорошем месте, как Царское!». Вечером молодые получили телеграмму от Марии Федоровны «о том, что мы можем остаться тут еще день».

В субботу 26 ноября молодые «гуляли после кофе ясным морозным утром. Завтракали и обедали одни. В 3 часа поехали кататься в Павловск. Пили чай в моих комнатах. Блаженство мое беспредельное – очень грустно покинуть Царское, которое стало нам обоим таким дорогим местом: в первый раз после свадьбы оставались одни и жили действительно душа в душу».

На следующий день, 27 ноября (воскресенье), молодые после кофе сходили к обедне в церковь Екатерининского дворца. После завтрака с фрейлинами и дежурными флигель-адъютантами император «в последний раз гулял с моей душкой женой по парку. Выпив чаю, покинули Александровский дворец и отправились в Петербург».

Фактически эта неделя определила, какая из пригородных императорских резиденций станет главной на летние месяцы для молодой семьи. Для Николая II это были милые его сердцу детские воспоминания, для Александры Федоровны важным было отсутствие в непосредственной близости свекрови и других родственников супруга. А в своих силах переделать «под себя» Александровский дворец она нисколько не сомневалась.

10 декабря 1894 г. Александра Федоровна писала бабушке в Англию: «Мы вдвоем пробыли только пять дней в Царском, одни с одной дамой и одним господином; отдых и покой сделали дело. Мы гуляли, катались и наслаждались чудесным деревенским воздухом. Мы хотели уехать сюда от всех, но это мало получилось».[343]

Как уже отмечалось, Николай II во время этого визита решил воспроизвести схему, которая сложилась в семье его отца, Александра III, когда значительную часть времени семья жила в Гатчинском дворце, приезжая в Аничков дворец на время больших зимних балов в Зимнем дворце. У Николая II эта схема выглядела следующим образом: семья императора постоянно живет в Александровском дворце, приезжая в Зимний дворец только на зимние месяцы или на важные церемониальные праздники. Поэтому уже в начале 1895 г. почти одновременно начались ремонтные работы в двух «квартирах» Николая II: на втором этаже северо-западного ризалита Зимнего дворца и в бельэтаже правого флигеля Александровского. В Зимнем дворце ремонтные работы были завершены к концу 1895 г., а в Александровском дворце они шли в два этапа, вплоть до 1904 г.

После визита молодоженов в ноябре 1894 г. никаких глобальных распоряжений не последовало, кроме того, что, уезжая, Николай II распорядился «поставить в Уборной комнате Его Величества в Александровском дворце новую медную ванну и обшить ее деревом».[344]

Вскоре, при первой возможности, супруги вновь уехали из Петербурга в Царское Село, завершая свой медовый месяц. 11 декабря 1894 г. Николай II с нехарактерной для него эмоциональностью записал в дневнике: «С каким удовольствием мы оба увидели наши комнаты! После чаю читал ей. Обедали в 8 ч. Аликс легла раньше, т. к. все еще не чувствовала себя хорошо». Отметим, что «нашими комнатами» они уже называли комнаты Александра III и Марии Федоровны в левом флигеле Александровского дворца.

В понедельник 12 декабря молодые «заспались очень долго», поэтому «сели за breakfast в 9 ½». Затем они вышли погулять в парк. Тем не менее около 12 Николай II «принял Ермолова с докладом», но завтракали молодые вдвоем. Поскольку жена «чувствовала лучше и бодрее», то после завтрака они «поехали кататься на сером иноходце в моих охотничьих санях. Правили сами попеременно. Наслаждались этой прогулкой в одиночестве! После чаю поспал, а затем читал Аликс франц. книгу. Легли спать в свое время в 11 ½».

Во вторник 13 декабря все повторилось. Фактически тогда, в декабрьские дни 1894 г., сложился тот распорядок, который продержится в Александровском дворце несколько лет: совместный утренний завтрак (кофе), затем совместная утренняя прогулка по Александровскому парку, обязательный прием министров с докладами до завтрака (примерно с 10 до 13), завтрак с фрейлинами и дежурными флигель-адъютантами (в 13.00), совместная прогулка («отправился с милой моей Аликс кататься в санках как вчера. Объехали весь парк и Баболово тоже. Вечер провели вчетвером[345] и разошлись рано»). В этот раз супруги пробыли в левом флигеле Александровского дворца с 11 по 24 декабря 1894 г. И эти дни навсегда запомнились императорской чете как легкое и беззаботное время начала их супружеской жизни.

Если говорить о каких-либо «событиях» этих дней, можно упомянуть о визите в Екатерининский дворец (15 декабря, четверг), когда супруги подробно осмотрели комнаты Александра I и его супруги Елизаветы Алексеевны. Наверняка для Александры Федоровны это был первый предметный экскурс в русскую историю. Вполне возможно, что именно тогда она услышала от мужа не официальную, а семейную версию восшествия на трон Александра I, связанную с убийством Павла I. Тогда же они осмотрели и комнаты императрицы Марии Федоровны (супруги Павла I). После они прошли в Зубовский корпус Большого дворца, где осмотрели «также комнаты Анпапа и Анмама». Так император называл комнаты своих бабушки и дедушки – императора Александра II и императрицы Марии Александровны. Думается, что и тогда Николаю II было что рассказать супруге о семейных скелетах в шкафу.

Впрочем, тогда молодые супруги были полностью поглощены друг другом и им думалось, что уж у них-то все будет совершенно по-другому и впереди их ожидает только счастье. Из дневников императора рисуется идиллическая картина: совместные длительные прогулки, игра на фортепиано в четыре руки, чтение вслух русской классики.

Но царская работа – это настоящее «непрерывное производство», и 16 декабря император впервые принял «в биллиардн. около ротонды» военных. Ротондой Николай II именовал главный парадный Полуциркульный зал Александровского дворца, по аналогии с Ротондой Зимнего дворца.

Гостиная императрицы Марии Александровны в Екатерининском дворце (бывшая спальня Екатерины II). Худ. Э.П. Гау. 1850 г.

17 декабря к молодым приехала императрица Мария Федоровна со старшей сестрой («тетей Аликс»[346]) и младшими сестрой и братом императора – Ольгой и Михаилом. Все они «завтракали вместе в угловой комнате», то есть в гостиной-кабинете Марии Федоровны. Приехавшие, чтобы не мешать молодым, расположились в Екатерининском дворце. На следующий день (18 декабря, воскресенье) молодые съездили в Петербург, вернулись в Александровский дворец и «вечером разбирали вещи моей дорогой жены, присланные с фельдъегерем из Дармштадта».

Напомним, что принцесса Алиса Гессенская приехала в Ливадию (Крым) 10 октября 1894 г. в качестве невесты цесаревича. Поскольку сборы в Россию были быстрыми, то вещей у невесты было немного, а потом время для нее буквально спрессовалось: 20 октября 1894 г. умер Александр III и жених стал императором; 7 ноября 1894 г. опустили в склеп Петропавловского собора тело усопшего императора; 14 ноября 1894 г. она вышла замуж; 22 ноября 1894 г. императрица Александра Федоровна въехала в Александровский дворец в качестве хозяйки.

Кабинет императрицы Марии Александровны в Зубовском флигеле

Начиная с XVIII в. это был самый стремительный рывок на непредсказуемой дистанции от статуса невесты цесаревича до статуса императрицы. Наверное, это стремительное превращение скромной немецкой принцессы в императрицу Российской империи сыграло свою негативную роль в судьбе Александры Федоровны, поскольку все предшествующие императрицы, начиная с Екатерины II, прошли длительную школу пребывания в статусе цесаревны. Эта школа, по крайней мере, дала им возможность лучше узнать Россию, а свекрови-императрицы держали невесток в «ежовых рукавицах», приучая их к добросовестному исполнению своих представительских обязанностей.

В эти дни Николай II, наверное, много рассказывал жене о своем детстве, они вместе ходили (19 декабря, понедельник) «наверх в наши детские комнаты… сидели в кабинете Папа и рассматривали его альбомы войны 1877 г…». Поскольку к этому времени супруги окончательно определились с судьбой Александровского дворца, то императору переслали его вещи из Гатчинского дворца.

Даже во время этого отпуска дела не отпускали императора. Это было еще непривычно для 26-летнего императора, который свыкся с довольно неспешной жизнью наследника престола. 22 декабря он записал в дневнике: «Благодаря занятиям по утрам я не вижу дорогую Аликс до завтрака – даже забываю, что женат». Наконец, к общему сожалению, в субботу 24 декабря 1894 г. супруги «простились с милым Царским на этот год и в 10 ч. уехали в Петербург».

К концу декабря 1894 г. стало ясно, что главной загородной резиденцией для молодых станет Александровский дворец. Поэтому, планируя ремонтные работы на весну 1895 г., хозяйственники Царскосельского Дворцового управления представили министру Императорского двора обширный перечень предстоящих работ. Главным было то, что, во-первых, Николай II и Александра Федоровна приняли решение оборудовать собственную половину в правом флигеле Александровского дворца, в котором ранее императоры никогда не жили. Самыми высокопоставленными семьями, жившими в правом флигеле, в комнатах за Концертным залом, были: в 1850-х гг. – великий князь Константин Николаевич и его супруга Александра Иосифовна; в 1874 г. – дочь императора Александра II, великая княгиня Мария Александровна, и ее супруг, герцог Эдинбургский.

Судя по всему, такое нестандартное решение было вызвано тем, что в левом флигеле Александровского дворца было слишком много мемориальных зон, на которые «не поднималась рука», по крайней мере в декабре 1894 г.: кабинеты Николая I и Александра III, комнаты императрицы Марии Федоровны. Николай II был любящим сыном, который мог на некоторое время занять половину родителей, но заниматься ее перепланировкой он не был готов. При этом, видимо, уже тогда все понимали, что мемориальных комнат вскоре не будет, поскольку в Александровском дворце надо было разместить свиту. Возможно, Мария Федоровна разумом понимала необходимость этого, но даже после стольких лет, прошедших с 1880 г., ей было тяжело предполагать, что ее Угловой кабинет и супружеская Опочивальня будут переделаны. Все эти «неприкосновенные комнаты» не позволяли обустроить то, о чем мечталось императрице Александре Федоровне, а она тогда, в декабре 1894 г., прожив «в семье» неполные три месяца, понимала, что время жестких решений еще не пришло. В общем, «жить было негде».

Вне всякого сомнения, проектировала будущую новую квартиру именно молодая императрица. Правый флигель, хоть и не был столь статусным, как левый, но развязывал Александре Федоровне руки именно в силу отсутствия там мемориальных, «неприкосновенных» зон. При планировке новой половины за основу взяли расположение комнат великой княгини Марии Александровны (окнами в сад) и ее супруга, герцога Эдинбургского (окнами на двор).

Поскольку почти половину правого флигеля занимал Концертный зал, то для новых половин оставались только комнаты за и перед Концертным залом и второй этаж, где ранее жили только слуги и сановники. Понятно, что с Концертным залом надо было что-то решать, но с судьбой зала, сохранявшего свой облик с конца XVIII в. определились далеко не сразу.

По плану, представленному архитектором С.А. Данини императору 17 апреля 1896 г. (в день выхода приказа о его назначении на должность архитектора), предполагалось, что по первому этажу вместо Концертного зала будет продолжен коридор. Пространство слева от него остается двусветным и преобразовывается в Готический кабинет, или гостиную. Высота коридора уменьшается за счет антресолей и лестницы на второй этаж. Справа от коридора на первом этаже должна была расположиться приемная, откуда можно было попасть в рабочий кабинет императора или по лестнице на второй этаж.[347] Однако этот проект «не пришелся», и Концертный зал просуществовал еще несколько лет – вплоть до мая 1902 г.

Так или иначе, в конце декабря 1894 г. в «Ведомости о ремонтных работах и комнатного убранства на половине Их Императорских Величеств в Александровском дворце» планировались работы как в правом, так и в левом флигелях Александровского дворца.

В левом флигеле предполагалось провести следующие работы: «В вестибюле и коридорах между подъездами Их Императорских Величеств настелить новый паркет, обновить окраску стен и потолков», постелить «новую ковровую дорожку. Закрыть ходы из нижнего этажа в верхний, в бывший кабинет генерал-адъютанта Даниловича,[348] заменить обивку на мебели», в том числе «в Уборной комнате Его Императорского Величества».

В исторических комнатах Николая I в декабре 1894 г. предполагалось провести косметический ремонт: «В бывших комнатах императора Николая I возобновить без изменений рисунка» роспись потолков, установить «новые оконные переплеты, заменить обивку на мебели новою, таковую же, как ныне существующая и переменить стекла в колпаках на конных фигурах».

В правом флигеле предполагалось оборудовать две половины – для Николая II и Александры Федоровны. К этому времени определилась их планировка: комнаты, обращенные окнами во двор, отводились для Николая II. В свою очередь, комнаты, обращенные на садовую сторону (на Кухонный корпус), – императрице Александре Федоровне. Кроме этого, предполагалось оформить гостиную императрицы перед Концертным залом.

Поскольку оформление новых половин в правом флигеле должно было занять некоторое время, то в декабре 1894 г. планировались бережные вмешательства в левом флигеле, на бывшей половине Александра III и Марии Федоровны, где, собственно, молодые и жили во время своих приездов в ноябре и декабре 1894 г.:

«В Ванной комнате Ея Императорского Величества поставить печь, обить стены и мебель новым материалом и постелить новую дорожку от Опочивальни»;

«В Приемной комнате Его Императорского Величества (возле Столовой) и в Бильярдной заменить сукно на бильярде и разбитые абажуры на лампах, навесить новые портьеры»;

«В Молельной комнате заменить старые ковры новыми того же цвета и сукно на стенах под образами»;

«Переменить обивку на мебели и портьерах в Уборной комнате Его Императорского Величества (собственной рукою Его Величества начертано “без изменения рисунка“)»;

«В Уборной Ея Императорского Величества переменить обивку на стенах и мебели (собственною рукою Его Величества начертано “не нужно“)»;

«В смежной комнате (камер-юнгферской) переменить обивку на мебели и драпировку»;

«В Малиновой гостиной установить новые оконные двери на террасу»;

«В общей столовой (Красной) обить мебель не изменяя цвета и рисунка существующего ныне».

О том, что император лично знакомился с этим перечнем работ, свидетельствуют его карандашные пометы, по традиции покрывавшиеся специальным лаком. Например, напротив позиции «В Опочивальне новая обивка на стенах и мебели» имеется карандашная помета Николая II: «Не нужно».[349]

На протяжении декабря 1894 г. перечень работ по комнатам и залам левого флигеля уточнялся и детализировался: «В вестибюле (передней) потолок и стены возобновить в том же характере, двери, перегородки и окна окрасить, настлать новый дубовый пол, и сделать новую дубовую лесенку при входе в коридор. В большом коридоре настлать новый дубовый паркет и возобновить потолок и стены. В проходной комнате и по прямой линии коридора и передней при подъезде Их Величеств настлать новый дубовый пол, в столовой комнате, возобновить потолок, в существующем виде, стены оклеить вновь обоями, окна и двери окрасить и настлать новый дубовый паркетный пол, в библиотечной комнате настлать новый дубовый паркетный пол, а также в ванной комнате Ея Императорского Величества; в 2-х комнатах Покойного Императора Николая Павловича возобновить в том же характере стены и потолки, двери отполировать и сделать новые оконные переплеты. В малиновом кабинете сделать новые оконные переплеты и дверь, выходящую на террасу».

В конечном счете, к 24 декабря 1894 г. в «Ведомости ремонтным работам…» были выделены позиции «крайне необходимых работ» по левому флигелю Александровского дворца: 1. В Бельэтаже, в залах и комнатах, «за исключением половины, занимаемой Их Императорскими Величествами переменить зеркальные рамы, летние и зимние переплеты и местами окрасить стены и переменить обои». В этот день – 24 декабря 1894 г. – Николай II на перечне работ «собственной рукою Его Императорского Величества» написал: «Согласен».

В правом флигеле Александровского дворца предполагалось: «2. Настлать новые паркетные полы в библиотечных комнатах, угловом зале, коридоры и подъезды, правого флигеля, в Гофмаршальском подъезде и в 2-х проходных комнатах правого флигеля Александровского дворца; 3. В верхнем этаже правого флигеля Дворца сделать новые оконные коробки, летние и зимние переплеты, поставить новые печи, настлать новые паркетные полы, взамен щитового, окрасить панели и оклеить стены новыми обоями».

Общая смета ремонта составила более чем внушительные 410 272 руб. Просмотрев этот документ, Николай II начертал «Согласен», еще раз упомянув, что обивка стен в его уборной должна быть произведена «без изменения рисунка».[350] Обратим внимание на то, что сумма была очень крупной. По-видимому, она шла не только на перетяжку мебели и замену оконных драпировок, но и на строительные работы в правом флигеле, однако в документах эти работы расписаны не были.

Поскольку в перечне работ по Александровскому дворцу часто упоминалась перемена тканей, то, следуя примеру «прежних лет», молодой императорской чете в Аничков дворец в середине января 1895 г. прислали образцы «матерчатых и ковровых образцов по ремонтному внутреннему исправлению Царскосельского Александровского дворца». В ведомости перечислены материи и ковры: для Малиновой гостиной, для Камер-юнгферской, для «Уборной Ея Величества» (ситец, шелк, креп, котлин, ковры разных поставщиков), для «Биллиардной Его Величества» (крепон, пеньковая материя, шелк), для «Приемной Его Величества», для «Ванной Его Величества» (ситец, креп, шелк, ковер), для «двух комнат бывшей половины покойного императора Николая I» (тюль из Лионского магазина и сафьян), для «Красной столовой Их Величеств» (красный сафьян).[351]

Окончательно вопросы ремонта флигелей Александровского дворца были согласованы хозяйственными структурами министерства Императорского двора к февралю 1895 г. Отметим, что важной частью этого ремонта стал монтаж электрической системы освещения дворца и начало модернизации его отопительной и канализационной систем (см. соответствующие главы).

Отметим, что еще до начала ремонта правого флигеля Александровского дворца стены комнат стали «обрастать» личными фотографиями, которые постепенно превращали пустоватые комнаты в «собственные». 9 декабря 1894 г. фотограф К.Е. Ган поднес императору несколько фотографий, которые через два дня были повешены: «1 в коридоре правого флигеля Александровского дворца, другая в Зимнем Дворце в комнатах Его Величества».

Распоряжением Николая II от 10 декабря 1894 г. из комнат императора в Аничковом дворце на его половину перевезли «17 фотографических картин в рамах под стеклами для помещения таковых в Царскосельском Александровском дворце».[352] В конце января 1895 г. по распоряжению Николая II в Александровский дворец доставили один из первых портретов императрицы Александры Федоровны «писанный тушью художником Шмаровым[353]».[354]

Примечательно, что, кроме комнат императора и императрицы, картинами и эстампами декорировались также и комнаты их ближайшего окружения. 10 января 1895 г. в Управление Императорского Эрмитажа было направлено следующее незатейливое предписание: «Для убранства комнат верхнего этажа левого флигеля Александровского дворца, отведенных для помещения в них гофмаршала, фрейлины и учительницы, встречается надобность в картинах, посему прошу Управление сообщить – не может ли оно для вышеозначенных помещений, отпустить из кладовых Эрмитажа, некоторое количество картин».[355]

Поскольку молодая императорская чета еще вела довольно активную светскую жизнь, посещая различные мероприятия, то в апреле 1895 г., после посещения Третьей выставки Санкт-Петербургского Общества художников, в Александровский дворец доставили несколько приобретенных ими картин и акварелей.[356] Вскоре, в конце апреля 1895 г., в Александровский дворец перевезли собрание картин Николая II, находившееся в его комнатах в Аничковом дворце.[357]

Большая часть этих картин являлись подарками родителей, которые много и охотно дарили живопись старшему сыну. Так в стенах Александровского дворца начала формироваться третья коллекция живописи, шедшая на смену живописным коллекциям Николая I и Александра III.

Возвращаясь к ремонтным работам, планировавшимся на 1895 г., отметим, что организацией и контролем за их проведением должны были заниматься архитектор Царскосельского Дворцового управления А.Ф. Видов и его помощник А.Р. Бах.[358]

В Александровском дворце при А.Ф. Видове был произведен ремонт паркета, обивки и отделки стен и потолков, дверей, заменен ковер в молельной комнате. Например, летом 1895 г. А.Ф. Видов представил рапорт начальнику Царскосельского Дворцового управления, в котором он приводил перечень необходимых работ по Александровскому дворцу: переделать лестницу, ведущую из вестибюля правого флигеля Александровского дворца в подвал, провести разметку окон для нижнего этажа Александровского дворца, заказать новые коробки зимнего и летнего переплета, а также оконные приборы «без золочения». В кабинете императора предполагалась установка нескольких венецианских окон, для которых заказали оконные золоченые приборы. Такие же золоченые приборы предполагалось установить как на полуокна в Круглом зале, так и на овальную дверь. В конце рапорта карандашом расписано количество окон, нуждавшихся в ремонте: «…в апартаментах Их Императорских Величеств в нижнем этаже правого флигеля окон 16, в Концертном зале 8, в Угловом зале 7. Всего 31».[359] Этот рапорт недвусмысленно свидетельствует о размахе и ходе ремонтных работ на новой императорской половине в правом флигеле Александровского дворца.

Нереализованный план арх. С.А. Данини по перепланировке правого флигеля Александровского дворца. 1896 г.

В ночь с 1 на 2 января 1896 г. архитектор А.Ф. Видов умер. Поскольку Царское Село обретало вторую жизнь, то начальник Царскосельского Дворцового управления В.Е. Ионов просил министра Императорского двора ввести в штат управления должность еще одного архитектора. В результате в апреле 1896 г. Николай II утвердил первым архитектором Царскосельского дворцового управления А.Р. Баха и вторым архитектором С.А. Данини.

Важно было, что в ведение С.А. Данини передали Александровский дворец, парки со всеми парковыми постройками, квартал, прилегающий к Садовой улице и Певческому переулку («Певческий квартал»), дом придворнослужащих на углу Церковной и Средней улиц, водонапорные башни и Знаменскую церковь. Эти здания оставались сферой ведения С.А. Данини вплоть до февраля 1917 года.

Спальня Николая II и Александры Федоровны. Фото 1930-х гг.

В третий раз Николай II и Александра Федоровна посетили Александровский дворец в марте 1895 г. Тогда они провели в Царском Селе время с 10 по 30 марта 1895 г.

10 марта (пятница) Николай II записал в дневнике: «Поселились в другом флигеле Александров. дворца. Чувствовали себя как бы в гостях!». Подчеркнем, что ночь с 10 на 11 марта императорская чета впервые переночевала в правом флигеле, где с декабря 1894 по март 1895 г. успели оборудовать Опочивальню, Приемную и Кабинет Николая II. На следующий день император записал: «Спали отлично; странно было проснуться в незнакомой комнате, в окнах кот. были видны деревья и вдали купола церкви Большого дворца».

Спальня Николая II и Александры Федоровны. Фото 1930-х гг.

В Опочивальне,[360] в алькове, были установлены две позолоченные кровати,[361] сдвинутые вместе. По всему алькову развешаны иконы, при этом в алькове находился и WC. В 1902 г. в Опочивальне установили ширму «для коллекции старинных крестов». Всего же различных культовых предметов в Опочивальне в 1930-е гг. насчитывалось порядка 700 шт. Подчеркнем: то, что мы видим на фотографиях, по большей части относится к 1910-м и 1930-м гг. Естественно, все со временем менялось. Например, в 1895 г. в Опочивальне сначала стояла двуспальная кровать орехового дерева, «полированная под воск», и только позже появились металлические кровати, которые мы видим на фотографии.

У лицевой стены Опочивальни с двумя окнами находился туалетный стол и две традиционные витрины для драгоценностей императрицы. Эти витрины просматриваются на фотографиях, сделанных из соседней Сиреневой гостиной. В Опочивальне в одной из стен был устроен домашний сейф. Он был настолько замаскирован, что простоял необнаруженным с 1 августа 1917 до 1941 г. (?). Об этом сейфе стало известно только в 1944 г., когда г. Пушкин освободили советские войска и вернувшиеся хранители обнаружили открытую дверцу сейфа, вмурованного в одну из стен Опочивальни. Можно предположить, что кто-то был прекрасно осведомлен, как и где надо было искать спрятанный сейф.

Интерьер Опочивальни не менялся вплоть до 1917 г., о чем свидетельствуют фотографии из альбома А.А. Вырубовой.

Перед Опочивальней были устроены четыре функциональных помещения, которые сегодня слиты в один зал. Первое – Уборная императрицы (№ 74), оклеенная светлыми обоями. Второе – Ванная императрицы (№ 75), представлявшая собой совершенно непарадное, низкое и темное (без окон) помещение, со стенами и потолком, обитым чинцем. В углу Ванной комнаты стоял шкаф с медицинскими инструментами. На вешалке в 1917 г. хозяева оставили «халат для электролизации». Из Ванной комнаты лестница вела на второй этаж, на Детскую половину. Третье – камер-юнгферская (№ 76), и четвертое (№ 77) – проходная комната с лестницей на Детскую половину.

Императрица Александра Федоровна в Опочивальне. Фото 1910-х гг.

Великая княжна Татьяна Николаевна в Опочивальне. За спиной, у окна, – витрины для драгоценностей

Приемная Николая II. Современное фото

Возвращаясь в 11 марта 1895 г., приведем еще несколько цитат из дневника Николая II, в которых упоминается, что супруги вдвоем «совершили обычную прогулку пешком по парку вблизи Фермы»; император принимал доклады министров, катались в охотничьих санях, читали вслух «в моем кабинете!». Отметим, что это был новый, небольшой Кабинет («Старый кабинет») Николая II, интерьер которого отчасти сохранился до настоящего времени. Два окна Кабинета выходили во внутренний двор Александровского дворца.

Перед Кабинетом находилась Приемная (№ 63), в которой сановники ожидали времени своего доклада. Когда у императора заканчивался «рабочий день», эту комнату часто использовали в качестве столовой.

Обеденный стол в Приемной

Стены Приемной обшиты дубовыми панелями, в верхней части которых шла длинная полка, со временем заполнявшаяся множеством памятных вещей, от датского фарфора до вещичек «от Фаберже». Вдоль стен Приемной стояла дубовая мебель. В полушкафах, расположенных напротив окон, хранилась библиотека императора – около 700 томов, посвященных истории России.

Что касается Кабинета (№ 64), то он также был выдержан в темных, деловых тонах. Верхняя часть стен Кабинета была окрашена темно-зеленой краской, низ обшит панелями орехового дерева. Мебельный гарнитур – орехового дерева. Особо отметим огромный диван-оттоманку, стоявший в Кабинете, над которым были протянуты две полки, уставленные множеством фотографий, миниатюр, ваз и других предметов. Вряд ли тогда, в конце 1894 – начале 1895 гг., у Николая II, заваленного делами, было время углубляться в решение интерьерных деталей,[362] но наличие этого дивана свидетельствует о сознательном или подсознательном стремлении подражать отцу – императору Александру III. Так же, как и у отца, диван закрывал огромный персидский ковер.

Диван-оттоманка в Кабинете Николая II

Кабинет императора. Вид на рабочий стол и камин

Лампа над рабочим столом Николая II

Главное место в Кабинете занимал «Г»-образный стол. Над ним на вращающемся стержне крепилась лампа, которую с помощью специального блока можно было регулировать по высоте. Как это было принято тогда, рабочий стол был уставлен семейными портретами и фотографиями,[363] различными безделушками.[364] Поскольку Николай II много курил, то в кабинете было множество предметов, связанных с процессом курения: на столе – кожаная пепельница (явно «от Фаберже», подарок детей в 1916 г.), трубки, пеньковая и деревянная; у оттоманки на столике – зажигалка в виде античного светильника.

Великий князь Сергей Александрович и Елизавета Федоровна. 1892 г.

Таким образом, к началу марта 1895 г. в правом флигеле Александровского дворца было подготовлено четыре новых помещения для императорской четы: для Николая II – Приемная и Кабинет; для Александры Федоровны – Опочивальня и четыре служебные комнатки, вписанные в объем одного из залов.

Тогда Николай II начал чувствовать себя хозяином Александровского дворца и начал смотреть вокруг как хозяин. 12 марта 1895 г. с ноткой недовольства он записал в дневнике: «…пошли гулять по всему парку. Солнце сильно грело, сидели на скамейках, кот. кстати очень мало очищенных от снега, и наслаждались чудным чистым воздухом». 13 марта (понедельник) императорскую чету посетили ближайшие родственники – старшая сестра Александры Федоровны, великая княгиня Елизавета Федоровна и ее муж, дядя Николая II, великий князь Сергей Александрович. Вне всякого сомнения, во время совместной прогулки обсуждались планы по ремонтам Александровского дворца. Дело в том, что в это время Елизавета Федоровна активно занималась устройством квартиры Николая II и Александры Федоровны в Зимнем дворце.

Цесаревич Николай и великая княжна Ксения Александровна. Гатчинский дворец. 1880-е гг.

Поэтому более чем вероятно, что она была готова заняться и Александровским дворцом.

Возможно, тогда, во время этих совместных прогулок в марте 1895 г., и были «приговорены» исторические императорские комнаты в левом флигеле.

Николай II буквально наслаждался и семейным счастьем, и своими комнатами в правом флигеле Александровского дворца. В этот день он записал в дневнике: «Сидели в моем кабинете, я читал вслух!

Не могу выразить, как я наслаждаюсь такими тихими спокойными вечерами, с глазу на глаз, со своей нежно любимой женой! Невольно сердце обращается к Богу с благодарною молитвою, за дарование такого полного безграничного счастья на земле!».

Тогда, гуляя по Александровскому парку, императорская чета часто пересекалась с «Ксенией и Сандро», квартировавшими в Екатерининском дворце. Так, 18 марта они «встретились в саду… и пошли вместе на Малый Каприз, с которого смотрели на походное движение мобилизованного стрелкового батальона со всем своим обозом. Было интересно и красиво смотреть, как тянулась по шоссе эта огромная кишка». Гуляя вдвоем с женой по Александровскому парку, Николай II постепенно знакомил ее с его историей и достопримечательностями. Так, 19 марта они «осмотрели Китайский театр и обошли большое озеро»; 21 марта «посетили слона – он сделался злым, must,[365] как говорят англичане в Индии».

Александр III (в руке лопата), великий князь Михаил Александрович с учителями у снежной горы. Гатчина. 1890-е гг.

Периодически служебные обязанности требовали присутствия Николая II в столице. Иногда Александра Федоровна сопровождала мужа. После представительских мероприятий они возвращались «в Царское, довольные удрать из города». Уже тогда у Николая II вошло в привычку после напряженного рабочего дня «работать в саду в снегу»: «Во время прогулки ковырял лопатой в разных местах, в особенности на Детском острове». В марте 1895 г. император расчищал снеговой лопатой дорожки парка.

Николай II расчищает каток на Кухонном пруду у Александровского дворца.1908–1909 гг.

Цесаревич Алексей и великая княжна Ольга на Кухонном пруду. 1908–1909 гг.

Цесаревич Алексей на катке Кухонного пруда. 1908–1909 гг.

Заметим, что только Александр III и Николай II сами работали «здоровья ради», расчищая снег на парковых дорожках. Причем у Александра III эта привычка, вызывавшая недоумение окружения, сформировалась еще в юношеском возрасте. В ноябре 1861 г. один из воспитателей с удивлением записал в дневнике: «Я всегда удивлялся, смотря на Александра Александровича, и думаю, как юношу почти в 17 лет могут занимать детские игры, как, например, перекидывание снега лопатой».[366] А между тем из этого «перекидывания снега» выросла целая традиция, и уже никто не удивлялся, когда Николай II за зиму «перекидывал» тонны снега. Конечно, представить Николая I с лопатой, разгребающего дорожки в парке трудно, но для Александра III и Николая II этот образ был уже вполне органичен.

Спустя годы воспитательница детей императора С.И. Тютчева, как-то «проходя неподалеку от катка» в Александровском парке, «увидела государя за этой работой. Но он был так ею увлечен, что не заметил меня и высморкался по-русски – в пальцы. Увидев меня, он смутился и сказал: “Как вы думаете, Софья Ивановна, хорошим бы я мог быть дворником?”. Вообще государь очень любил всяческие физические упражнения. Он говорил, что это для него лучший отдых после занятий государственными делами».

Вечером 30 марта 1895 г. Николай II и Александра Федоровна на поезде Марии Федоровны со станции «Александровская» вернулись в Петербург. На следующий день, после совместной прогулки по саду Аничкова дворца, Николай II записал в дневнике: «Утром погуляли в саду, кот. теперь нам кажется узкою клеткою после приволья в Царском».

Как и другие императоры, Николай II лично контролировал и дополнял перечень ремонтных работ, которые велись в Александровском дворце. Проведя большую часть марта 1895 г. в резиденции и уезжая оттуда, император лично перечислил гоффурьеру Яковлеву все те позиции, которые необходимо было «исправить». В этот же день гоффурьер направил рапорт с перечнем высочайших повелений на имя министра Императорского двора. Итак, «Его Императорское Величество высочайше соизволил объявить мне сегодня, следующие повеления: 1. В Уборной комнате Его Императорского Величества поставить ванну, находящуюся ныне в таковой же комнате левого флигеля Дворца… постелить ясеневую обшивку и заделать там же дверь, выходящую в коридор; 2. В Ванной комнате Ея Императорского Величества закрыть ход на антресоль, переделать лестницу из этой комнаты в смежный коридор; переставить ванну и обить стены и потолок английским ситцем по представленному образцу; 3. Сделать новые шторы в Опочивальне, Уборной Ея Императорского Величества и в Гостиных».[367]

Судя по приказаниям, после отъезда императора из Александровского дворца должны были начаться работы по оборудованию его Ванной комнаты и Уборной (№ 65). Вероятно, тогда, в марте 1895 г., что-то вроде Уборной имелось, но предполагалось, что это помещение будет «доводиться до ума». Но при этом, судя по документу, идея бассейна тогда еще не родилась, поскольку упоминается о переносе обычной ванны из левого флигеля. Кроме того, в документе речь идет о гостиных Александры Федоровны. Вне всякого сомнения – это Сиреневая (№ 72) и Палисандровая (№ 71) гостиные, которые должны были быть введены в строй в течение лета 1895 г.

Поездки Николая II в Александровский дворец совершенно выбивались из формализованного графика переездов императоров из резиденции в резиденцию. Впрочем, молодоженов можно было понять. Своей квартиры в 1894–1895 гг. у них еще не было, и жили они в комнатах Николая II, которые он как наследник занимал в Аничковом дворце. Кроме этого, Аничков дворец с осени 1866 г. являлся домом родителей молодого императора. Кстати, императрица Александра Федоровна в письмах к родным с пренебрежительной интонацией называла комнаты супруга в Аничковом дворце «комнатками».

Наверное, поэтому молодые супруги так полюбили Александровский дворец, который они ощутили своим первым семейным домом, где они могли жить сначала одни, а затем и со своими детьми. Вне всякого сомнения, эти первые года супружества были для них самыми счастливыми, поскольку тогда страна еще сохраняла стабильность и не начала сползать в штопор политических кризисов, а также тогда они и подумать не могли, что их долгожданный сын родится со столь безнадежным диагнозом.

Поэтому совершенно не удивительна запись в дневнике Николая II (13 апреля, четверг), что они с супругой «в 3 часа отправились в милое Царское Село. По приезде туда немедленно пошли гулять; воздух был дивный, птички щебетали, ручейки журчали. Много снега стаяло, поля чисты, но в лесу осталось порядочно еще. Обедали в 8 ч. и читали». Эти «щебечущие птички» и «журчащие ручейки» совершенно нетипичны для лапидарных записей в императорском дневнике, но при этом достаточно полно отражают его душевный настрой…

Императрица Александра Федоровна тогда уже была беременна первым ребенком, поэтому часто недомогала. 15 апреля, суббота: «Идеальный летний день. Дорогая моя Аликс чувствовала себя скверно целый день – несносно, особенно в такую погоду! Погулял один. Доклады затянулись до половины 2. Завтракал с Митей (деж.), около двух часов прогуливал себя в парке. После чаю Аликс поехала покататься. Читал до обеда. Провел вечер у постели».

Своя половина в правом флигеле Александровского дворца стала уже привычной, и только изредка в дневнике Николая II появляются упоминания (16 апреля, воскресенье), что они с женой «обедали в моем кабинете. Вечером много читал». Упомянем и о том, что обеды «в кабинете» породили некую привычку, которая вылилась в то, что в Александровском дворце на императорской половине так и не появилось особой столовой, как это было у них в Зимнем дворце (Белая столовая). Поэтому обед подавали в разных комнатах, по желанию хозяев, и очень часто в кабинетах (в 1902 г. у императора появился второй кабинет). Впрочем, такое часто бывало и в Зимнем дворце, когда обедали то в Готической библиотеке, то в рабочем кабинете императора.

Эти первые комнаты императорской четы – Столовая[368] (№ 63), Кабинет (№ 64), Уборная императора (№ 65), Опочивальня (№ 73), Уборная императрицы (№ 74) на первом этаже правого флигеля Александровского дворца – были обставлены мебельных дел фабрикантом Карлом Гринбергом.[369] При этом большая часть мебели просто ремонтировалась. Судя по приведенному ниже списку, это была мебель, которая оставалась в этих комнатах с 1870-х гг., и ее только слегка подновили:

«По Столовой Их Величеств: ремонт стульев (24), стол обеденный, столик ломберный, простеночная зеркальная рама со шкапиком, стол закусочный, ящик для дров, шторы – 1251 руб. 70 коп…»;

«По Кабинету Его Величества: новая обивка на 4 кресла, стулья (4), стулья жакоб (6), табуреты (4), кресло к письменному столу, скамейка подножная, стол круглый большой, этажерка с 4 полками, стол письменный, корзина для бумаг, экран – 1252 руб. 65 коп…»;

«По Уборной Его Величества: мебель исправить и отшлифовать заново, диван, кресла (4), стулья (4), стол уборный, зеркало туалетное, стол круглый, столиков для подавания чая (2), плевательниц (2), экран, корпус для часов, стол ломберный, рамок для картин отполировать (36)»;

«По клозету: вделать в стену две полки на кронштейнах ясеневого дерева белого полированного, ящик для бумаг так же, сиденье новое накладное на волосе обитое и покрытое бумазеей (2) – на 374 руб. 25 коп…»;

«По Ванной: вделать в стену вешалку ясеневого белого полированного дерева – 2 руб. 75 коп…»;

«По Дежурной камердинера Его Величества – 87 руб. 75 коп…»;

«По Опочивальне Их Величеств: старую мебель вновь перекрасить лаковую краскою, 2 плевательницы, витрины (под бриллианты. – И. З.) оклеить изнутри бархатом, кровать двуспальную орехового дерева под воск исправить с приделкою недостающих частей, вычистить и покрыть политурою, снять старую и заменить новую отделкою в стежку с затянутием казенным ситцем, ночные шкафики тоже вычистить, корзинка для подушек, исправить одну клозетную обшивку вычистить, приделать новое ореховое сиденье и боковые отборки с постановкою на места, сделать два накладных сиденья обитые на волосе и покрытые бумазеею, биде – 3560 руб. 95 коп…»;

«По уборной Ея величества… две плевательницы – 2011 руб. 51 коп…»;

Семья Николая II, конечно, жила в Александровском дворце не одна. В подвале, по традиции, жила ближайшая прислуга, на втором этаже левого флигеля, где когда-то жил сам Николай II со своими братьями и сестрами, поселились фрейлины и лица из ближайшего окружения императорской семьи. Например, Николай II упоминает в дневнике (17 апреля 1895 г., понедельник) о своей прогулке по Александровскому парку вместе с супругой и Екатериной Адольфовной Шнейдер,[370] которая тогда обучала императрицу русскому языку.

Гуляя по парку, Николай II продолжал знакомить супругу с его «объектами». Например, во вторник 18 апреля они, гуляя, «посетили все оранжереи и пожрали в них много плодов земных». Для них, выросших в цепях дворцовых церемониалов, плотной охраны и тысяч внимательных и не всегда добрых глаз, Александровский парк был настоящей отдушиной, огромным миром, позволявшим наслаждаться жизнью вдвоем (19 апреля, среда: «Во время прогулки набрали целую корзину анемон»).

Уже в 1895 г. Александровский дворец стал их домом. В Аничковом дворце были свекровь и детские «комнатки» императора. А в Царском Селе – огромный дворец, который начали менять по их воле, и обширный парк, где можно было гулять, не видя необходимой охраны. Когда дела того требовали, супруги выезжали в Петербург или Гатчину, но каждый раз с огромным облегчением и радостью возвращались обратно к себе, в Александровский дворец. Поэтому в дневнике Николая II так часто встречается фраза: «…уехали к себе в Царское».

В апреле 1895 г. Николай II освоил в Александровском парке дело, которым он занимался на протяжении всего своего царствования, вплоть до апреля 1917 г., – колол ломом лед на каналах и прудах парка. Личный лом императора хранился в дворницкой каморке подвала на подъезде правого флигеля. 21 апреля (пятница) в дневнике отмечено: «Уничтожил остатки льда на пруде».

К концу апреля Николай II и Александра Федоровна обжились в своих новых комнатах, и император в субботу 22 апреля записал: «После завтрака развешивал во всех комнатах картины, так что, наконец, помещение пришло в благоустроенный и уютный вид». Это очень характерное царское – «наконец».

23 апреля 1895 г. супруги впервые отметили семейный праздник – именины Александры Федоровны, на которых их поздравляли слуги или, по придворной терминологии, «люди»: «После кофе принимали всех садовников с фруктами и цветами, а также большую депутацию от людей Двора, кот. поднесли каждому из нас по иконе. Камер-фурьер Герасимов сказал очень трогательное приветствие». Естественно, в этот день были гости, для которых был накрыт фамильный завтрак на 26 человек «в угловой зале Александровского дворца».

25 апреля (1895 г., вторник), после семейного завтрака, супруги долго «сидели на “Детском острове”, наслаждаясь погодой». Наверняка Николай II рассказал супруге историю Детского острова и свои истории, с ним связанные. В этот день они «катались с Аликс на пруде, заставляя собак плавать». Этих собак было много, они жили в Александровском парке в особом Собачьем домике.

Характер работы императора был таков, что достаточно часто приходилось осматривать объемные макеты или карты. Для этого требовались большие столы или даже залы. Так, впервые, в пятницу 28 апреля 1895 г., император осматривал в Александровском дворце «планы и карты Мин-ва Путей Сообщения, расставленные по всем залам». Имелись в виду, конечно, парадные залы. Это было в порядке вещей, поскольку и в Зимнем дворце для этих же целей часто использовался Концертный зал.

После окончания этой части рабочего дня император «катался с Аликс в шлюпке; затем трогательно пили чай вдвоем на Детском острове». Судя по всему, пили чай в домике, построенном архитектором Горностаевым для маленького Александра II.

1 мая 1895 г., когда лед окончательно сошел с каналов и прудов Александровского парка, Николай II открыл свой очередной байдарочный сезон: «Катался в байдарке и перетаскивал волоком из пруда в канал и обратно. После чаю пошли на Детский остров и выпустили там 4 кроликов».

Во-первых, отметим для себя это неудобство: император сам перетаскивал волоком байдарку из пруда в канал. Поскольку это было неправильно, Николай II, уезжая из Царского Села, распорядился исправить недостаток. Тем не менее с этого дня прогулки на байдарке и лодках стали обыденностью и частью жизни в Царском Селе (2 мая 1895 г., вторник: «Катался в своей белой байдарке (из Скерневиц[371]) по каналам и прудам, пока Аликс гуляла и собирала цветы»). Во-вторых, отметим, что на Детском острове, как в дни детства императора, держали 30 кроликов, за прокорм которых он платил из своей гардеробной суммы. Например, в 1896 г. император направил некоторую сумму «лакею Александровского дворца на прокорм 30 кроликов, принадлежащих Его Императорскому Величеству». На эти деньги покупали хлеб, овес, капусту и молоко.[372]

3 мая 1895 г. император для встречи с сановниками впервые использовал Красную гостиную[373] в левом флигеле («В 2 часа имел заседание Сибирского Комитета в угловой красной гостиной»). Это было многолюдное совещание, и на половине императора сановников просто негде было рассадить, поэтому и была использована совершенно неделовая и даже женская гостиная в центральном объеме дворца.

4 мая 1895 г. император на лодке с супругой заплыли в дальнюю и еще не освоенную ими часть Александровского парка: «Катались на лодке на пруде между арсеналом и фотографией. Имел обычные три приема. После завтрака сделал прогулку в одиночестве, затем ездил там же в байдарке, пока Е.А. Шнейдер возила Аликс в шлюпке». Кстати, отметим эту особенность: императрица тогда предпочитала гулять по аллеям парка со своей учительницей русского языка Е.А. Шнейдер, а не с официальными фрейлинами, которые в силу должностных обязанностей должны были сопровождать ее на прогулке. Это все, конечно, были мелочи, которые, однако, впоследствии переросли в трагическое отчуждение императорской семьи от петербургского бомонда.

Тогда молодая семья не только начала строить свой дом, но и сажать деревья рядом с ним, рассчитывая при этом, что за сыном у них дело не станет. Некоторые из этих «императорских» деревьев можно увидеть и сегодня. Рядом с Феодоровским собором можно увидеть четыре дуба из семи, посаженных членами семьи Николая II в 1909 г. Но эта традиция началась много раньше, когда император и Александра Федоровна 11 мая 1895 г. «посадили вербы в саду и сидели до 6 ¹/₂ на Детском остр…». Возможно, эти вербы сохранились по сей день.

С 15 мая 1895 г. Николай II стал кататься по Александровскому парку на велосипеде, «только что поправленном». В это время по парку катался на велосипеде не только Николай II, но и его родственники: «В парке встретил Кирилла, тоже на велосипеде (самокате)».

С 16 по 17 мая 1895 г. император Николай II дал два сеанса датскому художнику Л.-Р. Туксену, который писал картину, посвященную свадьбе императора в Зимнем дворце.

Очень часто в эту весну император с супругой ездили в Павловск – просто погулять по парку, послушать там музыку и зайти в гости в Павловский дворец к «Косте и Мавре».[374] Там они «осматривали… весь верхний этаж этого красивого и интересного дворца».

Бракосочетание императора Николая II и императрицы Александры Федоровны. Худ. Л.-Р. Туксен. 1895 г.

19 мая 1895 г. супруги «осматривали верхние комнаты над Аликс, которые собираемся устроить для известного помещения!». По срокам, императрица должна была родить во второй половине октября, и уже в мае комнаты над покоями Александры Федоровны планировалось оборудовать как детские. Примечательно, как император, видимо, боясь сглазить, называет будущие детские комнаты «известными помещениями».

Заметим попутно, что к этому времени из кладовой Серебряных вещей Аничкового дворца в Александровский дворец переправили множество полезных вещей. Среди них упоминается «ванночка серебряная детская с деревянными ручками. В ящике красного дерева. Весом 15 фун. 12 зол…», а также «кастрюлька маленькая внутри золоченая с крышкою с ручкой черного дерева» и «кастрюлька побольше, внутри золоченая с крышкою с серебряною вкладною ручкою. 1 фун. 63 зол…».[375]Что должны были варить в этих позолоченных кастрюльках – шоколад или манную кашу, мы можем только предполагать.

Когда осенью 1895 г. устроили Детскую, то упоминавшийся мебельщик Гринберг обставил и ее:

«По Детской столовой – 938 руб. 65 коп…»;

«По Детской дневной: диван большой турецкий старый переделать заново, обить, а подушки и валики при оном обшить новым казенным ситцем – 1145 руб. 50 коп…»;

«По Детской спальне – 1025 руб. 50 коп…»;

«По ванной на антресолях»;

«По комнате перед Детской столовой»;

«По комнате 2-х нянь – 853 руб. 85 коп…»;

«По передней – 255 руб…».[376]

В апреле-мае 1895 г. супруги несколько раз выезжали в Гатчинский дворец. Там тоже было что рассказать и показать молодой жене. Например, 22 мая Николай II и Александра Федоровна «пошли осматривать комнаты Павла Петровича, кот. Аликс еще не видала». Напомним, что в этих комнатах стояла походная кровать Павла I с простынями, заляпанными его кровью. Что и говорить, скелетов в семейном шкафу Романовых хватало. Когда в этот день супруги вернулись из Гатчины в Царское Село, Николай II отметил в дневнике: «…тут я чувствую себя как-то совсем дома». Это тоже примечательная фраза, поскольку еще совсем недавно он чувствовал себя «как дома» именно в Гатчинском дворце.

23 мая 1895 г. в Полуциркульном зале (император называет этот зал «большим») состоялся большой прием выпускников четырех военных академий (105 чел.).

Поскольку пребывание в Александровском дворце заканчивалось, предполагалось, что в нем немедленно начнутся работы по «доведению до ума» интерьера и инфраструктуры дворца. Поэтому очень многозначительна запись в дневнике 24 мая 1895 г. (среда): «После завтрака выбирали материи для обоев и ковры для наших комнат в Александровском дворце».

24 мая Николай II поздравлял свою жену с 23-летием, даря свои первые ювелирные подарки:[377] «Первый день рождения, который проводим вместе, дай Бог, чтобы еще много таких дней нам позволено было прожить в обоюдном мире, тихой радости и счастии! За все, что Господь дал нам уже, за все, чем наградил нашу нелегкую жизнь – надо благодарить Его за великую благость и милосердие!». Любопытно, что в этот день, после большого семейного завтрака в Екатерининском дворце, вечером «пили чай впятером на острове». Это было уже привычное семейное чаепитие на Детском острове.

Император Николай II. Фото Левицкого. 1894 г.

Поскольку первые совместные дни рождения[378] стал неким рубежом, то 26 мая супруги «в 3 ч. поехали в фотографический павильон и снимались много и долго у Пазетти».

27 мая 1895 г. император с супругой переехал из Царского Села в Петергоф. В этот день, отъезжая, Николай II вновь перечислил гоффурьеру Яковлеву целый список работ, которые необходимо было провести в Александровском дворце на протяжении летних месяцев:

«1. В Уборной комнате поклеить новые обои;

2. В Ванной комнате обшить стены и потолок ясеневой обшивкой и установить высребренную ванну;

3. В Кабинете императора поклеить новые обои, устроить камин, навесить вторую дверь со стороны Столовой[379] и обить мебель, навесив новые драпировки на окнах и дверях;

4. В Столовой – обои, обить мебель кожей, навесить новые драпировки;

5. В Опочивальне супружеской четы стены и мебель обтянуть английским ситцем, утвержденного образца, сделать новый туалетный стол и кушетку, настлать мягкий ковер и изменить существующее электрическое освещение;

6. В Уборной императрицы обтянуть стены новым английским ситцем, настелить на пол мягкий ковер и изменить электрическое освещение;

7. В Ванной императрицы установить высеребренную ванну и пробить лестницу в верхний этаж;

8. В верхнем этаже правого флигеля Дворца комнаты, выходящие в сторону Кухонного флигеля, переделать и приспособить для Детских, сделать мебель и всю обстановку по назначениям Ея Императорского Величества Государыни Императрицы;

9. Снять решетки с окон подвального этажа Александровского дворца».

Поскольку летом 1895 г. предполагалось провести достаточно масштабные строительные работы, то в перечне документов сохранились имена тех подрядчиков и мастеров, которые ими и занимались. Например, упоминавшийся мебельный мастер Гринберг «за столярные и мебельные работы» получил 5000 руб.; купец Дылев «за штукатурные и лепные работы» – 5000 руб.; подрядчик Леднев «за малярные работы» – 9850 руб.; слесарный мастер Веберг «за слесарные работы» – 8552 руб.; в магазине Кольбе закупались принадлежности для монтажа электрического освещения на 2033 руб.; заводчик Сан-Галли получил «за механические работы» 640 руб. Всего было выплачено на этом этапе ремонта подрядчикам и мастерам 37 077 руб.

Из работ летнего сезона 1895 г. в Александровском дворце упомянем также ремонт и замену части «цветных» паркетных полов (80 кв. саж.). Этот старый паркет после «исправления» отправили в Екатерининский дворец.[380]

Николай II и Александра Федоровна вернулись в Царское Село из Петергофа во вторник 12 сентября 1895 г. и прожили в Александровском дворце до конца декабря 1895 г. Таким образом, ожидая рождения первенца и заканчивая отделку своей квартиры в Зимнем дворце, Николай II и его супруга большую часть 1895 г. прожили именно в Александровском дворце, только изредка посещая другие резиденции.

Вернувшись 12 сентября в Александровский дворец, супруги прежде всего осмотрели свои «вновь устроенные комнаты, принялись разбираться. К 6 ч. это несносное занятие кончилось, и я начал заниматься. Обедали в 8 ч. в столовой. Читал Аликс вслух».

В последующие дни Николай II все реже и реже упоминал названия новых комнат их половин, поскольку они постепенно становились привычным фоном их жизни в Александровском дворце. 15 сентября 1895 г. царь впервые упомянул о Сиреневой гостиной (№ 72) императрицы Александры Федоровны: «Вечером разбирали вещи и книги Аликс в комнате “mauve”,[381] в кот. я по вечерам ей читаю вслух. Верхние комнаты очень веселые и красивые».

Комната «mauve», или Сиреневая гостиная, фактически выполняла функцию рабочего кабинета императрицы и находилась рядом с Опочивальней. Название «Сиреневая» было связано с тем, что стены комнаты были затянуты сиреневой (лиловой) тканью.[382] По устойчивой легенде, императрица, определяя цветовую гамму своей новой гостиной, дала архитектору Р.Ф. Мельцеру ветку сирени, который использовал этот оттенок в качестве главной цветовой доминанты. Декор стен завершался расписным фризом из стилизованных цветов ириса, на полках углового дивана, шкафах и камине разместились предметы из фарфора, камня и стекла, в том числе вазы Э. Галле, модные в то время. Мебель в кабинете была выкрашена эмалевой краской под слоновую кость. Комплексную отделку Сиреневой гостиной в 1895 г. провела фирма братьев Р.Ф. и Ф.Ф. Мельцеров, которая не только изготовила на своей фабрике мебель в рекордно короткие сроки (2,5 месяца от эскизов до готовых вещей), но и установила всю электрику, оконные приборы и таганы.

Фортепиано с двумя пуфами в Сиреневой гостиной перед угловым диваном

В этом кабинете Александра Федоровна проводила большую часть своего времени. В кабинете было два окна, выходивших в парк. Торцом к межоконному пространству стоял рабочий стол императрицы.

Александра Федоровна на кушетке (у двери в Палисандровую гостиную)

Рабочий стол императрицы в Сиреневой гостиной

Николай II в угловом кресле в Сиреневой гостиной

Александра Федоровна в угловом кресле в Сиреневой гостиной

Александра Федоровна с Ольгой в Сиреневой гостиной. 1896 г.

Александра Федоровна и А.А. Вырубова в Сиреневой гостиной

У одного из окон, в углу, ближе к двери в Опочивальню, стояло любимое семейное кресло, запечатленное на множестве фотографий. Оно так удобно было повернуто к окну, что свет хорошо падал на книгу в руках. Над креслом была укреплена стенная лампа-бра, освещавшая кресло вечером. В эту гостиную иногда подавали пятичасовой чай. В этой гостиной семья часто собиралась вечерами, и тогда за кресло среди детей шли настоящие бои.

Сиреневый кабинет императрицы был разбит на несколько уютных уголков, каждый из которых был функционально и уютно освещен электрическими лампами. В кабинете за ширмой, у двери в Палисандровую гостиную, стояла кушетка, дополнял убранство огромный угловой диван, расположенный напротив окон. По стенам кабинета шла длинная полочка, сплошь заставленная дорогими императрице фотографиями. В уютный интерьер было вписано белое пианино, на котором часто играла императрица, поначалу даже с мужем в четыре руки.

Николай II и Александра Федоровна, в полной мере ощутив груз публичности, очень ценили возможность побыть наедине друг с другом. К этой теме Николай II постоянно обращается в своих дневниковых записях: «Вечером играли в 4 руки – так трогательно» (22 октября 1895 г.); «Обедали одни и играли в четыре руки» (8 декабря 1895 г.).

Анна Александровна Вырубова, постоянно бывавшая на половине императрицы с 1906 г., вспоминала, что «большую часть дня Императрица проводила у себя в кабинете, с бледно-лиловой мебелью и такого же цвета стенами (любимый цвет Государыни). Оставшись вдвоем с Государыней, я часто сидела на полу на ковре возле ее кушетки, читая или работая. Комната эта была полна цветов, кустов цветущей сирени или розанов, и в вазочках стояли цветы. Над кушеткой висела огромная картина “Сон Пресвятой Богородицы”, освещенная по вечерам электрической лампой. Пресвятая Дева изображена на ней спящей, прислонившись к мраморной колонне; лилии и Ангелы стерегут ее. Подолгу я смотрела на этот прекрасный облик Богоматери, слушая чтение, рассказы или разделяя заботы и переживания наболевшей души моей Государыни и друга.

Тишину этой комнаты нарушали звуки рояля сверху, где Великие Княжны поочередно разучивали одну и ту же пьесу, или же когда пробегут по коридору и задрожит хрустальная люстра.

Иной раз распахнется дверь, и войдет с прогулки Государь. Я слышу его шаги, редкие и решительные. Лицо Государыни, часто озабоченное, сразу прояснялось. Государь входил ясный, ласковый, с сияющими глазами. Зимой, стоя с палочкой и рукавицами, несколько минут разговаривал и, уходя, ее целовал.

Около кушетки Государыни на низком столе стояли семейные фотографии, лежали письма и телеграммы, которые она складывала и так иногда и забывала, хотя близким отвечала сейчас. Обыкновенно раз в месяц горничная Маделен испрашивала позволение убрать корреспонденцию. Тогда Императрица принималась разбирать свои письма и часто находила какое-нибудь письмо или телеграмму очень нужную».

Кроме игры в четыре руки, Николай II много читал вслух супруге, знакомя ее как с русской классикой, так и с историей России. Например, в сентябре 1895 г. Александра Федоровна целую неделю слушала «интереснейшие записки гр. Головиной, времен Екатерины и Павла Петровича». В этих действительно интереснейших записках упоминалось и о первом лете, проведенном Александром I в стенах Александровского дворца. 24 сентября император «начал чтение вслух записок кн. Адама Чарторыйского». Вне всякого сомнения, супруги, у которых недавно родилась дочка, обсуждали еще один семейный скелет в шкафу, связанный с рождением первой дочери императрицы Елизаветы Алексеевны. Дневниковые записи, подобные такой: «Обедали у нее, и затем я читал ей вслух» (29 сентября), встречаются в дневнике очень часто.

Осенью 1895 г. с императорской четой много времени проводили великая княгиня Елизавета Федоровна и ее муж, Сергей Александрович (дядя императора), которые тогда поселились на первом этаже левого флигеля Александровского дворца: «Обедали впятером; играли на фортепиано, рисовали и рассматривали альбомы» (24 октября); «Обедали вчетвером; вечером красили и играли на фортепиано» (28 октября); «Вечер провели у Аликс, причем, как всегда, каждый занимался своим делом» (1 ноября). Впрочем, если родственники покидали дворец, об этом упоминалось с некоторым удовлетворением: «Пили чай и обедали одни, т. к. сожители наши по Александровскому дворцу были у Мама в Гатчине» (22 октября).

Попутно заметим, что в сентябре 1895 г. в Александровский дворец привезли маленькую Ирину Александровну[383], племянницу Николая II. Ее поселили на втором этаже левого флигеля Александровского дворца, в «наших старых детских комнатах наверху». Там она находилась до октября, пока не приехали родители.

Бюст императора Николая II. Скульптор Л.А. Бернштам. Франция. 1897 г.

Очень редко супруги покидали свою половину, выходя в парадные залы дворца. Так, 31 октября 1895 г., после обеда «впятером с д. Павлом», они все перешли в Библиотеку и рассматривали старые издания, альбомы, гравюры и всякие другие курьезы, вытащенные из шкафов и витрин.

Осенью 1895 г. Николай II и Александра Федоровна продолжали выполнять представительские обязанности, когда их «для вечности» запечатлевали скульпторы. Николай II 20 сентября записал: «После завтрака сидел более часа, пока с меня лепил Бернштам,[384] за кот. просил Боголюбов». Всего он дал скульптору два сеанса по часу (20 и 23 сентября). Александра Федоровна «сидела для Бернштама» только один сеанс (25 сентября).[385]

Конечно, львиную долю времени Николая II занимала «царская работа»[386] – чтение непрерывного потока документов, выслушивание трех ежедневных (по графику) докладов министров, личных встреч с сановниками, приемом представлявшихся и решением сотни других дел. Например, 3 октября 1895 г. Николай II принял Хельмута фон Мольтке,[387] который вспоминал, как он «выехал в Царское Село из Петербурга 3 октября в десять часов так называемым придворным поездом, где для меня был зарезервирован вагон. Снова – как при первой моей аудиенции[388] – когда я прибыл в Александровский дворец, граф Бенкендорф провел меня в приемную Его Величества, и обо мне было немедля доложено Государю… Император встретил меня чрезвычайно любезно, пожал мне руку и спросил, как мне понравился Петербург. Аудиенция продлилась немногим более получаса».

25 октября император записал в дневнике: «Опять начинает расти та кипа бумаги для прочтения, которая меня так смущала прошлою зимою; я успел уже позабыть об этом за последние два-три месяца». Напряженно работая, император отметил первый юбилей своего царствования, в этот день (21 октября) он вспоминал своего отца: «Тоже не из веселых дней. Как-то совестно и жаль снять траур; он еще служил некоторою видимою связью с дорогим прошлым!».

Помня о ранней смерти отца, Николай II много внимания уделял спорту или, по крайней мере, ежедневным длительным прогулкам по царскосельским паркам. Фиксации этих прогулок встречаются в дневнике постоянно. Те, кто хорошо представляет «географию» Александровского и Баболовского парков, согласятся, что прогулки были стремительно-продолжительными: «Пошел гулять и вышел полями около Фермы» (17 сентября); «Сделали хорошую прогулку и посетили детей д. Павла» (21 сентября); «Обошел весь парк в полтора часа» (9 октября); «Прогулялся довольно далеко, прошел мимо новой станции, выстроенной для нас гораздо ближе к дому, чем существующие две» (15 октября).

Гуляя в Александровском парке, супруги периодически заходили в Екатерининский дворец, где навещали «детей д. Павла. Они оба выросли и очень похорошели» (16 сентября). Великий князь Дмитрий Павлович и великая княжна Мария Павловна – дети вдовца, великого князя Павла Александровича, – вплоть до 1917 г. были очень близки с семьей Николая II, считаясь почти их приемными детьми.

В сентябре 1895 г. пешие прогулки перемежались с прогулками на шлюпке. Устойчивая лодка гарантировала безопасность беременной Александры Федоровны.

Великий князь Павел Александрович с детьми, Марией и Дмитрием

Кроме Сиреневой гостиной, осенью 1895 г. открыли Детскую половину на втором этаже правого флигеля. Эти детские комнаты приготовили к рождению первенца, который ожидался в октябре. Тогда Николай II и Александра Федоровна еще не замкнулись в своих непростых жизненных проблемах и охотно общались с родственниками, которые часто навещали императорскую чету в Александровском дворце. Дяди и тети, мама, братья и сестры, двоюродная и прочая родня, бывая в Царском Селе, непременно наносили визиты царской чете. Все ждали…

Конечно, самым ожидаемым событием осени 1895 г. в семье Николая II стали приближающиеся роды императрицы Александры Федоровны. Отсюда и интерес к крошечной племяннице Ирине, размещенной в левом флигеле Александровского дворца: «Присутствовал при ванне маленькой Ирины» (24 сентября). Отсюда фиксации в дневнике каждого недомогания императрицы: «Дорогая А[ликс] жаловалась на боль в животе, она пролежала из предосторожности целый день в постели. Обедал в спальне у постели [Аликс]. Потом читал немного. Отт[389] и г-жа Гюнтц[390] приехали осмотреть мою душку!» (26 сентября); «Вечером читал; Аликс себя чувствовала хорошо, изредка появлялись боли. Отт и Гюнц довольны» (30 сентября).

Естественно, большую часть времени императрица проводила в своих комнатах, где все свое свободное время старался бывать и император: «Аликс, к счастью, чувствовала себя хорошо и провела весь день на кушетке в комнате “mauve”. Завтракал у Аликс» (28 сентября).

В сентябре 1895 г. в Екатерининском дворце поселилась старшая сестра императрицы – великая княгиня Елизавета Федоровна, приехавшая поддержать младшую сестру и поэтому много времени проводившая в комнатах Александры Федоровны: «Элла провела целый день с Аликс, они рисовали вдвоем» (2 октября); «Сидели у Аликс; она и Элла пели и играли на пианино» (4 октября).

5 октября 1895 г. Елизавета Федоровна перебралась в комнаты первого этажа левого флигеля Александровского дворца, поскольку со дня на день ожидали начала родов. В этот день император и акушерка на втором этаже правого флигеля в детской комнате развешивали вдвоем картинки. На следующий день всем показалось, что роды начались: «С вечера у Аликс опять появились боли, которые она чувствовала ночью, когда просыпалась. Так как утром они продолжались, я отказал охоту и остался дома. Около 10 час. Аликс встала и провела весь день на ногах как ни в чем не бывало; так вот, а я думал, что эти боли начало конца». 7 октября Николай II с нотками разочарования констатировал: «Весь день моя душка жена чувствовала себя отлично – дело застряло, а мы так надеялись, что к воскресенью известное событие произошло бы. Завтракали с д. Павлом в первой комнате Аликс».

25 октября 1895 г. по распоряжению Александры Федоровны «сделано письменное предложение проживающей в Лондоне мисс Инмэн занять должность англичанки к будущему ребенку Их Императорских Величеств с вознаграждением по 150 руб. в месяц при готовом помещении, столе и всем остальном содержании».

Для императора происходящее было удивительно, все сроки прошли, а ребенка нет. Тем более что тогда УЗИ не было и интрига сохранялась до последнего момента. При этом Николай II ожидал, конечно, мальчика: «Каждый день ждем желанного прибавления семейства, даже каждый час, а между тем сутки проходят за сутками, и опять то же ожидание! Это уже тянется с начала октября» (27 октября).

Наконец, 3 ноября 1895 г. (пятница), Николай II записал в дневнике: «Вечно памятный для меня день, в течение которого я много-много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях – бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 ч. дорогая Мама приехала из Гатчины; втроем, с ней и Эллой, находились неотступно при Аликс. В 9 час. ровно услышали детский писк, и все мы вздохнули свободно! Богом нам посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой! Когда все волнения прошли и ужасы кончились, началось просто блаженное состояние при сознании о случившемся! Слава Богу, Аликс перенесла рождение хорошо и чувствовала себя вечером бодрою. Поел поздно вечером с Мама и когда лег спать, то заснул моментально!».

Как следует из дневниковой записи, схватки продолжались почти сутки – с часа ночи и до позднего вечера. Рожала Александра Федоровна в своей Опочивальне, где врачи «развернули» родильное отделение. Бюллетень о рождении великой княжны подписали лейб-акушер А. Крассовский, проф. Д. Отт и лейб-хирург Г. Гирш.

В этот же день – 3 ноября 1895 г. – по распоряжению министра Императорского двора предпринято несколько действий по случаю рождения дочери императора: комендант Петропавловской крепости получил приказ о традиционных пушечных выстрелах; издан манифест о рождении великой княжны; с младенца сняли «меру роста» для изготовления «ростовой» иконы; митрополиты Петербургский и Московский получили по 3000 руб. для раздачи бедным; на счета императрицы Александры Федоровны перевели из Кабинета Е.И.В. некий аналог современного «материнского капитала» в 42 858 руб. по случаю рождения первенца.[391]

О том, что Николай II ждал только сына, свидетельствует документ от 25 октября 1895 г., где указывается, что в случае рождения сына необходимо произвести 301 выстрел, а вариант дочери вообще не упоминается. В документах, подписанных Николаем II 3 ноября, говорится, что по случаю рождения дочери пальба из пушек должна вестись «по установленному порядку».

Отметим, что вопрос о числе пушечных выстрелов простым не был. В этом вопросе решающие значение представляли как имеющиеся прецеденты, так и некие тонкие нюансы, как, например, то, что великая княжна родилась в семье императора, а не цесаревича и считалась «порфирородной». Что касается прецедентов, то с 1819 по 1860 г. родившимся великим княжнам салютовали, как правило, 201 выстрелом.[392] Когда у будущего Александра III в 1875 г. родилась первая дочка – Ксения Александровна, ее рождение отметили всего 51 выстрелом. Затем, с 1882 г., установили стандарт в 101 выстрел.[393]

На следующий день, 4 ноября, молодую мать перевезли «в mauve room, для перемены воздуха». Напомним: это – Сиреневая гостиная рядом с Опочивальней, где оставался младенец, кормилица и акушерка. Заметим, что первые роды 23-летней императрицы простыми не были. Ребенку пришлось накладывать на головку щипцы,[394] а у самой императрицы были разрывы, ушитые Д.О. Оттом, и швы сняты через неделю. Император упомянул в дневнике: «У дорогой Аликс сняли швы, и все шло хорошо» (9 ноября).

4 ноября 1895 г. в Александровском дворце состоялся благодарственный молебен, на котором присутствовало все наличное императорское семейство. Все последующие дни главное место в дневниковых записях Николая II занимала его дочка. Он регулярно присутствовал при ее купании: «Видел ее в ванне» (10 ноября). Более того, в декабре ему доверили самому купать дочку (18 декабря).

Император, как и всякий молодой отец, не переставал удивляться этому чуду: «Она большой ребенок 10 фунтов весом и 55 сантим. длины. Почти не верится, что это наше дитя! Боже, что за счастье!!!». Он присутствовал при первом «прикармливании к груди, что окончилось тем, что Аликс очень удачно стала кормить сына кормилицы, а последняя давала молоко Ольге. Пресмешно!» (5 ноября).

Естественно, появились и первые проблемы: «…дите не хочет брать у нее грудь, приходится еще звать кормилицу» (6 ноября). Александра Федоровна сама время от времени кормила дочку, что было совсем не в традициях русской аристократии, и этот процесс шел с переменным успехом: «Сидел с Аликс пока она кормила; но маленькая не принимается сосать без борьбы, что их обеих, очевидно, утомляет» (15 ноября). Чувствуется, что император еще не привык ни к имени своего ребенка, ни к самому ребенку, поэтому поначалу не называл Ольгу по имени.

Ребенок находился в Опочивальне вместе с матерью: «Вечер, как всегда, провел с моей душкой в спальне», а родственников дальше «mauve room» не пускали: «Затем пил со всеми чай в “mauve room”» (11 ноября). Вскоре молодую мать перевели на постоянное жительство в Сиреневую гостиную: «Хороший счастливый и ясный день! Перед завтраком дорогой Аликс позволили покинуть постель и перейти на кушетку в mauve room, где она и осталась лежать весь день» (13 ноября), а ребенка оставили в Опочивальне.

Во вторник 14 ноября 1895 г. великую княжну Ольгу Николаевну крестили в соборе Екатерининского дворца: «Утро было светлое и вполне праздничное. В 10 ³/₄ нашу дочку повезли в золотой карете в Большой дв. Из серебряной залы началось шествие в церковь; я шел с Мама – княг. М.М. Голицына несла дочку. Сидел один в комнате за церковью, пока происходило крещение. Все обошлось хорошо и маленькая душка вела себя, оказывается, примерно. Обедня окончилась в 1 ¹/₂, а вернулись мы домой только в 2 ч. Обняв Аликс, сел за семейный завтрак. Обедали в столовой, потому что нас было 9 чел…». Отметим это уже привычное «домой» в дневниках императора. Отметим и то, что свою Приемную император именовал только Столовой. Действительно, к концу 1895 г. Александровский дворец стал для молодых супругов первым и главным домом.

После тяжелых родов императрица встала на ноги только 18 ноября 1895 г., переместившись из кровати в «подвижное» кресло: «Сидел у Аликс, которая каталась в подвижном кресле и даже побывала у меня».[395] Только 4 декабря Николай II и Александра Федоровна совершили первую пешую прогулку по аллеям Александровского парка.

«Подвижное кресло» использовалось Александрой Федоровной не только накануне и после всех последующих родов, но и во время непреходящих болезней вплоть до 1917 г.

16 декабря супруги выехали из Царского Села в Петербург, где они впервые осмотрели свою новую квартиру в Зимнем дворце.

Видимо, уже первые роды неблагоприятно сказались на здоровье императрицы, и поэтому в Александровском дворце в комнатах императрицы начались общеукрепляющие процедуры. Царь записал в дневнике: «После ванны маленькой Аликс имела свою первую ванну и затем была уложена в постель» (23 ноября); «Аликс опять купалась – теперь она будет по-прежнему принимать ежедневно соляные ванны» (28 ноября); «Разошлись до 10 ч. из-за ванны Аликс» (2 декабря).[396] Лечащим врачом императрицы, занимавшимся ее больными ногами, стал врач-ортопед Марсимилиановской больницы К.Х. Хорн.

25 ноября в Александровском дворце впервые появился педиатр И.П. Коровин,[397] который курировал и всех последующих детей Николая II, вплоть до своей смерти в 1908 г.[398] Все это время Детская половина на втором этаже стояла пустая. Только 1 декабря родители с маленькой дочкой поднялись на второй этаж, для того чтобы всем вместе продолжить развешивать картины на ее стенах.[399]

Вскоре после родов Александры Федоровны в Александровский дворец приехал ее старший брат, великий герцог Гессенский Эрнст, с супругой: «В 9³/₄ поехал на станцию встречать Ерни[400] и Ducky,[401] которых я привез прямо к Аликс. Поместили их в моих старых комнатах» (18 ноября). Заметим, что это были комнаты на втором этаже левого флигеля, где в сентябре-октябре находилась маленькая Ирина Александровна. Периодически в Александровский дворец приезжала императрица Мария Федоровна с младшими – Ольгой и Михаилом, но никогда не оставалась ночевать.

По традиции 5 декабря 1895 г., накануне тезоименитства Николая II, в Александровском дворце собрались все наличные родственники: «Обедали большим обществом, после чего опять получил подарки от всех». Этот обед «большим обществом» прошел в парадном Полуциркульном зале, где, как правило, и проходили подобные протокольные мероприятия. Что касается подарков, то эти скромные ювелирные мелочи Николай II педантично фиксировал в своем Ювелирном альбоме.[402] После того как гости покинули Александровский дворец, Николай II получил «подарки от душки Аликс в своей уборной в 7 ½».

Страница из Ювелирного альбома Николая II за декабрь 1895 г.

Через несколько дней Николай II записал в дневнике: «Завтракал с Аликс и провели весь день совсем одни. Катались, гуляли пешком. После чаю долго занимался, вечером играли в 4 руки и я читал для себя» (10 декабря).

Семейная идиллия была нарушена 17 декабря 1895 г., поскольку в Александровском дворце появилась английская няня, присланная из Англии королевой Викторией – бабушкой Гранни. Новая няня немедленно взяла бразды правления в импровизированной детской в свои руки, распорядившись о перемещении крошечной великой княжны на второй этаж в Детские комнаты. Императрица Александра Федоровна, совершенно не ожидавшая таких демаршей в ее собственном доме, была «в беспокойстве». Император на эти новости отреагировал философски: «…дочке придется переехать наверх, что довольно скучно и жаль!».

19 декабря великую княжну Ольгу Николаевну перевели «наверх в детскую – дай Бог в добрый час!». На следующий день английская няня сама купала девочку. Примечательно, что в этот же день из Александровского дворца уехала акушерка Е.К. Гюнст, которая до этого, видимо, играла главную роль при ребенке: «Простились с доброй Гюнст, которая пробыла у нас почти – яко три месяцы!».

Для того чтобы увидеть дочку, родителям теперь надо было подниматься на второй этаж. 25 декабря они «после чаю зажгли маленькую елку для дочки и рядом другую для всех женщин Аликс и детской». Любопытно, что богатый «народный» сарафан первой кормилицы Ольги, а затем и всех остальных кормилиц хранились в Александровском дворце как реликвия, даже после того как все девочки выросли, в шкафу № 1 в коридоре на втором этаже Детской половины.

29 декабря 1895 г. начали собираться, готовясь к переезду в Зимний дворец. В этот день «утро было чрезвычайно суетливое: пришлось много почитать, укладываться и делать разного рода распоряжения». В числе этих распоряжений императором был обозначен перечень работ по Александровскому дворцу и парку на летний сезон 1896 г. В дневнике император констатировал: «Комнаты достаточно опустели и глядят унылыми! Невесело уезжать из милого Царского, где мы более трех месяцев прожили тихо и счастливо».

30 декабря 1895 г. супруги «простились с милым Царским и сели в поезд, с кот. Мама приехала из Гатчины».

Первый раз в 1896 г. Николай II с супругой приехали в Александровский дворец 4 апреля, что было, в общем-то, против правил, поскольку в Царское Село переезжали обычно в конце апреля: «В 3 часа отправились в новом собственном поезде в милое Царское Село. Дочка совсем не боялась стука колес. Приехали в Александров[ский] дв. с дождем. Сейчас же начал разбираться. В кабинете сделаны некоторые улучшения, очень его украсившие. Пили чай в mauve room. Читал до 8 час. Обедали вдвоем и играли в 4 руки». Судя по всему, улучшения в Кабинете императора были связаны с завершением работы над камином.

В апреле 1896 г. в Александровском дворце все пошло по уже устоявшейся колее: длительные прогулки по парку, расчистка снега на катке и в аллеях парка, император катался на велосипеде по аллеям, один за другим проходили тихие семейные вечера с привычным музицированием в 4 руки.

В понедельник 29 апреля, в память о покушении на императора в Японии, в Александровском дворце состоялся молебен в Красной гостиной, где император «горячо благодарил Бога за спасение, ниспосланное Им рукою Джоржи в Японии!».

На проведенном молебне остановимся особо. Поясним, что домовая церковь Екатерининского дворца, как правило, использовалась для больших событий, например таких, как крещение родившихся детей. Для тихих семейных молитв поначалу использовалась молельня (№ 32), устроенная при Николае I (1844–1845 гг.) в память об умершей дочери в Угловом кабинете (№ 33, Голубой гостиной Марии Федоровны).

Судя по упоминанию в дневнике Николая II, к 29 апреля 1896 г. в Малиновой (Красной) гостиной установили упоминавшийся выше пятиметровый деревянный иконостас походной церкви императора Александра I, с написанными на холсте иконами[403] (В.К. Шебуев). В 1896 г. в зале стояла мебель кавказского ореха в стиле рококо времен Николая I, работы Тура или Гамбса. Позже, когда детей стало пятеро, в зале поставили в ряд четыре стула для великих княжон, кресло для Николая II и стул для цесаревича Алексея.

Малиновая гостиная Александры Федоровны. Худ. Л. Премацци. 1863 г.

Красная (Малиновая) гостиная с походным иконостасом. 1930-е гг.

В этом же зале, за колоннами, устроили маленькую, с иконами на стенах молельню Александры Федоровны, где для нее поставили кушетку и аналой. Заметим, что походный иконостас периодически снимали, перевозя вслед за семьей Николая II в Ливадию и Спалу. В молельне горела неугасимая лампадка, и, как свидетельствуют воспоминания, в ней очень долго ощущался запах розового масла. Свечи и другие религиозные принадлежности царица хранила в шкафчиках молельни. Здесь же приходящие священники (духовники) принимали исповеди всей семьи императора.

Молельня Александры Федоровны

Возвратимся к делам семейным. В этот же день, 29 апреля 1896 г., случилось радостное событие: «Сегодня нас покинула несносная няня-англичанка; радовались, что, наконец, отделались от нее!». Эта няня категорически «не сработалась» с Александрой Федоровной, которую она пыталась оттеснить от маленькой дочки, с чем императрица была категорически не согласна. Правда, уже через несколько дней у младшей сестры императора Ксении Александровны «на прокат» взяли другую англичанку – Mrs. Coster.

4 мая 1896 г. Николай II с супругой отбыли в Москву, где должна была состояться коронация императора. После отъезда императора в Александровском дворце сразу же начались строительные работы. Одним из главных событий в строительном сезоне 1896 г. стало сооружение в Уборной императора бассейна. Совершенно очевидно, что это был личный проект императора, который видел такие «личные» бассейны в Европе, да и у его отца имелся такой бассейн в Беловежском дворце. Кроме того, в конце декабря 1895 г., когда император въехал в свою новую квартиру на втором этаже северо-западного ризалита в Зимнем дворце, бассейн там уже имелся.

Бассейн в Беловежском дворце Александра III

Эскиз Мавританской уборной с бассейном в Александровском дворце

Архитектор граф Н.И. де Рошфор

Архитектор С.А. Данини

Для работ по устройству бассейна на половине Николая II в Александровском дворце привлекли архитектора графа Н.И. де Рошфора,[404]самым известным проектом которого было строительство Беловежского дворца. Поэтому перед архитектором стояла задача – воспроизвести в Александровском дворце бассейн, построенный им в Беловежском дворце.

В мае 1896 г. начальника Царскосельского Дворцового управления генерал-майора В.Е. Ионова ознакомили с проектом и сметой «высочайше одобренной переделки уборной в Александровском Царскосельском дворце». Обратим внимание на то, что Ионова поставили перед фактом, поскольку проект был уже одобрен императором. Этот эпизод положил начало длительной подспудной борьбе между дворцовыми хозяйственниками и архитекторами «со стороны» Н.И. Рошфором и особенно Р.Ф. Мельцером.

Надо сказать, что такое вмешательство «посторонних архитекторов» воспринималось хозяйственниками Министерства Императорского двора очень ревниво. Так, руководство технического отдела Контроля с раздражением сообщало В.Е. Ионову (8 июня 1896 г.), что в проекте «не имеется необходимых указаний о способе устройства основания для купального бассейна, глубине последнего, расположении проектируемых в установке 3 баков на 7000 ведер воды, представляющих нагрузку свыше 7000 пудов, устройстве помещения для предохранения этих баков от охлаждения, расположении водопроводных и сточных труб, водогрейного котла с принадлежностями и т. п.

За отсутствием означенных данных, Контроль не может судить о степени безопасности для здания дворца, расположения упомянутых баков, весящих вместе с водою и металлическими поддерживающими частями свыше 7000 пудов, о правильности расположения в подвале водогрейного котла, с поверхностью нагрева до 300 кв. ф., о целесообразности устройства основания под бассейном, о связанном с этими работами переустройстве подвального этажа под уборною Его Императорского Величества, о выборе направления сточных вод и пр…», поэтому специалисты технического отдела Контроля сообщали, что они не имеют «возможности дать своего заключения» и полагают необходимым «возвратить проект и смету… составителю их для дополнения указанными данными».[405] Однако проект был высочайше одобрен, и работы начались в мае 1896 г.

Тогда, летом 1896 г., в ходе работ по устройству бассейна на половине Николая II обнаружилась очень неприятная вещь. Как следует из рапорта архитектора С.А. Данини, «при замене деревянных балок железными было усмотрено, что первые сильно прогнили в своих концах, заделанных в стены». После тщательного осмотра всех балок «над всеми покоями Собственных Их Императорских Величеств, оказалось, что все балки в означенных помещениях в своих концах прогнили в ветхость, вследствие чего происходит постоянная осадка их, дающая трещины в карнизах потолков». Комиссия, осматривавшая сгнившие балки, настоятельно рекомендовала «принять безотлагательные меры. завести железные балки между деревянными с укреплением последних хомутами. что и было исполнено в тоже лето 1896 г…». Но проделанная работа рассматривалась как временная мера.[406]

Балкон при Александровском дворце возле Концертного и Углового залов

Проект балкона при Александровском дворце. Арх. С.А. Данини

В мае 1896 г., перед отъездом в Москву на коронационные торжества, император распорядился «покрыть террасу у Круглого зала Дворца железным навесом».[407] Однако буквально через месяц, 25 июня 1896 г., проект был скорректирован, поскольку Николай II распорядился «вместо проектированного к устройству постоянного железного навеса у террасы Круглого зала Александровского дворца… поставить съемный навес на железных колонках с приспособлениями для затягивания его. при чем площадка у этой террасы должна быть выстлана мрамором (белым и серым), а сходни его же путиловским, большого размера плитами».[408] По смете на эти работы выделялось 10 633 руб.

Александра Федоровна на балконе

Тогда же, в мае 1896 г., Николай II распорядился, чтобы «по наружной стороне Александровского дворца возле Концертного и Углового залов – устроить балкон того же типа, какой имеется ныне в Собственном садике; вход в балкон должен быть устроен из Концертного зала». По смете на эти работы потратили 14 741 руб. В конце декабря 1896 г. Николай II вернул окончательно скорректированный план балкона, уточнив ряд деталей: «Его Величество приказал наклонной плоскими для схода с балкона в сад, не устраивать, а оставить лестницу, которая теперь утверждена».[409] Сохранилось множество фотографий семьи Николая II, сделанных на этом обширном балконе, изготовленном на С.-Петербургском Металлическом заводе.

Александра Федоровна на балконе

12 января 1899 г. Николай II записал в дневнике: «Алексас выходила на балкон и сидела полчаса утром и полчаса днем».

Кроме этого, в 1896 г. снесли павильон-уборную, выстроенную еще в 1796 г. Это решение вполне обоснованно, поскольку окна гостиных императрицы выходили на эту уборную: «…здание это потребно лишь для садовых рабочих, но не может быть терпимо на этом месте, как находящееся против окон правого флигеля Александровского дворца со стороны сада на половине императрицы».[410]

В конце июня, перед длительным турне по европейским странам, супруги буквально на несколько дней (22–25 июня 1896 г.) заехали в Александровский дворец. В эти дни их успела посетить «тетя Мари», которая «приехала к нам осмотреть наши комнаты».

Тогда же императрица Александра Федоровна распорядилась провести ремонт в комнатах второго этажа левого флигеля Александровского дворца: «…к предстоящему осеннему прибытию Высочайшего двора сделать ремонт Угловой комнаты в верхнем этаже левого флигеля Александровского дворца (бывшая Августейших детей) – постлать дубовый паркет вместо крашеного соснового пола.

Николай II, Александра Федоровна, Елизавета Федоровна. Вторая половина 1890-х гг.

Фарфоровый камин, печь и двери заменить мраморными и двери в коридор… мебель для комнат принести из помещений императора Николая I, причем обивка оной» должна была быть проведена тем материалом, который выбрала императрица.

По смете этот ремонт комнат в верхнем этаже левого флигеля Александровского дворца должен был обойтись в 5000 руб.[411]

Обратим внимание на то, что императрица распорядилась мебель из помещений императора Николая I перенести на второй этаж. Это означало, что к этому времени анфиладу мемориальных комнат Николая I Александра Федоровна с сестрой Елизаветой Федоровной уже «приговорили», планируя создать анфиладу комнат, предназначенных для старшей сестры, великой княгини Елизаветы Федоровны, и великого князя Сергея Александровича.

Тогда, проводя все ремонты и усовершенствования в правом и левом флигелях Александровского дворца, императорская чета, а точнее Александра Федоровна, очень рано осознала, что глобальные перестройки в этих флигелях встретят массу возражений. Слишком многих в семье Романовых задела бы, а то и оскорбила перепланировка помещений, овеянных памятью многих поколений императорской семьи. Как можно было уничтожить исторические комнаты столь почитаемого Николая I? Для супруги Николая II эти имена мало что говорили, но тогда она еще должна была считаться с мнением супруга, свекрови и прочей родни.

Вполне возможно, что после рождения первой дочери, понимая, что детей надо рожать «до мальчика», императрица Александра Федоровна замыслила кардинальное расширение в Александровском дворце своей «собственной квартиры», где все должно было сделано по ее вкусу, без оглядки на бледные тени родственников ее супруга. Глобальные изменения могли быть произведены «без большой крови» только в правом флигеле, за счет практически не использовавшегося Концертного зала, с которым и воспоминаний-то особых связано не было. К лету 1896 г., прожив в России полтора года, императрица уже считала себя вправе уничтожить мемориальные комнаты Николая I (хоть и в урезанном варианте), сохранявшиеся при Александре II и Александре III. Главным идеологом ремонта на первом этаже правого флигеля выступила старшая сестра императрицы – великая княгиня Елизавета Федоровна.

Императрица Александра Федоровна и великая княгиня Елизавета Федоровна. Вторая половина 1890-х гг.

В Царское Село императорская чета после утомительного вояжа по европейским странам вернулась 19 октября 1896 г. и пробыла в резиденции до января 1897 г. Оказавшись во дворце, супруги немедленно осмотрели отремонтированные комнаты как в правом, так и левом флигелях: «В 8 ч. поехали в Царское и прямо со станции в наш дом. Радовался своей великолепной новой ванне, еще обширнее, чем в Зимнем; столовая тоже вновь отделана. Пошли осматривать мои старые комнаты, которые очень хорошо устроил англ. Maples. В них остановились д. Сергей и Элла. Обедали в 9 ¹/₂ с ними и д. Павлом».

Мавританская уборная Николая II.

Вид на турник

Мавританская уборная Николая II.

Вид на камин и угол бассейна

Этот фрагмент дневника нуждается в пояснениях. Во-первых, фраза: «Радовался своей великолепной новой ванне, еще обширнее, чем в Зимнем» – означала, что все работы в Уборной императора, начатые в мае, закончили. И император остался доволен своей ванной. Потом несколько дней подряд он фиксировал в дневнике свои впечатления: «С великим удовольствием купаюсь, полощусь и плаваю в своей новой громадной ванне» (21 октября); «По вечерам радуюсь в своей писсине и катаюсь в пробковой лодке, которую получил на именины от Аликс» (7 декабря). Забегая вперед, заметим, что детей допускали купаться в бассейне только с личного разрешения Николая II. 7 марта 1915 г. великая княжна Анастасия писала отцу: «Большое спасибо за то, что ты позволил нам пользоваться твоим бассейном. Мы вчера купались в нем. Это было великолепно!».

Палисандровая гостиная. Дверь в Сиреневую гостиную

Вероятно, тогда же в Уборной императора, рядом с бассейном, появился турник, на котором регулярно занимался Николай II. Он с юношеских лет внимательно относился к своему здоровью и много занимался спортом. Сестра императора, великая княгиня Ольга Александровна, вспоминала, что ее брат ел и пил умеренно, «единственной его слабостью было то, что он много курил – результат постоянного нервного напряжения».[412] Она писала, что царь старался поддерживать свою физическую форму и для этого в Александровском дворце Царского Села «имел небольшой гимнастический зал,[413]примыкавший к его рабочему кабинету. Единственным видом разрядки для него была гимнастика. Помню, однажды, полагая, что он сидит у себя в кабинете, целиком поглощенный работой, я увидела, что он вертится на турнике. “Чтобы думать, необходимо, чтобы кровь приливала к голове”».[414] Отметим, что великая княгиня имеет в виду старый кабинет императора.

Во-вторых, император, упоминая, что «столовая тоже вновь отделана», имел в виду Палисандровую гостиную Александры Федоровны. Поскольку специального помещения для столовой во дворце не существовало (Столовая на половине Николая II, созданная в 1895 г., вскоре стала служить Приемной императора), в Палисандровой гостиной стали накрывать обеденный стол для императорской семьи. Так как нижнюю часть гостиной облицевали панелями из отполированного теплого оттенка палисандра, ее и назвали Палисандровой. Этим же деревом оформили и большой камин в гостиной. Поверх палисандровых панелей стены затянули французским шелком желто-зеленого цвета.

Палисандровая гостиная. Вид на камин

Как и все личные комнаты на императорской половине, Палисандровая была заполнена предметами и картинами, которые лично выбирали Николай II и Александра Федоровна. Например, слева от камина висела картина «Благовещение», написанная в столь любимом императрицей стиле ар нуво; картина справа – «Мадонна с младенцем» работы П. Тумана. Эти картины Александра Федоровна специально купила для своей новой гостиной. В этой же гостиной находились портреты родителей императрицы. Ширма, стоявшая напротив камина, была украшена акварельными видами дворцов Гессена, где прошло детство Александры Федоровны. Напротив очага стоял каминный экран, а на полочках камина разместился датский фарфор.

Вся мебель и дизайн интерьеров были разработаны специалистами фирмы Ф.Ф. и Р.Ф. Мельцеров, которые делали гостиную «под ключ». Палисандровая мебель, инкрустированная редкими сортами дерева, гармонировала со стенными панелями, создавая законченный интерьерный образ. Собственно, стилистическая идея Палисандровой гостиной нова не была, поскольку сочетание дерева (низ) и ткани (верх) в обшивке стен было стандартным приемом так называемого английского стиля. Однако заслугой Р.Ф. Мельцера было включение в это стандартное на то время интерьерное решение мотивов нарождавшегося стиля модерн.

В этой гостиной, впрочем, как и в других на половине императрицы, часто собиралась семья и самые близкие их друзья. Сохранились и личные фотографии, сделанные на фоне интерьеров Палисандровой гостиной.

В-третьих, за фразой Николая II: «Пошли осматривать мои старые комнаты, которые очень хорошо устроил англ. Maples. В них остановились д. Сергей и Элла» – была своя история. Речь здесь идет об упоминавшемся ремонте в анфиладе комнат левого флигеля, окнами выходивших на двор Александровского дворца.

Конечно, половину Николая I «обрезали» еще при Александре II, сохранив только мемориальный кабинет императора. В 1870-х гг. в этой анфиладе устроили спальню будущего Николая II и его брата Георгия (№ 50). При Николае I в этой комнате жил будущий Александр II. Еще раз отметим, что в императорских резиденциях случайностей было очень мало и многое строилось на прецедентах, поэтому комнату одного цесаревича, через поколение, занял другой. Поэтому Николай II в 1896 г. и упомянул о «моих старых комнатах». В следующей комнате (№ 51) при Николае I была его приемная, а в 1870-х гг. там устроили классную комнату для сыновей будущего Александра III. В следующей комнате анфилады (№ 52) с 1826 по 1896 гг. (то есть 70 лет!!!) находился кабинет Николая I, до 1855 г. – как действующий, а после – как мемориальный. Последняя комната анфилады (№ 53) была Уборной комнатой Николая I. Там находились туалетный стол, биде, умывальник с зеркалом, две плевательницы с крышками. В 1870-х гг. там устроили детскую комнату для маленького сына будущего Александра III – великого князя Михаила Александровича, а затем для великого князя Дмитрия Павловича.

За лето 1896 г. всю анфиладу перестроили специалисты лондонского торгового дома Maple под руководством архитектора англичанина Шернбурка. В результате отремонтированные в левом флигеле комнаты получили название английской половины («английских комнат», или «комнат Maple»). В ходе ремонта мемориальный кабинет Николая I уничтожили, памятные вещи отправили в Зимний дворец (в Малый кабинет Николая I на первом этаже северо-западного ризалита). Мебель императора Николая I Александра Федоровна буквально рассовала по разным помещениям Александровского дворца (включая подвал), заменяя веселым ситчиком солидный сафьян николаевской эпохи.

В результате анфилада английской половины (комнат Maple) включала: Спальню (№ 50), Гостиную (№ 51), Кабинет (№ 52), Уборную (№ 53), Камердинерскую (№ 54), Буфетную с чугунной лестницей на антресоли и на второй этаж (№ 55) и Проходную комнату (№ 56).

В эти комнаты «вложилась» не только Елизавета Федоровна, но и владельцы Александровского дворца. Стараясь придать новым комнатам домашний уют, Николай II и Александра Федоровна в воскресенье 24 ноября 1896 г. сами «развешивали картины в новых комнатах (Maples) и украсили их фарфоровыми и стеклянными вещами».

Камин, сохранившийся в Спальне (№ 50) из ряда комнат Maples

Кроме этого, в ноябре 1896 г. начали расширять детские комнаты на втором этаже правого флигеля, поскольку императрица, уже оправившаяся после первых родов, была вновь беременна. Об этих работах в детских комнатах упомянул в дневнике Николай II: «Перед прогулкой зашли в верхние комнаты, которые теперь тоже переделываются по указаниям Аликс – домашним способом! Они уже смотрят веселыми и чистыми» (2 декабря).

Таким образом, в ходе строительного сезона 1896 г. на половине императора появился бассейн (Уборная комната, № 65); на половине императрицы – Палисандровая гостиная (№ 71); в правом флигеле – комнаты Maples (№ 50–56). Также начали расширять Детские комнаты на втором этаже правого флигеля и отремонтировали комнаты на втором этаже левого флигеля.

Интерьеры английской половины почти утрачены, сегодня эта анфилада восстанавливается, но восстанавливается не в облике 1896 г., а в том виде, в каком она сохранилась на 1941 г.

Если говорить о жизни императорской четы в Александровском дворце осенью 1896 г., то все шло по уже устоявшейся колее. Но вместе с тем были новые нотки: и радость от самого пребывания за городом в любимой резиденции, и удовлетворение от удачного ремонта.

В семье отпраздновали первый день рождения маленькой Ольги. В пятницу 1 ноября 1896 г., накануне первого дня рождения внучки, в Александровский дворец приехала императрица Мария Федоровна. Николай II записал в дневнике, что императрица «присутствовала при ванне дочки. Обедали вместе, показывали вновь устроенные комнаты и в 10 ч. отвезли Мама и Мишу на станцию».

Тогда родители старались быть как можно ближе к подраставшей дочке. Поэтому Ольгу очень рано усадили за стол с родителями: «…пили чай с дочкой, кот. сидела за нашим столом на детском стуле» (23 октября 1896 г.). Вообще с девочкой, как и с любым первым ребенком, родители много и с удовольствием играли: «Возился с дочкой до полного изнеможения; она бегает по всем комнатам, но ее нужно поддерживать за кушак как помочи» (7 декабря).

Николай II с Ольгой. 1896 г.

К этому времени Александра Федоровна была вновь беременна. Естественно, для Николая II вторая беременность супруги была главной семейной новостью, и он, не говоря об этом прямо, пишет в дневнике: «У дорогой Аликс третий день появились боли в боку и спине и, самое главное, теперь ей лежать возможно больше. Меня, малейшая такая вещь с нею, сильно беспокоит и волнует! Господь да благословит и подкрепит ее!» (5 декабря); «Аликс пролежала целый день в постели, что для нее теперь самое лучшее» (7 декабря).

Вскоре это событие вышло за рамки семьи и близких родственников. Во вторник 10 декабря в Александровском дворце появились специалисты, которые осмотрели императрицу: «Провел довольно тревожный день из-за нездоровья дорогой Аликс. С утра появились Отт и Гюнст; хотя Аликс и чувствовала себя бодрою».

Судя по всему, существовала серьезная угроза выкидыша, и императрице предписали постельный режим. Она пролежала в Опочивальне две недели. Но когда возникали неотложные дела, такие как распределение подарков для членов императорской семьи на Рождество, Александра Федоровна принимала в этом деятельное участие, сидя в своем «подвижном кресле»: «После обеда опять выкатили Аликс в постели в ротонду, где распределяли хрустальные и фарфоровые вещи для членов семейства» (19 декабря). Напомним, что Ротондой император именовал парадный Полуциркульный зал.

В начале декабря 1896 г. в Александровский дворец из Москвы вернулись Елизавета Федоровна (Элла) и Сергей Александрович, которые поселились в своих английских комнатах: «Гулял с д. Сергеем; Аликс каталась с Эллой. Мороз был небольшой, но дул свежий ветер. После чаю долго занимался. Обедали также впятером; они живут у нас, в комнатах Maples» (4 декабря).

Александра Федоровна с Ольгой.

1896 г.

Родственникам не преминули показать новые детские комнаты: «Утром водил д. Сергея и Эллу наверх во вновь устроенные комнаты, которые им весьма понравились» (8 декабря). В этих английских комнатах стали собираться на родственные трапезы: «К чаю приехала из Гатчины Мама с Мишей. Обедали впятером у Эллы, в комнатах Maples» (13 декабря).

На Рождество 1896 г. супруги устроили елку «для дочки в нашей спальне. Елка Аликс и моя не была особенно веселая, потому что она бедная опять лежала в постели, а у меня отчаянно трещала голова! Лег спать рано – в 11 ч. Проснулся через час, уже без головной боли и тогда мы друг другу показали наши взаимные подарки. Оригинальная Елка в первом часу ночи в спальне!!!» (24 декабря). Елка была усыпана свечами, которые супруги зажгли «по доброй детской привычке» (25 декабря).

Ночь с 31 декабря 1896 г. на 1 января 1897 г. не была тогда большим праздником, его отмечали разве что семейным молебном, на который Николай II, следуя традиции, отправился в Малую церковь Зимнего дворца. После молебна «В 9 час. поехал назад к Аликс. Не могу сказать, чтобы с грустью простился с этим годом. Дай Бог, чтобы следующий 1897 г. прошел бы также благополучно, но принес бы больше тишины и спокойствия». Подчеркнем, что, несмотря на наличие квартиры в Зимнем дворце, супруги провели новогоднюю ночь с 31 декабря 1896 на 1 января 1897 г. в Александровском дворце.

Весной 1897 г. семья Николая II, как обычно, приехала в Александровский дворец, где провела весенние месяцы. После отъезда семьи 12 мая в Петергоф, где и родилась вторая дочь императора Татьяна (29 мая 1897 г.), строительные работы в Александровском дворце были продолжены.

Распоряжения о строительных работах Николай II лично передавал гоффурьеру Александровского дворца Яковлеву, который немедленно доводил их до министра Императорского двора, а тот, в свою очередь, сообщал об этих распоряжениях в Царскосельское Дворцовое управление. Масштаб распоряжений был очень разный – от явных пустяков до проектов, требовавших серьезной инженерной проработки. Например, к числу пустяков 1897 г. можно отнести распоряжение императора «о поднятии до потолка перегородки на Детской половине Александровского дворца в столовой комнате великой княжны Ольги Николаевны».[415]

12 мая 1897 г. Николай II лично распорядился, в числе прочего, чтобы к осеннему приезду семьи в Александровский дворец были проведены следующие работы:

1. «В Собственных покоях Их Величеств и в комнатах занимаемых великой княжной Ольгой Николаевной, а равно в угловом помещении верхнего этажа левого флигеля Александровского дворца, бывшее Августейших детей, устроить обогревание оконных рам посредством электричества»;

2. «В угловом помещении верхнего этажа левого флигеля Дворца поставить в 2-х комнатах на потолках розетты к люстрам по утвержденному образцу и изготовить мебель в мужской кабинет и уборную этого помещения по тем рисункам кои благоугодно будет дать Ея Величеством Государыней Императрицей»;

3. «Представить образцы ламп для электрического освещения этих комнат».[416]

Кроме этого, ряд распоряжений касался обустройства Александровского парка.

Как следует из этого документа, императрица Александра Федоровна вполне могла набросать эскизы мебели, которую предполагалось разместить в комнатах резиденции. Императрицу, конечно, в силу традиций учили рисованию, но русские живописцы (в частности, В.А. Серов) к ее талантам относились с большим скепсисом.

Если образцы ламп для электрического освещения, по большому счету, – пустяк, то обогрев оконных рам «посредством электричества» – это серьезный инженерный проект, который с железной неизбежностью повлек за собой и другие, не менее серьезные инженерные решения.

Кроме того, 16 июня 1897 г.[417] архитектор С.А. Данини представил смету «на постройку тоннеля между Александровским дворцом и Кухонным флигелем». И хотя в этом же рапорте представлены счета на капитальный ремонт Караулки и Беседки при памятнике великой княгини Александры Николаевны, главным вопросом был вопрос о тоннеле, поскольку, устраивая квартиру в правом флигеле, надо было убрать тропу, по которой к дворцу без конца бегали официанты и лакеи. Эта суета под окнами половины императрицы была совершенно неуместна, и такие полумеры, как обсадка кустами сирени Кухонного флигеля, в 1896 г. проблему не решали.

Таким образом, первая волна ремонтов (1895–1897 гг.) превратила Александровский дворец в очень уютную и современную императорскую резиденцию, фактически ставшую главным домом семьи Николая II.

Александровский дворец в 1902–1913 гг.

С 1897 по 1902 г. глобальных изменений в Александровском дворце не происходило, хотя, конечно, менялась или переставлялась мебель, наращивалась инженерная инфраструктура (гидравлический лифт на императорской половине появился в 1899 г.) и т. д. Зиму 1898/99 г. семья Николая II провела по большей части в Александровском дворце. Великий князь Константин Константинович (К. Р.) записал в дневнике 17 декабря 1898 г.: «Сегодня утром Их Величества прибыли в Царское; ожидается третье прибавление в семействе (вероятно, в июне). Императрица нуждается в полном покое, отчего они и проводят зиму в деревне, а не в городе».

Концертный зал перед уничтожением

Концертный зал. 1900–1902 гг.

То, что к 1901 г. в семье появились четыре дочки, не прошло бесследно для здоровья Александры Федоровны. За это время определились отношения императорской семьи со столичным бомондом, характеризующиеся нараставшим взаимным отчуждением. Все это время императрица вынашивала планы переустройства императорских половин в правом флигеле Александровского дворца. Видимо, неоднократно проводились консультации с архитектором Р.Ф. Мельцером.

К 1902 г. у него был опыт работ в Зимнем,[418] Аничковом, Александровском дворцах, в Нижнем дворце и Коттедже Петергофа. В 1900 г. Р.Ф. Мельцера назначили главным архитектором Русского павильона на Всемирной выставке в Париже. Императрица благоволила Мельцеру, судя по всему, они понимали друг друга, и Александру Федоровну устраивали стилистические решения Р.Ф. Мельцера, предложившего вариант расширения императорских половин за счет уничтожения Концертного зала, который устроил императорскую чету.

Архитектор Царскосельского Дворцового правления С.А. Данини пытался конкурировать с Р.Ф. Мельцером. В марте 1902 г. архитектор представил Николаю II новый проект трех комнат и «один поперечный разрез Концертного зала», но они «не удостоились высочайшего одобрения».[419]

Как это ни удивительно, но Концертный зал в ходе бесконечных ремонтов и перестроек в Александровском дворце в XIX в. в целом «дожил» до начала XX в. Столь долгая его «жизнь» отчасти понятна, поскольку наличие такого зала по стандартам XVIII в. было обязательным, несмотря на наличие поблизости Китайского театра. Кроме этого, правый флигель не подвергался серьезным перепланировкам, поскольку всегда «главные деньги» шли на ремонты левого, императорского флигеля. И только когда в 1902 гг. императорская чета приняла окончательное решение о расширении своих «квартир», Концертный зал «погиб».

Семья Николая II переехала в Царское Село 17 апреля 1902 г.: «… давно желанный день переезда в милое Царское Село. После час занимался чтением и уборкой комнат». После переезда жизнь пошла по устоявшемуся кругу: «Гулял и работал в снегу на “Детском острове”» (18 апреля); «Работал у моста и на островке два часа» (20 апреля). Через день супруги «развешивали новые картины в верхних комнатах». 30 апреля Николай II начал кататься на велосипеде: «До обеда ездил на велосипеде и свалился, потому что столкнулся с одной из своих собак».

Все это время императрица принимала окончательные решения по перестройке Концертного зала. Поэтому в мае 1902 г. Николай II вновь поставил дворцовых хозяйственников перед фактом, высочайше утвердив проекты Р.Ф. Мельцера. Такой порядок, безусловно, нарушал сложившиеся алгоритмы принятия архитектурных решений.

В конце мая 1902 г. Р.Ф. Мельцер начал работы по реконструкции правого флигеля Александровского дворца. После «ликвидации» Концертного зала за лето 1902 г. предполагалось провести следующие работы: «1. Устройство бетонных сводов на антресоли Кабинета Его Величества, в коридоре и под полом второго этажа; 2. Переделка сводов в подвале; 3. Устройство паркетных полов 200 кв. саж.; 4. Плафон красного дерева в Кабинет Его Величества; 5. Плафон лепной в кабинете Ея Величества; 6. Плафон красного дерева в библиотеку[420] Его Величества; 7. Двери красного дерева, кленового и дубового (красного дерева в кабинет Его Величества, кленового дерева в кабинет Ея Величества)». Смета по этим работам составила 85 738 руб. 45 коп.[421]

Когда в 1902 г. приняли окончательное решение об уничтожении Концертного зала, то, наряду с интерьерными работами, предполагалось и радикальное обновление инженерных систем Александровского дворца. Это был ремонт «под ключ», выполнявшийся единственной подрядной организацией – фирмой «Ф. Мельцер и К°». В документах указывается, что, отъезжая в Петергоф 22 мая 1902 г., уже после всех согласований, Николай II распорядился:

«1. В правом флигеле Александровского дворца все ватерклозеты старой системы и фановые трубы заменить новыми;

2. Устроенное в 1896 г. в этом флигеле укрепление ветхих деревянных балок хомутами к положенным вновь железным – временно оставить;

3. Поручить фирме Овчинникова сделать лампаду по образу находящейся в уборной Его Величества в Александровском дворце и отправить в Петергоф для размещения в таковой же комнате Ея Величества».[422]

Как это часто бывало, глобальные распоряжения императора чередовались с совершеннейшими пустяками (лампада), но, конечно, очень важными для супругов. Отметим и то, что в этом распоряжении Николая II, обращенном к чиновникам Царскосельского Дворцового управления, нет ни слова о проекте Р.Ф. Мельцера, который курировался лично императором и его супругой и к реализации которого специалисты Дворцового управления фактически не привлекались. Это, безусловно, сказывалось на цене проекта.

Во второй половине мая 1902 г. начались работы не только по оборудованию новых помещений на месте Концертного зала, но и по устройству новой системы отопления в парадных залах резиденции. В сентябре 1902 г. на капитальный ремонт водопровода и ватерклозетов, «вызываемый переустройством Концертного зала и облицовкой искусственным мрамором стен коридора и библиотеки», выделили 7700 руб.[423] Кроме этого, в связи с работами по установке в окна электрических грелок в 1902 г. была составлена «смета на переустройство электрического освещения в Александровском дворце».

В документах этого периода все чаще встречаются личные распоряжения императрицы Александры Федоровны по переустройству интерьеров или по другим работам по Александровскому дворцу. Как правило, эти распоряжения отдавались устно гофмаршалу императора, генерал-майору графу П.К. Бенкендорфу, который, в свою очередь, уже в письменной форме доводил их до начальника Царскосельского Дворцового управления. Если эти распоряжения носили глобальный характер, превышая смету Царскосельского Дворцового управления, тогда следовало обращение к министру Императорского двора, который изыскивал необходимые суммы из средств Кабинета или Государственного казначейства.

Например, перечень работ на лето 1902 г., обозначенный лично императрицей, включал:

«В Угловой гостиной, 1 и 2 Библиотечных комнатах бельэтажа Александровского дворца стены облицевать искусственным мрамором и окрасить потолки белою масляною краскою»;

«Там же Проходную комнату, смежную с Биллиардным залом (у 3 подъезда), по снятии обоев, окрасить белою масляною краскою»;

«Во 2 Бильярдную комнату сделать вновь три шкафа красного дерева, по образцу находящихся в ней ныне»;

«Мебель, находящуюся ныне в разных помещениях Китайского театра, в количестве 25 предметов, заново отремонтировать и часть ея поставить в указанную выше проходную комнату»;

«Вычистить и исправить два гобелена, полученные из Придворной Конюшенной части».

По смете, утвержденной начальником Царскосельского Дворцового управления В.Е. Ионовым, на перечисленные выше работы, требовалось 29 603 руб. 45 коп. Но, как правило, распоряжения императрицы выполнялись немедленно, в нарушение всех правил Министерства, то есть без составления сметы работ, без экспертного заключения специалистов технических служб Контроля, без тендера подрядчиков, без целевого выделения денег на указанные работы. Такая практика приводила к перерасходу средств.

21 июня 1902 г. начальник Царскосельского Дворцового управления В.Е. Ионов писал министру Императорского двора В.Б. Фредериксу, что «сего числа Ея Императорскому Величеству Государыне Императрице благоугодно было объявить мне, чтобы в коридорах первого этажа правого и левого флигелей Александровского дворца панель обложить искусственным мрамором, снятым с пилястр бывшего Концертного зала, а стены окрасить белою мастичною краскою». Далее Ионов сообщает, что, когда обмерили площадь стен коридоров, выяснилось, что мрамора хватит только на ¹/₃ площади коридора и если буквально выполнять распоряжение Александры Федоровны, то придется отделывать новым мрамором ²/₃ коридоров, что «едва ли соответствует смыслу Высочайшего повеления и может быть, поэтому означенная отделка может быть отменена».

Далее он информировал министра, что «при осмотре 27 июня оказалось, что к указанным в смете работам уже приступлено» – уже отбили штукатурку, не проверив смету. В.Е. Ионов не без возмущения писал министру Императорского двора, что подобные действия не только нарушают сложившийся порядок, но и превращают проверку сметы «в простую формальность».[424] Также упоминалось, что в мае 1902 г. фирма Р.Ф. Мельцера начала «ремонт фасадов, крыши и парапетов Александровского дворца, но представленная смета еще не утверждена», при этом «раскрытие крыши Дворца… в осеннее время рискованно».[425] Судя по всему, начальник Царскосельского Дворцового управления В.Е. Ионов пребывал в легкой панике, поскольку за дворец отвечал именно он, а не Мельцер, «раскрывший крышу».[426]

Министр сообщил о проблеме лично Николаю II, который 13 июля 1902 г. принял соломоново решение: «В виду недостатка мрамора облицевать только левый коридор (в помещениях Их Величеств), а правый окрасить белою мастичною краскою». К этому времени стены левого коридора уже загрунтовали, для того чтобы положить по грунту фальшивый мрамор.

Отметим, что поскольку у архитекторов Царскосельского Дворцового управления и техников Контроля уже имелся негативный опыт сотрудничества с «чужими» архитекторами, то, в конечном счете, им удалось добиться от Александры Федоровны следующего повеления: «…с соизволения Ея Императорского Величества. Мельцеру вменяется в обязанность, чтобы на все собственно строительные работы им были предварительно представлены точные чертежи и расчеты и чтобы в этом отношении он вполне подчинялся указаниям, какие будут даны техникам Министерства Императорского Двора».

В целом работы «по переустройству помещений» в правом флигеле Александровского дворца», начатые в 27 мая, закончили в декабре – «к приезду их величеств 11 декабря 1902 г…». К этому времени «общая стоимость работ по перестройке и обмеблировке помещений Александровского Царскосельского дворца» складывалась из:

Возведение каменных стен; заведение железных балок, устройство металлических сводов;

Полное устройство вентиляции и отопления, водопровода;

Устройство деревянных и лепных плафонов, установка мраморных колонн, все стекольные работы (зеркальные и цветные стекла в медной пайке), устройство подоконников, оконных рам, дверей с полным бронзовым прибором;

Отделка каминов и печей с бронзовым прибором и пр.;

Устройство временного и постоянного электрического освещения и полная бронзовая арматура к нему и проводка электрических звонков (18 607 руб. 25 коп.).

Общая сумма по всем строительным работам составила 249 992 руб. 10 коп.[427] Кроме этого, архитектор высочайшего двора Р.Ф. Мельцер провел полную меблировку помещений первого (57 344 руб. 95 коп.) и второго (29 931 руб. 75 коп.) этажей правого флигеля Александровского дворца. Также у Р.Ф. Мельцера закупили запасные материи, обои, стекла к люстрам, абажуры, чехлы и прочее на 8 069 руб. 03 коп.

В результате весь проект «по перестройке и меблировке помещений Александровского Царскосельского дворца» в 1902 г. обошелся Кабинету Е.И.В. в 363 945 руб. 08 коп. Эти деньги выплачивались несколькими траншами, первый из которых (21 332 руб. 22 коп.) был проведен на счет фирмы Р.Ф. Мельцера 26 октября 1902 г.

На конец декабря 1902 г. императорская половина на первом этаже правого флигеля Александровского дворца пополнилась следующими помещениями: Кабинет Его Величества (Новый кабинет, № 68); Антресоль Его Величества; Кабинет Ея Величества (Кленовая гостиная, № 70); Антресоль Ея Величества (в Кленовой гостиной); Комната камердинера Его Величества; Коридор между кабинетами Их Величеств и комната камердинера. Всего 6 помещений (с антресолью в Кленовой гостиной – 7).

На втором этаже были устроены: Учебная комната № 1 (Ольги и Татьяны, вся мебель ясеневого дерева полированного[428]); Уборная комната № 2[429]; Спальня № 1 (Ольги и Татьяны, вся мебель крашенная под слоновую кость[430]); Спальня № 2 (Марии и Анастасии, вся мебель крашенная под слоновую кость); Угловая игральная (отделка дубового дерева полированного[431]); Запасная комната № 6; Запасная комната № 7; Библиотека № 8; Ванная рядом с библиотекой;[432] Комната камердинера Ея Величества; Ванная трех нянечек; Комната для трех нянечек; Комната англичанки и Коридор 2-го этажа. Всего 14 помещений. Таким образом, за счет ликвидации Концертного зала императорская половина, занимавшая первый и второй этажи правого флигеля Александровского дворца, приросла 20 помещениями.

Работы по меблированию Нового кабинета и Кленовой гостиной были продолжены Р.Ф. Мельцером весной 1903 г. На всех счетах его фирмы (СПб., наб. р. Карповки, 27), представляемых к оплате, указывалось: «Работы, исполненные по повелению Их Императорских Величеств для вновь отделываемых помещений Их Величеств». Подчеркнем еще раз: архитектор «работал» крупный подряд «под ключ» – от сноса Концертного зала до оформления интерьеров с их последующим обслуживанием. Отметим и то, что сметы на мебель из красного дерева, драпировки были завизированы уже 20 мая 1902 г., то есть еще до начала сноса Концертного зала. Вне всякого сомнения, что все эти сметы с соответствующими эскизами проходили через руки императрицы Александры Федоровны.

План расстановки мебели в Новом кабинете Николая II. 1918 г.

По счетам Р. Мельцера интерьеры новых комнат Александровского дворца реконструируются в деталях. Например, для кабинета Николая II, который впоследствии стали именовать «Новым кабинетом», Р. Мельцер поставил: 1 диван угловой, большой со столиком и шкафчиком около камина (1450 руб.); 1 кресло около камина со столиком (390 руб.); 2 шкафа библиотечных малых в простенках (950 руб.); 1 шкаф для книг большой угловой, низкий с этажерками (1275 руб.); 1 библиотека, частью открытая, частью закрытая (585 руб.); 1 этажерка (385 руб.); 1 бильярд (3550 руб.); 1 диван большой угловой с этажеркою со шкафами (2285 руб.); 1 стол четырехугольный с зеркальным стеклом (295 руб.); 1 стол большой круглый (685 руб.); 1 стол письменный с бронзовыми передвижными кронштейнами лампами и проч. (1575 руб.); 1 щит для киев (275 руб.); 1 диван мягкий (390 руб.); 1 кресло мягкое большое (165 руб.); 8 кресел с ажурными резными спинками красного дерева полированного и с деревянными локотниками (1400 руб.); 8 стульев таких же (1000 руб.); 1 кресло к письменному столу (150 руб.); 1 столик овальный с роликами (185 руб.); 1 столик круглый (175 руб.); панель высокая около письменного стола и в простенке и низкая по стенам и под окнами 29 кв. арш. (1450 руб.); 4 подоконника красного дерева полированного (260 руб.); 4 тренгеля бронзовых с шайбами и кольцами с постановкою (400 руб.); материя на мебель 36 арш. (216 руб.); кожа на мебель (380 руб.); галун и гвозди (365 руб.); 4 драпировки – 72 арш. материи (900 руб.); подкладка шелковая, басон, бомазей, раздержки и проч. (340 руб.); кройка, шитье, отделка и постановка (240 руб.); площадка соснового дерева под обивку ковром, под угловой диван у бильярда (75 руб.). Все это великолепие обошлось Николаю II в 21 791 руб.[433]

План развески картин на стене под антресолью в Новом кабинете. 1918 г.

Вся эта мебель просторно стояла в огромном, на четыре окна, кабинете. Потолок кабинета был выполнен из красного дерева. В окна кабинета были вставлены цветные стекла. Стены выкрашены синезеленой краской. На пол брошена шкура рыси. Мебель кабинета покрыта сафьяном или тканью. В кабинете стоял бильярдный стол, на котором играли после позднего обеда. Во время войны на бильярдном столе раскладывали военные карты. В кабинете было множество книг и фотоальбомов. На огромном рабочем письменном столе стояли многочисленные фотографии и рисунки.

Новый кабинет Николая II

Новый кабинет Николая II. Виден камин под лестницей на антресоль

Новый кабинет Николая II. Реконструкция

В рабочие кабинеты императоров доступ, даже членам семьи, всегда был ограничен. После начала Первой мировой войны соблюдение режима секретности в рабочих императорских кабинетах стало на порядок жестче. Поскольку в этом Новом кабинете Николая II хранились военные карты с нанесенной на них оперативной обстановкой, то «никто не смел входить туда: ни императрица, ни дети, ни прислуга. Ключи находились у Государя».[434]

Говоря о режимных мерах в императорской резиденции, следует сослаться на «Правила хранения в дворцах собственных вещей, принадлежащих членам Императорской фамилии», разработанными в 1911 г.: «Собственные вещи, принадлежащие членам Императорской фамилии… охраняются во время Высочайшего в них пребывания личною прислугою. По отъезде Их Величеств из кого-либо дворца, администрация того дворца, в составе, по назначению Начальника Управления, немедленно приступает к приему на хранение оставленных вещей, причем администрации дворца подлежат обзору только те предметы и вещи, которые оставлены на виду или находятся в незапертых помещениях, отнюдь не касаясь предметов, оставленных в запертых помещениях, ключи от которых не преданы администрации дворца».[435]

Знаменитая Кленовая гостиная Александры Федоровны, которая в счетах проходила как «Кабинет Ея Величества», декорированная мебелью «кленового дерева серого полированного», стоила несколько дешевле – 17 389 руб.[436]

Эта гостиная – одно из самых ярких произведений модерна в петербургских интерьерах. По единодушному мнению специалистов, корни многих интерьерных решений, использованных при оформлении Кленовой гостиной, восходят к советам, которые давал императрице Александре Федоровне герцог Гессенский Эрнст.

Под балконом в Кленовой гостиной

Предметы убранства, обивка мебели и стены в гостиной выдержаны во всех оттенках зеленого цвета. Стены гостиной украшал белый резной рельеф в виде стволов роз с бутонами, которые обвивались и сплетались между собой в бледно-зеленое «кольцо» в центре высокого потолка.

В 1902 г. Р.Ф. Мельцер использовал оригинальное решение освещения гостиной, в которой не имелось привычной центральной люстры под потолком. Архитектор применил совершенно оригинальный для того времени прием рассеянного освещения. По периметру гостиной шел изогнутый карниз, скрывавший около двухсот электрических лампочек, дававших мягкий, рассеянный свет, отражавшийся от белого потолка. Бронзовые ажурные лампы с абажурами из художественного стекла напоминали летучих мышей на держателях. Напомним, что в те времена электрическое освещение было далеко не во всех зданиях Петербурга.

Древесина клена, использованная в оформлении гостиной, прошла специальную обработку, позволявшую мастерам придавать ей изогнутые формы, характерные для стиля модерн. Особенно бросались в глаза невероятные очертания балкона гостиной, шедшего поперек от одной стороны комнаты до другой. Решетка балкона аркой изгибалась кверху, а внутри была отделана стеклянными панелями. Именно использование полированного клена и дало название новой гостиной императрицы.

Горка-витрина в Кленовой гостиной

Под балконом находились два уютных уголка, разделенных камином из керамической плитки. Рядом с окном располагался шезлонг императрицы, как раз напротив огромных цветочных ящиков – там в горшках стояли благоухающие цветы. На противоположной стороне от шезлонга – тоже под балконом – было место для детей, где они могли работать и играть, пока Александра Федоровна читала или занималась рукоделием неподалеку. Над банкетками располагались полки для маленьких вазочек и различных коллекций.

Заметное место в Кленовой гостиной занимала горка-витрина, в которой императрица хранила большую часть своей коллекции пасхальных яиц «от Фаберже». Эти яйца по семейной традиции, восходящей к 1884 г., ежегодно дарились императором на св. Пасху супруге. Когда императором стал Николай II, то на Пасху 1895 г. он подарил два пасхальных яйца – матери и супруге.

Пасхальное яйцо «Александровский дворец»

На Пасху 1908 г. Николай II преподнес супруге пасхальное яйцо «Александровский дворец».[437] Внутри яйца в качестве сюрприза находился золотой столик, на котором стояла серебряная модель ставшего родным Александровского дворца. На самом яйце были укреплены миниатюры с портретами всех детей императорской четы, а на одном из золотых медальонов была выгравирована дата «3 ноября 1895 г…» – день рождения великой княжны Ольги Николаевны, появившейся на свет в стенах Александровского дворца.[438]

Анастасия делает уроки на балконе

Отметим, что после демонтажа Концертного зала выход на металлический балкон-террасу шел через тамбур из Кленовой гостиной. Соответственно, пространство Кленовой гостиной расширялось на всю огромную площадь балкона.

Главным украшением Кленовой гостиной служила великолепно оформленная антресоль, органично вписывавшаяся в интерьер всей гостиной. Комплект мебели для оформления антресоли проходил отдельным счетом, включая множество предметов, также изготовленных из «кленового дерева серого, полированного». Этот мебельный гарнитур[439] стоил 7411 руб. Следовательно, вся Кленовая гостиная (Кабинет императрицы) обошлась в 24 800 руб.

Например, для Кленовой гостиной в декабре 1902 г. изготовили «два дивана больших полуциркульных с полками, серого клена полированного, с бронзовыми чеканными колонками и кронштейнами для ламп, с абажурами и драпировками из шелковой материи с кружевами», стоимостью в 2675 руб.[440]

Если сегодня в Александровском дворце мы можем увидеть восстановленный Новый кабинет Николая II, гигантскую фотографию Кленовой гостиной, то интерьер антресоли, соединявшей половину Николая III и Александры Федоровны, проходившей над коридором, можно представить только по счетам Р.Ф. Мельцера. Это было закрытое личное пространство семьи, и фотографии антресоли до нас не дошли. В литературе только упоминается, что императрица часто сидела на антресолях, слушая интересовавшие ее доклады министров. В счетах Р.Ф. Мельцера эта антресоль именовалась «Библиотека на антресоли. Мебель красного дерева полированная». Комплект мебели для оформления антресоли стоил 7513 руб.[441]

Кленовая гостиная. 1910-е гг.

Кленовая гостиная. 1917 г.

Кроме этих крупных интерьерных заказов, фирма Р.Ф. Мельцера поставила мебель для «комнаты Ея Величества» на 4100 руб.[442]

Таким образом, в 1902 г. фирма Р.Ф. Мельцера поставила в Александровский дворец только мебели на 58 204 руб. Эта мебель была расставлена в Кленовой гостиной императрицы, в Новом кабинете императора, на антресоли, соединяющей эти два помещения, возникшие на месте Концертного зала.

Заканчивая сезон 1902 г… Николай II 13 декабря лично распорядился «во вновь отделанных помещениях» провести следующие работы: в Новом кабинете поставить корзину «для бумаг красного дерева полированную, отделанную шелком»; поставить печь-камин «израсцовую заграничную: 1 решетка бронзовая, цвета Барбедиен на мраморную ступень (135 руб.), 1 доска красного дерева полированного под мраморный бюст (20 руб.)». В Кленовой гостиной императрицы также устанавливался печь-камин, еще заказывались: «1 колонка, 1 этажерка, 2 кресла серого клена обитых желтою материей, 1 корзина для бумаг, 1 тумба соснового дерева крытая материей для мраморного бюста 18» и очень много шнура для развески картин.

Имелись у императора пожелания и по Детским комнатам. Для Учебной комнаты требовалась подушка для стула к пианино. Для Уборной – «устройство 1 рамки бронзовой никелированной с зеркальным стеклом с фацетом для отметки роста Их Императорских Высочеств Августейших детей». В 1 спальне требовалось установить «1 киот большой на три части» и «1 ширму большую на 5 частей». Для 2-й спальни требовалось «150 вешалок для платьев с длинными ручками, дубового дерева с бронзовыми никелированными ручками». Стоимость всего этого заказа по счету Р.Ф. Мельцера составила 4692 руб. 75 коп.[443] Сам заказ свидетельствует, что хозяева Александровского дворца обустраивались в новых комнатах, и, естественно, у них возникали те или иные интерьерные пожелания. Баронесса С.К. Буксгевден вспоминала: «Спальни и детские просто обиты ярким ситцем. Императрица преданно придерживалась английского стиля своей матери и эти комнаты были похожи на комнаты в уютном английском доме».[444]

Какова реакция Николая II на появление новых помещений на императорской половине? Более чем сдержанная. 14 декабря 1902 г. император выехал из Петербурга в Царское Село вместе с великим князем Сергеем Александровичем и великой княгиней Елизаветой Федоровной для осмотра новых комнат. Судя по тому, что в дневнике никаких оценок ни Нового кабинета, ни Кленовой гостиной не имеется, увиденное его разочаровало или оставило, по меньшей мере, спокойным. Напомним, что ремонты 1895–1896 гг. вызывали краткие, но эмоциональные записи положительного характера в дневнике императора. Единственный след появления новых комнат – это упоминание 16 декабря 1902 г.: «развешивали картины в обеих новых комнатах». И все. В литературе есть упоминания, что Николай II более чем прохладно относился к модерну. Однако новые комнаты были проектом его жены, и поэтому не подлежали критике.

Баронесса С.К. Буксгевден писала: «В Дармштадте появился Jugendstil, который без сомнения повлиял на вкус Александры Федоровны в это время. Ее лилово-розовый будуар, ее большая светло-зеленая гостиная, связанные индивидуальным проходом по наружной галерее с Императорским кабинетом, были определенно Art Nouvean. Однако личность самой Императрицы ясно видна в ее комнатах, в красивой коллекции древних крестов, в картинах на стенах – замечательном “Благовещении” Нестерова, в сиреневой комнате, утонченной по колориту, в акварелях гессенских и английских пейзажей, которые она знала и любила, в красивых безделушках и фарфоре на столах – все они были выбраны ею самою или подарены теми, кого она любила и кто знал ее вкус».[445]

24 декабря 1902 г. на Детской половине «была елка для детей; забавно было видеть радость маленьких». 31 декабря 1902 г. семья уехала в Зимний дворец.

Попутно упомянем, что в ночь на 12 января 1903 г. умер гоффурьер 9-го класса Александровского дворца Павел Яковлев. Буквально в тот же день начальник Царскосельского Дворцового управления ходатайствовал о назначении на эту должность помощника гоффурьера Александровского дворца Василия Филипповича Шалберова,[446] который оставался на этой должности вплоть до 1917 г. В.Ф. Шалберов происходил из так называемых дворцовых мальчиков, то есть из известной семьи придворнослужителей Шалберовых. Его брат, Николай Филиппович Шалберов (1853–1910), являлся камердинером Николая II. Другой брат, тоже Василий Филиппович (1848–1895), начал карьеру в 1858 г. в 10 лет с должности работника царскосельских дворцов. В 1864 г. он получил должность истопника, затем – рейнкнехта-истопника в комнатах великого князя Алексея Александровича в Зубовском флигеле (в 1870 г.), потом рейнкнехта лакейского звания (в 1874; г.), камер-лакея (в 1878 г.), лакея 1-го разряда Зимнего дворца (в 1885 г., сверх штата) и, наконец, официанта Высочайшего двора (в 1886 г.).[447]

Именно В.Ф. Шалберов являлся главным «домуправом» Александровского дворца в тот период, когда резиденция официально превратилась в главный дом императора. В его обязанность входило поддержание чистоты и порядка во всех залах и комнатах Александровского дворца, и этот порядок основывался на составленной им должностной инструкции 1910 г., которая определяла следующий ритм работ по дворцу:

«1. В комнатах Их Императорских Величеств, Их Высочеств в Александровском дворце и 1-м подъезде, утренняя уборка производится 9 человеками, из коих 3-е несут суточное дежурство;

2. В парадных комнатах, уборка производится 4 человеками из коих 1 чел. несет суточное дежурство;

3. В помещениях покойного Императора Александра III и вдовствующей Государыни Императрицы Марии Федоровны, уборка производится 5-ю человеками, из коих 2 несут суточное дежурство;

4. В помещениях Фрейлин Их Величеств уборка производится 3 человеками, из коих 1 несет суточное дежурство;

5. В Кухонном флигеле 1 человек, и в подвальном этаже Дворца 1 человек несут дежурство с утра до позднего вечера;

6. Во время Высочайшего присутствия суточное дежурство усиливается».[448]

9 марта 1903 г. семья уже вновь въехала в Александровский дворец: «Устраивался в своих комнатах. После обеда обошли дворец и указывали места для развешивания картин. Вечером привели все в порядок». Еще раз отметим, что семья вернулась в Царское Село, как только закончился сезон больших балов в Зимнем дворце. До Николая II никто так рано в Александровский дворец не переезжал.

Главным событием больших балов в Зимнем дворце стал февральский костюмированный бал, воссоздающий эпоху царя Алексея Михайловича. Кроме роскошного фотографического альбома, изданного после бала, фотограф Ган проводил и документальную съемку этого действа. 14 марта 1903 г. в стенах Александровского дворца «после обеда Ган показывал нам кинематографом шествие наше в русских костюмах через залы Эрмитажа». Эта запись в дневнике императора позволяет датировать начало кинематографических демонстраций в Александровском дворце 1903 г. Впоследствии в резиденции установили стационарное кинематографическое оборудование.

Еще одним из постоянных развлечений весеннего сезона 1903 г. были уже традиционные выступления струнного оркестра В.В. Андреева. Тогда в Александровском дворце струнный оркестр выступал: 15 марта – «играл струнный оркестр»; 22 апреля – «обедали в зале рядом с круглой, в которой играл струнный оркестр»; 5 мая – «Андреев со своим оркестром услаждал наш слух чудною игрою». Заметим, что это был далеко не первый сезон, когда оркестр Андреева «услаждал слух» хозяев резиденции. Например, 22 марта 1899 г. Николай II записал в дневнике: «Слушали наших балалаечников, которые сделали большие успехи»; 9 апреля: «Слушали наш струнный оркестр»; 5 мая: «Слушали с наслаждением хор балалаечников Андреева который играл идеально».

Это совершенно не типичное для Императорского двора увлечение балалайкой было по большей части увлечением императрицы Александры Федоровны. Немецкая принцесса до замужества вряд ли слышала русскую балалайку, но, услышав этот незатейливый народный инструмент, она его полюбила и пропагандировала, как могла. Например, в июле 1902 г. Александра Федоровна купила в магазине Циммермана балалайку в подарок.[449] На яхте «Штандарт» был балалаечный оркестр из матросов Гвардейского экипажа, а в 1913 г. игру на балалайке как отдельный предмет ввели в программу обучения цесаревича.

В 1903 г. Николай II распорядился отправить в Зимний дворец последние вещи из Кабинета Николая I, еще хранившиеся в Александровском дворце: письменный стол с креслом, чернильницу, корзину для бумаг и модель паровоза.[450]

В 1903 г. архитектор Р.Ф. Мельцер продолжал обслуживание обустроенных им помещений, время от времени ремонтируя или заменяя те или иные детали интерьера. Примечательно, что в 1903 г., когда отремонтированные комнаты были введены «в строй», довольно много ткани, обоев и проч. закупалось в фирме архитектора «для запаса». Например, в июле 1903 г. для разных комнат в правом флигеле Александровского дворца закупили различных материалов «для запаса» более чем на 6000 руб. По этим счетам[451] можно реконструировать Детскую половину на втором этаже, в структуру которой тогда входили: Учебная комната, Уборная, 1-я спальня, 2-я спальня, Угловая игральная; Комната англичанки, Комната трех нянек и Ванная августейших детей.

Александра Федоровна у лестницы в Кленовой гостиной. Видны розы, вырезанные из массива клена

Александра Федоровна в Кленовой гостиной. Видны дверь в коридор и лепнина на стенах

Кроме фирмы Р.Ф. Мельцера, мебель тогда приобреталась и у других поставщиков. Например, 1 июня 1903 г. императрица Александра Федоровна по обыкновению через гофмаршала «благоугодно повелела»:

«В Угловую гостиную бельэтажа Александровского дворца, взамен находящейся ныне мебели, поставить взятую в минувшем году по указанию Ея Величества из Китайского театра и заново отремонтированную»;

«Обивку этой мебели и сделание подзоров к окнам исполнить по одобренным Государыней Императрицей образцам материи фабриканта Сапожникова, а шторы навесить такие же, какие имеются в смежной Гостиной»;[452]

«Поручить фабриканту Свирскому сделание для означенной гостиной одного углового дивана и для Портретного зала 6 легких стульев с плетеными сиденьями и спинками, 2 круглых и 2 квадратных, с мраморными досками, столов, по одобренным Ея Величеством рисункам». Смета на эти работы составила 3445 руб.[453]

В 1903 г. работы на императорской половине продолжались. С 25 августа и весь сентябрь 1903 г. на императорской половине ежедневно работало по 10–12 чел. столяров паркетной фабрики А.Г. Захарова, которые занимались ремонтом паркетов. На Детской половине шли водопроводные работы. Малярный мастер Г.С. Савичев работал в Кленовой гостиной императрицы с 15 августа по 21 декабря 1903 г., покрывая стены розовой и кремовой с лепкой мастичной краской.

Кое-что по желанию императора переделывалось. Например, осенью 1903 г. мастера фирмы Р.Ф. Мельцера «по повелению Его Императорского Величества» в Новом кабинете переделали лампы с абажуром над бильярдом (148 руб.). В марте 1903 г. в Новый кабинет императора привезли красный ковер (305 арш. по 6 руб. 50 коп. за аршин, всего на 1982 руб. 50 коп.).[454]

А в апреле 1904 г. «по повелению Ея Императорского Величества» для Кленовой гостиной добавили «диван полуциркульный под этажерку» и «шкаф этажерка серого клена полированного», кроме этого переделали два полуциркульных дивана.

В марте 1903 г. «в новых помещениях Их Императорских Высочеств и Августейших детей» в коридоре 2-го этажа были «исправлены» живописные фризы и в апреле, перед приездом августейшей семьи, выколочены и почищены дорожки и ковры. Тогда же оборудовали комнату для камердинера императрицы (мебель дубового дерева под воск: комод, шкаф для платья, умывальник, поставщик – компания «Лидваль и К^о»). В Новом кабинете Николая II установили «приборы для двери на балкон… 4 ручки бронзовые чеканные серебряные (360 руб.), 2 замка и 4 задвижки». Кроме этого, были установлены крючки для форточек и окон. В этом же кабинете были «исправлены» 8 стульев. Также поправлялась и окраска стен, исправлялся и полировался бильярд (ноябрь 1903 г.).

К весне 1904 г. Р.Ф. Мельцер завершает работу по оформлению «Розовой спальни Их Императорских Величеств в Александровском дворце». Для закрытия стен купили 147 аршин кретону розового по 191 руб. за аршин. Сумма счета только за ткань составила 5521 руб. 80 коп. (счет Р Мельцера от 15 августа 1904 г.).[455]

Таким образом, вторая волна ремонта, ведшегося фирмой РФ. Мельцера в Александровском дворце, охватывала период с мая 1902 по апрель 1904 гг. За это время оформление квартиры семьи Николая II в правом флигеле Александровского дворца было в целом завершено. Проводившиеся работы включали не только перепланировку помещений, интерьерные работы, но и замену инженерных коммуникаций.

Завершение ремонта на императорской половине не означало прекращения сотрудничества с фирмой Р.Ф. Мельцера. Энергичный предприниматель наряду с гарантийными обязательствами выполнял все необходимые «поправки» и ремонты, выливавшиеся в довольно крупные суммы.

Например, по счету фирмы Р.Ф. Мельцера от 30 апреля 1905 г. за работы 1904–1905 гг. выплатили 3128 руб. 01 коп. В этот счет вошел следующий перечень работ: протирка мебели, выбивание ковров и пр.; разборка круглой печи в Кленовой гостиной; снятие зимних переплетов; работа обойщиков по укреплению персидских ковров «в кабинете и на антресолях Его Величества и в нижнем коридоре (май 1904 г.)»; уборка в помещении княгини Орбелиани; в Уборной комнате детей – уложена новая циновка, обитая клеенкой, у умывальника взамен старой, разорванной; в комнате детей – работа обойщика «для снятия пятна в ковре перед ванной (ноябрь 1905 г.)»; установка в детской ванной «полочки стеклянной с полированными кромками взамен разбитой». Всего на 3128 руб. 01 коп.

Как видим, кроме интерьерных работ, фирма Р.Ф. Мельцера выполняла и клининговые функции, занимаясь уборкой комнат императорской четы и их детей, а также ремонтом по мелочам. Также фирма Р.Ф. Мельцера брала на себя все работы по уходу за мебелью (полировка и протирка стекол на дверях), драпировками и коврами. Их чистили, убирали на лето, перекладывая бумагой или пересыпая камфарой и табаком. Например, после того, как императорская семья уезжала из Александровского дворца, вся мебель и картины убиралась в чехлы. Эти чехлы изготовили летом 1903 г. и их периодически стирали (счет Р.Ф. Мельцера от 10 июля 1903 г. на 1905 руб. 18 коп.). Уборка всей мебели и картин в чехлы на зиму 1904–1905 гг. обошлась в 722 руб. 40 коп. (счет Р.Ф. Мельцера от 30 апреля 1905 г.). Для хранения чехлов в подвале дворца была выделена специальная комната.

Как упоминалось выше, эти, в общем-то пустяковые, работы выливались в очень крупные суммы, что вызывало вполне обоснованное раздражение царскосельских хозяйственников, в распоряжении которых имелся штатный персонал, способный успешно выполнять все указанные работы за жалованье. В результате недовольство архитектором Высочайшего двора Р.Ф. Мельцером со стороны руководства Царскосельского Дворцового управления периодически выливалось в острые конфликты.

В июне 1907 г. в Александровском дворце разгорелся конфликт между начальником Царскосельского Дворцового управления генерал-майором Н.Ф. Пешковым и архитектором Высочайшего двора Р.Ф. Мельцером, связанный с отвалившимися кафельными плитками в бассейне императора в Мавританской уборной. В этом конфликте Мельцер после личного разговора с Николаем II «победил» Пешкова.

Тем не менее 25 июля 1907 г. начальник Царскосельского Дворцового управления генерал-майор Н.Ф. Пешков обратился к министру Императорского двора В.Б. Фредериксу с настоятельной просьбой «совершенно устранить вмешательство архитектора Мельцера по части отопления, освещения и водопровода, т. к. эти устройства находятся под постоянным наблюдением, как с санитарной, так и технической стороны, и работают вполне исправно».[456]

Кроме бассейна, летом 1907 г. фирма Р.Ф. Мельцера занималась также тем, что «перебила большой диван, вследствие появления моли», а также в помещениях Николая II и Александры Федоровны «освежили полировку». Однако эти работы затянулись, поэтому 15 сентября 1907 г. генерал-майор Пешков телеграфировал Мельцеру: «Требую ускорения производимых Вами работ было условлено, что 15 окончите беспричинная медлительность неосновательна 20 должен приступить к уборке».[457] В ответ Мельцер 18 сентября 1907 г. очень наступательно ответил: «…что касается остальных работ, то они продвигаются успешно и если бы со дня получения мною Высочайшего повеления на производство этих работ до разрешения приступить к ним на месте не прошло бы более трех недель, то они были бы уже давно закончены».

Это был новый виток «боевых действий». В ответ Пешков привлекает специалистов Контроля Министерства Императорского двора, которые 11 июля 1908 г. сообщили, что «при осмотре произведенных работ замечены на штукатурке вновь окрашенных стен кабинета Его Величества две трещины, из которых одна имеет вид старой, не расшитой при ремонте», в заключение предлагалось «выяснить причины появления трещин до оплаты счетов».

Следующим был ход Мельцера, который объяснил появление трещин в Новом кабинете императора тем, что «8 октября, несмотря на мои личные заявления в том, что работы далеко не закончены, был прекращен всякий допуск рабочим фирмы Ф. Мельцер в Александровский дворец». В результате терпение Пешкова лопнуло, и он в письме министру Императорского двора объявил, что, «оставляя в стороне обвинения г. Мельцера по адресу Дворцового управления и меня, как расходящиеся с действительностью», распорядился, чтобы мастеров фирмы Мельцера не пускали в Новый кабинет императора. Вообще.

Напомним, что специалисты фирмы Р.Ф. Мельцера начали работать в Александровском дворце еще в 1896 г., когда они оборудовали бассейн императора в Мавританской уборной и интерьеры Палисандровой гостиной Александры Федоровны. За 9 лет только за ежегодный «ремонт полировки Палисандровой гостиной» фирме Р.Ф. Мельцера выплатили 2489 руб. 10 коп.[458] У чиновников Царскосельского Дворцового управления, Кабинета Е.И.В. и Контроля Министерства Императорского двора по этому поводу возникало множество вопросов: и о качестве полировки, и о завышенных, по сравнению с другими подрядчиками, ценах. В результате в декабре 1909 г. Кабинет Е.И.В. предложил Царскосельскому Дворцовому управлению обратить внимание Р.Ф. Мельцера как на качество работы его специалистов, так и на «преувеличенные цены на поденных столяров полировщиков».[459]

Тем не менее при поддержке императрицы Александры Федоровны Р.Ф. Мельцер довольно долго успешно «отбивался» от нападок хозяйственников Министерства Императорского двора. Только в 1909 г., после экспертной оценки хозяйственного отдела Кабинета Е.И.В. (2 января 1910 г.), констатировавшей, что работы по полировке мебели могли выполнить не только любая из петербургских мебельных фирм, но и штатные специалисты Царскосельского Дворцового управления, «что и было выполнено в истекшем 1909 году»[460], отношения с фирмой Р.Ф. Мельцера были постепенно свернуты.

В 1908 г. на втором этаже правого флигеля, на Детской половине, были срочно начаты ремонтные работы. Работы были вызваны старой проблемой, связанной с тем, что выявленную в 1896 г. гниль на концах балок потолочных перекрытий так и не устранили. Хотя сгнившие балки и укрепили железными вставками, заведенными в промежутки между ними, это проблемы не решило, и пол в некоторых комнатах второго этажа начал проседать. Деформация пола была видна обычным глазом, и в документе констатировалось: «пол в Игральной комнате… в сильной степени качается». Да и А.А. Вырубова писала в воспоминаниях, как раскачивались люстры в гостиных императрицы, когда дети пробегали по своей половине.

Поскольку проседание пола угрожало жизни детей Николая II, то в первых числах сентября 1908 г. для расследования прискорбного факта спешно создали комиссию, которая приказала вскрыть часть пола, так как возникло подозрение в прочности балок. Пол вскрыли, но балки, как это ни удивительно, оказались в исправном состоянии, однако «ввиду большого пролета дали прогиб и качку настолько сильную, что люстра, подвешенная к ним внизу в гостиной, качается при малейшем сотрясении балок сверху».[461]

Решение комиссии было следующим: «…немедленно снять паркет, черный пол и выбросить мусор положенный на подбор. укрепить балки шпренгелями, привинтив их болтами к балкам, вместо мусора поверх подбора положить пробковые пластины, заменить старый паркет новым на клею». Немедленно была составлена смета (1383 руб.), и 6 сентября 1908 г. последовало высочайшее повеление «приступить к работам немедленно и окончить работы к 1 октября текущего года».

В конце 1912 – начале 1913 гг. начались масштабные работы на втором этаже правого флигеля Александровского дворца. Тогда на Детской половине оформлялась половина цесаревича Алексея Николаевича.

Оставляя в стороне масштабные инженерно-технические проекты, упомянем, что в ходе работ навешивались новые люстры, устраивалась звукоизоляция всех помещений пробковыми плитами, укладывался новый паркет, устраивалась кладовая на чердаке первого подъезда, проводились печные и малярные работы, в окна вставили зеркальные стекла, завод Сан-Галли установил умывальник и ванную, бронзовые бра и белые мраморные доски.

Классная комната цесаревича Алексея

В январе 1913 г. составили смету на мебель, «купленную для вновь отделываемого помещения Его Высочества». Половина наследника была не только отремонтирована, но и обставлена всей положенной статусной и функциональной мебелью. Архивные документы позволяют не только реконструировать перечень комнат наследника, но и то, как они были обставлены. Для тех, кто знает и любит Александровский дворец, это интересно и важно, поскольку до нас дошли фотографии далеко не всех комнат Александровского дворца. Итак, половина наследника включала:

Спальня наследника: киот угловой, диван угловой, стулья с мягкими сиденьями, шкафик для белья, столик ночной со стеклом, стол туалетный, остов мягкого кресла, два стола, шкаф-этажерка, вешалка для полотенец, градусник комнатный, термометр наружный, чехлы на мебель. Всего на 5694 руб. Коридор рядом со спальней наследника устлан бархатной красной дорожной с черной каймой;

Комната доктора[462] (ее занимал «дядька» цесаревича боцман Гвардейского экипажа А.Е. Деревенько): мебель на 6515 руб. 16 коп.;

Классная: парта системы Шварца,[463] доска букового дерева, состоящая из двух уравновешенных частей, движущихся в стоячей раме, кушетка,[464] мягкое кресло, стол преподавательский дубовый,[465] шкаф ясеневый под воск угловой длиной 9 аршин 4 вершка с 12 дверцами и зеркальными стеклами, стульев 6, ковры.[466] Всего на 9425 руб.;

Приемная: два пианино,[467] диван кожаный,[468] три кресла спокойные с накладными пуховыми подушками,[469] рамок кожаных к 12 стульям, стол красного дерева чиппендель старинный, стол буфетный с откидными полками, ширма о 4 створках, этажерка, письменный стол красного дерева, кресло к столу, ковер;

Светлый коридор:[470] 12 фототипий с картин Васнецова, дорожка кладется на ночь в коридоре прилегающей к спальне Его Высочества, поверх постоянно лежащей, для заглушения шума от шагов;

Коридор рядом с кабинетом воспитателя (коридор всей половины) устлан бархатной красной дорожной с черной каймой, длиной в 219 аршин;

Ванная комната Его Высочества: кушетка, покрышка деревянная на ванну, ковер на пол,[471] циновки;

Кабинет воспитателя: диван, кресла, стулья николаевского времени, шкаф красного дерева Александровского времени;

Спальня воспитателя;

План комнат цесаревича Алексея. 1913 г.

Комната ожидания: стол круглый, деревянный, золоченый, резной на 3 фигурных ножках с подножками с белой мраморной доской, ковер оливковый гладкий в 10 полотнищ длиною 6 арш. 13 вер.;

Гардероб Его Величества (в антресольном этаже);

Передняя со 2 подъезда (рядом с комнатой ожидания, ковер оливковый);

Лестница на половину Его Высочества (со 2 подъезда) устлана бархатной красной дорожкой с черной каймой;

Ванная комната воспитателя;

Буфетная комната;

Ванная комната людская;

Площадка каменной лестницы со 2 подъезда с темно-синим ковром;

Камердинерская;

Комната второго камердинера.

Всего мебели было приобретено на 23 867 руб.

Отметим, что в распоряжении дворцовых хозяйственников имелись дворцовых мастерские, в которых имелись мастера, способные изготовить мебель. Они и изготовили часть мебели красного дерева для половины цесаревича, например: киот, угловой диван, шесть стульев, шкафик, столик, стол туалетный и два стола. Все это обошлось в 1980 руб. Однако Александра Федоровна, которая лично курировала проект, признала эту мебель «неподходящей» и предназначила ее «ныне для других помещений дворца, с заменой этой мебели вновь изготовляемой – буковой».[472]

Кроме мебели, для половины цесаревича закупили множество сопутствующей мелочи – шнуры для картин, письменные приборы для столов, портьеры, ковры, кровати (никелированные венского фасона), матрасы (пружинный, покрытий хорошим тиком), подушки (пуховые).[473]

Таким образом, к 1914 г. оформление Александровского дворца в целом завершается. Возможно, какие-то проекты были бы еще реализованы, но начавшаяся война положила конец масштабным строительным работам в императорской резиденции.

Дети в Александровском дворце

Кроме бесконечных ремонтов, в Александровском дворце семья Николая II просто жила. Просто росли дети с их домашними радостями и бедами. Просто учили уроки с домашними учителями и гуляли по парку. Все было, как у очень многих. Но, как и в каждой семье, имелись нюансы.

Тему жизни императорской семьи в Александровском дворце, в силу ее обширности и многогранности мы затронем только вскользь, поскольку этому посвящено множество книг. Но на некоторых сюжетах, проходивших в стенах Александровского дворца, необходимо остановится.

Как уже упоминалось, 3 ноября 1895 г. в стенах Александровского дворца родилась великая княжна Ольга Николаевна, все остальные дети императорской четы появились на свет в Петергофе, но все они своим главным домом считали Александровский дворец.

Спальня Ольги и Татьяны. Видны две походные кровати и трехстворчатый иконостас

Повседневная жизнь царских дочерей была довольно аскетична. Мать воспитывала дочерей так же, как воспитывали ее саму – по английской «викторианской» модели. Одна из мемуаристок, часто бывавшая в комнатах великих княжон, упоминала, что «сестры спали на походных кроватях – так было заведено еще в царствование императора Александра III, который полагал, что царские дочери не должны спать на более удобных постелях, пока не выйдут замуж».[474]На кровати были уложены волосяные матрацы с тощими подушками под голову. Заметим, что «английский воспитательный аскетизм» сложился уже при детях Павла I, когда детям в обязательном порядке на завтрак подавалась овсяная каша, в их спальнях было много свежего воздуха, им полагалось пользоваться холодным душем в ванных комнатах. И все они спали на раскладушках – походных кроватях.

Имеющаяся иконография подтверждает воспоминания мемуаристов. Действительно, на фотографиях старших дочерей – Ольги и Татьяны – стандартные дворцовые раскладушки просматриваются. Однако, когда девочки подросли, спали они уже на обычных кроватях с панцирной сеткой. Когда в 1913 г. заболела брюшным тифом Татьяна, то ее много фотографировали лежащей в обычной кровати.

Поскольку семья жила довольно замкнуто, то воспитывала девочек сама императрица, без привычных штатных воспитательниц. Только в январе 1907 г. Александра Федоровна пошла на уступки, согласившись назначить воспитательницей дочерей свою фрейлину Софию Ивановну Тютчеву (1870–1957).

Спустя многие годы С.И. Тютчева, вспоминала, что «так называемая “детская половина” помещалась на втором этаже Александровского дворца и занимала ряд смежных комнат. Здесь были две спальни, ванная, игральная, две классных и столовая. При детях были старшая няня Мария Ивановна Вишнякова, более известная под именем Мэри, особа лет тридцати с лишним, и ее помощница Александра Александровна Теглова – Шура, лет 23-24-х, а также две молоденькие комнатные девушки Нюта Уткина и Лиза Эльсберг. При наследнике, кроме няни, находился матрос Деревенько».[475] По словам воспитательницы, «две старшие девочки спали в комнате с Шурой, а две младшие и наследник с Марией Ивановной». Тогда, в 1907 г., Ольге было 11 лет, Татьяне – 9, Марии – 7 и Анастасии – 5 лет. Цесаревичу шел третий год. Подчеркнем, что ни у кого из детей Николая II отдельных комнат не было и даже старшие девочки спали с воспитательницей. Стандарты жизни того времени были таковы, что все дети, даже разнополые и разновозрастные, могли жить вместе.

Николай II у постели Татьяны. Видна спинка панцирной кровати. 1913 г.

В 1907 г. распорядок жизни детей был следующий: дети вставали в 7.30 утра, через полчаса им приносили утренний завтрак. Воспитательница приходила к детям около 9 часов, и они все отправлялись гулять, невзирая на погоду. Пред прогулкой одетые девочки спускались на половину родителей – поздороваться. Прогулка длилась около часа, затем, в 10 часов, у Ольги и Татьяны начинались уроки, продолжавшиеся с небольшими перерывами до 12.45. В июне 1905 г. Александра Федоровна писала о старших дочерях Ольге (десятый год) и Татьяне (семь лет): «Дети прекрасно справляются со своими уроками, у них есть также преподаватели английского и французского. Они много ездят верхом, что доставляет им огромное удовольствие».[476]

Николай II и Алексей около снежной крепости в Александровском парке

Затем девочки переодевались и шли завтракать, иногда с родителями (в 13.00), проводя после завтрака с родителями еще около часа. С 14 до 16 воспитательница снова гуляла с детьми по Александровскому парку.

Ольга и Анастасия на Кухонном пруду катаются на коньках

Иногда с дочерьми после завтрака гулял отец. Особенно часто это было зимой, когда он расчищал для них пруд, на котором девочки катались на коньках. Каждую зиму с помощью матросов Гвардейского экипажа дети с отцом строили снежную крепость и ледяную горку, с которой с удовольствием катались.

В 16.00 девочкам подавали чай, затем старшие садились готовить уроки. В конце дня Ольга и Татьяна по расписанию занимались музыкой или могли делать, что хотели. Часто в это время С.И. Тютчева им читала, а они или рисовали, или работали.

Под работой понималось самое разное рукоделие (вязала на спицах даже маленькая Анастасия), что всячески поощрялось Александрой Федоровной. Примерно в 19 часов старшие девочки начинали готовиться к обеду с родителями. Дело в том, что к обеду, подававшемуся в 20.00, императрица всегда выходила «в бриллиантах» и девочки должны были этому соответствовать. Это расписание, конечно, с возрастными поправками, сохранялось примерно до 1914 г.

Анастасия вяжет в Сиреневой гостиной

Все вместе у снежной крепости

По свидетельству мемуариста-слуги, «дети вставали в 8 часов, пили чай и занимались до 11 часов. Учителя приезжали из Петрограда. В Царском Селе жили только Гиббс и Жильяр. Иногда после уроков перед завтраком совершалась недолгая прогулка. После завтрака – занятия музыкой и рукоделием».[477]

Классные комнаты девочек располагались на втором этаже на Детской половине. Поскольку девочки жили парами, то и классные комнаты были у них отдельные. Классные комнаты представляли собой функциональные помещения с довольно скромными интерьерами. В классной комнате старших великих княжон Ольги и Татьяны стены были оклеены матовыми обоями оливкового цвета. Пол закрывал бобриковый ковер цвета морской волны. Мебельный гарнитур был изготовлен из ясеня.

Классная комната Ольги и Татьяны

Большой учебный стол находился посередине комнаты и освещался шестирожковой люстрой, высоту которой можно было регулировать. На одной из полочек в классной стоял бюст Н.В. Гоголя, на стене крепилось расписание уроков. В шкафах хранились книги, в основном религиозного и патриотического содержания, а также учебники. В библиотеке девочек было много книг на английском языке. Вместе с книгами хранился человеческий череп. Этот череп остался в классной, видимо, после занятий анатомией в августе 1914 г., когда девочки готовились к экзаменам на звание медсестер военного времени. Преподаватели вели журнал, в который записывались домашние задания и выставлялись оценки по пятибалльной шкале.

Музыкальная комната

В классной комнате младших княжон Марии и Анастасии стены были покрашены простой белой краской. Мебель – ясеневая. В комнате хранились чучела птиц, детские книги русских и французских авторов. Особенно много было книг известной детской писательницы Л.А. Чарской. На стенах – религиозные рисунки и акварели, расписание уроков, пара детских объявлений шутливого характера. Поскольку девочки были еще маленькими, то в классной комнате были и куклы с их туалетами. За перегородкой хранились игрушечная мебель, игры. На стене классной находилась картина И.И. Шишкина «Дорога в сосновом лесу в Спаде».[478] Естественно, подлинник.

Там же, на втором этаже, находилась классная комната цесаревича Алексея. Ее стены были покрашены белой мастичной краской. На окнах – стандартные для дворца тройные занавески (кисейные, белые капусовые и чинц). Мебель, как и везде, была из простого крашеного ясеневого дерева. В качестве «элементов роскоши» присутствовали мягкий диван и кресло. Собственно классная мебель состояла из учебного стола из серого бука, специально сконструированного в 1913 г. студентом Технологического института Шварцем.

Экслибрис великой княжны Марии Николаевны

Крышка стола регулировалась по высоте, как и спинка стула.

Напротив стола располагалась двухсторонняя классная доска с электрической подсветкой. Над партой располагалась опускная бронзовая лампа. На полушкафах, тянущихся вдоль стен, были расположены учебные пособия, стоячие счеты, карта разрастания России при Романовых, учебная коллекция уральских минералов и пород, микроскоп. В шкафах хранились книги учебного и военного содержания. Особенно много было книг по истории Дома Романовых, изданных к 300-летию династии. Кроме этого, там хранилось собрание диапозитивов по истории России, репродукции художников, альбомы и различные подарки. На двери крепилось расписание уроков и завет Суворова.

На Детской половине также находилась комната, которую использовали как учительскую и одновременно музыкальную. В ней находилось два прекрасных пианино санкт-петербургской фабрики Оффенбахер. В комнате хранились многочисленные коллекции различных кустарных и ботанических изделий.

Немаловажную роль в образовательном процессе играли «собственные» библиотеки девочек. Общее количество книг, находившихся в детских библиотеках на Детской половине Александровского дворца Царского Села, оценивается в три с половиной – четыре тысячи книг. Сейчас эти книги рассеяны по разным библиотекам, включая Мурманск, но большая их часть хранится в Москве, в Российской государственной библиотеке. Очень много книг детям дарили. Это были почти обязательные подарки во время семейных праздников, поэтому роскошные подарочные издания составляют значительную часть библиотек девочек. Для каждой из девочек, следуя давней дворцовой традиции, были разработаны собственные экслибрисы, которыми они помечали «собственные» книги. Подчеркнем, что эти книги читали и с этими книгами работали. Так, в книжке «Иванушка дурачок» (СПб., 1903) все непонятные слова подчеркнуты и пояснения к ним даны на полях.[479]

П. Жильяр с Ольгой и Татьяной. Ливадия. 1911 г.

Со временем количество уроков увеличивалось. Штат преподавателей подбирал заведующий учебной частью действительный статский советник Петр Васильевич Петров.[480] Первые уроки новых преподавателей обязательно посещала императрица, которая и принимала окончательные решения. Она же утверждала расписание уроков, выполняя роль «директора» домашней школы.

Отметим, что подбор преподавателей был, по большей части, удачным. Как сообщает С.И. Тютчева, преподавателя русского языка П.В. Петрова дети любили и уважали. Закон Божий сначала вел настоятель церкви Государственного совета протоиерей профессор Александр Рождественский, однако его занятия были догматичны и скучны, поэтому его сменил протоиерей Александр Васильев.

П.В. Петров и цесаревич. 1916 г.

Сидней Гиббс и Анастасия

Протоиерей А. Васильев и цесаревич

В 1910 г. у него было 8 уроков в неделю.[481] Также скучного преподавателя математики Соболева заменил директор Царскосельского реального училища Эраст Платонович Цистович, который сумел заинтересовать своих учениц. Позже, когда девочки начали «проходить» физику, Цистович вывозил их в физический кабинет своего училища, где проводились опыты. Историю преподавал директор Петербургской XII гимназии Константин Алексеевич Иванов. По словам С.И. Тютчевой, его уроки «проходили живо и увлекательно, я с удовольствием их слушала». Уроки английского языка вел носитель языка Сидней Гиббс. Напомним, что в семье Николая II супруги говорили между собой на английском, император с детьми – на русском, императрица с дочерьми – только на английском языке. Немецкий язык преподавал тоже носитель языка – Клейнберг, которого, как свидетельствует С.И. Тютчева, «девочки не любили, что и отразилось на их знании этого языка. Впрочем, немецкий язык вообще не был в чести при дворе». Французский язык преподавал швейцарец Пьер Жильяр,[482] которого Тютчева называет «премилым».[483]

Если говорить о количестве уроков, то в 1908/09 учебном году девочкам преподавались следующие предметы (см. табл. 6):

Таблица 6

Таким образом, на неделю приходился 31 урок, то есть при пятидневном режиме занятий – по 6 уроков в день. Преподаватели обычно, как и врачи, подбирались по рекомендациям. Наиболее часто после П. Жильяра в мемуарной литературе упоминается преподаватель английского языка, выпускник Кембриджа Сидней Гиббс. Протежировала ему фрейлина С.И. Тютчева.

В октябре 1908 г. она направила секретарю императрицы графу Я.Н. Ростовцеву письмо с просьбой сообщить ей, «какое он на Вас произведет впечатление».[484] К этому письму были приложены рекомендации г-жи Бобрищевой-Пушкиной, в учебном заведении которой С. Гиббс преподавал английский язык. Директриса писала о нем как о «чрезвычайно талантливом» преподавателе, работающем в классах училища правоведения. В ноябре 1908 г. С. Гиббс был назначен учителем английского языка царских детей. Поскольку царская семья постоянно проживала в дворцовых пригородах Петербурга, то ему ежемесячно доплачивали деньги на транспортные расходы.[485]

Когда осенью 1912 г. подбирали учителя французского языка для наследника, учли «опыт прошлых лет». Естественно, все преподаватели «прошлых лет» были носителями языка. Из справки видно, что детям Александра II преподавал французский язык некий Лакост, которому платили пенсию из Государственного казначейства. При Александре III учителя иностранного языка Хис (английский язык) и Тормейстер (французский язык) также получали пенсию из Государственного казначейства.

В 1909/10 учебном году нагрузка увеличилась в два раза – с 31 урока до 79 уроков, то есть при шестидневной неделе – 13 уроков в день. Это, соответственно, отразилось и на жалованье преподавателей (см. табл. 7):

Таблица 7

Это расписание, конечно, не было фиксированным, поскольку светские обязанности и переезды, безусловно, уменьшали фактический объем занятий. Кроме этого, продолжительность одного урока составляла 30 минут.[486]

Говоря об изучении иностранных языков, необходимо заметить, что наследника довольно поздно начали обучать им. С одной стороны, это было связано с его постоянными недомоганиями и длительными реабилитационными периодами, а с другой стороны, императрица сознательно откладывала обучение наследника иностранным языкам, поскольку считала, что у Алексея должен сначала выработаться чистый русский говор.[487]

В мае 1913 г. подданного Великобритании Чарльза Сиднея Гиббса наградили орденом Св. Анны 3-й степени. В марте 1914 г. у него состоялось последнее занятие с 17-летней Ольгой Николаевной.

По этому случаю ему пожаловали золотые запонки. По мере того как взрослел Алексей, внимание С. Гиббса сосредоточивалось на нем, и поэтому в сентябре 1916 г. «в связи… с усилением его занятий с Его Императорским Высочеством Наследником Цесаревичем» оплата его занятий возросла до 6000 руб. в год.[488]

Наладить полноценное обучение наследника так и не удалось из-за его заболевания. Проблемы, связанные со здоровьем, всегда выходили на первое место, да и характер избалованного мальчика был достаточно сложен, что также сказывалось на учебном процессе. Поэтому занятия велись от случая к случаю, хотя существовала и определенная программа.

Тем не менее учебную нагрузку цесаревича Алексея постепенно увеличивали. В относительно свободный от «болячек» 1914/15 учебный год распорядок дня цесаревича строился следующим образом. В отличие от его прадеда, которого поднимали в 6 часов утра, цесаревича будили в 8. Ему давали 45 минут на молитву и приведение себя в порядок. С 8.45 до 9.15 он пил утренний чай. Далее ему давали 5 минут, чтобы поздороваться с мамой. В расписании это время было обозначено как «пребывание у Ея Величества». С 9.20 до 10.50 было два первых урока (первый урок – 40 мин., второй – 50 мин.) с переменой в 10 минут. Большая перемена с прогулкой продолжалась 1 час 20 мин. (10.50–12.10). Затем следовал еще один 40-минутный урок (12.10–12.50). Чуть более часа отводилось на завтрак (12.5014.00). Как правило, на завтрак (13.00) вся семья первый раз собиралась за одним столом, если только в этот день не было официальных мероприятий. После завтрака полтора часа 10-летний цесаревич отдыхал (14.00–14.30). Затем опять следовала прогулка, занятия и игры на свежем воздухе (14.30–16.40). В это время у него был шанс пообщаться с отцом, который гулял по парку, или с матерью. Затем следовал четвертый урок, продолжавшийся 55 мин. (16.45–17.40). На обед цесаревичу отпускалось 45 мин. (17.45–18.30). После обеда цесаревич полчаса готовил уроки (18.30–19.00). Обязательной частью «рабочего дня» цесаревича был получасовой массаж (19.00–19.30). После массажа следовали игры и легкий ужин (19.30–20.30). Потом цесаревич готовился ко сну (20.30–21.00), молился и ложился спать (21.00–21.30).

Мария на льдине. Весна 1914 г.

Как мы видим, учебная нагрузка для 10-летнего мальчика не была запредельной, всего четыре урока в день общей продолжительностью в два часа, да еще подготовка к урокам в полчаса. Снижение учебной нагрузки по сравнению с предыдущими годами объясняется тем, что в конце 1912 г. мальчик перенес тяжелую травму, которая едва не свела его в могилу. В буквальном смысле. Поэтому в 1914/15 учебном году продолжал сохраняться щадящий режим обучения.

Дети много гуляли по Александровскому парку, огромному «детскому миру», где были ламы, слоны, лошади, байдарки и велосипеды, ледяные горки и лыжня зимой.

Алексей и Анастасия в лодке с матросом Деревенько. 1913 г.

Когда девочки подросли, они с удовольствием весной вместе с отцом вылавливали льдины баграми на каналах и прудах парка. В этой ежегодной забаве принимал участие весь персонал детской половины во главе с дядькой наследника, матросом А.Е. Деревенько. Даже аристократка С.И. Тютчева азартно колола лед на каналах, неоднократно получая «одобрение государя. Он говорил: “Видно, что вы много жили в деревне"… До сих пор вспоминаю с удовольствием об этом времени. Забрызганные водой, раскрасневшиеся, веселые возвращались дети домой. Когда же каналы окончательно освобождались ото льда, представлялось новое удовольствие: на воду спускались байдарки, и государь с детьми, чаще всего с наследником, катались по каналам, причём государь всегда греб сам. Иногда за ним следовала целая “флотилия": в одной байдарке две старшие девочки со мной (гребли мы по очереди), в другой две младшие с матросом Деревенько».

Алексей обучается верховой езде

По традиции каждому из детей отводились «свои» садики и огороды, где они сажали цветы и овощи. На планах Александровского парка, изданных в 1920-х гг., указан Собственный садик цесаревича Алексея, а на фотографиях, сделанных П. Жильяром, можно увидеть цесаревича Алексея, который серпом жнет рожь на «своем» участке.

Мария и Анастасия

Анастасия

Анастасия в роли вампира

Девочки, конечно, ангелами не были, впрочем, как и все нормальные дети, и С.И. Тютчевой поначалу пришлось с ними нелегко. Воспитательница вспоминала: «Они не слушались и всячески пытались вывести меня из терпения. Я же старалась быть очень спокойной и сдержанной, особенно, когда услышала, как одна из девочек говорила другой: “Саванну (так сократили они мое имя и отчество) никак не выведем из себя”. Однажды я им сказала, что, остановив их раза два, я не буду больше делать им замечания. “А потом что?” – спросили они. “А потом уеду от вас домой” Это заставило их призадуматься. Убедившись в том, что главным их коноводом была Ольга Николаевна, я решила с ней поговорить. “Вы могли бы во многом мне помогать”, – сказала я ей. “Как помогать?” – спросила она. “Вы имеете влияние на ваших сестер, вы старше их и можете уговорить их слушаться меня и поменьше шалить”. – “Ах, нет, – воскликнула она, – ведь тогда мне придется всегда хорошо себя вести, а это невозможно!” В душе я не могла не согласиться с тем, что она права, что живой двенадцатилетней девочке очень трудно быть постоянным примером и образцом для других детей. Впрочем, впоследствии она останавливала расшалившуюся Анастасию Николаевну: “Перестань, а то Саванна от нас уйдет, и нам же будет хуже”».

По мере того как росли дети, во всех императорских резиденциях Николая II «возобновили» игральные комнаты. При этом игрушки девочек хранились в их комнатах, а цесаревичу Алексею «по статусу» была выделена «своя» отдельная игровая комната, в которой, конечно, играли и его сестры.

Игровая комната Алексея

Сохранилось несколько фотографий и описание игровой комнаты цесаревича Алексея в Александровском дворце. Большая угловая комната на втором этаже Александровского дворца была буквально забита игрушками. В одном из углов комнаты находилось возвышение – эстрада. Там был устроен уголок из детской и игрушечной мебели. Из этого множества игрушек следует упомянуть о золоченом стуле с музыкальным ящиком. Музыка начинала играть, когда ребенок садился на стул. У эстрады находилась стойка с детскими ружьями. Там же хранилась настоящая ручная граната системы Лишина, присланная наследнику с фронта в 1916 г. В игровой были доспехи средневекового рыцаря, индейское снаряжение – две пироги, луки, головной убор и вигвам. Множество моделей было расставлено вдоль стен: четырехтрубного миноносца, госпитального фургона, пулемета и пушки. Под потолком крепились модели самолетов. На фотографии хорошо видна большая собака из белого шерстяного плюша с рыжими ушами, на колесах с механизмом. Это был подарок наследнику от кайзера Германской империи Вильгельма II. Были в этой комнате и игрушки с политическим подтекстом. Один из клоунов-паяцев был изготовлен с лицом известного германского социал-демократа А. Бебеля.

Поскольку семья была большой, то дни рождения и тезоименитства праздновались довольно часто. Но это была императорская семья, и все семейные праздники неизбежно приобретали характер дворцовых церемоний. Например, 29 мая 1905 г. в 11 утра родители с тремя дочерьми (Ольга, Татьяна и Мария)[489] присутствовали на Божественной литургии в церкви Екатерининского дворца. После литургии в Александровском дворце состоялся парадный завтрак, который начался в 12 часов 25 мин., в честь дня рождения второй дочери царя – 8-летней великой княжны Татьяны Николаевны. Столы накрыли в Портретном зале Александровского дворца. Собственно «для семьи» накрыли стол на 10 персон. В центре зала – два круглых стола на 10 человек и два на 11 человек гостей. Следовательно, семейный праздник по случаю дня рождения Татьяны собрал около 50 человек. Обслуживали завтрак 64 лакея в парадных ливреях. Надо заметить, что у каждого «гостевого» стола, по протоколу, один стул оставался свободным. Он предназначался для царя, который в обязательном порядке, на правах хозяина, обходил все столы, присаживаясь и беседуя с гостями.

Алексей с осликом Ванькой

Что касается подарков, то они были очень разными. Императрица Александра Федоровна по традиции дарила дочерям по крупной жемчужине для их будущего ожерелья. Цесаревичу Алексею по статусу подарки были богаче. Например, 30 июля 1914 г. вдовствующая императрица Мария Федоровна после официального завтрака подарила «маленькому Алексею» маленького ослика Ваньку, «чему он был очень рад».[490] А на тезоименитство, 5 октября 1914 г., бабушка-императрица подарила 10-летнему внуку настоящий маленький автомобиль, что «его необычайно обрадовало».[491]

С.И. Тютчева оставалась на должности воспитательницы дочерей Николая II вплоть до лета 1912 г. В мае 1912 г. Тютчева получила письмо от статс-дамы Нарышкиной с извещением о том, что «императрица находит, что при взаимном непонимании воспитание детей невозможно и что им лучше расстаться». Причина такого решения Александры Федоровны состояла отчасти в том, что обе дамы не отличались легким характером,[492] поскольку у каждой имелась «своя» система воспитания царских дочерей. После ряда мелких столкновений с Александрой Федоровной они основательно «схватились» по поводу присутствия в Александровском дворце Г. Распутина и А. Вырубовой.

Ольга и Татьяна на осликах. 1900 г.

Тютчева совершенно не желала понимать, почему простой мужик имеет доступ не только в Александровский дворец, но и в комнаты взрослых девушек-принцесс. Своего недоумения она не скрывала и «выносила сор из избы»: «Воспитательница великих княжон крайне негодовала на то, что Распутин бывает в их комнате и даже кладет свою шапку на их кровати. Императрица же заявила, что она не видит в этом ничего дурного. Тогда возмущенная С.И. Тютчева обратилась к государю. Он согласился с ее мнением и сказал, что переговорит по этому поводу с государыней. Результатом же переговоров царя и царицы явилось немедленное удаление Тютчевой от двора».[493] Впрочем, в записках С.И. Тютчевой (1945) об этом нет ни слова. Своим же близким она действительно говорила, что настоящей причиной ее отставки было отрицательное отношение к Г. Распутину и А.А. Вырубовой, «о чем последняя всегда сообщала императрице».

ОТМА в профиль. 1914 г.

После отречения Николая II в марте 1917 г. и изоляции всей семьи в Александровском дворце образование младших детей было продолжено усилиями тех, кто остался при семье. Буквально до последних дней жизни Александра Федоровна преподавала Алексею катехизис, гофлектрисса «Трина» Шнейдер – математику, лейб-медик Е.С. Боткин – русский язык, фрейлина графиня А.В. Гендрикова давала Татьяне уроки искусства, баронесса С.К. Буксгевден обучала трех младших сестер игре на фортепиано и давала Алексею уроки английского языка.[494] Кроме этого, с семьей остались учителя П. Жильяр и С. Гиббс, которые продолжали заниматься с мальчиком.

Император и императрица в Александровском дворце

Для Николая II и его супруги Александровский дворец был не только домом, но и главным рабочим местом, поскольку император тогда был единственным «фрилансером»[495] империи.

Мы уже упоминали, что Николай II, став императором в 1894 г., немедленно впрягся в хомут нескончаемых государственно-представительских обязанностей. Это был непрерывный процесс как у любого первого лица, работавшего по принципу: «Попала белка в колесо – пищи, но беги». Сам император писал об этом: «Утром начались доклады и колесо обычных занятий завертелось» (24 ноября 1903 г.).

23 декабря 1905 г. Александра Федоровна писала сестре о муже: «Ники работает, как негр. Иногда ему даже не удается выйти подышать воздухом – разве что уже в полной темноте. Он страшно устает, но держится молодцом и продолжает уповать на милость Господа».[496] Прошло еще шесть лет, и опять почти те же самые слова (31 мая 1911 г.): «…нам совершенно необходим этот отдых: мой муж работал, как негр, целых 7 месяцев. Я же почти все это время была больна. Спокойная, уютная жизнь на борту яхты всегда оказывала на нас самое благотворное воздействие».[497]

Алгоритм императорской работы сложился еще при Николае I, и все последующие императоры с большей или меньшей точностью копировали его. Конечно, была текучка. Например, только 15 ноября 1907 г. императору фельдъегеря доставили 6 пакетов и 19 телеграмм, последняя из них прибыла в Александровский дворец в 23 часа 50 мин.[498]

Важной частью работы императора были утренние доклады министров и сановников. Кроме этого, было множество «представлявшихся». Николай II принимал их у себя в рабочем кабинете, непременно выходя из-за стола.

Конечно, была некоторая разница в приеме постоянных докладчиков и «разовых» представлявшихся. С первыми император работал, со вторыми – играл роль. Очень часто, принимая разового докладчика, император подходил к окну и поворачивался к нему спиной, глядя на собеседника. Свет тогда падал на представлявшегося, а лицо царя оказывалось в тени, и за его мимикой было трудно следить. Когда царь терял интерес к собеседнику или вопрос был исчерпан, он слегка поворачивался к окну и задавал один-два малозначащих вопроса. Это означало, что аудиенция себя исчерпала. Конечно, «ход к окну» и поворот спиной к свету относились к маленьким профессиональным хитростям, столь важным при повседневной работе с людьми…

Один из таких разовых докладчиков описывал представление Николаю II в апреле 1905 г. в Александровском дворце следующим образом: «Я вошел. Царь был в кителе, безо всяких орденов, и, когда я, входя, закрывал за собою две тяжелые двери, он, встав из-за стола и разминаясь и нагибаясь, подошел к окну, а затем повернулся мне навстречу. Я низко поклонился; царь сделал шага два или три ко мне и на представление Глазова пожал мне руку».[499]

Если представление происходило повторно, то император мог предложить собеседнику сесть: «Государь принял меня в кабинете и на этот раз предложил мне сесть».[500] Все отлично понимали, что это больше, чем жест обычной вежливости. Это расценивалось как свидетельство расположения к собеседнику, которого причисляли к негласному списку «своих».

Следует подчеркнуть, что Николай II «на работе» активно использовал свое природное обаяние, буквально очаровывая собеседников вниманием к их проблемам. Те, кто встречался с царем, отмечали, что он, общаясь с собеседником, все свое внимание «сосредотачивал на личности того, с кем он говорил, выказывая живой интерес к его службе, к его здоровью, к его семейному и даже материальному положению и т. п…».[501] Дейл Карнеги тогда еще не написал своих знаменитых книг,[502] но российские императоры на эмпирическом уровне уже вполне владели методикой, которую психолог опишет несколькими десятилетиями позже.

Но обаяние не всегда срабатывало, и некоторые из собеседников царя довольно отчетливо чувствовали, что весь церемониал – это только дань традиции и прошлому. Что его выполняют «без души» и только в силу обязанности. Да и принимать приходилось подчас людей, отношение к которым было у Николая II весьма сложным. Но принимать их было надо, надо было улыбаться и говорить все нужные слова. Мемуаристы это прилежно фиксировали: «6 мая, в царский день, я был вынужден ехать в Царское Село, так как получил официальное предложение… Была обедня, было поздравительное дефилирование мимо государя и государыни, был завтрак. Завтрак был сервирован на отдельных небольших столах – по 6–8 кувертов на каждом. Вся церемония носила характер скучной формальности».[503]

Те, кто работал с Николаем II годами, единодушно отмечали ум царя и его способность схватывать «на лету главную суть доклада».

Царь «понимал, иногда с полуслова, нарочито недосказанное; оценивал все оттенки изложения. Но наружный его облик оставался таковым, будто он все сказанное принимал за чистую монету. Он никогда не оспаривал утверждений своего собеседника; никогда не занимал определенной позиции, достаточно решительной, чтобы сломить сопротивление министра, подчинить его своим желаниям и сохранить на посту, где он освоился и успел себя проявить… Царь был внимателен, выслушивал, не прерывая, возражал мягко, не поднимая голоса».[504]

Николай II сознательно воспитал в себе «закрытость» мимики, эмоций и мнений, отчетливо понимая, что его «мнение» или неосторожное замечание могут легко превратиться в «высочайшее повеление». Он продолжил традицию, сформировавшуюся еще при Александре II, четко разграничивавшего свою частную жизнь и работу. Этому правилу Николай II следовал неукоснительно, поэтому «только с министрами на докладах царь говорил серьезно о делах, их касающихся. Со всеми другими, с членами императорской фамилии, с приближенными, – государь тщательно старался избегать ответственных разговоров, которые могли бы его вынудить высказать свое отношение по тому или иному предмету».[505]

Наиболее проницательные современники это понимали довольно отчетливо. А. Богданович пересказала в дневнике (8 июня 1908 г.) одно из подобных мнений: «Стишинский говорил про царя, что он – сфинкс, которого разгадать нельзя. Царь – слабовольный, но взять его в руки невозможно, он всегда ускользает, никто влияния на него иметь не может, он не дается, несмотря на всю слабость характера».[506]

Завершая разговор о манере работы царя, уместно привести высказывание В.И. Гурко, которое полностью вытекает из вышеизложенного: «Техника царского ремесла имеет свои трудные стороны, но и свое немаловажное значение, хотя бы с точки зрения степени достигаемой популярности. Эта техника Николаю II и Александре Федоровне была совершенно чужда и даже недоступна. Но у государя отсутствие непринужденности в общении с незнакомыми ему лицами искупалось чарующим выражением его глаз и теми особыми флюидами личного обаяния, которые обвораживали всех, впервые к нему приближавшихся. Императрица, наоборот, всех обдавала холодом и вызывала у своих собеседников отнюдь не симпатичные к себе чувства».[507]

Конечно, царская работа[508] не могла занимать все время императора, и у него оставалось время для общения с очень узким кругом близких ему лиц.

Как правило, после завтрака (после 14.00) Николай II гулял. Чаще один, иногда с детьми. Он очень ценил эти прогулки, и только самые чрезвычайные обстоятельства могли заставить его их пропустить. Ценил настолько, что даже проливной дождь не был поводом пропустить прогулку. Это было время уединения, иногда неспешных разговоров с близкими и общения с детьми. Во время прогулок Николай II стремился максимально загрузить себя физически, проходя в хорошем темпе значительные расстояния. Зимой мог встать на лыжи, о чем не раз писал в дневнике: «Скатывались с… дочками на лыжах с горы»; «сделали круг по парку и затем скатывались с Парнаса на лыжах»; «Хорошо покатался с дочерьми на лыжах»). Были и экстремальные забавы, когда император с детьми скатывался с крутого склона у Белой башни: «…дети съезжали с горы на лопатах»; «Покатался с дочками с горы». Впрочем, те, кто представляют склоны горы Парнас в Александровском парке, согласятся с тем, что это почти слаломная трасса.

Зимой император время от времени, вместо прогулки, расчищал дорожки парка от снега: «Гулял и работал над остатками снега в теневой части сада». Весной с детьми колол лед на прудах. Когда с аллей и каналов Александровского парка стаивал снег, наступало время велосипедных прогулок и семейных плаваний на байдарке. Довольно редко император совершал прогулки верхом.

В 20 часов начинался обед, который продолжался около часа. Как правило, на обеде присутствовали только взрослые. Начиная с 1907 г. к взрослому столу стали иногда приглашать старших дочерей. За время жизни семьи в Александровском дворце сотрапезники периодически менялись. В 1904 г. «с царями» часто обедала Лили Ден,[509] которую императрица считала подругой. В январе 1905 г. в числе обедавших впервые упоминается флаг-капитан К. Нилов. В сентябре 1905 г. в числе обедавших появляется А.А. Танеева.[510] Периодически за обедами собиралось большое общество. Но всегда это были люди, к которым «цари» были расположены лично. Так, в сентябре 1905 г., наряду с Танеевой, на обеде присутствовали четыре офицера с императорской яхты «Полярная звезда».

А.А. Вырубова, Александра Федоровна, Ю.А. Ден

После обеда время могло распределяться по-разному. Все зависело от степени занятости императора. Дочери, во всяком случае, уходили к себе на второй этаж, на Детскую половину Александровского дворца. Если император после обеда оставался с гостями, а это, как правило, были «свои», то можно было всем вместе посмотреть «огромную коллекцию фотографий Гана из поездки в шхеры». Часто играли в «дутье», бильярд, домино. На политические темы во время досуга не разговаривали. Это считалось некорректным, и, кроме этого, все понимали, что император «наедается» политикой в свои «рабочие» часы. Великий князь Александр Михайлович свидетельствует: «Все темы о политике были исключены… В царской семье существовало молчаливое соглашение насчет того, что царственные заботы царя не должны были нарушать мирного течения его домашнего быта. Самодержец нуждался в покое».[511] Этого же правила придерживалась и Александра Федоровна. Ее фрейлина писала: «Она никогда не говорила о политике со своими придворными – на эту тему было наложено табу».[512]

Иногда вечером выбирались в гости. Как правило, в дом А.А. Танеевой, которая жила в нескольких минутах[513] езды от Александровского дворца. Для «царей» это была редкая возможность провести вечер в неофициальной обстановке: «После обеда поехали к Ане. У нее были Дены и офицеры с яхты. Видели небольшое забавное представление чревовещателя. Затем поиграли в общую игру и закусили; дома в 12 ½».

Периодически дела накапливались, и император не успевал прочесть все бумаги до обеда, тогда он уходил в Кабинет и работал еще 2–3 часа: «Занимался почти до 11 час…»; «Читал долго после обеда». Это чувство долга и трудолюбие царя отмечало и ближайшее окружение: «Исключительное самообладание давало царю силы проводить целые часы за неустанным чтением представляемых ему докладов и подробных записок. В этом тягостном и неинтересном для него занятии он полагал главное исполнение своего долга и не отступал от него. “Я никогда не позволю себе идти спать, – говорил он, – пока совсем не расчищу моего письменного стола”».[514]

После того как император завершал работу с бумагами, он возвращался на половину императрицы и день завершался в 23.00–24.00 вечерним чаем.

Так проходил обычный рабочий день. Конечно, приведенная «схема» не была статичной. Наряду с докладами, были необходимые представительские мероприятия и инспекционные поездки. График в этих случаях корректировался. С возрастом, временем года и политической ситуацией в стране характер дел и развлечений мог меняться. Однако если обобщить, то получалось, что «средний» рабочий день Николая II складывался из четырех «утренних» рабочих часов, часа-полутора часов после завтрака, двух часов после чая и периодических часа-двух после обеда. В результате набирались стандартные восемь-девять рабочих часов, что для первого лица страны не является таким уж перегруженным графиком.

Как упоминалось, даже личные праздники неизбежно принимали оттенок государственно-представительских мероприятий. Например, особым днем в Александровском дворце было 6 декабря – день тезоименитства Николая II. Но, наряду с родными, в этот день (например, 6 декабря 1907 г.) императора, в числе прочих, поздравляли: бывшие кормилицы Николая II Дарья Легонькова и «Смолина из Тосно» (9.00–10.40); садовник Петров из Петергофских оранжерей с цветами (9.00–11.45). На Рождество 25 декабря 1907 г. царей поздравляли кормилицы их детей: Негодова-Крот, Воронцова, Мурина и Ершова, Иванова и Кузьмина.[515]

Так же обстояло и с Рождеством, когда, кроме семейной елки, Николай II обязан был посещать елки, устраиваемые по традиции, заведенной Александром III, для охраны и слуг. При этом все приглашенные на елки предварительно высказывали пожелания, что они хотят получить в подарок в пределах положенной им суммы (15–25 руб.). Когда 25 декабря 1905 г. «в высочайшем присутствии» устроили елку для чинов Конвоя и Сводного батальона, то на ней были и слуги, работавшие в Александровском дворце.[516] На этой елке водопроводный мастер Павел Овечкин получил портсигар, установщик Илья Дроздов – серебряные столовые ложки. Другие получили в подарок подстаканники серебряные с чайной ложкой и стаканом, серебряные ножи и вилки, часы серебряные с цепочкой, чайные серебряные ложки (8 шт.). Вероятно, многие из этих вещей были закуплены у К. Фаберже, мастера которого производили широкую линейку недорогих стильных рождественских подарков.[517]

Чайный набор П. Жильяра

В 2014 г. Государственный музей-заповедник «Царское Село» получил в дар два серебряных набора[518] (чайный и столовый), подаренных в 1909 г. П. Жильяру великой княжной Анастасией.[519] Любопытно, что эти наборы пополнялись каждое Рождество, поскольку ученица с 1909 г. дарила учителю по одному столовому комплекту в год, успев, таким образом, к 1916 г. подарить только восемь приборов, состоявших из ложки, ножа и вилки. Предполагалось, что к моменту окончания учебы Анастасии набор укомплектуется полностью. Подобная метода подарков была вполне в характере Александры Федоровны.

Столовый набор П. Жильяра

Как проходили воскресные дни Николая II? Как правило, он также работал. Правда, не так напряженно, как в рабочие дни. Тем не менее позволить себе удовольствие провести целый день с женой и детьми он не мог. Совершенно.

Если взять четыре «случайных» воскресенья царя и распределить их «по временам года», то получается следующая картина.

«Зимнее» воскресенье (17 февраля 1913 г.) вместило в себя: 11.00 – церковный парад в манеже 1-го Кадетского корпуса; 12.00 – вернулся в Царское Село, позавтракал и поехал в Большой Екатерининский дворец к обеду кадет. В 14.00 в Александровский дворец крестным ходом принесли икону Почаевской Божией Матери, поместив ее перед походным иконостасом Александра I. С 15.00 до 16.30 – большая прогулка. После чая император посмотрел кинематограф вместе с сыном и его товарищами. Потом час работал: «Читал до 8 час…». День завершился благотворительным спектаклем в Царскосельской ратуше, на котором царь был со старшими дочерьми.

«Весеннее» воскресенье (21 апреля 1913 г.). В 10.30 – на обедне в Феодоровском соборе, после обеда посадил два дерева против церкви. Завтрак. Во время прогулки, несмотря на то что «холод был собачий», покатался в лодке с сыном. Потом с женой пил чай («дочери уехали в Петербург к тете Оле»). Вторая половина дня прошла в работе: «Занимался до обеда. Вечером читал». Следовательно, в этот день только работе с документами было посвящено 3–4 часа.

Что касается императрицы Александры Федоровны, то ее рабочий график перегруженным не был, тем более она постоянно «болела». Императрица поднималась в 9 часов утра. После дежурного гоголь-моголя в постели она занималась в своем кабинете, периодически принимая представляющихся. После приема иногда совершала прогулку по парку в экипаже вместе с детьми или с какой-либо из фрейлин (графиней А.В. Гендриковой или баронессой С.К. Буксгевден). После завтрака (13.00) до чая (17.00) Александра Федоровна занималась ручными работами, живописью, писала письма – это было «личное время». После чая – вновь «ручная работа» до обеда (20.00) или прием представлявшихся. Дети могли приходить к матери во всякое время без предварительного о себе доклада.

Представительские обязанности тяготили императрицу, и она их по возможности избегала, что вызывало возмущение не только петербургского бомонда, но и свекрови, императрицы Марии Федоровны, которая, несмотря на возраст и «болячки», всегда была «на посту». Однако если какое-либо дело задевало глубинные струны души императрицы, она проявляла недюжинную энергию, здравый смысл и волю.

Например, Александра Федоровна на личные средства создает в Царском Селе «Школу нянь» (1902 г.), взяв за образец английские учреждения подобного рода. В июне 1902 г. секретарь императрицы граф Я.Н. Ростовцев писал: «По словам няни Августейших детей Государыни императрицы Miss Eager, она обратилась к доктору Бернардо с просьбой сообщить некоторые сведения относительно Hawkhurst Baby Home[520] непосредственно графу Ламздорфу». В результате переписки «Государыня изволила дать указания по представленному… проекту положения о няньках».[521] Во главе этого учреждения был поставлен лейб-педиатр К.А. Раухфус. Кроме этого, императрица патронирует Дома трудолюбия, в которых получали рабочие профессии девушки из бедных крестьянских семей.

Ее волновали проблемы туберкулеза, и с подачи императрицы под Ялтой появляются первые специализированные санатории.

Осенью 1904 г., во время Русско-японской войны, императрица создает «свой» лазарет «Имени Ее Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны для выздоровления воинов, эвакуированных с Дальнего Востока». Во время Первой мировой войны она патронирует уже целую систему подведомственных ей лазаретов, работая в Дворцовом госпитале в качестве операционной сестры. Тогда же Александра Федоровна как многодетная мать начинает заниматься проблемами материнства и детства, поставив во главе этого «национального проекта» лейб-педиатра К.А. Раухфуса.

Поскольку семья императора с 1905 по 1909 г. была фактически заперта в своих резиденциях, несколько важных для семьи Николая II свадеб прошло в Царском Селе. Венчание проходило в соборе Екатерининского дворца, там же устраивали торжественную трапезу, а затем молодожены посещали Александровский дворец.

В апреле 1907 г. в соборе Екатерининского дворца прошло венчание, которое взбудоражило весь петербургский бомонд. Свадьба была почти императорского уровня, при том что сочетались браком фрейлина императрицы Анна Александровна Танеева и лейтенант флота А.В. Вырубов.

Об уровне бракосочетания свидетельствует список приглашенных. Со стороны невесты на свадьбе был весь бомонд, включая великого князя Константина Константиновича с супругой Елизаветой Маврикиевной, герцога Георга Георгиевича, герцога Михаила Георгиевича, принцесс Елену Георгиевну, Ольгу Саксен-Альтенбургскую и Марию Саксен-Альтенбургскую.[522] Были статс-дамы и фрейлины,[523]сановники и офицеры Свиты императора.[524] Были офицеры элитных гвардейских полков,[525] врачи[526] и чиновники.[527] Со стороны жениха все было скромнее, но и там, кроме родственников, присутствовали значительные персоны, например Свиты контр-адмирал К.Д. Нилов с супругою (урожд. кнж. Кочубей), флигель-адъютант В.Н. Воейков с супругою (ур. бар. Фредерикс), флигель-адъютант А.А. Дрентельн. Императорский уровень события подчеркивался даже в пригласительном билете, в котором гости приглашались по повелению «Их Императорских Величеств».[528]

После свадьбы бомонд горячо обсуждал, почему императрица так плакала на этой свадьбе, словно выдавала замуж свою дочь. Обсуждался и тот факт, что после свадьбы молодые пили чай на половине императорской четы в Александровском дворце.

Из этого замужества ничего хорошего не вышло, и супруги Вырубовы вскоре развелись.[529] Но А.А. Вырубова сохранила свое положение ближайшей подруги императрицы.

Не вдаваясь в эту тему, заметим, что основания для слухов имелись. Императрица, ограничив круг своего общения, виделась с Вырубовой практически каждый день. Очень часто она посещала дом Вырубовой,[530] заезжая к ней на 30–40 минут поздно вечером. Например, 3 февраля 1911 г. подруги виделись дважды. Первый раз с 14.45 до 15.15 императрица с Вырубовой каталась по Царскому Селу и Павловскому парку.[531] Второй раз императрица с Николаем II выехала из Александровского дворца в 18.50, через две минуты супруги были у дома Вырубовой, обратно во дворец они выехали 19.07. При этом в тот же день императрица проигнорировала Высочайший завтрак на 159 особ в Екатерининском дворце (в 13.00), оставшись с детьми завтракать дома.[532] Императрица и Вырубова постоянно обменивались записками (иногда по нескольку раз на дню), которые передавали через слуг (эти контакты поминутно фиксировались чинами Дворцовой полиции).[533]

В апреле 1908 г. в Царском Селе состоялась еще одна свадьба на высочайшем уровне. Тогда племянница Николая II великая княжна Мария Павловна (Мл.) вышла замуж за шведского принца Вильгельма. Это был типичный высочайший брак, заключавшийся по политическим и династическим соображениям, без всякой любви.

Прибывших в Царское Село шведов разместили в Большом Екатерининском дворце, где и состоялся торжественный ужин, сопровождавшийся всеми положенными тостами и заранее подготовленными торжественными речами.

В день бракосочетания 18-летняя Мария Павловна (Мл.) пообедала с семьей Николая II в Александровском дворце и облачилась в свадебное свадьбе, приготовленное для нее в английских комнатах. Там же ее благословил иконой отец – великий князь Павел Александрович. Венчание по православному обряду прошло в домовом храме Большого Екатерининского дворца. Мария Павловна вспоминала: «Наконец служба закончилась. Мы поднялись, чтобы пройти в одну из гостиных, и в течение еще полутора часов принимали поздравления придворных. После этого тетя отвела меня в отдельные апартаменты для отдыха перед банкетом. Меня освободили от мантии и короны, что принесло некоторое облегчение. Подали чай. Пока мы с тетей писали ответы на поздравительные телеграммы, я положила усталые ноги на стул. Жесткие складки моего платья все еще тяготили меня, и на мне все еще была диадема и кружевная вуаль». После торжественного обеда «начался праздничный церемониал, который ни в чем не изменился со времен Екатерины Великой. Под медленные звуки старинного полонеза монархи, царственные гости и царская семья разделились на пары. Каждая трижды обошла бальную залу, всякий раз меняя партнера. Они держали друг друга за руку, как в балете, и, когда пара разделялась или начинала новый круг, дама делала реверанс, а кавалер низко кланялся. В придворном этикете сохранилась даже традиция ставить в одном конце бальной залы карточный столик с зажженными свечами и колодами карт в память об императрице Екатерине, которая во время церемоний играла в карты с высокопоставленными гостями».

В конце церемонии «стоявшая на пороге Александровского дворца императрица в сопровождении короля Швеции встретила нас по традиции хлебом и солью на большом серебряном блюде. На императрице все еще была большая диадема из жемчуга и бриллиантов и бальное платье из белого муара, украшенное золотой вышивкой. Мы вышли и приняли из ее рук блюдо. Так закончилась церемония моего бракосочетания»[534].

То, что семья Николая II была набожной, общеизвестно. Об этом свидетельствует «Книга с записями о выездах императорской семьи в разные церкви на моленье», охватывающая период с 1912 по 1917 гг. Как правило, семья, в том или ином составе, присутствовала на воскресных литургиях или молебнах, посвященным каким-либо торжественным событиям. Воскресные литургии до постройки Феодоровского собора проходили в Александровском дворце, перед походным иконостасом Александра I. Праздничные богослужения отправлялись в домовой церкви Екатерининского дворца. После завершения строительства Феодоровского собора (освящен 2 сентября 1912 г.) службы шли в нем.

Николай II, Ольга, Татьяна и Алексей у Феодоровского собора. 1910-е гг.

Дети в семье Николая II, как и родители, отличались глубокой набожностью, что было далеко не частым делом в то пронизанное атеизмом время. И набожность детей была связана не только с влиянием родителей, но и с благотворной ролью их преподавателя Закона Божия, протоиерея Александра Петровича Васильева.[535] Сын крестьянина Тверской губернии, окончивший Санкт-Петербургскую духовную академию кандидатом богословия (1893 г.) и прослуживший 18 лет настоятелем храма Крестовоздвиженской общины сестер милосердия, отец семерых детей,[536] 9 января 1910 г. он был назначен законоучителем царских дочерей и с 7 января 1912 г. – законоучителем наследника.[537]

Николай II после церковной службы принимает делегацию. 1912 г.

Надо сказать, что семья довольно редко собиралась полностью на этих службах. Причины были разные. Так, в декабре 1912 г., когда цесаревич Алексей только начал поправляться от почти смертельной травмы, на литургии присутствовали по большей части император и дочери.[538] В марте 1913 г. императорская семья слушала литургии в Феодоровском соборе. 6 и 7 марта 1913 г. на службе присутствовала вся семья.[539]

1 января 1917 г. в Главном храме на литургии (с 10.50 до 12.05) молились император и все дочери. 5 января на литургии в Главном храме присутствовали Николай II и Мария с Анастасией (с 11.10), спустя полчаса подошли Ольга с Татьяной (с 11.40), а через 10 минут появилась и императрица (в 11.50). Возможно, их задержка была связана с работой в дворцовом госпитале. Служба закончилась в 12.35. В субботу 18 февраля на литургию (с 9.00 утра до 10.50) и приобщение Св. Тайн пришли император с супругой, Татьяна и Анастасия. Последний раз члены императорской семьи были на службе в Феодоровском государевом соборе 19 февраля 1917 г., когда «к поздней литургии в Главном храме» пришли император и великая княжна Татьяна Николаевна (с 10.40), императрица подошла позже (в 11.00).[540]

Врачи императрицы Александры Федоровны

Первые лица страны не только при жизни, но и после смерти обречены на публичность. Их дневники и личная переписка публикуются, перипетии их жизни становятся предметом дискуссий. То же касается и состояния здоровья первых лиц, поскольку оно самым непосредственным образом влияет на принимаемые ими решения. Например, когда супруга Николая II императрица Александра Федоровна родила больного гемофилией цесаревича, это стало одним из дестабилизирующих факторов жизни империи. Да и слухи о психическом нездоровье императрицы способствовали дискредитации царской семьи. В конечном счете, трагедия одной семьи переросла в трагедию все страны, а тема здоровья императрицы стала объектом активного исторического мифотворчества.[541]

Если выстроить в хронологическом порядке все упоминания о заболеваниях императрицы, то можно достаточно отчетливо увидеть, что она уделяла серьезное внимание состоянию своего здоровья, не пренебрегая необходимостью регулярного лечения. Например, только за три первых месяца 1900 г. медики разных специальностей посетили императрицу 106 раз. Отметим, что императрицу пользовали высококлассные специалисты, которые имели серьезную репутацию, были тесно связаны с практической медициной, имели обширную частную практику. Но рождение подряд четырех дочерей, интриги, связанные с престолонаследием, страх от ожидания рождения наследника[542], его болезнь привели к формированию специфического отношения к медикам. Александра Федоровна была склонна верить докторам и принимать их помощь лишь в тех случаях, когда их диагнозы совпадали с «диагнозами» императрицы.

Говоря о врачах первых лиц, следует иметь в виду, что еще в конце XVI в., при Иване IV (Грозном), начали формироваться структуры Аптекарского приказа. В XVIII в. здоровьем первых лиц занимались лейб-медики. Наконец, в 1841 г. при Императорском дворе была образована мощная структура – Придворная медицинская часть Министерства Императорского двора, включавшая несколько дворцовых госпиталей. При этом никто из императоров никогда в клинике не лежал, лечась только «на дому», а императрицы лечились и рожали также только дома. Тем не менее в штат Придворной медицинской части (ПМЧ) входило по должности пять лейб-медиков. Однако медицинские реалии рубежа XIX – начала XX в. были таковы, что для пользования императорской четы часто приглашали узких специалистов, не входивших в штат ПМЧ. Их услуги оплачивались «за счет кредита на непредвиденные издержки по Министерству Императорского двора». Оплата велась по таксе: 25 руб. за визит в Петербурге и 50 руб. – в дворцовых пригородах. За 23 года царствования Николая II его супругу лечили самые разные врачи, о них и пойдет речь…

Ортопеды императрицы. Проблемы с ногами беспокоили Александру Федоровну с юных лет. Судя по воспоминаниям, крестцовопоясничные боли у еще молодой девушки носили наследственный характер. Поэтому после помолвки, состоявшейся в апреле 1894 г., 22-летняя невеста наследника российского престола немедленно начала «приводить ноги в порядок», проведя лето 1894 г. на английском курорте Харрогит, где принимала серные ванны[543]: «…у меня сегодня так болели ноги, и я приняла мою первую серную ванну, запах довольно неприятный». При этом невеста наследника передвигалась в кресле-каталке, что, безусловно, сразу же начало вызывать нежелательные толки в среде русской аристократии. В свою очередь, влюбленному цесаревичу было плевать на больные ноги невесты, поскольку ему страстно хотелось добраться до них самих: «…твои бедные ножки опять болят. хотел бы я быть рядом с тобой, уж я бы их растер».

На аллеях Александровского парка. Николай II катит Александру Федоровну в коляске

Впоследствии «фактор ног» постоянно учитывался в церемониальной и повседневной жизни императорской четы. Так, накануне коронации 1896 г. императрице сшили платье из особой «облегченной» парчи, поскольку во время коронации ей предстояло много стоять. Николай II, планируя совместные мероприятия, постоянно учитывал то, что жена не может долго находиться на ногах. Поэтому со временем императрица до минимума сократила свое участие в различных церемониальных и представительских мероприятиях. Дома Александра Федоровна много времени проводила, лежа на кушетке, а по аллеям Александровского парка ее катал супруг все в той же инвалидной коляске.

На аллеях Александровского парка

В России больными ногами императрицы занимался врач-ортопед К.Х. Хорн, которого рекомендовали императрице ее германские лечащие врачи. С 1894 г. Хорн возглавлял ортопедическое отделение Максимилиановской лечебницы, также работая в своей частной ортопедической клинике. О том, насколько интенсивен был процесс лечения, свидетельствует справка камер-фрау М.Ф. Герингер за январь, февраль и март 1900 г.: «Доктором Хорном было сделано Ее Величеству в Царском Селе 14 визитов и в Петербурге 70 визитов». Тогда же, по его рекомендации, для императрицы купили два тренажера. Побочным результатом врачебной деятельности Хорна стало строительство Института ортопедии в Александровском парке, близ Петропавловской крепости.[544]

Когда в Петергофе для императорской четы построили Нижнюю дачу, в ней отвели специальную комнату для принятия серных, солевых[545] и грязевых ванн. Такие же ванны принимались и в Александровском дворце. Вскоре после рождения первой дочери Николай II записал в дневнике (28 ноября 1895 г.): «Аликс опять купалась – теперь она будет по-прежнему принимать ежедневно соляные ванны».

После рождения третьей дочери, осенью 1899 г., царская семья впервые отправляется на лечение в Германию, на курорт Вольфгартен. За лечение императрицы профессор терапевтической клиники Берлинского университета Г. фон Бергман[546] был награжден орденом Св. Анны 1-й ст. В октябре 1899 г. Николай писал сестре, великой княгине Ксении Александровне: «…от здешней спокойной жизни боли у нее совсем прошли, слава Богу! Лишь бы они не возобновились опять зимою от стояния при разных случаях и приемах».

В июне 1901 г., после рождения четвертой дочери – Анастасии, начались уже привычные для императрицы послеродовые осложнения, и поэтому лечащий врач доктор К.Х. Хорн вызывался в Петергоф в течение лета 1901 г. 33 раза. Осенью того же года императрица прошла очередной курс грязевых ванн в Александровском дворце. В октябре 1901 г. Александра Федоровна писала великой княгине Ксении Александровне: «Приняла сегодня 18-ю грязевую ванну». После смерти К.Х. Хорна в 1905 г. его обязанности перешли к ортопеду Р.Р. Вредену.

Невропатологи императрицы. Как таковых невропатологов у императрицы не было (и не могло быть), но проблемы, что называется, имелись. Дело в том, что в 1917 г. усилиями «креативной» либеральной интеллигенции в общественном сознании был успешно сформирован устойчивый образ императрицы-истерички, страдавшей наследственным «тяжелым психозом». Эту линию продолжили большевистские историки: «За Царскосельским двором начинался уже прямо сумасшедший дом, клиника для больных»[547]. Объективных данных в этой деликатной сфере очень немного, но мемуарных упоминаний дилетантов масса. Характер у императрицы был действительно, что называется, сложный.

Первым звонком в этой сфере стали бесконечные изнуряющие головные боли, которые беспокоили Александру Федоровну на протяжении многих лет. Николай II поначалу супружеской жизни без конца упоминал об этом в дневниковых записях. Потом это стало привычным фоном жизни: «Дорогая Аликс проснулась с головной болью, поэтому она осталась лежать в постели до 2-х» (29 января 1895 г.); «К несчастью у дорогой Аликс продолжалась головная боль целый день… только теперь после целой недели у нее прошли головные боли!» (апрель 1895 г.).

Тяжело сказывалось на душевном состоянии императрицы рождение подряд четырех дочерей. Отметим, что отсутствие наследника волновало не только придворные круги. Начиная с 1899 г. в Министерство Императорского двора начинают поступать письма из различных стран: Англии, Франции, Бельгии, США, Латинской Америки и Японии с предложениями сообщить секрет, гарантирующий рождение наследника. Советы были небескорыстны. Суммы назывались разные, в некоторых письмах в несколько десятков тысяч долларов. Большинство советов основывалось на известной в то время теории австрийского эмбриолога профессора Венского университета Шенка. Он опубликовал целый ряд расследований по развитию яйца и органов чувств у низших позвоночных и стал известен своими опытами по определению пола зародыша у млекопитающих и человека при помощи соответствующего кормления родителей. Писали также и жители империи.[548]

Для того чтобы представить содержание этих советов. обратимся к одному из них, написанному относительно сведущим в медицине человеком – фельдшером Н. Любским: «…можно предсказать какого пола отделяется яйцо у женщины в данную менструацию и, следовательно, можно иметь ребенка желаемого пола. Такую строгую последовательность в выделении яичек у женщин я осмеливаюсь назвать законом природы». Были советы и попроще: «… попросите Государя, Вашего Супруга, ложиться с левой стороны, или иначе сказать к левому боку Вашего Величества и надеюсь, что не пройдет и года, как вся Россия возликует появлением желанного наследника». Отметим, что архивное дело с подобными рекомендациями насчитывает более 260 листов.

Как следует из документов, некоторые советы принимались во внимание. Например, крестьянин деревни Хотунки (Тульская губерния) Д.А. Кирюшкин писал министру Императорского двора В.Б. Фредериксу: «В 1902 г., 7 января я имел счастие быть во дворце у Вашего Высокопревосходительства по поводу рождения наследника престола. Я ходатайствовал перед Вашим Высокопревосходительством о допущении меня и доклада Его Императорскому Величеству Всемилостивейшему Государю Императору».

Филипп Низье-Вашо

В 1901 г. в Россию пригласили французского экстрасенса Филиппа,[549] который гарантировал царской чете рождение мальчика. Результатом гипнотических пассов французского экстрасенса стала ложная беременность императрицы в 1902 г. При этом ни лейб-акушера Д.О. Отта, ни акушерку Е.К. Гюнст к императрице даже не подпускали. Это событие породило в народе множество слухов, например говорили, что царица родила «неведому зверушку». Государственный секретарь А.А. Половцев в августе 1902 г. писал, что «во всех классах населения распространились самые нелепые слухи, как, например, что императрица родила урода с рогами». В результате этой, в общем-то трагической для царской семьи, истории, за императрицей окончательно закрепился диагноз истерички. Даже друг семьи императора Николая II, великий князь Александр Михайлович, писал об «остром нервном расстройстве», а министр финансов С.Ю. Витте называл Александру Федоровну в мемуарах «ненормальной истеричной особой».

Объективная медицинская информация об этом неврологическо-акушерском эпизоде содержится в архивном деле Кабинета Его Императорского Величества Николая II.[550]

После этого эпизода императрица периодически страдала недомоганиями неясной этиологии, не расшифровывавшимися в документах. Периодически императрице становилось очень плохо. Воспитательница царских дочерей С.И. Тютчева вспоминала, как в 1907 г. «в середине ноября императрица, гуляя с государем в царскосельском парке, почувствовала себя настолько дурно (у нее был невроз сердца), что государь почти принес ее во дворец. К этому нездоровью прибавилась еще простуда. Незадолго перед этим лейб-медик, всегда лечивший императрицу, умер[551] и на его место никого еще не назначили. К императрице пригласили какого-то доктора Фишера из царскосельской городской больницы».

Действительно, с 11 по 30 ноября 1907 г. в Александровский дворец 29 раз приглашался врач Дворцового госпиталя Придворной медицинской части доктор Фишер. С 1 по 21 декабря он посетил императрицу 13 раз. То есть сделал в общей сложности 42 визита. Видимо, эти визиты продолжались и далее, поскольку сама императрица писала дочери Татьяне 30 декабря 1907 г.: «Доктор сейчас опять сделал укол – сегодня в правую ногу. Сегодня 49 день моей болезни, завтра пойдет 8-я неделя».

Следствием этой болезни стала поездка императорской семьи осенью 1908 г. на бальнеологический курорт Наугейм в Германии. Недолюбливавший императрицу С.Ю. Витте упоминал в своих «Воспоминаниях», что поездка была вызвана проблемами «нервно-психического» характера. Курс лечения, по словам С.Ю. Витте, был связан с приемом лечебных ванн. По его сведениям императрица «большею частью ванны эти брала в самом замке.[552] Вообще лечение ее шло, как мне говорили франкфуртские профессора и знаменитости, недостаточно рационально, и именно по этой причине Наугейм не принес ее величеству надлежащей пользы».[553]

В июле 1910 г. царская семья, как и в 1908 г., вновь приехала в Наугейм, где пробыла до ноября. По свидетельству А.А. Вырубовой, эта поездка была предпринята в надежде, что «пребывание там восстановит здоровье государыни». Лечение не было особенно эффективным, и А.А. Вырубова пишет, что по ее приезде в Наугейм она «нашла Императрицу похудевшей и утомленной лечением». В качестве лечащего врача императрицу в этой поездке сопровождал ее новый лейб-медик Е.С. Боткин. В ноябре 1910 г. царская семья отправилась домой, и, по словам А.А. Вырубовой, ситуация несколько стабилизировалась. По ее мнению, «лечение принесло пользу и она чувствовала себя недурно». Однако, как следует из письма царя к матери в ноябре 1910 г., «Аликс устала от дороги и снова страдает от болей в спине и в ногах, а по временам и в сердце».

Поскольку недовольство императрицей постоянно накапливалось в самых разных слоях общества, то мемуары пестрят множеством ее негативных оценок. Весьма информированная А.В. Богданович в дневнике в феврале 1909 г. записывает: «Про царицу Штюрмер[554]сказал, что у нее страшная неврастения, что у нее на ногах появились язвы, что она может кончить сумасшествием». Бывший министр народного просвещения граф И.И. Толстой записал в дневнике 21 февраля 1913 г.: «…молодая императрица в кресле, в изможденной позе, вся красная, как пион, с почти сумасшедшими глазами, а рядом с нею, сидя тоже на стуле, несомненно усталый наследник… Эта группа имела положительно трагический вид».

Посол Франции в России М. Палеолог, профессионально собиравший информацию об императорской чете, в июле 1914 г. описал в дневнике свои впечатления о встрече с императрицей: «…вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы… До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина видимо борется с истерическим припадком». Через месяц, в августе 1914 г., он вновь фиксирует внешний облик Александры Федоровны: «Она едва отвечает, но ее судорожная улыбка и странный блеск ее взгляда, пристального, магнетического, блистающего, обнаруживает ее внутренний восторг». В дневнике (в августе 1916 г.) французский посол приводит мнение весьма информированного министра финансов В.Н. Коковцова:[555] «Это очень благородная и очень чистая женщина. Но это больная, страдающая неврозом, галлюцинациями, которая кончит мистическим образом и меланхолией».

Приведем мнение одного из ключевых руководителей личной охраны Николая II, полковника А.И. Спиридовича, который по должности с 1905 по 1917 г. постоянно находился близ императорской семьи. Он прямо называет императрицу «нервно больной» и «религиозной до болезненности». В мемуарах он жестко пишет, что «она была нервно и психически больной женщиной». Спиридович подчеркивает, что «вообще Государыню не любили. По разному, за разное, очень часто несправедливо, но не любили». Фактически это была констатация профессиональной непригодности императрицы Александры Федоровны. При этом Спиридович упоминает и о том, что императрица «безусловно хорошей души человек».

Кардиологи императрицы.

Кардиологов в современном понимании у императрицы не имелось, хотя, видимо, проблемы были. Лечил ее от «сердечных припадков» лейб-медик Е.С. Боткин, которого по современной классификации можно назвать врачом общего профиля, или домашним врачом. Сердечные «припадки», о которых упоминалось выше, начались у 35-летней императрицы осенью 1907 г. Ближайшая подруга императрицы А.А. Вырубова писала, что осенью 1909 г. в Ливадии «все чаще и чаще повторялись сердечные припадки, но она их скрывала и была недовольна, когда я замечала ей, что у нее постоянно синеют руки, и она задыхается. – Я не хочу, чтоб об этом знали, – говорила она». Таким образом, начиная с 1906–1907 гг. в воспоминаниях просматривается отчетливая симптоматика, указывающая на серьезные кардиологические проблемы императрицы.

Но поскольку эти проблемы не афишировались, на них начинают накладываться слухи о ее психической неуравновешенности.

О проблемах с сердцем упоминается и в дневнике сестры царя, Ксении Александровны. В январе 1910 г. она записала в дневнике: «Бедный Ники озабочен и расстроен здоровьем Аликс. У нее опять были сильные боли в сердце, и она очень ослабела. Говорят, что это на нервной подкладке, нервы сердечной сумки. По-видимому, это гораздо серьезнее, чем думают». Великий князь Константин Константинович тогда же записал в дневнике: «Между завтраком и приемом Царь провел меня к Императрице, все не поправляющейся. Уже больше года у нее боли в сердце, слабость, неврастения».

Для лечения императрицы активно применяли успокаивающий массаж. Александра Федоровна писала Николаю из Александровского дворца: «Была массажистка, голова лучше, но все тело очень болит, влияет и погода… идет доктор, я должна остановиться, кончу позже».

Борясь с сердечными недомоганиями, императрица пыталась бросить курить. В апреле 1915 г. она упоминает, что принимает «массу железа, мышьяку, сердечных капель» и после этого чувствует себя «несколько бодрее». В августе 1915 г. она упоминает в письме, что ее «пост состоит в том, что я не курю – я пощусь с самого начала войны и люблю ходить в церковь».

По мнению современных медиков, лечащий врач императрицы Е.С. Боткин был убежден, что императрица в первую очередь была больна истерией, на фоне которой развились различные психосоматические нарушения. При этом истерия в «чистом» виде встречается редко. Чаще ее симптомы соседствуют с клиникой, характерной для других неврозов – неврастениеи, психастениеи, ипохондрического невроза. Элементы неврастении – неприятные ощущения в сердце, связанные с изменениями погоды, приступы сердцебиения и одышки, ощущение «распирания» в груди, хроническая бессонница. Императрица плохо переносила резкие звуки и яркий свет. Как все неврастеники, из-за «игры вазомоторов» – реакций, вызывающих сужение или расширение сосудов, – она легко и болезненно краснела. Диагноз Боткина подтвердил и немецкий врач Тротте, не обнаруживший у императрицы серьезных изменений сердца. В свою очередь, он рекомендовал лечить нервную систему и изменить режим в сторону его активизации.[556] Отметим, что, когда началась Первая мировая война и императрица полностью погрузилась в решение организационных проблем своих санитарных поездов и лазаретов, все ее сердечные проблемы как-то незаметно сошли на нет или, по крайней мере, не проявлялись столь отчетливо.

Лейб-акушер Д.О. Отт

Акушеры императрицы.

Главной обязанностью всех российских императриц было рождение детей, желательно мальчиков. Как известно, только пятая беременность принесла императорской чете долгожданного сына. За это время сложилась «акушерская команда», которая решала соответствующие проблемы Александры Федоровны. Эту «команду» возглавлял крупнейший гинеколог Д.О. Отт, роды императрицы принимала акушерка Е.К. Гюнст, кроме этого, периодически привлекались и другие специалисты-гинекологи.

Если говорить о конкретике, то в ходе первых родов императрицы (3 ноября 1895 г., Александровский дворец Царского Села) на головку ребенка были наложены щипцы. Судя по тому, что великая княжна Ольга Николаевна выросла совершенно нормальной девушкой, последствий эта манипуляция не имела. В результате именным высочайшим указом от 4 ноября 1895 г. Д.О. Отт был «всемилостивейше пожалован в лейб-акушеры Двора Его Императорского Величества с оставлением в занимаемых должностях и званиях». Акушерке Е.К. Гюнст ежегодно выплачивалось по 1000 руб. и оплачивались ее ежегодные поездки на крымские курорты. Отметим, что Д.О. Отт жалованье по должности лейб-медика не получал. Его услуги оплачивались разовыми гонорарами, а после рождения детей он получал разовые крупные выплаты (за Алексея – 10 000 руб.). Кроме этого, на Рождество он несколько раз получал императорские подарки – усыпанные бриллиантами золотые табакерки.

Одна из табакерок, подаренных Д.О. Отту

Подчеркнем, что императрица аккуратно рожала раз в два года (1895 г. – Ольга, 1897 г. – Татьяна, 1899 г. – Мария, 1901 г. – Анастасия. Все роды, кроме Ольги, в Петергофе), давая возможность восстановиться организму. Такая аккуратность связана с тем, что императорская чета пользовалась контрацептивами (в бухгалтерских книгах императрицы имеются соответствующие счета).

В 1905 г. императрице понадобились услуги специалистов по женским болезням. С весны 1905 г., как следует из документов, женщина врач Докушевская[557] «пользовала Ее Величество» с 10 мая по 4 сентября 1905 г. Она приезжала в Александровский дворец и Петергоф, по рекомендации доктора Д.О. Отта, более 90 раз. Одновременно с ней консультировал императрицу и Д.О. Отт. Он бывал «для пользования» императрицы в Петергофе 3–4 раза в неделю в течение двух месяцев. Осенью 1905 г. основным консультантом царицы становится доктор А.А. Драницын.[558] Он с первых чисел октября 1905 г. по 8 января 1906 г. бывал у императрицы в Александровском дворце почти ежедневно, нанеся ей за три месяца 50 визитов. Таким образом, акушерская помощь императрице за 1905 г. была связана со 185 визитами специалистов по женским болезням.

Попутно отметим, что интимная жизнь императорской четы была более чем гармонична. Уцелевший массив переписки между Александрой Федоровной и Николаем Александровичем за 1914–1917 гг., содержит более 400 писем и телеграмм, которыми они обменивались изо дня в день. Они дают нам возможность понять некоторые сокровенные стороны жизни этой семьи. Известная писательница З. Гиппиус сказала об этих письмах следующим образом: «…не знали бы мы правды, отныне твердой и неоспоримой, об этой женщине. Не знали бы с потрясающей, неумолимой точностью, как послужила она своему страшному времени. А нам надо знать. Эта правда ей не принадлежит».

Их переписка сразу же приняла доверительно-откровенный характер. После помолвки в апреле 1894 г. Аликс писала жениху: «Как я безумно тебя хочу». Всю их супружескую жизнь у них была общая спальня. Через полтора года после свадьбы Николай II записал в дневнике (6 мая 1896 г.): «В первый раз после свадьбы нам пришлось спать раздельно; очень скучно!». В письмах к супругу императрица регулярно упоминала о приходе «критических дней», которые в переписке именовались либо «инженером-механиком», либо «мадам Беккер». Например, в начале января 1916 г. она пишет: «Инженер-механик явился неожиданно и лишил меня возможности принимать лекарства, это очень неприятно». Свои визиты в Ставку к супругу во время Первой мировой войны императрица старалась подгадывать сразу же после завершения визитов «мадам Беккер».

Проблема гемофилии.

Говоря о здоровье императрицы Александры Федоровны, нельзя пройти мимо вопроса, связанного с проблемой гемофилии. О том, что родственники британской королевы Виктории несут в себе гены гемофилии, было доподлинно известно среди владетельных домов Европы, поэтому гемофилию вполне официально назвали «викторианской болезнью». Механизм ее действия на генном уровне на рубеже XIX–XX вв. не был известен, но ее страшные последствия на эмпирическом уровне были известны хорошо. Естественно, возникает вопрос, как случилось, что германская принцесса, внучка королевы Виктории, то есть потенциальная носительница мутантного гена, стала невестой, а затем и женой российского императора? Мнений на этот счет множество, но достоверно известно, что мнение медиков по этой проблеме не запрашивалось.

Следует подчеркнуть, что проблема гемофилии для самодержавной России с ее традициями персонифицированной власти носила, безусловно, политический характер. В весьма авторитетном «Историческом вестнике» в апреле 1917 г. проблема гемофилии рассматривалась в конспирологическом ключе: «Знал ли Николай II, что в роду Алисы Гессенской имеются гемофилики, – неизвестно. Но об этом хорошо знала сама Александра Федоровна и, особенно, князь Бисмарк. Существует предположение, что железный канцлер из вполне понятных политических расчетов умышленно подсунул наследнику русского престола Алису Гессенскую, кровь которой была заражена страшным ядом». Отчасти это мнение косвенно подтверждается и тем, что император Вильгельм II счел необходимым приехать в Кобург в апреле 1894 г., где около двух часов, наедине, уговаривал принцессу Аликс дать согласие на помолвку с наследником Николаем Александровичем. Что же касается самого Николая II, то он просто любил свою принцессу.

Можно утверждать, что к 1904 г. императорская чета была вполне осведомлена о наследственной болезни среди потомков королевы Виктории мужского пола – гемофилии, но супруги надеялись, что «проскочит». Дело в том, что старшая сестра императрицы Александры Федоровны Ирена (1866–1953) вышла замуж за принца Генриха Прусского (в 1888 г., младший брат кайзера Вильгельма II). От этого брака родилось три сына: Вольдемар (1889–1945); Сигизмунд (18961978), которые дожили до преклонных лет. Третий сын, Генрих (19001904), больной гемофилией, погиб от гемофилического кровотечения буквально накануне рождения цесаревича Алексея в 1904 г. Необходимо также добавить, что «фактор гемофилии» не способствовал душевному равновесию императрицы.

Оториноларингологи императрицы.

Лечащим оториноларингологом Александры Федоровны был профессор Н.П. Симановский (1854–1922), основавший в 1893 г. в Военно-медицинской академии первую в России кафедру и клинику болезней уха, носа и горла. Первые 22 визита его в Зимний дворец состоялись зимой в 1900 г. Судя по всему, недомогание была серьезным. По крайней мере в марте 1900 г. Николай II счел необходимым сообщить министру внутренних дел Д.С. Сипягину: «Ее Величество просит предупредить, любезный Дмитрий Сергеевич, что к крайнему Ее сожалению, но по совету доктора Симановского, Она не может быть на завтрашнем обеде у Вас». Зиму 1901 г. Александра Федоровна, в отличие от предыдущих, практически не болела. В документах упоминается только о трех визитах, нанесенных ей профессором Симановским в течение зимы 1901 г.

В ноябре 1903 г. во время пребывания императорской семьи в Польше, в Скреневицах, ЛОР-проблемы императрицы обострились настолько, что в газетах начали появляться бюллетени о состоянии ее здоровья, где указывалось, что императрица «заболела острым воспалением правого среднего уха». Лечили ее лейб-хирург Г.И. Гирш и профессор Симановский. Последнего срочно вызвали в Скреневицы 9 ноября 1903 г.[559] В бюллетенях, которые начали печататься с 5 ноября 1903 г., отмечались «довольно сильные боли». Кризис в развитии болезни наступил 12 ноября, когда Симановским был сделан «прокол перепонки». На следующий день, 13 ноября, началось «обильное отделение гноя из больного уха», оно продолжалось вплоть да 15 ноября, и только 16 ноября бюллетени зафиксировали, что «общее состояние удовлетворительное».

Военный министр А.Н. Куропаткин записал в дневнике (13 ноября 1903 г.): «Сейчас светлейшая Мария Михайловна Голицына говорила мне о делах в Скреневицах. Болезнь государыни очень мучительна, теперь прокололи барабанную перепонку, гноя идет очень много». 17 ноября 1903 г. в газетах появился последний бюллетень, в котором сообщалось, что «отделение из уха постепенно уменьшается. В виду хорошего общего состояния здоровья и благоприятного хода местного болезненного процесса печатание бюллетеней прекращается».

Судя по всему, оториноларингологические проблемы Александры Федоровны носили хронический характер, поскольку о визитах специалистов этого профиля в императорские резиденции упоминается вплоть до 1917 г. Например, в июле 1906 г. камер-фрау императрицы в записке к секретарю императрицы упоминает об одном визите «горлового врача (ассистент Симановского)» Гелебского «один раз в июле». В декабре 1906 г. к императрице в Александровский дворец вновь трижды приглашался профессор Симановский. В ноябре 1912 и в марте 1916 г. в документах зафиксированы однократные приглашения к императрице профессора Симановского.

Окулисты императрицы.

Первое обращение императрицы Александры Федоровны к окулистам фиксируется по документам в 1897 г., вскоре после рождения второй дочери. Тогда лейб-окулист профессор Н.И. Тихомиров (1860–1930) после 12 визитов прописал 25-летней императрице очки. Среди многочисленных опубликованных фотографий императрицы нет ни одной, где она была бы снята в очках, поскольку пользовалась ими она только в самом тесном кругу семьи.

Преемником Н.И. Тихомирова стал профессор Императорской Военно-медицинской академии Л.Г. Беллярминов. В июле 1906 г. камер-фрау императрицы в записке к секретарю императрицы указывала, что «в апреле месяце был у Ее Величества для пользования окулист Беллярминов три раза в Царском Селе».

Сама императрица в переписке с мужем неоднократно пишет о своих офтальмологических проблемах. Так, в марте 1916 г. Александра Федоровна, рассказывая, что проходит курс лечения массажем, упоминает, что Беллярминов выписал ей более сильные очки. При этом императрица буквально мучилась от болей в глазных яблоках. По ее словам, боли происходили от подагры, так же как и нервные боли в лице. Поскольку применяемые мази помогали мало, то начиная с середины марта начали применять электролизацию. Все это помогало мало, и боли были такие, «как будто втыкали карандаш в самую середину глаза».

Стоматологи императрицы.[560]

Зубы Александре Федоровне лечил придворный зубной врач Генрих Васильевич Воллисон. Когда в 1895 г. в Зимнем дворце отстраивалась квартира императорской четы, там, в служебных комнатах, установили стоматологическое кресло, за которое уплатили 250 руб.

Когда после рождения четырех дочерей у императрицы начали «сыпаться» зубы, визиты стоматолога стали регулярными. В декабре 1898 г. Г.В. Воллисону выплатили 129 руб. 50 коп. за лечение зубов императрицы и 6 руб. за осмотр зубов 4-летней великой княжны Ольги Николаевны.[561] Г.В. Воллисон лечил зубы императрицы около 20 лет. В декабре 1912 г. ему выплатили за лечение по двум счетам 840 руб. 50 коп.[562]

Летом 1900 г. Александра Федоровна писала мужу: «…я должна скорей позвать детей и кончать это послание пока не пришел дантист. С большим трудом и морем слез я выдворила детей из комнаты, так как они хотели посмотреть, как дантист трудится над моими зубами… Он положил две пломбы, почистил зубы и полечил десны. Он приедет снова в понедельник, т. к. деснам нужен отдых».

В мае 1914 г. у семьи Николая II появляется новый «собственный» зубной врач – коллежский регистратор С.С. Кострицкий, практиковавший в Ялте. Высочайшим приказом по Министерству Императорского двора, «данному в Ливадии мая 25 дня 1914 г. за № 12», зубной врач коллежский регистратор С.С. Кострицкий был пожалован «в звание Зубного Врача Их Императорских Величеств». Отметим, что С.С. Кострицкий действительно был врачом, поскольку окончил медицинский факультет Киевского университета, поэтому его правильнее именовать врачом-ортодонтом.

К 1914 г. царская семья уже 10 лет постоянно жила в Александровском дворце Царского Села. Для того чтобы лечить царственных клиентов, Кострицкому потребовалось оборудовать там «свой» зубоврачебный кабинет. Это следует из письма секретаря императрицы, который 12 сентября 1914 г. сообщил С.С. Кострицкому, со ссылкой на лейб-медика Е.С. Боткина, что ему причитается «по случаю приглашения Вас по повелению Их Императорских Величеств в Царское Село… за труды ваши по лечению и по оборудованию зубоврачебного кабинета… одну тысячу руб…». Тогда же был закуплен новый инструментарий – боры на 200 руб. и инструменты на 400 руб.

Обращались к С.С. Кострицкому довольно часто. Как следует из финансовых документов, «зубной врач Кострицкий пользовал Ея Величество три раза. Наследника Цесаревича 4 раза. Великую княжну Ольгу Николаевну три раза. Великую княжну Татьяну Николаевну один раз. Великую княжну Марию Николаевну пять раз и Великую княжну Анастасию Николаевну пять раз. 19 августа 1915 г…». За эту работу зубной врач получил из кассы Министерства двора 1300 руб., которые раскладывались на путевые расходы (200 руб.); на приобретение инструментов (400 руб.) и «вознаграждение за 21 визит» (700 руб.). Следовательно, один визит зубного врача оценивался примерно в 33 руб.

В декабре 1915 г. зубной врач С.С. Кострицкий заработал «на царях» еще 1000 руб. Тогда он проработал 4 дня – с 14 по 18 декабря. Императрица Александра Федоровна писала мужу: «…завтра будет очень мало времени для писания, так как меня ожидает дантист.

Я была целый час у дантиста. Сейчас я должна идти к дантисту. Он работает над моим зубом (фальшивым). в 10.30 идти к дантисту. Дантист покончил со мной на этот раз, но зубная боль еще продолжается. я курю, потому, что болят зубы и – еще более лицевые нервы».

В феврале 1916 г. С.С. Кострицкий вновь приехал из Ялты в Царское Село, получив за визит 700 руб. Причиной тому было очередное обострение у императрицы Александры Федоровны. 2 февраля 1916 г. Александра Федоровна писала царю: «…не спала всю ночь. Сильная боль в лице, опухоль. Послала за крымским другом. я одурела: всю ночь не спала от боли в щеке, которая распухла и вид имеет отвратительный. Вл. Ник. думает, что это от зуба и вызвал по телефону нашего дантиста. Всю ночь я держала компресс, меняла его, сидела в будуаре и курила, ходила взад и вперед. Боль не так сильна, как те сводящие с ума боли, какие у меня бывали, но мучит вполне достаточно и без перерыва, от 11 часу я устроила полный мрак, но без всякого результата, и голова начинает болеть, а сердце расширилось».

После Февральской революции 1917 г., отречения Николая II, падения монархии почти все медики сохранили верность царю. В том числе и С.С. Кострицкий. В октябре 1917 г. он приезжал, с разрешения Временного правительства, в Тобольск, куда царскую семью вывезли в августе 1917 г. из Царского Села. Остались крайне лаконичные записи о визите зубного врача в дневнике императрицы Александры Федоровны. 17 октября: «Приехал дантист Кострицкий (из Крыма)»; 18 октября: «Повидала Кострицкого»; 19 октября: «11–12 [часов]. Дантист. [Знак сердца.] 1½ [часа]»; 21 октября: «1½ [часа]. Дантист»; 22 октября: «1½ [часа]. Дантист»; 23 октября: «Дантист»; 26 октября: «Дантист. Обедала с Бэби. Отдыхала и читала. Попрощалась с Кострицким, который уезжает в субботу утром»[563].

Таким образом, С.С. Кострицкий работал с Александрой Федоровной пять раз. Записи императрицы крайне лаконичны. Из них можно только понять, что каждый сеанс продолжался не менее часа. Очень показателен рисунок сердца в дневнике («Знак сердца»). Это могло означать все, что угодно: и то, что императрице стало плохо с сердцем во время первого сеанса работы над ее зубами; и то, что императрица душевно расположена к зубному врачу, ради нее приехавшему из Ялты в Тобольск, через всю страну, охваченную революционной анархией.

Инфекционные заболевания императрицы.

Наряду с обычными сезонными инфекционными болячками, у Александры Федоровны случались и более серьезные проблемы. Так, в феврале-марте 1898 г. императрица переболела корью, которую Николай II в одном из писем назвал «поганой», добавив, что жена «вчера, в первый раз после семинедельного сидения дома… вышла погулять в саду». Болела императрица достаточно тяжело, если детская корь заставила ее провести почти два месяца в постели.

Лечил Александру Федоровну, как это ни удивительно, ортопед, уже упоминавшийся доктор медицины К.Х. Хорн, который, как следует из справки камер-фрау от 1 мая 1898 г., «с 9-го марта посещал Ее Величество ежедневно за исключением воскресенья и праздничных дней. В Царское Село ездит с 15-го апреля». Всего консультант Максимилиановской лечебницы доктор медицины К.Х. Хорн нанес императрице 29 визитов в Санкт-Петербурге и 48 визитов в Царском Селе и Петергофе и в общей сложности заработал на лечении «императорской» кори 3125 руб., что было равно годовому жалованью ординарного профессора университета.

Отметим, что лечение было комплексным, поскольку в это же время к императрице приглашались на консультацию акушер профессор Попов (более 30 раз, выплачено 2000 руб.) и оториноларинголог профессор Симановский (12 визитов, выплачено 1000 руб.). Таким образом, двухмесячное заболевание императрицы корью потребовало вмешательства трех известных медиков, которые нанесли ей как минимум 118 визитов, что обошлось Кабинету Е.И.В. в 6000 руб.[564]

Зимой 1899 г. императрица болела гриппом. В дневнике великого князя Константина Константиновича в феврале 1899 г. появляется запись: «…он ответил, что императрица лежит с инфлюэнцией». Болезнь, видимо, также переносилась тяжело и привела к обострению хронических заболеваний Александры Федоровны. Как следует из письма царя к матери в марте 1899 г., «Аликс себя чувствует, в общем, хорошо, но не может ходить, потому что сейчас же начинается боль; по залам она ездит в креслах». Позже инфекционные болячки заслонили более тяжелые проблемы, и о них фактически перестает упоминаться в документах.

Работа в Дворцовом госпитале.

После начала Первой мировой войны, уже 9 августа 1914 г., императрица попросила женщину-хирурга В.И. Гедройц приехать в Александровский дворец и прочесть курс лекций по программе подготовки сестер милосердия военного времени.[565] В.И. Гедройц описала в дневнике свой первый визит в Александровский дворец: «Началось мое чтение лекций в Александровском дворце. Хочу написать подробно, как все это было в первый день, чтобы выяснить свои собственные впечатления и воспоминания. Условлено было, что читать я буду от 6 до 7 вечера ежедневно и ездить буду просто в собственном экипаже, а не в придворном.

У меня в ту пору была маленькая умная крестьянская лошадка, называемый Сашка, запряженная в длинные оглобли дрожки; она имела очень непрезентабельный вид. Немудрено поэтому, что когда мой милый Сашка, скакавший где-то в конце оглобель, кучер Яков, гордый тем, что едет во дворец, и, наконец, я, в английском костюме, мужской шляпе, с разборным анатомическим манекеном и хирургическими чертежами, появилась перед решеткой мирно дремавшего в своем величии дворца, то околоточный надзиратель отказался нас пропустить. Только после длительного разговора по телефону ворота открылись и Яков, растопырив локти и потрясая синими новыми вожжами, подъехал к левому крыльцу, на котором ожидал великолепный в своей неподвижности швейцар с булавой, мешавшей ему подтащить мой хирургический груз. Сознаюсь еще, что перед началом первой лекции меня интересовал вопрос совсем отвлеченный, а именно – увижу ли я арапа. Арапа, занимавшего очень мое воображение в детстве».

Подруга Александры Федоровны Лили Ден вспоминала: «Преподавала им княжна Гедройц, профессор-хирург, и большую часть своего времени императорская семья посвящала лекциям и практическим занятиям. После того как они сдали необходимые экзамены, государыня и “четыре сестры Романовых” стали работать в качестве хирургических сестер, часами ухаживая за ранеными и почти всегда присутствуя на операциях».[566] И Вырубова пишет о решении императрицы «лично пройти курс сестер милосердия военного времени с двумя старшими великими княжнами и со мной. Преподавательницей Государыня выбрала княжну Гедройц, женщину-хирурга, заведующую Дворцовым госпиталем. Два часа в день занимались с ней и для практики поступили рядовыми хирургическими сестрами в первый оборудованный лазарет при Дворцовом госпитале, дабы не думали, что занятие это было игрой и тотчас же приступили к работе – перевязкам, часто тяжело раненых. Государыня и великие княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, Государыня как настоящая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запахи».[567]

Выпускница медицинского факультета Лозаннского университета В.И. Гедройц вспоминала о тяжелых для нее как врача августовских днях 1914 г. в Царском Селе (20 августа 1914 г.): «Все придворные автомобили и экипажи были отданы для перевозки раненых… Цветы из оранжерей, сладкое придворных кондитеров – все это направлялось в лазареты для раненых. Казалось, чугунная решетка Александровского дворца раскрылась и дыхание народной жизни обожгло душу ее обитателей. И ежедневно черное ландо с тремя сестрами милосердия скользило по заросшим зеленью улицам мирного городка, останавливаясь то перед одним, то перед другим лазаретом. Мне часто приходилось ездить вместе и при всех осмотрах отмечать серьезное, вдумчивое отношение всех трех к делу милосердия. Оно было именно глубокое, они не играли в сестер, как это мне приходилось потом неоднократно видеть у многих светских дам, а именно были ими в лучшем значении этого слова».[568]

Официально лекционный курс «сестры Романовы» окончили 7 ноября 1914 г., когда они сдали экзамены за курс сестры милосердия военного времени. Экзамены принимала начальница Царскосельской общины сестер милосердия княгиня С.С. Путятина. Императрица сдавала экзамен первой, а затем она сама приняла участие в экзаменовке своих дочерей, задавая им самые трудные вопросы.[569]После сдачи экзамена они все получили красные кресты и аттестаты на звание сестер милосердия военного времени. Впоследствии Александра Федоровна высказывала сожаление, что ей не суждено быть врачом.

В переписке царя и царицы тема работы в лазарете являлась одной из главных, особенно за 1914–1915 гг. Начиная с сентября Александра Федоровна постоянно упоминает в письмах о своей работе в качестве операционной медсестры. В конце сентября 1914 г. она впервые упомянула: «Раненые прибыли. Мы работали с четырех до обеда».[570] Затем эти упоминания стали носить постоянный характер. Поскольку императрица чувствовала себя неважно, то во время операций хирург В.И. Гедройц «оперировала сидя, для того, чтобы я могла подавать, тоже сидя, инструменты. Она не позволила мне делать перевязок, чтобы я не делала никаких лишних движений, так как голова и сердце давали себя чувствовать».[571]

Татьяна, Александра Федоровна, Ольга

Императрица с гордостью писала Николаю, что «в первый раз побрила солдату ногу возле и кругом раны – я сегодня все время работала одна, без сестры или врача, – одна только княжна подходила к каждому солдату, смотрела, что с ним».[572] Начиная с октября 1914 г. императрица постоянно упоминала, что принимала участие в двух-трех операциях ежедневно, причем рядом с матерью, как правило, находились и старшие дочери, которые также работали в качестве операционных медсестер. Она с гордостью упомянула о том, что княжна-хирург В.И. Гедройц похвалила ее работу, сказав, что «она очень благодарна нам за то, что… мы все делаем добросовестно. Это ведь не забава».[573] Свое место в операционной императрица рассматривала как место простой сестры милосердия. И даже подчеркивала это. Среди медиков были недовольные таким положением императрицы. Например, княжну Гедройц упрекали за то, что она держала себя с Александрой Федоровной «вызывающе начальническим образом». Между операциями или сложными перевязками она могла попросить императрицу «передать папиросы или спички».[574] Безусловно, такие взаимоотношения также выходили за принятые рамки отношений императрицы и ее подданных.

Александра Федоровна очень ценила время, которое отдавала своему лазарету. Несмотря на усталость, она считала: «Лазарет мое истинное спасение и утешение. У нас много тяжело раненых, ежедневно операции и много работы».[575] Эта работа достаточно высоко оценивалась медиками.

Александра Федоровна и Гедройц на перевязке

По свидетельству дочери лейб-медика Е.С. Боткина, Т. Мельник, «впоследствии они работали так, что доктор Деревенко, человек весьма требовательный по отношению к сестрам, говорил . мне уже после революции, что ему редко приходилось встречать такую спокойную, ловкую и дельную хирургическую сестру, как Татьяна Николаевна. Великая княжна Ольга Николаевна, более слабая и здоровьем, и нервами, недолго вынесла работу хирургической сестры, но лазарета не бросила, а продолжала работать в палатах, наравне с другими сестрами, убирая за больными».[576]

Из царских дочерей[577] наиболее значимо проявила себя на медицинском поприще великая княжна Татьяна Николаевна. Она, без всяких скидок, стала квалифицированной операционной сестрой. Кроме этого, великая княжна Татьяна Николаевна возглавила Комитет для оказания помощи раненым, одной из главных задач которого была организация сбора средств на нужды раненых. На одном из его заседаний в 1915 г. была разработана и принята «Инструкция для производства сбора в пользу комитета Великой княжны Татьяны Николаевны».[578] Для сбора средств должны были устраиваться лотереи, предполагалось обращение к собственникам кинематографов с просьбою поступиться в дни проведения лотерей частью своих доходов, продажа на улицах открытых писем с портретом Ее Высочества и т. д. Уже после Февральской революции, оторванная от ставшего родным лазарета, она в письмах постоянно интересовалась его делами. В письме к В.И. Чеботаревой, написанном в Царском Селе в апреле 1917 г., она спрашивала: «Много ли Вы бываете в лазарете. Что будет в нашем старом лазарете теперь, тоже госпиталь – хирургическое отделение или заразное? Вспоминаем постоянно, как хорошо было работать в лазарете, и как мы с Вами всеми сжились. Правда?».[579]

Лейб-медик императрицы Е.С. Боткин.

Семейным врачом Николая II был лейб-хирург Г.И. Гирш,[580] унаследованный им еще от отца. Это был, мягко говоря, очень средний врач, но при этом охотник и вообще «приятный человек». После его смерти в 1907 г. встал вопрос о новом домашнем враче.

Вопрос этот был весьма не прост. С одной стороны, в медицинской среде продолжалась подспудная борьба между представителями «русской» и «немецкой» партий, а с другой стороны, в самой императорской семье существовали медицинские тайны, носившие политический характер. Поэтому человек, назначаемый на эту должность, должен был быть безусловно лоялен по отношению к царской семье.

О накале борьбы «за место» свидетельствует письмо старшего врача Гатчинского госпиталя Придворной медицинской части Г.Г. Надеждина к обер-гофмаршалу князю А.С. Долгорукову, написанное им в 1907 г. Обвиняя Инспектора Придворной медицинской части Н.А. Вельяминова в покровительстве «инородцам, особенно жидам», он пишет: «Я знаю, Вельяминов хочет посоветовать Государю лейб-хирурга, на место Гирша, своего протеже шведа Дидерихса, ничем ровно себя не заявившего. Тогда Вельяминов будет еще более властным, и уже без стеснения будет выгонять русских и заменять их жидами и поляками. Ваше Сиятельство! В этом великая опасность для русского дела! Не говоря о том, что влияние инородцев, жидов при Дворе усилится, может быть такой момент, когда это может кончиться страшной катастрофой для Царя, России и для русских! Неужели не возможно найти на эти, в высокой степени важные, посты русских врачей, преданных Царю и Родине? Несомненно, можно и даже должно! Ваше Сиятельство! Вы столь близко к престолу, у Вас обширные связи между сильнейшими русской аристократии: употребите все Ваши усилия, чтобы не совершилось это ужасное по своим последствиям дело». Что любопытно, в качестве кандидата на вакантное место царского врача Г.Г. Надеждин предлагал себя и в качестве одного из аргументов приводил свою черносотенную деятельность: «В частности, я прошу о себе. За мою черносотенную деятельность и направленность, которая конечно известна пронырливым жидам, мне грозит серьезная опасность уже не от пули революционера, а от слуги Государя Инспектора».

Окончательный выбор был сделан императрицей Александрой Федоровной осенью 1907 г., когда у нее начались серьезные проблемы с сердцем. Как рассказывает С.И. Тютчева, «ко мне пришла очень взволнованная Анна Александровна Вырубова, впоследствии стяжавшая такую печальную известность в связи с Распутиным. Но в то время я была еще с ней в хороших отношениях. Она сказала мне, что императрица чувствует себя плохо, что к ней необходимо пригласить опытного врача и что она рекомендует Евгения Сергеевича Боткина (сына знаменитого клинициста), лечившего ее за год перед тем от брюшного тифа. “Вызовем его к императрице телеграммой за нашими подписями”, – предложила она. Я ответила, что без ведома и разрешения государя мы не имеем на это права, но что есть другой выход. Пусть Вырубова вызовет его к себе (она жила в Царском Селе), а когда он приедет, то спросим императрицу, не желает ли она его принять. Так и было сделано. С тех пор Боткин стал лечить императрицу, а через некоторое время был назначен лейб-медиком. Евгений Сергеевич был, безусловно, хороший врач, опытный и знающий, но ему недоставало твердости и решительности. Когда императрица не хотела исполнять его предписания, он не настаивал, а говорил как многие придворные: “Как будет угодно вашему величеству”».

Сама А.А. Вырубова писала об этом в мемуарах: «Выбор ее остановился на Е.С. Боткине, враче Георгиевской общины, которого она знала с Японской войны, – о знаменитости она и слышать не хотела. Императрица приказала мне позвать его к себе и передать ее волю. Доктор Боткин был очень скромный врач и не без смущения выслушал мои слова. Он начал с того, что положил Государыню на три месяца в постель, а потом совсем запретил ходить, так, что ее возили в кресле по саду. Доктор говорил, что она надорвала сердце, скрывая свое плохое самочувствие».

Дочь Е.С. Боткина описывает этот эпизод, определивший всю последующую жизнь врача, следующим образом: «Императрицу Александру Федоровну спросили, кого она желает пригласить, она сказала: “Боткина… Того который был на войне”». Надо отметить, что семейный врач был нужен прежде всего императрице, у которой к этому времени накопился ряд хронических заболеваний, и ей требовалось постоянное медицинское наблюдение. В числе прочих протежировала Е.С. Боткину его родственница, фрейлина императрицы О.Е. Бюцова. Николаю II, который физически был очень крепок, видимо, импонировало участие Е.С. Боткина в боевых действиях, а также то, что он был сыном знаменитого С.П. Боткина, который лечил Николая в детстве и был лидером «русской» партии в медицине. Нельзя сбрасывать со счетов также то, что царь покровительствовал черносотенному движению в России. Видимо, сочетание этих, достаточно разнородных причин привело к назначению Е.С. Боткина на этот ответственный пост.

4 апреля 1908 г. обер-гофмаршал П.К. Бенкендорф направляет министру Императорского двора В.Б. Фредериксу извещение, в котором сообщает, что императрица «желает, чтобы ко дню Св. Пасхи почетный лейб-медик Е.С. Боткин был бы назначен лейб-медиком, на место покойного Г.И. Гирша». 8 апреля 1908 г. Фредерикс наложил резолюцию «Высочайшее повеление исполнить». Назначение Е.С. Боткина состоялось 13 апреля 1908 г., содержание было определено в 10 000 руб. в год (5000 руб. жалованья и 5000 руб. столовых) при квартирном довольствии. До этого назначения жалованье Е.С. Боткина составляло 2280 руб. в год. Обязанности Боткина сводились к ежедневному контролю за состоянием здоровья членов императорской семьи, и прежде всего за здоровьем императрицы. «Ее Величество принимала моего отца в начале 10 часа в спальне», – писала его дочь.

Е.С. Боткин и Александра Федоровна с командой «Штандарта» занимаются гимнастикой

Несколько слов о предшествующей карьере Е.С. Боткина (1865–1918), который был четвертым ребенком в семье основоположника петербургской терапевтической школы С.П. Боткина. После окончания II Петербургской гимназии он поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, но, проучившись там некоторое время, перешел в Военно-медицинскую академию, которую окончил в ноябре 1889 г. «лекарем с отличием», третьим в выпуске. В январе 1890 г. Е.С. Боткин стал ассистентом-интерном Мариинской больницы, в конце этого же года перевелся в Придворную медицинскую часть и был отправлен за границу. В 1897 г. он получил звание приват-доцента ВМА и стал сверхштатным врачом амбулаторной лечебницы Свято-Троицкой общины сестер милосердия, сохраняя за собой и должность сверхштатного врача Мариинской больницы. 1 января 1899 г. Е.С. Боткин был назначен Главным врачом Свято-Троицкой общины сестер милосердия. Императорской семье он стал известен в ходе Русско-японской войны 1904–1905 гг. В ходе боевых действий он проявил себя с самой лучшей стороны.[581]

Е.С. Боткин и Александра Федоровна с командой «Штандарта» занимаются гимнастикой

Сохранилась записная книжка доктора Е.С. Боткина за 1913 г., в которой он ежедневно фиксировал результаты этих утренних осмотров, проводившиеся им в Александровском дворце.

Как правило, записи фиксировали неважное состояние императрицы: «Спала всего 1,5 часа, хотя ничего не болело» (19 января); «Государь вернулся из Берлина. С утра болела голова, к 4 часам стало так худо, что рвало. Затрудненное дыхание» (13 мая); «Боли в спине и ногах. Спала плохо, все больше на правом боку, очень болел крестец» (28 сентября).

Наряду с этим Е.С. Боткин записывал показания пульса, отмечал тоны сердца и результаты анализов. Лечил, как правило, каплями, в сентябре 1913 г. Александра Федоровна прошла курс из пяти ванн. Присматривал он и за больным цесаревичем. В записях за 1913 г. отмечаются успешные результаты грязевых ванн «на левое бедро и колено», проведенных в августе 1913 г.

Е.С. Боткин быстро стал своим в семье, его имя постоянно упоминается в переписке царя и царицы в 1914–1917 гг. И если до его назначения к императрице приглашалось довольно много самых разных медиков, то начиная с 1907–1908 гг. их визиты уже носят единичный характер. Приближение Е.С. Боткина к императорской семье повлияло и на его политические взгляды. Лили Ден свидетельствует, что «это был умный, либерально настроенный господин, и, хотя его политические воззрения расходились с идеологией монархистов, он настолько привязался к его Величеству, что позабыл свои прежние взгляды». Протопресвитер русской армии и флота о. Шавельский замечает, что при Е.С. Боткине в Ставке не вели разговоров, могущих каким-либо образом задеть царскую семью. Надо отметить, что и он избегал разговоров о состоянии здоровья своих пациентов. Начальник канцелярии Министерства Императорского двора генерал А. Мосолов упоминает в мемуарах, что «Боткин был известен своей сдержанностью. Никому из свиты никогда не удалось узнать от него, чем была больна государыня и какому лечению следует царица и наследник. Он был, безусловно, преданный их величествам слуга». Императрица, в силу особенности своего характера, была «закрытым» человеком и свои личные проблемы не стремилась выносить на всеобщее обсуждение. Она следила за собой, хорошо выглядела, и поэтому ее внешний вид вводил в заблуждение тех, кто не сталкивался с ней ежедневно. Дворцовый комендант В.Н. Воейков, описывая события марта 1914 г., писал, что, «благодаря цветущему виду императрицы, никто не хотел верить в ее болезнь сердца, и острили по поводу этого диагноза над лейб-медиком Е.С. Боткиным».

После Февральской революции Е.С. Боткин остается с царской семьей и сопровождает ее в Тобольск и Екатеринбург. В.С. Панкратов, комиссар Временного правительства в Тобольске, проведший 14 лет в одиночке Шлиссельбурга, отмечал, что «он был очень расположен к Александре Федоровне и часто являлся ко мне с разными от нее просьбами». И эта привязанность и верность долгу заставила Е.С. Боткина сопровождать своих царственных пациентов буквально до могилы, и совершенно справедливо, что его прах ныне покоится в усыпальнице Петропавловского собора.

Гемофилия цесаревича.

Цесаревич Алексей Николаевич родился в Петергофе в Нижнем дворце 30 июля 1904 г. О его судьбе и болезни написано множество книг, поэтому мы затронем только те обстоятельства болезни, которые так или иначе связаны с Александровским дворцом.

О том, что наследник может нести в себе мутировавший ген «викторианской болезни», родители были осведомлены еще до рождения мальчика, но надеялись на чудо. Чуда не случилось, и они узнали о заболевании наследника буквально сразу же после родов.

Поскольку рождение наследника родители напрямую связывали с магическим влиянием экстрасенса Филиппа, то у них не было секретов от великой княгини Милицы, которая поддерживала связь с французом. Уже 1 августа 1904 г. Николай II писал ей: «Дорогая Милица. Пишу тебе со слов Аликс: слава Богу, день прошел спокойно. После перевязки в 12 часов и до 9 часов 30 мин. вечера не было ни капли крови. Доктора надеются, что так будет продолжаться. Коровин остается на ночь. Федоров уезжает в город и вернется завтра. Он нам обоим чрезвычайно нравится! Маленькое “сокровище” удивительно спокойно, а когда ему делают перевязку или оно спит или лежит и смеется. У родителей теперь немного отлегло от сердца. Федоров говорит, что по приблизительному исчислению потеря крови за двое суток составляет от ¹/₈ до ¹/₉ всего количества крови».[582]

Император упомянул в записке о двухдневном пупочном кровотечении. Поэтому очень симптоматично, что сразу же после родов в Петергофе оказался профессор-хирург Военно-медицинской академии Сергей Петрович Федоров,[583] который тогда в своих исследованиях был ближе всего к проблемам гемофилии. Видимо, родители наследника, просчитывая негативный вариант, озаботились заранее приглашением «узкого» специалиста в Петергоф.

Вплоть до 8 сентября 1904 г. в дневнике Николая II нет упоминаний о кровотечении. Вероятно, весь август родители надеялись, что «пронесет». Но когда к началу сентября гемофилия наследника стала фактом и одновременно государственным секретом, Николай II сдержанно записал в дневнике: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины… около 7 часов они наложили повязку».[584] Затем на протяжении последующих трех дней он с глубокой тревогой констатировал: «Утром опять на повязке была кровь; с 12 часов до вечера ничего не было»; «Сегодня целый день у Алексея не показывалась кровь; на сердце так и отлегла щемящая забота»; «Кончилось кровотечение уже двое суток».

Цесаревич Алексей. 1908 г.

С этого времени «фактор наследника» превращается в постоянно действующую дестабилизирующую составляющую политической жизни самодержавной России, для которой всегда была характерна высокая степень персонификации власти.

Поскольку императрица была осведомлена о бессилии официальной медицины перед гемофилией, она делает ставку на чудо. Об этих настроениях императрицы свидетельствует ее фраза в письме к императору (15 сентября 1904 г., Петергоф): «Я уверена, что наш Друг оберегает тебя также как он берег маленького на прошлой неделе».[585] Эта фраза знаменательна тем, что в ней уже прочитывается весь будущий сценарий трагедии этой семьи. «Друг» – это еще не Распутин, а экстрасенс Филипп, который был сразу же проинформирован о заболевании цесаревича, и надежда на помощь «Друга» в заботе о «маленьком» значительно больше, чем на помощь врачей. В ноябре 1904 г. наследнику вновь понадобилась медицинская помощь. Лекарский помощник Поляков сообщал, что хирург С.П. Федоров нанес «еще два визита» в Александровский дворец.

Несмотря на закрытость информации о гемофилии наследника, слухов о его болезни ходило множество. При этом симпатичный мальчик не производил впечатления больного. П. Жильяр, который впервые увидел цесаревича в феврале 1906 г. в Александровском дворце, вспоминал, что «у него был свежий и розовый цвет лица здорового ребенка и, когда он улыбался, на его круглых щечках вырисовывались две ямочки».[586] Многочисленные фото подтверждают это.

Ольга и Алексей на пристаньке у Детского пруда. 1908 г.

Не все так по-доброму воспринимали Алексея. На него смотрели прежде всего не как на больного ребенка, а как на наследника огромной державы и будущего властителя. Многие задавались вопросом: а какое будущее ожидает Россию, когда во главе ее окажется этот калека? Эти настроения отражены в воспоминаниях графини М. Клейнмихель: «Стали говорить, что ребенок слаб и недолговечен. Говорили, что у ребенка отсутствует покров кожи, отсутствие которого должно вызвать постоянные кровоизлияния, так что жизнь его могла угаснуть от самого незначительного недомогания… Благодаря тщательному уходу за ним, ребенок выжил, стал поправляться, хорошеть, был умен, но долго не мог ходить, и вид этого маленького существа, постоянно на руках у здоровенного казака, производил на народ удручающее впечатление… Этот маленький калека – в нем грядущее великой России?».[587]

Первый серьезный кризис в развитии болезни произошел летом 1907 г. в Александровском дворце, когда цесаревичу было три с половиной года.[588] Тогда он серьезно травмировал ногу. Как писал великий князь Александр Михайлович: «Трех лет от роду, играя в парке, цесаревич Алексей упал, и получил ранение».[589] Отметим, что в конце 1907 г. впервые проявились проблемы с сердцем у Александры Федоровны. Видимо, этот кризис отразился на сердце матери.

Альберт Гоффа

По свидетельству великой княгини Ольги Александровны, именно во время этого кризиса Г. Распутин впервые стабилизировал состояние больного ребенка. По ее словам, «от докторов не было совершенно никакого проку. Перепуганные больше нас, они все время перешептывались. По-видимому, они просто не могли ничего сделать». Она пишет, что только после появления Распутина ситуация изменилась и «малыш был не только жив, но и здоров».[590]А. Вырубова, коротко упомянув о кризисе 1907 г., ни словом не обмолвилась о вмешательстве Распутина, наоборот, она подчеркивала, что, «когда осенью заболел наследник… Ничто не помогало ему, кроме ухода и забот его матери».[591]

Во время первого серьезного кризиса в состоянии здоровья цесаревича в Александровский дворец в первый и последний раз пригласили иностранного узкого специалиста.[592] Это был профессор ортопедии Берлинского университета доктор Альберт Гоффа.[593] Берлинский профессор подтвердил как факт заболевания гемофилией, так и ее принципиальную неизлечимость. Его консультации потребовались также для квалифицированного заказа в Берлинском ортопедическом институте специальной кровати для больного цесаревича. Можно утверждать с уверенностью, что с 1907 г. для европейских медиков и политиков тайны заболевания русского цесаревича уже не существовало.[594]

Профессор С.П. Федоров в своем кабинете ВМА

В марте 1908 г. очередная травма цесаревича стала поводом для переписки Николая II и императрицы Марии Федоровны. Алексей упал, ударился лбом, в результате чего на его лице появились страшные отеки. Императрица Мария Федоровна с беспокойством писала сыну из Лондона: «Я слышала, бедный маленький Алексей ударился лбом, и на лице появились такие отеки, что смотреть страшно, а глаза совсем закрылись».[595] Для того чтобы последствия травмы прошли, потребовалось три недели. В ответ Николай писал матери в Лондон: «Ты спрашиваешь про маленького Алексея – слава Богу, шишка и синяки у него прошли без следа. Он весел и здоров, как и его сестры».[596]

Это были первые серьезные звонки, но далеко не последние. Позже все они слились в некий тревожный фон, к которому царская семья привыкла и приспособилась, но не забывала о нем ни на минуту. Из документов мы узнаем об этих «незаметных» кризисах. О серьезности их говорит то, что хирург С.П. Федоров «в декабре (на Рождество) 1908 г. был экстренно вызван из Москвы»[597] к цесаревичу в Александровский дворец.

Цесаревич Алексей в кресле императрицы

Осенью 1912 г. цесаревич едва не погиб от внутреннего кровотечения, которое он получил в сентябре, в охотничьей резиденции царя в Беловеже. Тогда цесаревич, прыгая в лодку, ударился внутренней стороной левого бедра об уключину. Его успели перевезти в другую охотничью резиденцию – Спала, где у мальчика на месте ушиба сформировалась гигантская гематома, которую в документах называют «забрюшинным кровоизлиянием».[598] Там в октябре 1912 г. цесаревич умирал. Вырубова, которую императрица срочно вызвала из Царского Села, вспоминала, что «три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли».[599]

Страну начали готовить к смерти наследника. Бюллетени печатались в «Правительственном вестнике», их подписывали лейб-хирург С.П. Федоров, лейб-медик Е.С. Боткин, почетный лейб-медик С. Острогорский и лейб-педиатр К. Раухфус. 9 октября Е.С. Боткин писал в письме к родным: «Я ничего не в состоянии делать, кроме как ходить около него».[600] Но мальчик выжил, и императрица была твердо уверена, что ребенка спас Распутин, приславший ей успокоительную телеграмму из Сибири.

Цесаревич с травмированной рукой. Ливадия. 1909 г.

Императрица у постели выздоравливающего Алексея. Спала. 1912 г.

5 ноября 1912 г. в 8 часов вечера поезд с наследником прибыл в Царское Село. Поезд шел с минимальной скоростью, чтобы не потревожить больного, дорогу от Императорского павильона до Александровского дворца специально выровняли. 6 ноября 1912 г. в газетах появилась последняя информация, связанная со здоровьем цесаревича. Начался длительный период реабилитации больного ребенка, скрытый от глаз публики.

Лечение шло на Детской половине Александровского дворца. Главной проблемой в это время была левая нога цесаревича. П. Жильяр писал, что болезнь «вызвала временное омертвение нервов левой ноги, которая отчасти утратила свою чувствительность и оставалась согнутой – ребенок не мог ее вытянуть».[601] При этом надвигались торжества, связанные с 300-летием Дома Романовых, и народу надо было показать здорового наследника.

У постели Алексея на Детской половине: Татьяна, Александра Федоровна, Алексей, Анастасия, Николай II, Ольга. 1913 г.

Для выпрямления левой ноги цесаревича врачи использовали различные ортопедические аппараты. В мемуарной литературе упоминается, что неразгибавшуюся левую ногу цесаревича фиксировали в металлическом треугольнике. Подкручивая винты, конструкцию постепенно раздвигали, для того чтобы нога приняла нормальное положение. В архивных источниках упоминается, что с ноября 1912 по апрель 1913 г. в Ортопедическом институте для цесаревича приобрели пять ортопедических конструкций: аппарат Гессинга с поясом (374 руб.); кресло на велосипедных колесах (464 руб.); аппарат Гессинга из целлулоида по слепку (163 руб.); аппарат Гессинга[602] кожаный по тому же слепку (226 руб.); ходилка (костыли на колесах, 60 руб.), всего на 1289 руб. 49 коп.[603] В Александровский дворец в специальной цистерне доставляли лечебные грязи из Крыма (грязелечебница Саки под Евпаторией). Лечение было длительным и изнурительным для маленького мальчика. Массаж, ортопедические конструкции, грязевые ванны и компрессы были главной составляющей частью этого лечения.

Хотя в общественном сознании закрепился миф о спасении наследника только благодаря влиянию Г. Распутина, о нем ежедневно и ежечасно заботились квалифицированные врачи. Это подтверждается объективными данными. По сведениям Е.С. Боткина, с ноября 1912 по март 1913 г. к цесаревичу в качестве консультантов в Александровский дворец приглашались: профессор С.П. Федоров – 27 раз; профессор Р.Р. Вреден – 15 раз; доктор С.Ф. Дмитриев – 124 раза.[604]

Лечение горячими грязями: дядька А.Е. Деревенько, цесаревич, лейб-медик Е.С. Боткин, лекарский помощник Поляков. Ливадия. Август 1913 г.

Лечение горячими грязями. Императрица склоняется к наследнику, за ней – лечащий врач цесаревича В.Н. Деревенко.

К торжествам 300-летия поставить на ноги наследника не смогли. Точнее, стоять он мог, но не мог ходить. Германский кронпринц, бывший на торжествах, вспоминал: «Наследник Алексей, по виду слабый, недолговечный ребенок, внушал своим видом одно чувство сострадания. Хотя ему было тогда восемь или девять лет, он не ходил, а дядька-матрос, громадного роста – носил его на руках. Мальчик имел вид раненого ягненка».[605]

Борьба с последствиями болезни заняла почти год. Еще в сентябре 1913 г. «его заставляли принимать очень горячие грязевые ванны, сильно его ослаблявшие и предписанные докторами, дабы уничтожить последние останки его заболевания».[606] Именно тогда лечащий врач наследника, хирург В.Н. Деревенко, сообщил воспитателю цесаревича П. Жильяру точный диагноз его заболевания и объяснил ему клинические особенности болезни.

Наследника несет на руках вахмистр Собственного Е.И.В. Конвоя Пилипенко. Лето 1913 г.

В августе 1913 г. наследника вывезли в Крым, где его лечили целебными грязями, которые доставляли в Ливадию в бочках на миноносцах с озера Мойнаки, которое находится возле Сак, близ Евпатории. Всего было сделано 12 ванн, которые накладывали на левое бедро, колено и локоть левой руки цесаревича.[607]

К болезни постепенно приспособились. Для мальчика сконструировали специальную парту с регулируемым сиденьем, которая стояла в его классной комнате в Александровском дворце. Для него в Берлинском Ортопедическом институте заказали специальную кровать, которую перевозили из одной резиденции в другую вслед за наследником.[608] В его ванной комнате в Александровском дворце хранились все необходимые медицинские приборы и принадлежности. Поблизости постоянно дежурили врачи.

Тщательный режим наблюдения за мальчиком постепенно уродовал его характер. Он рос хорошим мальчиком, но был избалован всеобщей заботой и вниманием, и только отец мог отчасти держать его в руках. Великий князь Константин Константинович в марте 1912 г., побывав в Александровском дворце, записал в дневнике свое впечатление об Алексее: «Он сидел, развалившись, плохо ел, облизывал тарелку, дергал других». Это была серьезная педагогическая проблема. П. Жильяр, столкнувшись с нежеланием ребенка заниматься французским языком и вообще чем бы то ни было, пытался скорректировать его поведение. Эта корректировка в прямом смысле могла отразиться на здоровье наследника, но тем не менее Жильяр настоял на том, чтобы цесаревичу была предоставлена большая свобода.

Николай II и цесаревич на балконе-террасе Александровского дворца.1913 г.

Окончательное решение принимали родители. Они хорошо помнили весь прошлогодний ужас, но все же согласились на предложение Жильяра. И вскоре наследник был опять травмирован. Он упал со скамейки, стукнувшись коленкой об ее угол. На следующий день он уже не мог ходить, а опухоль, образовавшаяся под коленом, быстро охватывала нижнюю часть ноги. «Кожа натянулась до последней возможности, стала жесткой под давлением кровоизлияния, которое стало давить на нервы, и причиняла страшную боль, увеличивающуюся час от часу».[609] Подробных данных о ходе лечения нет, но, видимо, методика медицинской помощи была уже отработана. Можно с уверенностью предполагать, что она носила консервативный характер. Как замечает Жильяр, «наше пребывание в Крыму затянулось дольше обыкновенного из-за болезни Алексея Николаевича, и мы вернулись в Царское Село лишь в декабре».[610]

В Александровском дворце в музейной экспозиции 1920-х гг. были сохранены предметы, связанные с необходимостью оказывать наследнику повседневную медицинскую помощь. Так, в спальне цесаревича на особом стержне висели его тросточки, которыми он пользовался, когда у него болела нога. Некоторые из них были с резиновыми наконечниками. Надо отметить, что даже для семейных фотоальбомов цесаревича никогда не фотографировали с такой тросточкой. Наоборот, его старались снять, только стоя и так, чтобы не было видно признаков болезни. На одной из стен висел акварельный рисунок лечащего врача цесаревича – доктора В.Н. Деревенко.

Цесаревич на «ортопедическом» велосипеде, сконструированном для разработки травмированной ноги. Александровский парк. Весна 1913 г.

Комната дядьки-матроса А.Е. Деревенько находилась рядом со спальней наследника, за деревянной перегородкой. В ванной комнате наследника хранились некоторые из медицинских приборов и инструментов: электрическая лампа для согревания травмированных конечностей, ванночка для грязей, прибор для электризации, прибор для скатывания бинтов, прибор для пульверизации, фарфоровый пестик и ступка для растирания мазей, зеркальце для осмотра гортани, домашняя аптечка с набором лекарств, облатки лактобациллина.[611]Поблизости находилась и комната для дежурных врачей – В.Н. Деревенко или Е.С. Боткина.[612]

Несмотря на постоянные мелкие недомогания, здоровье Алексея Николаевича во второй половине 1914 – начале 1915 гг. изменилось в лучшую сторону. Мелкие недомогания были привычным фоном его жизни. В сентябре 1914 г. опять появились боли в ноге: «…он лежит, так как колено все еще опухло»,[613] писала императрица мужу. Осенью 1914 г. цесаревич вместе с матерью посетил лазарет, организованный императрицей в саду большого Царскосельского госпиталя. Там лежал раненый офицер Семеновского полка И.В. Степанов. Он описал один из таких визитов цесаревича: «Он вошел почти бегом. Весь корпус страшно, да, именно страшно, качался. Больную ногу он как-то откидывал далеко в сторону. Все старались не обращать внимания на эту ужасную хромоту».[614] Как мы видим, последствия осени 1912 г. давали себя знать спустя два года. Впрочем, это могла быть очередная «свежая» опухоль.

В октябре 1914 г. родители цесаревича договорились о шифрованных фразах, поскольку, наряду с письмами, они обменивались и открытыми телеграммами: «В случае, если что-нибудь с ним произошло, я напишу ручка, называя все уменьшительными именами, тогда ты будешь знать, что речь идет о малютке».[615] Проблемы с ногой уже носили хронический характер. В декабре 1914 г. императрица сообщала царю: «У малютки нога в хорошем состоянии, только ему больно на нее ступать, а потому он избегает этого, и благоразумия ради сидит на диване».[616]

Императрица сообщала царю о болях в ноге цесаревича в январе 1915 г., в марте «у него снова вода в колене».[617] 19 марта 1915 г. в дневнике царя появляется запись: «у него опухли железы на шее». В апреле «в локтях все еще есть вода»,[618] кроме этого «нога не совсем в порядке, но не болит, т. к. его носят на руках и латают».[619] Весна и лето 1915 г. прошли, видимо, немного спокойнее, но уже в конце августа 1915 г. вновь рука «сильно опухла, боли с перерывами ночью, и сегодня тоже, опять старая история, но у него давно уже этого не было, слава Богу».[620] Своеобразное восприятие матери больного ребенка, на фоне постоянных недомоганий, относительно благополучное состояние с середины апреля по конец августа – четыре месяца, это уже «давно».

После того как в августе 1915 г. Николай II принял пост Верховного главнокомандующего и переехал в Ставку в Могилев, наследник, несмотря на тревогу матери, отправился вместе с ним. Там он достаточно хорошо себя чувствовал, сопровождая отца в его обычных длительных пеших прогулках. В октябре 1915 г. царь писал Александре Федоровне: «Я поражаюсь, как много он может и желает ходить, а дома не жалуется на усталость».[621] С точки зрения отца, все было в порядке, но окружающие оценивали состояние здоровья наследника более критически. Один из офицеров Ставки писал о нем: «Наследник – очень женственный лицом, довольно красивый мальчик, но походка его с заметным припаданием на одну ногу… ногу свою заметно тянет, она не дает полного движения и в колене сгибается плохо».[622]

В начале декабря 1915 г., в поезде во время поездки на фронт, у простывшего цесаревича лопнул сосуд в носу. Началось кровотечение, которое проф. С.П. Федоров не смог остановить. П. Жильяр, который находился в одном купе с цесаревичем, писал впоследствии: «Алексей Николаевич простудившись накануне и схватившего страшный насморк, после сильного чихания открылось кровотечение носом. Я послал за профессором Федоровым, но ему не удалось остановить кровотечение».[623] В три часа ночи они разбудили царя и попросили его вернуться в Могилев, чтобы попытаться в условиях стационара остановить кровь. Встревоженный царь отправляет 4 декабря в 10 часов утра телеграмму в Александровский дворец: «Вследствие простуды, Алексей целый день с перерывами было кровотечение из носа. Решил, по совету Федорова, вернуться в Ставку».[624]

Встревоженная императрица буквально через двадцать пять минут прислала ответную телеграмму, резонно спрашивая: «Разве ему не сделали сейчас же прижигание в носу, как советовал Поляков в таких случаях? Не беспокойся, Друг говорит, что все это от усталости и теперь пройдет. Волнуюсь, что не с вами… Привезу Вл. Ник.[625]… Знаю, что опасности нет, а все же беспокоюсь. Аликс».

Как следует из текста телеграммы, императрица за эти двадцать пять минут успела переговорить с медиками и позвонить Распутину. Уже из Ставки в Могилеве в 12 ч. 41 м. император вновь отправил телеграмму в Александровский дворец: «Прибыли благополучно, остаемся в поезде. Так как температура у него поднялась до 39, то решил немедленно вернуться домой. Выезжаю сегодня в три, надеюсь приехать завтра в одиннадцать утра. Он спал довольно хорошо, весел, кровотечение значительно меньше, кашляет редко».[626]

Спустя еще полтора часа новая телеграмма: «Слава Богу, теперь ему лучше. Температура 37,5. Кровотечение прекратилось, хотя легко может возобновиться от движений или кашля. Сегодня нет головной боли. Ест, в общем, хорошо». Императрица немедленно отвечает: «Поляков говорит, что нужно немедленно опять прижечь в носу тем лекарством. У Деревенько должна быть бутылочка. Надеюсь, что горло не хуже». Это многозначительное «опять» царицы показывает, что подобные носовые кровотечения уже были и они успешно купировались прижиганием. Странно, что подобные советы исходили от простого лекарского помощника Полякова, а профессор Военно-медицинской академии хирург С.П. Федоров не решался им последовать. И почему бутылочка с «тем лекарством» находилась у боцмана Деревенько, а не у врача?

Вполне вероятно, что в этом эпизоде мы сталкиваемся с проявлением двух подходов в лечении цесаревича: академическим, основанным на доказательной медицине, представленным профессором С.П. Федоровым, и народным, знахарским, исходившим вместе с «тем лекарством» от Г.Е. Распутина при посредничестве лекарского помощника Полякова и «дядьки» цесаревича.

По дороге в Царское Село, из Витебска, в 20 ч. 50 м. царь отправляет телеграмму: «Провел вторую половину дня хорошо. В 8 часов температура 38,1. В отличном расположении духа и несколько изумлен, зачем мы едем домой. Пожалуйста, завтра на станции никого». В конце дня 4 декабря царь, как обычно, подвел итоги ушедшего дня: «Алексей ночь спал с перерывами. Утром температура дошла до 39, но после полудня она опустилась до 37,5. Кровь все еще сочилась из левой ноздри, хотя в меньшем количестве. В общем, он меньше кашлял и был веселее. Прибыли в Могилев в 12 ¹/₄ ровно через сутки… В четыре часа тронулись на север… Сидел много с Алексеем: так же много читал – встреченных фельдъегерей».[627]

В отличие от царя, который читал бумаги, ночь с 4 на 5 декабря показалась Жильяру сплошным кошмаром. Он писал: «Силы больного быстро падали. Приходилось несколько раз останавливать поезд, чтобы сменить тампоны… его нельзя было оставлять в лежачем положении – дважды делались обмороки, и я думал, что это конец».[628]

К утру 5 декабря ситуация несколько стабилизировалась и кровотечение уменьшилось. В 11 часов утра поезд прибыл в Царское Село. На пустой платформе его ожидала императрица с дочерьми. Наследника перевезли в Александровский дворец, где лекарский помощник Поляков наконец прижег ранку, образовавшуюся на месте маленького лопнувшего кровеносного сосуда. Вечером 5 декабря царь записал в дневнике: «Привезли Алексея в моторе домой и сейчас же наверх в его комнату – угловую. Там собрался сонм докторов; Поляков прижег ему в левой ноздре и оставили в покое и без тампона в носу. Лихорадки не было, состояние духа отличное». А на следующий день, 6 декабря, он пометил в тетрадке: «После обеда приехал Григорий; посидели вместе у кровати Алексея».[629]

После стабилизации состояния здоровья наследника Николай II уехал в Ставку. Сохранилось несколько писем, отправленных цесаревичем Алексеем в Ставку к отцу из Александровского дворца. В середине декабря 1915 г. он писал: «Доктор Поляков приезжал сегодня утром и тыкал в нос и уши, но не в свои, в мои!». Поднялся с постели цесаревич только 18 декабря 1915 г. Он писал отцу в этот день: «Сегодня я первый раз встал и оделся. За это время я потерял только один фунт».[630] В архивных материалах глухо упоминается о том, что в эти дни в Александровском дворце производились какие-то «лабораторные работы», связанные с заболеванием Алексея. В феврале 1916 г. лейб-медик Е.С. Боткин направляет записку личному секретарю императрицы графу Я.Н. Ростовцеву с просьбой об оплате услуг доктора М.Л. Лычковского «за проведенные им лабораторные работы в связи с заболеванием Наследника».[631]

Процесс восстановления в Александровском дворце на этот раз затянулся не на столь длительный срок, как это бывало ранее. Жильяр отмечал, что цесаревич вполне собрался с силами уже в феврале 1916 г. Но вместе с тем возобновились и обычные болячки. В начале февраля 1916 г. у цесаревича распухла правая рука. В апреле 1916 г., играя с кортиком, цесаревич повредил себе руку, и осложнение было настолько серьезным, что императрица в письме от 9 апреля 1916 г. к Вырубовой вспоминала Спалу: «…внутри кровоизлияние, страшно страдал и боли, хотя гораздо меньше, не прошли… Очень похудел, первые дни напоминали Спалу, помнишь? Всю зиму все было хорошо, но, наверное, так и надо?». На следующий день в письме к Вырубовой она пишет, что опухоль «рассасывается быстро и хорошо… сегодня были опять сильные боли… Раз на днях дошло до 39, но это был признак рассасывания».[632]

Все это бесконечное перечисление болячек наследника, буквально липших к ребенку, показывает, под каким огромным и постоянным эмоциональным стрессом находилась царская семья. Причем «болячки» надо было тщательно скрывать от окружения семьи. При этом с весны 1915 г. императрица активно включается в публичную политику и начинает пожинать ее грязные плоды. Именно с этого времени критика царской семьи становится особенно разнузданной. И в этой политической борьбе допускались любые инсинуации, ставящие целью дискредитацию семьи императора. И наряду с клеветой на царя, на императрицу и ее дочерей, волна клеветы обрушивается и на цесаревича.

Оппозицией разыгрывается «Бадмаевская карта». К этому были некоторые формальные основания. Во время тяжелой апрельской болезни цесаревича в Александровском дворце побывал П.А. Бадмаев.[633] Это подтверждает его письмо к императрице от 22 апреля 1916 г.: «Приношу Вашему Величеству благодарность за разрешение повидать наследника цесаревича и августейших ваших дочерей».[634]

Этот визит лег в основу слуха о том, что Распутин вместе с Вырубовой, используя гомеопатические препараты П.А. Бадмаева, «притравливают цесаревича». Один из думских лидеров, монархист В.М. Пуришкевич записал в дневнике: «В отсутствие Распутина, Вырубова подмешивала в пищу и питье наследнику толченый корень Жень-Шеня… доставаемого… у… тибетского врача Бадмаева. Это средство увеличивало кровоточивость, появления же во дворце и его гипнотические пассы, производившиеся над Алексеем, совпадали с отсутствием “притравливания” Алексея Жень-Шенем».[635]

Целью этих «притравливаний» было, по слухам, поддержание медицинского реноме Распутина и возвращение Николая II в Александровский дворец, поскольку в Ставке он становился труднодостижим для императрицы и Распутина и меньше подвержен их влиянию. Мы никогда не узнаем, как обстояло дело на самом деле, но есть факты: посещение П.А. Бадмаевым цесаревича в апреле 1916 г.; наличие «бутылочки с лекарством» у боцмана Деревенько в декабре 1915 г.; политический авантюризм П.А. Бадмаева и его вовлеченность в политические интриги; существование «бадмаевского кружка», в который входили и П.Г. Курлов, и А.Д. Протопопов; слепая вера императрицы и Вырубовой в Распутина.

Вторая половина 1916 г. прошла для цесаревича относительно спокойно. Новый серьезный кризис произошел в конце января 1917 г. В дневнике историографа Ставки генерала Д.Н. Дубенского, который был дружен с профессором С.П. Федоровым, появилась запись, датированная 29 января 1917 г.: «Узнал, что захворал наследник. С.П. Федоров бывает ежедневно в Царском Селе. У наследника кровоизлияние внутрь около почек или в почки. Состояние тревожное. Императрица мрачна, красна лицом и грозна. Государь – ничего, как всегда».[636] В конце февраля – начале марта 1917 г. наследник, как и его сестры, переболел корью. Кажется, ни одна болезнь не обошла цесаревича стороной.

Александровский дворец в 1914–1917 гг.

В последнее мирное лето 1914 г. Александровский и Екатерининский дворцы должны были стать «сценической площадкой» большого политического действа, поскольку на май 1914 г. планировался визит французского президента Р. Пуанкаре в Россию. Однако визит отложили, Пуанкаре Царское Село так и не посетил, проведя встречу с российским императором в Петергофе в июле 1914 г. Однако царскосельский сценарий этого визита фактически воспроизводил алгоритм встреч на высшем уровне, которые имели место ранее.

К визиту французского президента начали готовиться на всех уровнях с конца 1913 г., в том числе и на уровне гофмаршалов. По несбывшемуся сценарию, Пуанкаре предполагалось поселить в бельэтаже Екатерининского дворца на половине императрицы Марии Федоровны. Великий князь Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Федоровна должны были жить в Александровском дворце в «новых комнатах» (то есть так называемых «английских комнатах» левого флигеля).

Николай II и президент Франции Р. Пуанкаре. Петербург. 1914 г.

Предполагалось, что 7 мая 1914 г. Пуанкаре будут встречать на платформе Императорского павильона, а затем отвезут в Екатерининский дворец. Далее в Александровском дворце состоится приватная встреча французского президента с Николаем II. В это время в Угловой гостиной должны были собраться: свитные дамы императрицы, чины Министерства Императорского двора, обер-гофмаршал, дежурный флигель-адъютант. Большой парадный обед был запланирован в Екатерининском дворце. На следующий день предполагался обед в узком кругу в Александровском дворце. На 9 мая, после осмотра Зимнего дворца, предполагался парадный спектакль в Китайском театре в Царском Селе. 10 мая французский президент должен был отбыть из Царского Села в Петергоф.[637]

Когда началась Первая мировая война, внешне в жизни Александровского дворца изменилось мало. В 1915 г. с ведома Александры Федоровны коридоры и подъезды Александровского дворца оформили подносными блюдами. За годы правления Николая II у него сформировалась внушительная коллекция подносных блюд, которые ему дарили подданные во время коронационных торжеств, поездок по стране, юбилеев и т. д.

Блюдо подносное. Россия. 1891 г.

В вестибюле первого «императорского» подъезда блюда были развешаны в 5 рядов, по 12 блюд в ряду. На схеме, имеющейся в архивном деле, 11 блюд помечены красным кружком – «поднесены Его Императорскому Величеству во время поездки в действующую армию в сентябре-октябре 1914 г…». В коридоре таких подносных блюд, отмеченных красным кружком, было 25.[638] Всего подносных блюд в вестибюле и коридоре Александровского дворца развесили 175 штук. В свитском четвертом подъезде эти блюда буквально покрывали все стены вестибюля и коридора – всего 258 подносных блюд.[639]

Ритм деловой жизни Николая II в конце 1916 г. оставался привычно напряженным. По данным камер-фурьерских журналов, с 19 декабря 1916 г. по 22 февраля 1917 г. Николай II принял министра внутренних дел А.Д. Протопопова 14 раз, председателя Совета министров князя Н.Д. Голицына 9 раз, военного министра 18 раз.[640]

Об этом же пишет такой информированный очевидец, как начальник подвижной охраны царя генерал А.И. Спиридович. Он сообщал, что за январь 1917 г., находясь в Александровском дворце, император принял более 140 лиц в ходе деловых аудиенций. За три недели февраля 1917 г. до отъезда в Ставку им было принято до 100 лиц. Спиридович утверждал, что «Государь был полон энергии и работал много. Никакой апатии, о чем так много говорили, особенно в иностранных посольствах, в Государе не было заметно. Была заметна иногда усталость».[641]

В это же время императрица Александра Федоровна была необычайно политически активна. Она фактически стала соправительницей. За это же время она приняла Протопопова 6 раз, Голицына 5 раз. Иногда она встречалась с ними раньше, чем их принимал царь. Это были «ее» люди, через которых императрица пыталась проводить свою политическую линию.

Николай II уехал из Александровского дворца в Ставку 22 февраля 1917 г. А уже 23 февраля императрица сидела у кровати А. Вырубовой, которая, заболев корью, лежала на свитской половине Александровского дворца. В этот же день заболели корью Ольга (37,7 °) и Алексей (38,3 °), поэтому Александра Федоровна обедала в игровой комнате Алексея.

26-27 февраля 1917 г. в Петрограде начались беспорядки, переросшие в Февральскую революцию, которая стала концом правления 300-летней династии Романовых. 2 марта 1917 г. Николай II подписал отречение, и обратно в резиденцию 9 марта 1917 г. вернулся уже гражданин Романов.

Все эти трагические недели Александра Федоровна с детьми провела в Александровском дворце.

27 февраля 1917 г. в Царском Селе еще было спокойно, хотя из Петербурга доходили тревожные слухи. Они подтвердились, когда в 5 часов вечера телефоны Александровского дворца, связывавшие его с Петроградом, были отключены. К этому времени в Александровском дворце на Детской половине был настоящий госпиталь, с высокой температурой лежали: А. Вырубова (39,7 °), Ольга (39,1 °), Татьяна (39 °) и Алексей (38,9 °). На ногах из детей оставались Мария и Анастасия. Хотя императрица и была полностью погружена в болезнь детей, но в этот день она вместе с Л. Ден посетила могилу Распутина в Александровском парке, отстояв панихиду. Генерал П.П. Гротен[642] докладывал Александре Федоровне о ситуации в Петрограде, и она записала в дневнике: «Ужасные вещи происходят в Санкт-Петербурге. Революция».

28 февраля 1917 г. в 1 час 30 мин. ночи два царских литерных поезда вышли из Ставки в Царское Село. В литерном поезде «А» ехали Николай II, министр Императорского двора В.Б. Фредерикс, флаг-капитан К.Д. Нилов, дворцовый комендант В.Н. Воейков, исполнявший обязанности гофмаршала кн. Долгорукий, флигель-адъютанты Шереметев и Мордвинов.

В этот день положение вокруг Александровского дворца стремительно ухудшалось. Там уже было понимание того, что события приняли необратимый для императорской семьи характер. Жена начальника Дворцовой полиции полковника Б. Герарди одна из первых оставила свою квартиру и упросила приютить двух ее детей в одном из госпиталей. На половине императрицы в Александровском дворце собрались близкие к ней люди. Императрица записала в дневнике: «Лили[643] спит в красной комнате. Графиня Бенкенд[орф] и Иза[644] – в моей большой гостиной», имея в виду Кленовую гостиную.

Все офицеры, приехавшие из Петрограда, в этот день были в шубах поверх мундиров с царскими вензелями, поскольку в столице уже начались бесчинства солдат, срывавших погоны с офицеров. Еще в 19 часов было все спокойно, и офицеры охраны с нижними чинами присутствовали в Феодоровском соборе на вечерней службе.

В 9 часов вечера к Александровскому дворцу по тревоге были вызваны две роты Сводного полка, две сотни Конвоя, рота Железнодорожного полка, батарея воздушной охраны (2 зенитных орудия на машинах) и две роты Гвардейского экипажа из с. Александровка.[645]Императрица лаконично записала в дневнике: «Войска поместили в саду». На это время дворец был оцеплен шестью ротами пехоты и двумя ротами конницы. Были еще небольшие команды – служба дворцовых телефонистов, во дворце находилась «личная охрана Государыни и детей», то есть престарелые камер-казаки Конвоя. Командование обороной Александровского дворца, в котором находилась императрица с больными детьми, взял на себя заместитель дворцового коменданта, генерал П.П. фон Гротен.[646]

Ситуация была крайне тревожной. Со стороны казарм гвардейского стрелкового полка слышались выстрелы. Генерал Гротен распорядился выставить постоянные разъезды вдоль решетки Александровского дворца, развернуть орудия зенитной батареи и пулеметы Гвардейского экипажа вдоль улиц, ведущих к резиденции. Сводный полк разметил заставы в отдаленных углах дворца и Александровского парка. Командир Сводного полка генерал А.А. Ресин[647] призвал солдат и офицеров «исполнить свой долг и защитить царскую семью от всех случайностей».[648] В литературе Дворцовая полиция в последний раз упоминается именно этим вечером: «Дворцовая полиция оставалась на местах».[649]

Вскоре начались вялые стычки охраны с восставшими стрелками запасных батальонов Царскосельского гарнизона. Свет в Александровском дворце был полностью погашен. Вскоре солдат увели с улицы. Мемуарист пишет, что в Александровском дворце перед ним «предстала необычная картина: коридоры и лестницы нижних этажей были полны сидящими и лежавшими людьми со сваленной там и сям амуницией».[650]

Около 23 часов из своих комнат вышла императрица Александра Федоровна. Личный состав был построен в коридоре левого флигеля Александровского дворца, и императрица обошла строй солдат и казаков. Она просила офицеров прийти к соглашению с восставшими во избежание кровопролития[651] (чтобы «только из-за нас не было крови»).

Поздно вечером начались переговоры генерала Гротена с представителями частей Царскосельского гарнизона. В результате переговоров удалось достичь соглашения о перемирии. Кроме этого, вечером начальник Дворцовой полиции полковник Б.А. Герарди[652] вступил в неофициальный контакт с лидерами Государственной думы, зондируя перспективы, связанные с дальнейшей судьбой императорской семьи.

Именно в этот день петроградская пресса сообщила читателям, что Собственный конвой перешел на сторону революции. Однако эти сведения не совсем точны. В Государственную думу доставили урядника и нескольких казаков с солдатами из нестроевой команды, охранявших казармы Собственного конвоя на Шпалерной улице. Однако пресса немедленно начала писать о прибытии всего Конвоя[653]к Таврическому дворцу.

1 марта 1917 г. в Александровском дворце ждали приезда императора. Около 4 часов утра охрана, как всегда, выставила посты на пути его проезда. Поскольку он не прибыл, а всякая связь со Ставкой была прервана, императрица Александра Федоровна весь день пыталась разными способами связаться с царем.

На рассвете охрана была поднята по тревоге, поскольку поступила информация, что тяжелая батарея Царскосельского гарнизона начинает обстрел Александровского дворца. Но вскоре выяснилось, что по дворцу был выпущен только один снаряд, который, пролетев над крышей, упал в саду, не разорвавшись. Но в этот день были и потери, один из стрелков Сводного полка был убит шальной пулей.

В 9 часов утра вернулась из Петрограда депутация от частей дворцовой охраны, которую принял один из лидеров Государственной думы А.И. Гучков. Он просил их продолжать нести охрану Александровского дворца и обеспечить безопасность императорской семьи. Но это была только неофициальная договоренность с лидерами Государственной думы. Императрица не знала судьбы мужа и была прикована к Александровскому дворцу больными детьми, поэтому в Петроград был направлен флигель-адъютант полковник А.Н. Линевич,[654] который вновь получил заверения председателя Государственной думы Родзянко, что подразделения охраны должны продолжать нести службу по охране императорской семьи. Видимо, именно тогда императрица получила неофициальные гарантии новой власти на безопасный отъезд семьи в Англию к своим родственникам.

Поначалу моральное разложение не затронуло императорскую охрану. По-прежнему проверялись посты на всех службах, охранялись телефонная станция и Ферма. Но при этом Александровский дворец был полностью изолирован от окружающего мира, что было тяжелее всего. Постепенно в частях охраны началось брожение. Рано утром 1 марта из Александровского дворца ушел батальон Гвардейского экипажа. Генерал Гротен отпустил его в с. Кузьминское в казармы, но моряки ушли в Петроград. В казармы была отпущена и рота Железнодорожного полка. Она тоже больше не вернулась. Командование отослало в казармы личный состав артиллерийской батареи. По словам мемуариста, «их революционный пыл сдерживался главным образом присутствием казаков».[655] Для пресечения разложения офицеры лично возглавили караулы и пошли в казармы. Самые невероятные слухи множились, и охрана Александровского дворца редела. Постепенно процесс разложения становился необратимым.

В этот день генералы Гротен и Ресин предложили императрице, взяв больных детей, пробиваться на автомашинах в Ставку. Мемуарист упоминает, что шансы на успешный прорыв были велики. Однако императрица отказалась от предложенного варианта, опасаясь за здоровье детей. Кроме этого, у нее уже были гарантии на беспрепятственный выезд в Англию.

Окружение царя предпринимало попытки сохранения монархии, ограничив ее конституцией. Так, по воспоминаниям княгини Палей, ее муж, великий князь Павел Александрович, генерал «от котлет» князь Мих. Путятин и чиновник Министерства Императорского двора Бирюков составили манифест о даровании конституции. Когда манифест был составлен, князь Путятин «побежал во дворец и поручил генералу Гротену – второму коменданту дворца, просить государыню подписать его в отсутствии государя, пока тот не приедет… несмотря на мольбы Гротена… государыня отказалась дать подпись».[656] Днем в Александровский дворец приехал великий князь Павел Александрович, на вопросы офицеров Сводного полка и Конвоя, каково положение, что делается в Петрограде, ответил: «Господа! Одна последняя надежда на вас!».[657] Возможно, он также пытался убедить императрицу «даровать конституцию».

Генерал Гротен старался не допустить столкновения частей Царскосельского гарнизона и охраны Александровского дворца. С этой целью он встретился с депутатами Государственной думы, прибывшими в Царское Село для успокоения гарнизона. Гротен заявил, что его части, безусловно, будут защищать Александровский дворец: «Я боюсь, что может произойти нападение гарнизона на дворец. Мы, конечно, нападение отобьем, но это будет ужасно. Императрица одна. Дети государя больны».[658] В результате они договорились о взаимном ненападении.

К вечеру 1 марта у Александровского дворца оставались две роты Сводного полка, две сотни казаков Конвоя и взвод зенитной батареи. Вечером 1 марта императрица Александра Федоровна, отчаявшись связаться с императором, передала два запечатанных письма офицерам Конвоя с приказом любыми способами доставить их царю.

В ночь с 1 на 2 марта 1917 г. в Царское Село прибыл из Ставки генерал-адъютант Н.И. Иванов. В его распоряжении находились: батальон георгиевских кавалеров, полурота Железнодорожного полка и рота Собственного Его Величества полка. Они были направлены из Ставки в Петроград для наведения порядка. Генерал ночью прибыл в Александровский дворец и встретился с императрицей (с 1 ч. до 2 ч. 30 м.), а затем в 3 часа ночи уехал к своим эшелонам. К этому времени стало понятно, что уже поздно решать «проблему» силовыми методами, поскольку «проблема» давно переросла в революцию.

2 марта 1917 г. В 21.32 в Псков пришел поезд с депутатами Государственной думы. Локомотив был украшен гирляндами зелени и красными флагами, поэтому «все кругом совершенно остолбенели от изумления». С переднего вагона соскочило несколько человек, которые стали раздавать листовки. Начала собираться толпа. Раздались крики «ура». Около 24 часов Николай II передал Гучкову и Шульгину текст подписанного им отречения от престола. В 23.40 Шульгин и Гучков вышли из императорского вагона и около 3 часов ночи выехали обратно в Петроград. Все было кончено.

В этот день напряжение вокруг Александровского дворца продолжало нарастать. В казармах взбунтовалась рота Железнодорожного полка. Солдаты, убив двух офицеров, ушли в Петроград. Собственный конвой, в целом, сохранил верность династии и остался в Царском Селе. Казаки продолжали нести службу. Решетка вокруг Александровского парка продолжала охраняться усиленными постами и разъездами.

П. Жильяр, вспоминая этот день, писал: «Мы подходим к окнам и видим, как генерал Ресин с двумя ротами Сводного полка занимает позицию перед дворцом. Я замечаю также матросов Гвардейского Экипажа и конвойцев. Ограда парка занята усиленными караулами, которые находятся в полной боевой готовности.

В эту минуту мы узнали по телефону, что мятежники продвигаются в нашем направлении и что они только что убили часового в 500 шагах от дворца. Ружейные выстрелы все приближались, столкновение казалось неизбежным. Императрица была вне себя от ужаса при мысли, что кровь прольется на ее глазах, и вышла с Марией Николаевной к солдатам, чтобы побудить их сохранять спокойствие. Она умоляла, чтобы вступили в переговоры с мятежниками. Наступает решающая минута. Тревога сжимает все сердца. Неосторожность может вызвать рукопашную схватку и резню. С обеих сторон выступают офицеры, и начинаются переговоры. Слова их бывших начальников и решимость тех, которые остались верны долгу, действуют на мятежников.

Возбуждение понемногу падает, и, наконец, решают установить нейтральную зону между обеими сторонами. Так прошла ночь».[659]

Утром генерал Гротен собрал офицеров и объявил им, что с санкции императрицы Александры Федоровны он вступает в официальный контакт с Государственной думой. Были подобраны кандидаты от Сводного полка и от Конвоя. Они явились в Таврический дворец и выступили с речью с думской трибуны. Перемирие между царской охраной и восставшими частями было официально санкционировано Государственной думой.

С этого времени контроль за ситуацией в Александровском дворце перешел к «комитетчикам». Начались аресты. Первыми были арестованы заместитель дворцового коменданта генерал Гротен и начальник Дворцовой полиции полковник Герарди.[660] После этих арестов обязанности по охране Александровского дворца и царской семьи принял на себя командир Сводного полка генерал-майор Ресин. Все офицеры остались в Царском Селе, но императрица просила их уехать в Петроград.

На Детской половине Александровского дворца дети продолжали болеть, к ним присоединилась Анастасия (37,2 °). В этот день в Александровский дворец на Детскую половину с пением молитв доставили для богослужения икону Знамения Богородицы из Знаменской церкви Царского Села. Протоиерей А.И. Беляев писал в дневнике: «Мы поднялись во второй этаж на детскую половину и, пройдя ряд светлых комнат, вошли в полутемную большую комнату, где лежали на отдельных простых кроватях больные дети. Икону поставили на приготовленный стол… Императрица, одетая сестрою милосердия, стояла подле кровати наследника… Пред иконою зажгли несколько тоненьких восковых свечей. Начался молебен… Можно себе представить, в каком положении оказалась беспомощная царица, мать с пятью своими тяжко заболевшими детьми?.. Горячо, на коленях, со слезами просила земная царица помощи и заступления у Царицы Небесной. Приложившись к иконе и пройдя под нее, попросила принести икону и к кроватям больных, чтобы и все больные дети могли приложиться к Чудотворному Образу… Святую икону пронесли по всем детским комнатам, спустились вниз и пришли в отдельную, изолированную комнату, где лежала больная корью, покрытая сыпью Анна А[лександровна] Вырубова. Когда мы выносили икону из дворца, дворец уже был оцеплен войсками…».

Анна Вырубова воспоминалах: «Государыня – ужасающе худая – в белом переднике сестры милосердия смотрела, как последние имперские полки покидали дворец. Морская стража, офицеры “Штандарта”, телохранители и др. уходили, чтобы присягнуть Временному правительству».[661]

3 марта 1917 г. в Царском Селе казакам Конвоя удалось достичь соглашения с восставшими. Вокруг Александровского дворца была установлена нейтральная зона во избежание вооруженного столкновения. Но тем не менее охране императрицы пришлось идти на дальнейшие компромиссы. По требованию восставших от каждой части, несшей охрану Александровского дворца, следовало направить «депутатов» в Царскосельский совет. Это было сделано только после прямого на это согласия императрицы.

В этот день императрица достоверно узнала об отречении. В эмоциональном письме (№ 652) от 3 марта 1917 г. Александра Федоровна писала супругу «в никуда»: «Любимый, душа души моей, мой крошка, – ах, как мое сердце обливается кровью за тебя! Схожу с ума, не зная совершенно ничего, кроме самых гнусных слухов, которые могут довести человека до безумия… Только что был Павел – рассказал мне все. Я вполне понимаю твой поступок, о мой герой! Я знаю, что ты не мог подписать противного тому, в чем клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына, и страну, и свою святую чистоту, и (Иуда Рузский[662]) ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране».[663]

Александровский дворец вновь посетил великий князь Павел Александрович, который подтвердил факт отречения Николая II, а поздно вечером императрица по телефону сама переговорила с супругом, который вернулся в Ставку. П. Жильяр пишет, что императрица была в отчаянии: «Я увидел ее вечером у Алексея Николаевича. На ней лица не было, но она принудила себя, почти сверхчеловеческим усилием воли, прийти, по обыкновению, к детям, чтобы ничем не обеспокоить больных, которые ничего не знали о том, что случилось с отъезда Государя в Ставку. Поздно ночью мы узнали, что великий князь Михаил Александрович отказался вступить на престол и что судьба России будет решена Учредительным собранием. На следующий день я вновь застал Государыню у Алексея Николаевича. Она была спокойна, но очень бледна. Она ужасно похудела и постарела за эти несколько дней».

4 марта 1917 г. в Александровском дворце стало точно известно об отречении Николая II. Александра Федоровна обратилась к охране с просьбой снять императорские вензеля. Это было сделано, но служба охраны продолжала идти установленным порядком.

В 16 часов императрица вновь переговорила с супругом по телефону. После этого разговора в письме она обращается к мужу: «Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь разговоры! И твоя милая телеграмма… Бэби перегнулся через кровать и просит передать тебе поцелуй. Все четверо лежат в зеленой комнате в темноте… Не хочу писать всего, что делается, – так это отвратительно… Не надо больше писать об этом, невозможно! Как унизили тебя, послав этих двух скотов!».[664]

В этот день императрица вызвала к себе корнета С.В. Маркова, он вспоминал: «Мы спустились в огромный подвал и пошли по бесконечным коридорам. Как подвал, так и коридоры были полны солдат Сводного полка, которые частью сидели, частью спали на соломе, обильно покрывшей пол. Это был гарнизон дворца. Наконец мы поднялись наверх… Мы прошли через бесчисленное количество зал и гостиных. Повсюду благоухали живые цветы. На постах стояли еще солдаты Сводного полка. Дойдя до первого подъезда, мы поднялись наверх и очутились в длинном белоснежном коридоре. Это была так называемая “детская” половина дворца. Камер-лакей провел меня в небольшую комнату, в конце коридора налево. Комната, куда я вошел, была, по-видимому, одной из тех, где занимался и играл наследник. Она была разделена белыми деревянными перегородками на три части. В маленькой передней стояли игрушки, по левую руку была дверь, которая вела в небольшое помещение, где стояла большая кукольная мебель, нечто вроде гостиной в миниатюре. На двери висела бумажка, на которой было написано: “Вход без разрешения Ольги и Татьяны воспрещается”.

В большей половине комнаты стоял стол, на котором лежали французские и английские журналы, акварельные краски и ножницы. По-видимому, наследник раскрашивал и вырезал из них картинки. На стене висело аккуратно написанное расписание уроков. В первой строчке перечислялись все имена: Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Алексей, а ниже для каждого имени было составлено расписание. Большой белый стол, шкаф и стулья завершали скромную обстановку этой комнаты». В ходе разговора императрица попросила Маркова снять с погон вензеля: «… потому что мне больно будет, если их сорвет у вас какой-нибудь пьяный солдат на улице! Я верю, что вы будете продолжать носить их в своем сердце! Передайте полку и всем офицерам это мое желание, а также мою искреннюю благодарность за верную службу!.. Скажите им, что их старый шеф шлет им свой сердечный привет!».[665]

А.И. Гучков

Дни с 4 по 7 марта 1917 г. прошли в Александровском дворце без всяких изменений. Казаки Собственного конвоя и Сводный полк продолжали охранять резиденцию, хотя в сотнях и ротах уже были выбраны «комитеты».

5 марта 1917 г. Александровский дворец посетил один из вождей революции, А.И. Гучков, назначенный военным министром Временного правительства. В присутствии великого князя Павла Александровича он заверил императрицу, что новое правительство берет под свое покровительство всех обитателей Александровского дворца, а также поинтересовался нуждами царской семьи в связи с болезнью детей. Тогда же А.И. Гучков сообщил о назначении генерала Л.Г. Корнилова[666] командующим войсками Петроградского военного округа. Л.Г. Корнилов поручился Александре Федоровне за надежность воинских частей, охранявших резиденцию. Эта встреча с новыми вождями России прошла в Сиреневой гостиной императрицы.

Автомобиль-сани Николая II конструкции А. Кегреса, конфискованные в дни Февральской революции 1917 г.

7 марта 1917 г. Временное правительство после долгих колебаний и жарких споров «окончательно» решило судьбу царской семьи. В ответ на предложения о публичном судебном процессе над бывшим монархом и более радикальные предложения А.Ф. Керенский заявил: «Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию; я сам довезу его до Мурманска».[667]Переговоры с англичанами по этому вопросу взял на себя лидер кадетов П.Н. Милюков. В постановлении Временного правительства сказано: «Признать отрекшегося императора Николая II и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село». В этот день семейный госпиталь пополнился заболевшей корью Марией (38,9 °).

Демонстрация солдат под лозунгом «Николая Кровавого в Петропавловскую крепость». 1917 г.

Рано утром 8 марта 1917 г. в Александровский дворец прибыл командующий войсками Петроградского округа генерал Л.Г. Корнилов. Он приказал построить офицеров Сводного полка и Собственного конвоя и зачитал приказ об аресте императрицы Александры Федоровны. Мемуарист вспоминал, что во время чтения этого приказа «никто не шелохнулся. Все застыли как мертвые – так неожиданно и буднично все произошло».[668]

Императрица записала в дневнике: «Корн[илов] объявил, что мы находимся взаперти… С этого момента присутствующие [во дворце] считаются изолированными, не должны видеться ни с кем посторонним».

Камердинер императрицы вспоминал: «Корнилов сказал императрице, что на него возложена тяжелая обязанность объявить об аресте, и просил Государыню быть спокойной: ничего не только опасного, но даже особых стеснений арест за собой повлечь не может. Корнилов попросил разрешения представить Государыне сопровождавших его офицеров. Выйдя от императрицы, он объявил, что все окружающие царскую семью могут по собственной воле при ней остаться. Кто же не хочет, волен уйти. На принятие решения им было дано два дня, после которых для остающихся вместе с царской семьей наступал арест».[669]

Только после встречи с Корниловым императрица сообщила дочерям об отречении их отца; цесаревичу об этом, по просьбе Александры Федоровны, сообщил П. Жильяр.

Императрица Александра Федоровна приказала Сводному полку и казакам 2-й Кубанской и 3-й Терской сотен сдать посты. Сдача постов произошла в 16 часов. Мемуарист упоминает, что перед сдачей постов Сводный полк и Конвой построились, к ним вышла Александра Федоровна, и «в кратком напутствии Государыня поблагодарила нас за службу и сказала, что всегда рада будет принять нас у себя в Англии. Вынесли полковое знамя и сменили часовых. Наша служба во дворце завершилась».[670] П. Жильяр вспоминал: «В 4 часа двери дворца запираются. Мы в заключении! Сводно-гвардейский полк заменен одним из полков царскосельского гарнизона, и солдаты стоят на часах уже не для того, чтобы нас охранять, а с тем, чтобы нас караулить».[671]

После сдачи постов Сводный полк немедленно отправили в Петроград. Затем перебросили в г. Рогачев (близ Ставки) и там расформировали. Офицеры полка в память о совместной службе заказали стальные кольца, обвитые двумя золотыми нитями. Охрану Александровского дворца принял один из запасных стрелковых батальонов.

9 марта 1917 г. около 12 часов дня в Александровский дворец прибыл Николай II, уже просто как «гражданин Николай Романов». Он записал в дневнике: «Скоро и благополучно прибыл в Царское Село – в 11 ¹/₃. Но, Боже, какая разница, на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошел наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате. Но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у кот. корь недавно началась. Завтракали и обедали в игральной у Алексея. Видел доброго Бенкендорфа. Погулял с Валей Долг[оруковым] и поработал с ним в садике, т. к. дальше выходить нельзя! После чая раскладывал вещи. Вечером обошли всех жильцов на той стороне и застали всех вместе».

А.А. Вырубова с императрицей наблюдали за этой «прогулкой» из окна левого флигеля: «Я никогда не забуду того, что увидела, когда мы обе, прижавшись друг к другу, в горе и смущении выглянули в окно. Мы были готовы сгореть от стыда за нашу бедную родину. В саду, около самого дворца, стоял царь всея Руси и с ним преданный друг его, князь Долгоруков. Их окружало 6 солдат, вернее, 6 вооруженных хулиганов, которые все время толкали Государя то кулаками, то прикладами, как будто он был какой-то преступник, прикрикивая:

“Туда нельзя ходить, господин полковник, вернитесь, когда Вам говорят!” Государь совершенно спокойно на них посмотрел и вернулся во дворец».

Камердинер императрицы А.А. Волков вспоминал о событиях этого дня: «Около 10 часов утра собрались во дворе и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя. Ворота были закрыты, и дежурный офицер крикнул: “Открыть ворота бывшему царю”. Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).

Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.

Государь прошел к императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и императрицы на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям».

Заметим, что далеко не все лица из ближайшего окружения остались рядом с семьей Николая II. По свидетельству полковника Е.С. Кобылинского, который встречал поезд императора, «в поезде с Государем ехало много лиц. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Сцена эта была весьма некрасива». В числе этих лиц был и лейб-хирург С.П. Федоров, который, явившись в Военно-медицинскую академию, призвал слушателей «работать по-новому».

В этот день жизнь Николая II была положена на чащу весов истории. Естественно, на протяжении недели его судьба неоднократно обсуждалась в двух центрах власти, сложившихся в ходе революции в Петрограде. С одной стороны, Временное правительство было готово выслать Николая II вместе с семьей в Англию. А.Ф. Керенский заявил, что он лично будет сопровождать императорскую семью в Мурманск. С другой стороны, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов был категорически против такого варианта. И именно 9 марта 1917 г. два органа власти впервые столкнулись по вопросу о дальнейшей судьбе царя.

В этот день информация о готовящейся высылке царя в Англию как о свершившемся факте поступила в Петроградский совет. Немедленно собрали заседание Исполкома Совета. Отношение к «английскому» варианту развития событий поставили на голосование, и члены Исполкома единогласно высказались против высылки царской семьи из России.

В Царское Село был немедленно отправлен представитель Петросовета С.Д. Мстиславский, которого сопровождали отряд л. – гв. Семеновского полка и рота пулеметчиков. Судя по его воспоминаниям, ситуация вокруг Александровского дворца была весьма напряженной, поскольку у Мстиславского был приказ «любой ценой» обезопасить революцию от реставрации.[672] Практически тогда предполагался «переезд» Николая II в Петропавловскую крепость, либо «ликвидация вопроса здесь же».

С огромным трудом, угрожая немедленным началом боевых действий против охраны Александровского дворца, Мстиславский проник в резиденцию по тоннелю из Кухонного корпуса: «По каким-то проулкам, темными переходами, мы прошли в широкий подземный переход, мимо запертых засовами, забитых дверей, около которых лишь кое-где застыло серели фигуры часовых».[673]

По его словам, в подвале Александровского дворца находилось не менее батальона стрелков, которые сменили охрану 8 марта 1917 г. Внутри Александровского дворца не было ни одного солдата. Офицеры стрелков были оскорблены недоверием Петросовета, подчеркивая, что «мы чуть не с бою заняли караул: сводно-гвардейский полк ни за что не хотел сменяться, а мы ему не верим» и заверяли, что «вывезти “Его” мы не дадим». Проверка системы охраны показала, что дворец и окружающий его парк отгораживается тройным рядом караулов и застав. Что левое крыло дворца, в котором временно находился император, наглухо изолировано от правого крыла, в котором находилась императрица с детьми. Тем не менее Мстиславский потребовал «предъявления» ему императора. После долгих споров с охраной пришли к компромиссу, что император пройдет «мимо» представителя Петросовета. Когда император проходил «мимо», он был «в кителе защитного цвета, в форме лейб-гусарского полка, без головного убора».[674]

Об этом эпизоде упоминает обер-гофмейстерина княгиня Нарышкина: «Государь вышел наружу, его вызвали. Оказалось, приехал в автомобиле офицер, присланный бунтовщиками; они хотят видеть Государя, потому что, как он говорит, не верят, что царь арестован. Он приехал, чтобы взять его и отвезти в Петропавловскую крепость…

Он, однако, не посмел выполнить свой мандат и уехал, удостоверившись, что Государь действительно арестован».[675]

К этому времени стало известно, что «английский вариант» не проходит не только из-за позиции Петросовета. Английская сторона категорически заявила, что до окончания войны выезд бывшего монарха и его семьи в пределы Британской империи невозможен. Туманный Альбион всегда был весьма прагматичен в своих решениях. Даже если они шли вразрез с обычной человеческой моралью.

Вне всякого сомнения, если бы имелась возможность, семья Николая II через Мурманск выехала бы в Англию. Но в силу позиции Петроградского совета и позиции английского правительства семья осталась в Александровском дворце, ожидая решения своей судьбы в ситуации стремительной радикализации общества и обостряющейся борьбы за власть в России.

С середины марта по 1 августа 1917 г. в Александровском дворце семья императора просто жила. Все было почти как всегда. Императрица вместе с Лили Ден жгла дневники и письма. На обед семья собиралась в Игровой комнате цесаревича на втором этаже. У императора было гораздо больше времени для общения с детьми, только на прогулках Николая II неотлучно сопровождала стража, только членам семьи запрещалось покидать территорию Александровского парка, да и из дворца они выходили, как заключенные, на строго оговоренное время.

21 марта 1917 г. из Александровского дворца министр юстиции А.Ф. Керенский увез больную А.А. Вырубову и Л. Ден. Николай II зафиксировал в дневнике: «Сегодня днем внезапно приехал Керенский, нынешний Мин[истр] юстиции, прошел через все комнаты, пожелал нас видеть, поговорил со мною минут пять, представил нового коменданта дворца и затем вышел. Он приказал арестовать бедную Аню и увезти ее в город вместе с Лили Ден. Это случилось между 3 и 4 час., пока я гулял».

А.Ф. Керенский с охраной и сотрудниками. Март 1917 г.

Спустя годы А.А. Вырубова[676] вспоминала свой последний день в Александровском дворце: «Я лежала в постели. Около часу вдруг поднялась суматоха в коридоре, слышны были быстрые шаги. Я вся похолодела и почувствовала, что это идут за мной. И сердце меня не обмануло. Перво-наперво прибежал наш человек Евсеев с запиской от Государыни: “Керенский обходит наши комнаты, – с нами Бог”.. Вошел потом скороход и доложил, что идет Керенский. Окруженный офицерами, в комнату вошел с нахальным видом маленького роста бритый человек, крикнув, что он министр юстиции и чтобы я собралась ехать с ним сейчас в Петроград. Увидав меня в кровати, он немного смягчился и дал распоряжение, чтобы спросили доктора, можно ли мне ехать; в противном случае обещал изолировать меня здесь еще на несколько дней. Граф Бенкендорф послал спросить доктора Боткина. Тот, заразившись общей паникой, ответил: “Конечно, можно”. Я узнала после, что Государыня, обливаясь слезами, сказала ему: “Ведь у Вас тоже есть дети, как Вам не стыдно!” Через минуту какие-то военные столпились у дверей, я быстро оделась с помощью фельдшерицы и, написав записку Государыне, послала ей мой большой образ Спасителя. Мне, в свою очередь, передали две иконы на шнурке от Государя и Государыни с их подписями на обратной стороне. Как мне хотелось умереть в эту минуту!.. Я обратилась со слезной просьбой к коменданту Коровиченко дозволить мне проститься с Государыней. Государя я видела в окно, как он шел с прогулки, почти бежал, спешил, но его больше не пустили… Я старалась ничего не замечать и не слышать, а все внимание устремила на мою возлюбленную Государыню, которую камердинер Волков вез на кресле. Ее сопровождала Татьяна Николаевна. Я издали увидела, что Государыня и Татьяна Николаевна обливаются слезами; рыдал и добрый Волков. Одно длинное объятие, мы успели поменяться кольцами, а Татьяна Николаевна взяла мое обручальное кольцо. Императрица сквозь рыдания сказала, указывая на небо: “Там и в Боге мы всегда вместе”. Я почти не помню, как меня от нее оторвали. Волков все повторял: “Анна Александровна, никто – как Бог!”

Я была настолько слаба, что меня почти на руках снесли к мотору; на подъезде собралась масса дворцовой челяди и солдат, и я была тронута, когда увидела среди них несколько лиц плакавших. В моторе, к моему удивлению, я встретила Лили Ден, которая мне шепнула, что ее тоже арестовали.[677] К нам вскочили несколько солдат с винтовками. Дверцы затворял лакей Седнев, прекрасный человек из матросов “Штандарта” (впоследствии был убит в Екатеринбурге). Я успела шепнуть ему: “Берегите Их Величества!” В окнах детских стояли Государыня и дети: их белые фигуры были едва заметны».[678]

Много лет спустя, несколько искажая детали, А.Ф. Керенский описал свое посещение Александровского дворца: «Я хорошо помню мою первую встречу с бывшим царем, которая состоялась в Александровском дворце в середине апреля. По прибытии в Царское Село я тщательно осмотрел все помещения, изучил систему охраны и общий режим содержания императорской семьи. В целом я одобрил положение, дав коменданту дворца всего несколько рекомендаций относительно улучшения условий содержания. Затем я попросил бывшего гофмаршала двора графа Бенкендорфа сообщить царю, что я хотел бы встретиться с ним и с Александрой Федоровной.

Двор в миниатюре, состоявший всего из нескольких человек, не покинувших Николая II, все еще соблюдал прежний этикет. Старый граф с моноклем в глазу выслушал меня с подчеркнутым вниманием и ответил: “Я доложу Его Величеству”. Через несколько минут он возвратился и торжественно объявил: “Его Величество милостиво согласился принять Вас”. Все это выглядело несколько нелепо и не к месту, однако мне не хотелось лишать графа последних иллюзий… Наконец мы дошли до детской комнаты. Оставив меня перед закрытой дверью, ведущей во внутренние покои, граф вошел внутрь, чтобы сообщить о моем приходе. Почти тотчас возвратившись, он произнес: “Его Величество приглашает вас” И распахнул дверь, остановившись на пороге.

Стоило мне, проходя к царю, окинуть взглядом сцену, и мое настроение полностью изменилось. Вся семья в полной растерянности стояла вокруг маленького столика у окна прилегающей комнаты. Из этой группы отделился невысокий человек в военной форме и нерешительно, со слабой улыбкой на лице направился ко мне. Это был Николай II. На пороге комнаты, где я ожидал его, он остановился, словно не зная, что делать дальше. Он не знал, как я себя поведу. Следует ли ему встретить меня в качестве хозяина или подождать, пока я заговорю? Протянуть ли мне руку или дождаться, пока я первым поздороваюсь с ним? Я сразу же почувствовал его растерянность, как и беспокойство всей семьи, оказавшейся вместе, в одном помещении с ужасным революционером. Я быстро подошел к Николаю II, с улыбкой протянул ему руку и отрывисто произнес: “Керенский”, как делал обычно, представляясь кому-либо. Он крепко пожал мою руку, улыбнулся, почувствовав, по-видимому, облегчение, и тут же повел меня к семье. Его сын и дочери, не скрывая любопытства, внимательно смотрели на меня. Александра Федоровна, надменная, чопорная и величавая, нехотя, словно по принуждению, протянула свою руку. В этом проявилось различие в характере и темпераменте мужа и жены. Я с первого взгляда понял, что Александра Федоровна, умная и привлекательная женщина, хоть и сломленная сейчас и раздраженная, обладала железной волей. В те несколько секунд мне стала ясна та трагедия, которая в течение многих лет разыгрывалась за дворцовыми стенами. Несколько последовавших за этой встреч с царем лишь подтвердили мое впечатление.

Я поинтересовался здоровьем членов семьи, сообщил, что родственники за границей беспокоятся за их благополучие, и обещал без промедления передать любые послания, какие они захотели бы им направить. Я спросил, не имеют ли они каких-либо жалоб, как ведет себя охрана и в чем они нуждаются. Я просил их не тревожиться и целиком положиться на меня. Они поблагодарили за внимание, и я собрался уходить. Николай II поинтересовался военной ситуацией и пожелал мне успехов на новом и ответственном посту».[679]

27 марта 1917 г. Александровский дворец вновь посетил А.Ф. Керенский и разделил супругов. Николай II записал: «После обедни прибыл Керенский и просил ограничить наши встречи временем еды и с детьми сидеть раздельно; будто бы ему это нужно для того, чтобы держать в спокойствии знаменитый Совет рабочих и солдатских депутатов! Пришлось подчиниться, во избежание какого-нибудь насилия… Лег спать на своей тахте!». При этом супруги во время встреч должны были разговаривать только по-русски.

А.Ф. Керенский объяснял эту меру следующим образом: «Жена же его весьма остро переживала утрату власти и никак не могла свыкнуться со своим новым положением… Всех вокруг она замучила бесконечными разговорами о своих несчастиях и своей усталости, своей непримиримой злобой. Такие, как Александра Федоровна, никогда ничего не забывают и никогда ничего не прощают. В период проведения расследования действий ее ближайшего окружения я был вынужден принять определенные меры, чтобы помешать ее сговору с Николаем II на случай их вызова в качестве свидетелей. Поточнее было бы сказать, что я был вынужден воспрепятствовать ей оказывать давление на мужа. Исходя из этого, я распорядился на время расследования разлучить супружескую пару, разрешив им встречаться только за завтраком, обедом и ужином с условием не касаться проблем прошлого».[680]

1 апреля 1917 г. в Александровском дворце прошла Пасха, на которой император, впервые с 1895 г.[681] не подарил своей жене пасхальное яйцо «императорской серии», работы мастеров фирмы К. Фаберже. При этом яйца готовились для Александры Федоровны, Марии Федоровны и впервые для цесаревича Алексея.

8 апреля 1917 г. супруги отметили 23-летнюю годовщину обручения. Николай II записал в дневнике: «Тихо справляли 23-ю годовщину нашей помолвки!.. В 6 ¹/₂ пошли ко всенощной с Т[атьяной], Ан[астасией] и Ал[ексеем]. Вечер провели по-прежнему».

Пасхальное яйцо, предназначавшееся Марии Федоровне. 1917 г.

Эскиз пасхального яйца, предназначавшегося Алексею. 1917 г.

12 апреля 1917 г. после визита Керенского супругам позволили соединиться. Императрица упомянула об этом: «Чай вечером в моей комнате, и теперь снова спим вместе». Граф П.К. Бенкендорф пишет о приезде Керенского во дворец: «25 апреля (12 апреля по старому стилю. – И. З.) новый визит Керенского. Государь был на прогулке. Министр дал знать императрице, что ему необходимо с ней переговорить наедине и что он ее просит прийти в кабинет императора. Государыня приказала ему ответить, что она занята своим туалетом и примет его несколько позже в своем салоне. В то же время она вызвала госпожу Нарышкину, чтобы она присутствовала при разговоре. В ожидании выхода Государыни доктор Боткин имел довольно продолжительный разговор с Керенским. Как домашний врач царской семьи, он считал своею обязанностью заявить министру, что здоровье Их Величеств и детей требует продолжительного пребывания в лучшем климате, в спокойном месте… Министр согласился вполне с этими соображениями и дал понять, что пребывание в Крыму могло бы быть вскоре устроено…

Керенский затем прошел к императрице… Разговор длился около часа. У Государыни не осталось от этого разговора дурного впечатления… Я узнал лишь впоследствии, что ясность, откровенность и твердость ее речи поразили очень министра. В это время возвратился Государь и принял Керенского в своем кабинете. Разговор шел, как и в первый раз, о показаниях бывших министров, ссылавшихся часто на Высочайшие повеления, которые они получали от Его Величества. Государь позволил взять из шкафов его кабинета все бумаги, в которых являлась бы необходимость для Верховной Следственной Комиссии».[682]

Николай II чистит снег в аллее Александровского парка. Апрель 1917 г.

В это время все внешне шло «как всегда»: как обычно, начали колоть лед, вечером император читал вслух «в красной комнате», неспешно пили чай, дети делали уроки. Ольга после кори перенесла ангину. Гуляли тогда под охраной, часто во дворе Александровского дворца, и это было психологически тяжело, поскольку это пространство просматривалось с улицы. Графиня М. Клейнмихель со слов графа П.К. Бенкендорфа пишет: «…все проходившие могли видеть царскую семью из-за решетки забора и ворот. Число любопытствующих было огромно, особенно по воскресеньям и праздникам, когда поезда привозили из Петербурга и окрестностей массу людей».[683]

23 апреля 1917 г. в Александровском дворце последний раз отметили тезоименитство Александры Федоровны. Как всегда, императрицу поздравили родные и все жившие тогда в резиденции, включая слуг. Все богослужения проходили во дворце перед походным иконостасом Александра I. Как вспоминал протоиерей Афанасий Беляев, «на приветствие императрица высказала благодарность, усиливаясь улыбнуться, но улыбка была страдальческая, болезненная. Все бывшие в храме, целуя крест, делали молчаливый поклон в ту сторону, где отдельно от всех, около ширмы, стояла царская семья».

Всем детям во время кори обрили волосы. Игровая комната Алексея. 1917 г.

29 апреля 1917 г. стали снимать дерн под грядки для овощей в Собственном садике Александровского дворца. Императрица писала: «Все ходили в сад, остальные перекапывали траву для последующей посадки овощей». Это было настоящее событие. Размах работ впечатлял, при этом работали все, включая не только всех дочерей императора, но и П. Жильяра, и доктора наследника В.Н. Деревенко. Дошедшие до нас фотографии рисуют какой-то циклопический размах работ. Было закуплено 500 корней только капусты, снят тяжелый весенний дерн и оформлены грядки на территории Собственного садика, дочери императора возили тяжеленные бочки с водой для полива. Великая княжна Ольга Николаевна в письме к З.С. Толстой (1 мая 1917 г.) писала: «Мы устраиваем в саду, около самого дома, большой огород и днем все вместе работаем. Мама тоже выходит. Она сидит в кресле и что-нибудь работает».[684]

6 мая 1917 г. в Александровском дворце отметили 49-летие Николая II. В дневнике он записал: «Мне минуло 49 лет. Недалеко и до полсотни!

Анастасия, Татьяна, Мария, Ольга

Мысли особенно стремились к дорогой Мама. Тяжело не быть в состоянии даже переписываться. Ничего не знаю о ней, кроме глупых или противных статей в газетах. День прошел по-воскресному: обедня, завтрак наверху, puzzle! Дружная работа на огороде, начали копать грядки, после чая всенощная, обед и вечернее чтение – гораздо больше с милой семьей, чем в обычные года».

В мае 1917 г. император вновь открыл байдарочный сезон. В июле он много работал физически в парке: «Днем успешно поработали в саду – срубили и распилили четыре ели». Но совершенно очевидно, что это была только внешняя сторона жизни. Император пристально следил за событиями в стране, выписывая и внимательно читая главные газеты страны. Императрица готовилась к превратностям жизни, разбирая свою ювелирную коллекцию.

Николай II на огороде

Все эти месяцы в Чрезвычайной следственной комиссии шли допросы ближайшего окружения императорской семьи и сановников. Из Нового кабинета императора в Александровском дворце изымались документы. Глава Временного правительства князь Г.Е. Львов объяснял эти действия: «Один из главных вопросов, которые смущали общественное мнение, было убеждение в том, что Государь под влиянием своей супруги, немки по происхождению, был готов подписать сепаратный мир и предпринимал даже некоторые попытки в этом направлении. Вопрос этот был выяснен. Керенский в своих докладах Временному правительству категорически и с полным убеждением утверждал, что невиновность Государя и императрицы была вполне точно установлена».

26 мая 1917 г. семья отметила день рождения императрицы: «День рождения моей дорогой Аликс. Да ниспошлет ей Господь здоровье и душевное спокойствие! Перед обедней все жильцы дома принесли свои поздравления. Завтракали наверху по обыкновению. Днем Аликс вышла с нами в сад. Рубил и пилил в парке. В 7½ покатался с дочерьми на велосип[едах]. Погода была хорошая. Вечером начал читать вслух “Граф Монте-Кристо”».

11 июля 1917 г. А.Ф. Керенский в очередной раз посетил Александровский дворец, уже как глава Временного правительства. Во время этого визита он впервые поставил вопрос об отъезде из резиденции. Граф П.К. Бенкендорф вспоминал: «…Керенский приехал в Царское Село и заявил, что Их Величествам небезопасно оставаться здесь и лучше уехать куда-нибудь внутрь России, подальше от фабрик и гарнизонов. “Большевики нападают теперь на меня, потом будет ваш черед”, – сказал он. Царь просил отправить их в Ливадию. Керенский считал это возможным и просил Государя начать сейчас же приготовления к путешествию. Он указал вместе с тем, что удобной резиденцией может быть имение великого князя Михаила Александровича в Орловской губернии, и, по-видимому, предпочитал это место Крыму. Уезжая, Керенский советовал царю готовиться к дороге в строгой тайне, чтобы не привлекать внимания караульных солдат».[685]

Мария и солдат охраны

Когда стало известно, что семья высылается из Александровского дворца, то начались сборы.

При этом долгое время семье не сообщали, куда они отправятся в ссылку. Николай II очень надеялся, что это будет Ливадия.

Сборы шли в двух плоскостях: в легальной и нелегальной. Вещей с собой семье разрешалось взять довольно много. Все, что вывозилось из дворца, вносилось в списки. Например, из Винной кладовой Александровского дворца взяли три ящика с винами и три с водами, погруженные в поезд № 2. Из кладовых Гофмаршальской части в дорогу взяли два ящика с консервами, 10 «кроватей складных походных в кожаных чехлах, 6-пудовый ящик с сахаром, большую коробку с туалетной бумагой». Все это погрузили в поезд № 1. Эти вещи, как и много другое, грузил в поезда 21 рабочий с 22 до 6 час утра 1 августа 1917 г.[686]

Но были вещи, которые не вошли ни в один из списков, – это были драгоценности, которые должны были обеспечить семью. Императрица в своем дневнике дважды (13 и 29 июля 1917 г.) упоминает о том, что она «приводила в порядок вещи» и «упаковывала – перебирала вещи». Думается, что она имела в виду не только свои личные вещи, для этого имелись «комнатные девушки» и камер-юнгферы, но и семейную ювелирную коллекцию.

Все дочери «были в курсе», но, вероятнее всего, Николая II и цесаревича Алексея в эти «женские дела» детально не посвящали.

Примечательно, что подготовку к отъезду Александра Федоровна начала еще 13 июля, а об отъезде из Царского Села им было сообщено только 28 июля. Поскольку семья уезжала фактически в неизвестность, то надо было предусмотреть очень многое, поэтому собирались буквально до последнего момента.

Ольга и Татьяна с офицерами охраны

Забегая вперед, добавим, что часть ценностей из Александровского дворца в Тобольск осенью 1917 г. доставила личная камер-юнгфера императрицы Александры Федоровны, Магдалина Францевна Занотти. Камер-юнгферы императрицы Занотти и Тутельберг были преданнейшими людьми. Обе девушки приехали с юной гессенской принцессой Аликс в Россию в октябре 1894 г. и всю жизнь прожили со своей хозяйкой, так и не выйдя замуж. Эти старые девы готовы были буквально положить жизнь за свою императрицу. Можно только предполагать, что пережила М.Ф. Занотти, которая на своем теле везла через пол-России в Тобольск немыслимой стоимости драгоценности.

22 июля 1917 г. в Александровском дворце отметили тезоименитство Марии. В этот день императрица подарила дочери золотую брошь с изумрудом в форме сердца, усыпанную бриллиантами, записав в своем ювелирном альбоме: «Мэри, июль 22. 1917». Примечательно, что эта брошь была из старых, «собственных» драгоценностей Александры Федоровны, подаренных ей еще в 1892 г.[687] Николай II в этот день отметил в дневнике: «Именины дорогой мама и нашей Марии».

28 июля 1917 г. императорской семье сообщили о дате отъезда из Александровского дворца. Николай II с горечью записал в дневнике: «После завтрака узнали от гр. Бенкендорфа, что нас отправят не в Крым, а в один из дальних губернских городов в трех или четырех днях пути на восток! Но куда именно, не говорят, – даже комендант не знает. А мы-то все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!!».

30 июля 1917 г. Николай II записал в дневнике: «Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровье, крепость духа и тела в нынешние тяжелые времена. Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться Ее святому лику вместе со всеми нашими людьми. Ее принесли и унесли через сад стрелки 3-го полка». К этому времени, как свидетельствует дневник императора, «все уложено теперь, только на стенах остались картины».

На следующий день после отъезда императрица зафиксировала основные события: «Июль 31. Понед. Царское Село. Упаковывала [вещи]… Не ложились спать, весь вечер были готовы к посадке на поезд и только в 5 [часов] 20 [минут] выехали из дома на автомобиле».

В этот же день императрица, прежде чем проститься, переговорила с обер-гофмаршалом П.К. Бенкендорфом, который должен был завершить решение семейных финансовых дел в Петрограде. Кроме этого, в ночь перед отъездом, который организовывал лично А.Ф. Керенский, П.К. Бенкендорф сумел переговорить с ним по поводу того, что многочисленные ценности, остающиеся в собственных комнатах Александровского дворца, должны храниться в неприкосновенности за опечатанными дверьми. Керенский дал на это согласие.[688]

Николай II описывал свои последние часы в Полуциркульном зале в Александровском дворце следующим образом: «Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы, и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать, – он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец, в 5 ¹/₄ появился Кер[енский] и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александ[ровской] станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалер[ийская] часть скакала за нами от самого парка. У подъезда встретили И. Татищева и двое комиссаров от прав[ительст]ва для сопровождения нас до Тобольска. Красив был восход солнца, при кот[ором] мы тронулись в путь на Петроград и по соедин[ительной] ветке вышли на Северн[ую] ж[елезно] д[орожную] линию. Покинули Ц[арское] С[ело] в 6.10 утра».

Были и те, кто ранним утром 1 августа 1917 г. смотрел, как семья императора покидает Александровский дворец. Член «Особого совещания по делам искусств» Г.К. Лукомский записал: «К 2-м часам ночи все нервничают. Что-то случилось. В это время в Александровском Дворце вся семья, уложив вещи (в течение 7-ми дней), буквально “сидит на чемоданах” в полукруглом “овальном” зале, выходящем окнами в парк. Прислуга, еще в ливреях, страшно расстроена. Плачут. Слышны заглушенные рыдания. 2, 3, 4 часа утра… Светает. Запели птицы. Первые лучи солнца окрасили верхушки деревьев. Прекрасен на заре желто-белый дворец Гваренгиев с колоннадой, единственной в своем роде в мире: светлые тона его стен так гармонируют с сиренево-розовым небом. Поезд, оказывается, вышел. Через полчаса – телефон – не доходя до станции Александровское, поезд в поле остановился: попорчено что-то в паровозе. 5 ч. утра. Керенский отдает распоряжение немедленно подать автомобили. Делать нечего. Надо везти к поезду хотя бы в поле. Здесь, в городе, сейчас все узнают об отъезде. Возможны эксцессы.

Подают из автогаража 10–12 грузовиков. Их наполняют до краев сундуками. Вещей взяли мало, но едет до 50 человек, у каждого – свое. Четыре-пять закрытых автомобилей. Первый предназначен Николаю II, сыну и жене. Второй для дочерей. Остальные для сопровождающих… Из дверей появляется невзрачная сугубо – на сей раз печальная, густо обросшая бородой, в форме полковника, фигура Николая II. Под руку с ним б. императрица. Медленно, качаясь (от усталости и волнения) спускаются они по пандусу. Николай берет под козырек: “здорово, молодцы” – чуть слышно отвечают: “здравия желаем, – г-н полковник”. За ними, вприпрыжку, выросший неожиданно – б. наследник. Бледен. Шутит. Балаганит. Далее – сестры. Худенькие, бледные, остриженные (была корь), серо, даже бедно одетые. В пелеринках жмутся одна к другой. Жеста, геройского движения, позы царственной (вели-то как на плаху) ни у кого! Садятся в автомобили. Отъезжает первый. В окошечко его, сзади, вижу в слезах императрицу. Перекрестила оставшихся на балконе, свою б. челядь (или дворец?)».[689]

Впрочем, были и те, кто смотрел на происходящее совершенно другими глазами: «Только после 5 часов утра Царская Семья стала садиться в автомобили. Когда вышла Императрица, то полковник Кобылинский и я, по взаимному сговору, поднесли Ея Величеству букет из роз, заранее приготовленный распоряжением полковника Кобылинского. Государь садился в автомобиль со свойственной ему выдержкой и спокойствием. Императрица была сильно взволнована и в слезах. Большинство провожающих плакало. Автомобили тронулись, окруженные конными казаками. На вокзале Императорский поезд не был подан к перрону, так что членам Императорской Семьи пришлось идти пешком по шпалам, что было затруднительно для Императрицы, ходившей с трудом. Наследника несли на руках».[690]

Царская семья навсегда покинула Царское Село 1 августа 1917 г. в 6 часов 10 минут утра на двух поездах. В первом поезде вместе с семьей императора ехало 30 чел., во втором – 18 чел. Всего 48 человек сопровождающих и слуг. В их числе были самые разные люди: старший повар Иван Харитонов, повар 1-го разряда Владимир Кокичев, повар 1-го разряда Дмитрий Верещагин, повар 2-го разряда Георгий Фонарев, поваренок ученик Леонид Седнев, двое кухонных рабочих, девушка баронессы А.В. Гендриковой – Полина Меужанс, писец Александр Кирпичников и др.[691]

Так 1 августа 1917 г. завершился императорский этап жизни Александровского дворца и для него начались новые, подчас очень тяжелые, времена.

Инженерно-хозяйственная инфраструктура резиденции