Память до сей поры хранит все в деталях – столь велико было мое потрясение. Со временем стали забываться и детали, и я Балабанову никогда не напоминал об этом и не справлялся у него о здоровье. И только много-много лет спустя, когда посмотрел его «страшные кино» (не то, что нарекли «культовым», а то, что назвалось эвфемизмом «авторское», что и смотреть-то, по моему мнению, интересней специалистам и киноманам), все снова проигралось в памяти в деталях.
Все более и более стала проясняться природа творчества Леши Балабанова. Не абсолютно вся его феноменология – но очень значительная сущностная его сторона. Очень многое стало понятным в его кино, природу которого постигают не все, тогда как многие очень часто путают ее с иными сущностями, истинными ли – мнимыми, или оснащают политкорректными проторенными домыслами в русле традиционных красивостей по части истолкований авангарда.
Именно в те времена, в конце студенчества и в начале самостоятельного пути, в период первых поисков себя во внестуденческом формате, когда пошел этот слом в его физиологии с попытками приладиться к этой беде, как-то договориться с ней, осмыслить ее, и определилось многое в его творческом будущем… Но ведь была и утешительная сторона. Появилась и сверхмотивация – в знании о том, что падучая – болезнь великих. Болезнь гениев и пророков. (Если пренебречь, конечно, обывательским мнением – что это просто болезнь мозга, форма сумасшествия или на грани…) Что это не столько повод для отчаяния, сколько знак свыше, указующий на исключительность, на большую будущность…
Да – это и стигмы величия, и страшное клеймо, и я потом узнал, что если речь вести не о психогенном, или аффектационном, более легком типе эпилепсии, иногда и называемом псевдоэпилепсией, а о более страшном, органическом, то тут надо было себя готовить и к серьезным испытаниям. Ведь во втором случае, свидетельствуют врачи, сами припадки нередко ведут к заметным физическим травмам. А еще у многих больных со временем развивается выраженное интеллектуально-мнестическое снижение, другими словами, слабоумие, теряется продуктивность работы, падает общий тонус. Да одно осознание того, что какая-то злая вселенская сила вырывает тебя из жизни, полностью отключает твой мозг и бросает беспомощным биться в конвульсиях, напрочь сводит с ума… Тут не просто костлявая в своем истлевшем рубище тычет тебе в лицо своими страшными фалангами – тут и что-то более трансцендентно-дьявольское мнится в этом ужасе…
Впрочем, человек, как говаривал мой школьный учитель физики Валентин Сергеевич, с войны безногий, такая скотина, что ко всему привыкает… И сегодня медицина научила людей справляться со многими недугами – хотя и у лекарств есть побочные эффекты…
Я искренне боялся заговаривать с Алексеем о том случае, полагая, что чем реже ему напоминают об этом, тем лучше для него.
Восьмидесятые – девяностые, период полураспада
Повторюсь, что заслужу немало упреков, а то и беспощадной брани от кинолюбивых своих сограждан. Больше от молодежи, конечно же, чьим кумиром Леша стал и, судя по стараниям потрясенных эстетов и заинтересованных медийных кругов, еще станет… Да как ты можешь, завистливое ничтожество, низводить великое кино Балабанова до этих примитивных суждений… И вообще – все это некрасиво и нечестно, тем более по отношению к старому другу… Разве можно ставить в вину кому-либо его болезнь или физические недостатки! Даже если эпилепсия и считается психическим заболеванием! И вообще – писать об этом!!!
Автор заранее соглашается со всеми подобными обвинениями. Но другого способа сказать об этом нет. Сказать правду можно только… сказав правду. Никто уже и не ставит в вину-то… Просто объясняет и жалеет. Да ведь и хотел же он измениться в конце жизни – пытался вписать новые страницы в «книгу перемен». Что-то изменить. Но теперь уже не в мире, а в себе самом – в своем отношении к нему…
Впрочем, за публичность иногда и спрашивают по всей строгости народного спроса. И ушел из жизни – а все равно отвечай и объясняй все своими творениями. Ты ведь как художник время запечатлевал. Чтобы рассказать о нем потомкам.
Не спорю – De mortius aut bene aut nihil. Согласен: Об ушедших в мир иной либо хорошо, либо ничего. Но когда живущие стремятся тебя увековечить и причислить к лику «светочей духа», то ты вообще-то уже не из «мортиусов» в собственном смысле. Ведь ты как бы оснастил свой народ новыми смыслами или добродетелями. Геростраты и гитлеры, конечно, тоже попадают в анналы истории – но по другому счету.
А уж если приписывают к вечности, то человечество вправе знать о тебе все в мельчайших подробностях. Неслучайно и к лику святых церковь приписывает не сразу по завершении подвига великого служения, а спустя много лет, порой и через столетия, после тщательной проверки – дабы не случилось ошибки и даже брошенные в тебя каменья сложились бы в основание твоего пьедестала…
Впрочем, об этом еще предстоит разговор, а пока скажу в двух словах о том, что меня сближало с Алексеем и держало в пределах видимости. И что окончилось примерно к тому времени, когда в его жизни начался этап профессионального ученичества под наставничеством другого культового режиссера – Германа. Когда на вахту дружбы с ним заступил Сергей Сельянов, а там и множество других людей – из тех, кто хранил эту дружбу до конца и сохранил о нем благодарную память.
А нашей дружбы с ним оставалось еще лет на семь или восемь. После службы время нас развело и сводило уже по разу в год или в лучшем случае раз в полгода. Всего тех встреч набралось бы не больше десятка.
Бывало, мы встречались у Кирилла Мазура на северо-восточной московской окраине. Слеталось человек по шесть или семь все еще юных, но уже старых знакомых. Часть – из Горького, что мы все чаще называли Нижним, а Балабанов – из Свердловска, который никто из нас еще не приспособился называть Екатеринбургом. С этой ватагой, легкой на подъем – что воробьиная стая, часто появлялся и лобасто-лысый сорокалетний Слон, который чем-то был и непонятен, и неприятен, тогда как остальным общение с ним по-прежнему льстило в самооценке.
Мазур всегда оставался более близким лешиным другом, чем, скажем, я или другие. Но у него другой жизненный ракурс, и если бы он написал о нем книжку, то это был бы больше панегирик другу, чем попытка острого анализа его творений. Кирилл, довольно выразительного и привлекательного семитского типажа, всегда был из тех, кто убежденно отрицает свою «этимологию», а с бородой – так вообще Карл Маркс в молодости. Но, с другой стороны, и антисемитизм у Балабанова если и случался, то больше мнимый – больше конъюнктурный, для интриги. А вот экзистенциальной русофобии у культового режиссера хватило впоследствии с великим избытком – и в «Морфии», и в его «бромпортретном кино про уродов», и в «Грузе 200», где не то что сама нацидея в минусе, но и русскому духу сделать спасительный вдох не дано.
Кирилл жил с женщиной намного его старше – помнится, журналисткой. Она была довольно плотного сложения и, мне казалось, азиатского типажа. Звали ее Стелой. И здесь, мне казалось, у них было больше духовного родства. И мне в этом смысле только предстояло развиться – и только уже работая редактором документального видео в АПН на Зубовском, 4 (откуда, впрочем, был изгнан господами либералами в 1992-м и где через поколения от меня – с ретроспективой через Швыдкого и Лесина – теперь верховенствует Маргарита Симоньян), а часто и с корейцами из Сеула, и даже побывав в Сеуле в 1990-м, где насмотрелся истинных восточных красоток, я стал прозревать внушением свыше идеалы красоты этой расы.
Мазур, пожалуй, был единственным из нас, кто пронес эту студенческую дружбу с Балабановым до самого конца. А равно, думаю, и Балабанов ценил в нем достоинства близкого друга. Не знаю даже, зачем и пускаю в ход это слово, оно ведь не мое просто по звучанию, по грамматике своей, и я обычно не отношу его к людям, а больше к предметам неодушевленным, к понятиям общим… – но сделаю исключение: Кирилл был человеком «успешным». Кто-то говорил, что его отец был в свое время крупным профсоюзным деятелем в Норильске. А в наши благословенные времена, рассказывали друзья, Мазур будто бы с партнером продал пару промышленных карьеров где-то на Кольском полуострове, а это десятки миллионов долларов. Друзья говорили – молодец, не упустил своего. Так ли это – легко ведь и оговорить… впрочем, в наши времена такое чаще похвала, чем осуждение. Таким и представляю Мазура – «успешным», но все же умеющим сочетать в себе и достижения, и постижения.
Рассказывая о Балабанове, придется сказать что-то и о себе. Чтобы задать нужный ракурс. Мне далеко не всегда удается разделить эти восторги по поводу предпринимательских успехов. Так случилось, что в вуз поступать в город Горький я приехал в 75-м – к родителям, что воспитывали младших брата и сестру. И обитателям общаги я вполне мог казаться городским и домашним. А до семнадцати годков я рос в деревне у бабушки, у которой было только два месяца какого-то церковно-приходского образования, но были опухшие, в черных трещинах ладони, была корова и прочая домашняя скотина, и было много тяжелой работы до самой старости. Баба Маша моя часто вспоминала… Учитель, еще до революции дело было, приходил в их избу и просил ее мать, мою прабабку: «Матрена, отдай дочку в школу. Она у тебя способная». Та отвечала с вызовом: «Чего это? Хватит – уже и писать выучилась. Она мне тут за зиму шерсти напрядет…» Прабабка на фото – строгого вида женщина, из крестьянской среды, в «социальные лифты», видно, не очень верила…
А еще у меня на глазах гибли близкие люди, когда нам давали делянку сухостойного леса на дрова на зиму – и мы сами этот лес валили. И ведь сильные были люди – и нутром, и физически. Вот только не до «социальных лифтов» им было. Потому-то уже после АПН, когда все, что плохо лежало в стране, было уже прихвачено теми, кто высоко стоял или «хорошо сидел», я крепко сблизился с идеей социальной справедливости. (Хотя полной взаимности и не случилось. То на нее надавят откуда-то с Лубянки – из стана стихийных соцдарвинистов и сторонников естественного права, i.e. штатных стяжателей патриотического духа, то сама она вдруг забьется в отведенную ей нишу, уже не подпустит к себе и малой оплошности не простит. Всего один «мыслешаг» влево или вправо из строя – и до свиданья, публицист… ты не понял, чего от тебя ждали…)