Время отдыха с субботы до понедельника
И мы снимали целый день, как Лева Додин бежал, на повороте трамвая на Херсонскую улицу, где трамвай тормозил, — а в этот момент я говорил: «Пошел!» — и Лева бежал и запрыгивал на «колбасу» трамвая. Потом он ехал некоторое время, мы это снимали на камеру «конус автомат», такую же, как у Урусевского, затем Лева спрыгивал и шел обратно для второго дубля.
Ждали следующего трамвая: «Пошел!» Лева опять бежал… Слава тебе, господи, что он не попал под трамвай, потому что страшно мне представить себе одноногого руководителя одного из лучших театров мира. Но Лева сразу почувствовал эту опасность, и в эту авантюру он не стал углубляться. Он поддерживал, но углубляться не стал. И вот когда мы занялись вплотную всей этой ахинеей, Киселев принял вообще невероятное решение. Причем никто из нас Киселева вообще не видел, но Киселев нам выделил комнату на «Ленфильме».
Время отдыха с субботы до понедельника
И в этой комнате на «Ленфильме» мы поселились. Это был, по-моему, четвертый этаж, недалеко от лестницы. «Ленфильм» был райским кинематографическим местом. Это было такое намоленное место — кинематографический оазис. Конечно, мы много чего потеряли за последние годы, кроме собственного разума, который мы потеряли в первую очередь, а потом в связи с этим потеряли многое. Но вот есть какие-то потери, от которых ноет сердце. Вот так, как мы угробили «Ленфильм». А для этого, конечно, нужно быть особенно талантливыми варварами.
Рядовой тупой варвар из трамвая этого сделать не сможет. Это был какой-то особенный варварский талант. То, как мы погубили «Ленфильм», — это что-то немыслимое. Причем погубили не зачем и не для чего, просто угробили и все. От полноты демократических чувств, наверное.
И мы оказались в этом раю, и нам дали комнату.
Комнаты распределялись от лестницы: сначала там было написано «худрук, по-моему, второго объединения, Иосиф Ефимович Хейфиц», недавно, как нам сказали, там только сняли табличку «Дама с собачкой» Хейфица. Дальше было написано «С. Соловьев», без всяких пояснений. Это я-то! Рядом с Хейфицом! А дальше шла табличка «А. Баталов. Шинель».
Алексей Владимирович Баталов начинал как режиссер снимать гоголевскую «Шинель». И вот в этот момент он, конечно, был в изумлении, потому что мы до своей комнаты часто доходили просто в пионерских галстуках. Потом мы их снимали, куда-то засовывали, в карманы, наверное, и все закуривали. Были такие шпендели и все курили, оттуда шел дым, просто как из трубы межконтинентального океанского лайнера. Страшный дым такой! Все курили и больше ничего не делали, потому что делать было нечего. Просто хотелось умереть, как умер на экране Алексей Владимирович. Больше никаких идей не было. Для этого было достаточно очень много курить. И тогда мы познакомились с Баталовым, который был чрезвычайно напряжен, потому что он страстно мечтал снять гоголевскую «Шинель». И в главной роли у него должен был сниматься в своей дебютной роли Ролан Антонович Быков. Он молодой совсем был, даже иногда хотелось пригласить его к нам в комнату покурить, тоже сняв с него галстук.
Он был молодой, но у него была уже большая слава. Он был чуть ли не главным режиссером какого-то театра в Питере, но при этом был — совершенно из того же трамвая — бездомным человеком, страшно неустроенным, и на нас всех он произвел немыслимое впечатление, когда, играя Башмачкина у Баталова, он время от времени ночевал в баталовском кабинете рядом с нами на раскладушке, потому что спать ему было негде. Если у него не было каких-то других вариантов проведения ночей, то он спал там. И Баталов снимал «Шинель». Ее обругали потом как могли. То ли выпустили на экран, то ли не выпустили — не знаю. А ведь это была исключительная картина, исключительно художественная с гениально сыгранной Ролан Антоновичем Быковым главной ролью.
Одним из самых главных, на мой взгляд, баталовских артистических свершений, по-другому я и назвать-то не могу, — это великая по сдержанности тонкости и благородству роль, которую он сыграл в фильме Иосифа Ефимовича Хейфица «Дама с собачкой». Главную роль Гурова. Но нужно обязательно отметить, что это величие и благородство, естественность, простота и красота были возможны только потому, что рядом были Хейфиц и Ия Саввина, которая абсолютно гениально сыграла роль чеховской героини. Почему я говорю гениально сыграла? Потому что гениальность не определяется некой немыслимой концепцией, она заключена в природе человека. Либо она есть, либо ее нет.
Дама с собачкой
Зонтик для новобрачных
И вот когда Анна Сергеевна уезжает из Ялты и Гуров ее провожает, Ия Саввина делает один такой жест. Никогда не забуду — сидит, на него смотрит, потом делает гениальный жест. Все. И вот это гениально! Вообще эта глубина понимания того, как устроен хороший русский человек, она сыграна Баталовым в этой картине просто абсолютно. У меня тоже было такое странное чувство. Я эту картину смотрел раз двадцать — тридцать, как-то вечером пришел и записал наизусть по кадрам. И в чем там номер вот этого устройства русского человека? Невозможно понять. Даже неловко говорить.
Потом смотришь — сначала хотел умереть как Баталов, теперь вдруг захотелось прожить жизнь, как жил Гуров в «Даме с собачкой». Потому что в ней было абсолютное отсутствие фальши и абсолютное отсутствие декламации и примитивных фокусов в изложении той или иной гуровской концепции. Концепция одна — сначала мы попадаем в жизнь, потом попадаем в тысячи сложнейших жизненных обстоятельств, проживая которые, можно быть человеком, а можно свиньей.
Скорость
И вот Баталов, проживая жутко трудные обстоятельства своего героя Гурова, везде оставался человеком. Трагическим, мучающимся человеком, который находится на грани безумия. Он любит, и это очень простая и очень тяжелая вещь — безумие, приходящее от того, что любишь и не знаешь, что с этим делать, как с этим поступить. Всем людям присуще это ощущение — необыкновенно человеческого благородства проживания жизни. И теперь я думал, что хорошо бы так прожить жизнь, как прожил ее Гуров. И знаете, была странная вещь, даже совестно мне… Мне ужасно понравилось, что я русский человек. Мне очень понравилось, что я родился здесь, в России, что я сидел на «колбасе» того трамвая, а не какого-нибудь другого. И как сейчас говорят: «Надо как-то мощно попилить бюджет на миллионы миллиардов, и если их правильным людям дать, то они уже, вставив себе золотые зубы, на остаток денег что-то такое снимут, и это должны быть патриотические картины». И они сразу представляют себе, как что-то взрывается, куда-то кто-то несется на конях или же без коней, на танках и что это и есть патриотизм. Нет! Одна из самых патриотических лент — это «Дама с собачкой» Хейфица. Поскольку там чувствуется ужасная гордость за то, что ты русский, и за то, что в этой стране живешь. И за то, что здесь, в этой стране, есть такая исключительная тонкость и сложность чувств и сопереживание друг другу, и такая драма, которая, конечно же, не имеет никакого счастливого конца. Конечно, нет в нашей жизни никакого счастливого конца. Странное чувство. Как хорошо, что эта картина была. Счастливого конца нет, а то, что драма эта была в тех формах, в которых она была, — вот это и есть счастливый конец.
Это счастливое чувство того, что ты был человеком, а не свиньей. Очень важное чувство. Может быть, единственное стоящее чувство.
Баталов с Хейфицем привнесли в наш кинематограф очень серьезную и абсолютно новую вещь. Какую-то исключительно целомудренную манеру в то, как могут быть выражены человеческие чувства. Это ясная и очень скромная, очень целомудренная простота. Очень важный, при всем при том, что его как бы и не видно, невероятный исполнительский компонент. Я помню опять-таки о том трамвае, о котором мы говорили, и о Мравинском.
Мравинский был великий музыкант, дирижер. Иногда очень высокие ценители музыки его если не обвиняли, то как бы сожалели, что у Мравинского превалирует сухость. Сухостью они называли отсутствие внешней выразительности, каких-то романтических эффектов. И до Мравинского ленинградский симфонический оркестр возглавлял замечательный грандиозный дирижер Курт Зандерлинг.
И ленинградцы обожали его. И когда случилось, что Зандерлинг был немец и уехал в Германию, то пришел Мравинский, и долгое время музыкальные ценители сожалели об этом. Мравинский — да, конечно, очень благородный и выразительный дирижер, но нет той эмоциональной яркости, такого блеска, как у Курта Зандерлинга. А видимо, сменилось время. И так как Мравинский пришел в музыкальную жизнь в конце 50-х — начале 60-х годов с ясной структурной манерой, лишенной внешних эффектов, так и Баталов с Хейфицем настояли на том, что огромное количество массового зрителя с большой нежностью и сердечным сопереживанием восприняли эту манеру говорить обо всем и о любви в частности. Ну что может быть более эмоциональным и будоражащим, чем изложение любовного чувства.
И в «Даме с собачкой» Баталов гениально говорит о любви. Помните у Шпаликова было замечательное стихотворение «Давай поговорим как лицеисты / О Шиллере, о славе, о любви / О женщинах — возвышенно и чисто…» Вот Баталов в «Даме с собачкой» говорит о Шиллере, о славе, о любви и гениально говорит о женщине — взволнованно и чисто. Это удивительное дело…
Время неумолимо бежало вперед. Причем Анна Андреевна Ахматова первая гениально сформулировала это, назвав свою книгу «Бег времени». В этом беге времени у актерской индивидуальности Алексея Баталова была очень непростая своя личная и дистанция, и свой личный путь этого бега. Начинался какой-то внутренний переворот. Уже плохо помнили Зандерлинга, начинали Мравинского забывать. Ну Мравинский и Мравинский… И вот тогда Алексей Владимирович снялся в знаменитейшей картине Владимира Меньшова «Москва слезам не верит». В очень неожиданной для себя роли. Это даже странно было — роль слесаря. И можно было бы подумать, что Баталов включился в этот бег в не свойственной себе манере изображения простых людей в новом обличии.