она нисколько не возражала».
История умалчивает, до каких пределов дошли отношения Алексея и Софьи в Дрездене. Известно только, что именно Лео Дымшиц настоял на ее отъезде в Россию в надежде, что увлечение забудется.
Алексей остро переживал разлуку. Именно разлука зачастую дает понять, насколько близок нам тот или иной человек, а особенно ярко высвечивает она чувства влюбленных. И нередко именно жизненные повороты, связанные с любовными переживаниями, обращают человека к творчеству, особенно к творчеству поэтическому.
До той поры Алексей Толстой нередко писал стихи, но не придавал этому своему увлечению серьезного внимания. А тут стихи полились, словно из рога изобилия.
В Дрездене он долго оставаться не мог, поспешил в Петербург, где поселилась Софья. В 1907 году он выпустил первый поэтический сборник «Лирика», открыв его посвящением: «Тебе, моя жемчужина». Этой жемчужиной явилась Софья.
Стихи были в основном написаны по канонам новых веяний в литературе, которые явились не случайно. В начале XX века в литературу, как и в живопись, как и в музыку, рванула масса бездарей и графоманов. Каждый видел себя великим поэтом, великим прозаиком, великим художником или великим музыкантом.
Рассчитывали прорваться за счет оригинальности и необычности, тем более несколько уже свихнувшаяся от пьянящих и раскрепощающих революционных идей молодежь, готовая отбросить и забыть классику, точно стая навозных мух, окуналась во все это безобразие.
Белый сумрак, однотонно,
Полутени, полузвуки,
Стоны скрипки полусонно…
Призрак счастья жгучей муки.
Так и хочется сказать: «жгучей мухи».
В стихотворении «Под солнцем»:
Мы одиноки
В белом просторе;
Далеки
Дни и долинное горе.
Строги
Молчанья;
Мы – боги
Пьем непорочность лобзанья.
– Отдайся
В сиянье алмазных венцов.
Влюбленные,
Стройно нагие,
Золотом бледных лучей залитые,
Будем мы вечно лежать
Усыпленные
<…>
Как видим, добавились эротические мотивы, в развитие бытовавшего тогда призыва «дорогу свободному эросу», против всего традиционного и патриархального…
И брак совершился.
Долинный нерадостный мрак.
Брак – мрак. Вот так!
Алексей Толстой вернулся в Россию, спеша за своей новой любовью, но снова оказался в семье. Отношения не наладились, а стали еще хуже, нежели до отъезда. Он не любил, ну а Юлия? Кто же спрашивает нелюбимую жену, каково ей? Он весь в увлечении, весь в кипении страстей.
Но как возобновить отношения с Софьей? Посещать возлюбленную в ее доме, сохранявшем свою патриархальность, возможности не было.
Софья, вернувшись в Петербург, заявила родителям, что разочаровалась не только в муже, но и в профессии, которую избрала. Словом, не хочу быть медичкой, хочу быть художницей. Тут же выбрала учителя, художника Сергея Семеновича Егорнова (1860–1920), салонного портретиста традиционно академического направления.
Там-то, в этой школе, ее и нашел Алексей Толстой. Ну и чтобы видеться с ней, тоже стал брать уроки у Егорнова.
Софья Дымшиц впоследствии вспоминала:
«Однажды утром я пришла в школу Егорнова и увидела Алексея Николаевича, который сидел очень серьезный и упорно и сосредоточенно рисовал. В перерыве Егорнов познакомил нас, и мы очень спокойно разыграли сцену “первого знакомства”. Скоро, однако, милейшему Егорнову стало ясно, что встреча наша была не случайной, и он принялся покровительствовать нашей любви. Егорнов начал писать мой портрет (очень удачная и реалистическая работа, которая ныне находится у моей дочери – М. А. Толстой в Москве), а А.Н. неизменно присутствовал при этом как ученик и “эксперт”. Получалось так, что мы проводили вместе целые дни в школе Егорнова».
Отдыхающая молодая женщина. Художник С. С. Егорнов
Мало того, Алексей стал наведываться в гости, правда, на первых порах с женой. Вот как бы соратники по живописи. Но вскоре стал приходить один. Родители Софьи разгадали, в чем дело, и отказали от дома. Это привело к размолвке, и некоторое время они с Софьей не встречались.
И наконец Алексей Толстой решился. Софья Дымшиц так описала тот его шаг:
«Однажды весной 1907 года Алексей Николаевич явился в школу Егорнова, облаченный в сюртук, торжественный, застегнутый на все пуговицы. Оставшись со мной наедине, он сделал мне предложение стать его женой. В ответ я обрисовала ему всю нелепость нашего положения: я – неразведенная жена, он – неразведенный муж. Но Алексей Николаевич продолжал настаивать, заявил, что его решение куплено ценой глубоких переживаний, говорил, что его разрыв с семьей предрешен, и требовал моего ухода из семьи. Все же мы в этот раз ни до чего не договорились и в следующие дни еще неоднократно обсуждали наши радостные чувства и невеселые обстоятельства. Наконец, желая окончательно проверить чувства Алексея Николаевича к его семье и ко мне, я предложила, чтобы он с Юлией Васильевной совершил заграничную поездку».
Необычный совет. И в то же время весьма рациональный. Уводить из семьи мужа без уверенности в том, что он не дрогнет в дальнейшем, Софья сочла неблагоразумным.
Толстой согласился. Делать нечего. Сказанное прозвучало в ультимативном тоне. Выбрали Италию. Любила русская интеллигенция путешествовать по Европе, ну а уж те, кто пробовал свою кисть в живописи, в первую очередь выбирали Италию, где кипели страсти среди русских художников, где завязывались и рушились романы, где в свое время писали свои шедевры и Александр Иванов, и Орест Кипренский, где встретил свою таинственную незнакомку, сбившую его в Питере театральной каретой, Айвазовский.
Красоты итальянской природы могли настроить на примирение, заставить забыть семейные неурядицы, могли, но не сделали этого. Лишь месяц выдержал Толстой разлуку с любимой. Жена раздражала, он не испытывал к ней никаких чувств, все ушло, и ушло безвозвратно.
Наконец, он объявил ей, что уезжает в Россию, разумеется, в Петербург. Сообщил ли или нет, что едет к Софье? Так ведь и объявлять нужды не было. Юлия все прекрасно понимала.
Простились сухо, а через пару дней Толстой уже встречал у входа в художественную студию Софью.
Софья все поняла. Проверку он выдержал. Она более не отвергала его предложения и, не без скандала покинув семью, поселилась с ним на снятой даче.
Елена Толстая рассказала:
«Несмотря на все преграды, в июле 1907 года влюбленные наконец соединились, поселившись вместе в первом своем общем доме – т. н. “Кошкином доме” в Келломяках. Соня писала: “В июле 1907 года началась наша совместная жизнь. Лето мы провели в Карелии, в Финляндии, в местечке Келломяки. Жили мы в лесу, в маленьком одноэтажном домике. Жили мы тихо и уединенно. Жили полные любви и надежд, много работали. Я занималась живописью. Алексей Николаевич отошел от изобразительного искусства и погрузился в литературную работу».
Железнодорожная станция Келломяки. Сьаринная открытка
В этих условиях проявились черты Толстого, ранее, возможно, даже и ему самому неизвестные:
«Он довел меня к себе, в свое жилье, – вспоминала Софья, – и тут обнаружилось одно его драгоценное качество, которым впоследствии я восхищалась всю жизнь: его талант домовитости, умение украсить свой дом, придать ему нарядный уют».
Правда, здесь, в Финляндии, на Козьем болоте, у него еще не было тех великолепных картин, которыми он с таким безукоризненным чутьем красоты увешивал свои стены впоследствии, не было статуй, люстр, восточных ковров. Зато у него были кусты можжевельника, сосновые и еловые ветки, букеты папоротников, какие-то ярко-красные ягоды, шишки. Всем этим он обильно украсил стены и углы своей комнаты. А над дверью снаружи приколотил небольшую дощечку, на которой была намалевана им лиловая (или зеленая?) кошка модного декадентского стиля, и лачугу стали называть «Кошкин дом».
В тот период Алексей Толстой буквально поразил всех своей удивительной тягой к творчеству. Сосед по даче Корней Чуковский отмечал: «Чтобы одновременно в течение года печататься в шестнадцати разных изданиях, нужно было работать не разгибая спины».
Максимилиан Волошин писал А. М. Петровой: «Толстых вижу не часто. Он идет вперед гигантскими шагами. Его последние повести пророчат в нем очень крупного романиста. Его литературная дорога уже обеспечена». Издатель «Шиповника» С. Ю. Копельман заключил с Толстым договор на право публикаций того, что он напишет, с выгодным гонораром и дополнительными 250 рублями в месяц».
Софья Дымшиц о том времени вспоминала: «Около года мы прожили на старой квартире: на Таврической улице, – а затем осенью 1910 года сняли четырехкомнатную квартиру – мансарду на Невском проспекте… Жизнь наша шла по заведенному Алексеем Николаевичем распорядку. Она строилась так, чтобы он мог работать строго организованно. По утрам, после завтрака, мы совершали прогулку. Затем, вернувшись, Алексей Николаевич наливал в большой кофейник черного кофе и уходил работать в свой кабинет… на обед приходил к нам кто-либо из гостей. Алексей Николаевич выходил из кабинета, все еще погруженный в мысли, тихий и молчаливый. Но очень скоро он превращался в веселого и гостеприимного хозяина, в остроумного рассказчика и внимательного собеседника…»
Работал очень много. В те годы появились его изумительные сказки, которые охотно публиковали различные периодические издания и к которым стали проявлять интерес книгоиздатели.
К. И. Чуковский
Софья Дымшиц-Толстая в гостях у Волошина. Коктебель. 1909 г.
Откуда все это бралось? Не из родного ли Заволжья, не из замечательных сказок матери, которыми Алексей восхищался в детстве? И конечно, талант. Корней Чуковский недаром отмечал: «Алексей Толстой талантлив очаровательно. Это гармоничный, счастливый, свободный, воздушный, нисколько не напряженный талант. Он пишет, как дышит. Что ни подвернется ему под перо: деревья, кобылы, закаты, старые бабушки, дети, – все живет, и блестит, и восхищает…»