Весной в Киргизию… Да, планов было много. Беспокоило и то, что вряд ли мог попасть на премьеру своей пьесы «Ракета», писал, что «у нас не так легко получить отпуск и нужно приноровить поездку к делу. Все-таки я гну к тому, чтобы числа 17-го, 18-го попасть в Москву. “Ракета” провалится, я уверен. Ты только не огорчайся и не волнуйся. Бог с ней…»
И Алексей Николаевич действительно не смог попасть на премьеру. Наталья Васильевна вспоминала:
«Премьера состоялась в январе в Москве, в Малом театре, с Жихаревой в главной роли. На премьере присутствовала я одна, Толстой был в Минске. Помню, сидя в ложе, маскируя меховой накидкой свой девятый месяц, я мучительно переживала и за себя, и за автора этот на редкость сумбурный и фальшивый спектакль… видимо, самой природой предназначено было нашей “Ракете” не взлететь. Я так и протелеграфировала в Минск: “Ракета не взлетела, не огорчайся, подробности письмом”. Но письмо послать не пришлось. Толстой вернулся в Москву неожиданно и раньше времени. В Минск он больше не ездил, ревизия земгоровских дружин на этом для него и закончилась. А киргизы и деревянные части аэропланов так и остались неизученными».
Малый театр в Москве. Старинная открытка
А между тем организованная преступная группировка, состоящая из клятвопреступников и вероотступников, готовила операцию по свержению с престола императора Николая II, принадлежащего к династии, поставленной на трон не какими-то заморскими кукловодами, подобными тем, что ставили на президентство пропойцу и предателя Ельцина, а народом через Земский собор 1613 года.
Император, окруженный предателями-министрами, не подозревал о масштабах заговора. Он готовил Россию и ее единственных союзников – армию и флот – к весенней кампании 1917 года, которая должна была положить конец долгой, страшной и кровопролитной войне. Все было готово для решительного удара.
Близость благих перемен в войне чувствовали все. Даже балерина Матильда Кшесинская обронила в своих мемуарах такую фразу: «18 января, Андрей (великий князь, ее будущий муж. – Н.Ш.) уехал в Кисловодск, куда доктора его послали лечиться. Он предполагал пробыть там около шести недель и к 1 марта вернуться на фронт, где ожидались крупные военные события».
В конце 1916 года состоялся так называемый Брусиловский прорыв, победная фронтовая операция, которая вывела из войны Австро-Венгрию. Русская армия была хорошо подготовлена к весенней кампании, начало которой планировалось на апрель. Германия уже – по оценке специалистов – никак не могла противостоять могущественной России.
Именно то, что Германия оказалась на грани поражения вслед за потерпевшей в 1916 году крупные неудачи Австрией, и заставляло спешить слуг темных сил зла. Бесов, как метко назвал Федор Михайлович Достоевский то отродье, что выросло на Русской земле, было вскормлено трудами русского народа и спешило расплатиться за добро черной неблагодарностью, предательством, подлостью.
И вот этому отродью, этим, по точной оценке, данной выдающимся мыслителем русского зарубежья Иваном Лукьяновичем Солоневичем «ублюдкам и питекантропам», удалось путем опять же подлости и предательства создать революционную ситуацию в столице. На подходе к городу были остановлены и загнаны в тупики десятки эшелонов с продовольствием, и прежде всего с хлебом. Необходимая обстановка для бунта была создана. Теперь дело за главным – убрать с престола царя.
Питекантропы из думы все продумали. Они понимали, почему не удался бунт декабристов. Все очень просто. Тогда предатели России выступили открыто, публично, на глазах народа, а народ видел в государе своего батюшку, видел в нем спасителя от произвола чиновников и крепостников. Народ верил царю. Точнее, конечно, императору, хотя долгие годы после провозглашения империи в обиходе говорилось – царство, царь…
Нужно было все делать тайно. Как говорится в духовных книгах – изъять из среды удерживающего. Изъять удерживающего от хаоса, от свободы в творении беспредела и преступлений.
Наталья Васильевна вспоминала: «В больнице узнала о событиях, перевернувших государственный строй России. Как и все вокруг, мы с Толстым были подхвачены головокружительным вихрем свободы. Жизнь развертывалась по новым спиралям и неслась с лихорадочным темпом к целям, еще неясным. У всех оказалось уйма новых обязанностей, деловой суеты, заседаний, митингов и банкетов».
Алексей Толстой приветствовал переворот, поскольку не разобрался в истинных целях предателей России. Он даже пошел на службу, и 29 марта Толстой был назначен комиссаром по регистрации печати.
А жизнь продолжалась… Наконец Наталья Васильевна получила развод, и 7 мая они наконец обвенчались с Алексеем Николаевичем, а спустя три недели крестили сына Никиту.
Страна летела в пропасть, но в литературном мире, напротив, все относительно, конечно, налаживалось.
Наталья Васильевна рассказала в своих мемуарах: «Открылось первое литературное кафе на Кузнецком мосту – “Трилистник”. Здесь, на помосте между столиками, выступали московские поэты и писатели с чтением последних своих произведений, причем каждые три дня программа менялась. Выступали: Эренбург, Вера Инбер, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева, Амари (Цетлин), Борис Зайцев, Андрей Соболь, Осоргин, Шмелев, мы с Толстым и многие другие. Заново организовывалось книгоиздательство писателей. Толстой был выбран в состав правления».
А летом даже выехали на дачу в подмосковное Иваньково.
И все же постепенно Толстой начинал понимать, что рано радовался перевороту. «Бесформенно-восторженное настроение первых недель постепенно спадало, – вспоминала Наталья Васильевна. – Вести с фронта были тревожны, усилилось дезертирство. Все больше накалялась атмосфера митингов. Растерянность в интеллигентских кругах росла с каждым днем. Новое, труднопонимаемое, неуютное и даже зловещее лезло изо всех щелей. Видя это, кое-кто приуныл, кое-кто струсил, кое-кто уже подумывал, не пора ли загнать обратно в бутылку выпущенного из нее “злого духа свободы” и как это сделать».
Илья Эренбург в молодости
Но было поздно. Самодержавную власть восстановить было невозможно, да ведь никто из тех, что прорвался в верхние эшелоны, опирался на помощь извне, и не позволил бы «загнать джина в бутылку».
Иван Алексеевич Бунин в очерке «Третий Толстой» писал:
«Лично я не раз бывал свидетелем того, как мучили его вопросы и загадки, где бы, у кого бы сорвать еще что-нибудь “в долг” на портного, на обед в ресторане, на плату за квартиру; но иных что-то не помню».
А ведь нужно было содержать семью. А революция – это разруха, а разруха – это голод.
Наталья Васильевна вспоминала:
«Весной 1918 года в Москве начался продовольственный кризис. Назревал он постепенно, возвещали о нем очереди возле магазинов, спекулянты и первые мешочники. Но все же обывателей, еще не искушенных голодом, он застал врасплох. Я помню день, когда прислуга, вернувшись с рынка, объявила, что провизии нет и обеда не будет.
– То есть как это не будет? Что за чепуха? – возмутился Толстой, которому доложили об этом. – Пошлите к Елисееву за сосисками и не устраивайте паники.
Но выяснилось, что двери “жратвенного храма” – магазина Елисеева – закрыты наглухо и висит на них лаконичная надпись: “Продуктов нет”. (“И не будет”, – приписал кто-то сбоку мелом.) Надпись эта, а в особенности приписка выглядели зловеще. Пищевой аврал, объявленный в тот день в нашем доме, выразился в блинчиках с вареньем и черным кофе. Он никак не разрешил общего недоумения – что же будет завтра.
Москва в 1918 г.
В это время антрепренер Левидов вел переговоры с Толстым, предлагая концертное турне по Украине (Харьков, Киев, Одесса). На Украине было сытно, в Одессе соблазняло морское купанье и виноград. Толстой уговаривал меня ехать с ним и забрать детей – использовать поездку как летний отдых».
Появилась возможность вырваться из Москвы и перебраться в те края, где, как казалось, можно было пересидеть смуту, обрушившуюся на Россию.
Наталья Васильевна вспоминала:
«В июле мы выехали всей семьей (исключая Марьяны, оставшейся с матерью) на Курск, где проходила в то время пограничная линия. С нами ехала семья Цейтлиных, возвращавшаяся в Париж. Позднее в своей повести “Ибикус” Толстой описал это путешествие с фотографической точностью и так ярко, что мне прибавить к этому нечего».
«Ибикус». Что это означает? Почему так названа повесть? В «Википедии» говорится: «Ибикус – говорящий череп, символ смерти. Упомянут у А. Н. Толстого как карта из гадательной колоды девицы Ленорман под названием «Символ смерти, или говорящий череп Ибикус».
Попробуем разгадать эти загадки.
Современники отмечали, что Алексея Толстого давно интересовала судьба французской прорицательницы и гадалки Марии Анны Аделаиды Ленорман (1772–1843). Легенды о ее пророчествах не просто были похожи на правду, они подтверждались историческими фактами. В 1790 году Ленорман открыла собственный гадательный салон на Рю де Турнон, который посещали и королева Франции Мария-Антуанетта, и лидер якобинцев Жан-Поль Марат, и его соратники Максимилиан Робеспьер и Сен-Жюст.
Марии-Антуанетте Ленорман заявила:
«Вам осталось жить несколько лет, ваше величество. Вас ждет гильотина».
Спустя четыре года после предсказания королева была приговорена Конвентом к смертной казни и ее отправили на гильотину.
Лидерам революции Ленорман заявила, что все подвергнутся казни, а Марату, Робеспьеру и Сен-Жюсту предрекла: «Вы будете первыми, кому отсекут головы». Мюрат был зарезан с собственной ванне, Робеспьер и Сен-Жюст казнены на гильотине.
Наполеон тоже решил узнать свою судьбу и явился к предсказательнице. Она потрясла его заявлением о том, что поход на Россию станет катастрофой, что французская армия погибнет, а он будет сослан и отравлен.
Маршал Бернадот, сопровождавший императора, пытаясь его успокоить, обещал разоблачить, как он выразился, шарлатанку. Прикинувшись влюбленным богатеем, он пригласил ее покататься на лодке. Но едва отплыли от берега, Ленорман спросила: