Она ушла. Навсегда ли? Если ушла навсегда, то к чему еще что-то писать? А она, уходя, оставила стихотворение:
Так тебе спокойно, так тебе не трудно,
Если издалека я тебя люблю.
В доме твоем шумно, в жизни – многолюдно,
В этой жизни нежность чем я утолю?
Отшумели шумы, отгорели зори,
День трудов закончен. Ты устал, мой друг?
С кем ты коротаешь в тихом разговоре
За вечерней трубкой медленный досуг?
Долго ночь колдует в одинокой спальне,
Записная книжка на ночном столе…
Облик равнодушный льдинкою печальной
За окошком звездным светится во мгле…
Она даже не предполагала, что недолго будет ночь колдовать в одинокой спальне.
Толстой же, найдя стихи, написал ей:
«Тусинька, чудная душа, очень приятно находить на подушке перед сном стихи пушкинской прелести. Но только образ равнодушный не светится за окном, – поверь мне. Было и минуло навсегда».
И тут же как ни в чем не бывало о делах:
«Вчера на заседании я провел интересную вещь: чистку писателей. Это будет ведерко кипятку в муравейник.
Сегодня пробовал начать писать роман. Но чувствую себя очень плохо, – кашляю, болит голова, гудит как колокол в пещере.
Целую тебя, душенька».
Письмо проникнуто уверенностью, что все это демонстрация и его Туся скоро вернется к нему.
Кстати, это было первое ее стихотворение после долгих лет молчания ее музы.
Итак, в августе 1935 года Алексею Толстому 52 года, Людмиле Баршевой 29 лет. Разница 23 года. Много или мало? Наверное, если взять, скажем, 42 и 19, много, но… Я бы выразил это следующими словами
Чем дальше нас уносят в зрелость годы,
Тем меньше разница в летах видна…
И тут вряд ли можно возразить.
Лето… Август… И одиночество в это прекрасное время года? А рядом миловидная женщина, которая хоть и замужем, да не слишком дорожит этим своим замужеством.
Как произошло объяснение? Об этом история умалчивает. Известно лишь, что уже чуть ли не через две недели Людмила прочно заняла в доме Толстого место его жены. Остались формальности.
Федор Иванович Тютчев в свои 49 лет, то есть примерно в том же возрасте, в котором был Алексей Толстой в момент крутого поворота в личной жизни, писал:
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.
Алексей Толстой поэтических посвящений своей новой возлюбленной не оставил, но он оставил письма, написанные, можно сказать без преувеличения, почти поэтическим языком…
«Любимая, обожаемая, прелестная Мика, вы так умны и чисты, вы так невинны и ясны, – чувствуешь, как ваше сердце бьется, прикрытое только легким покровом… Мика, люблю ваше сердце, мне хочется быть достойным, чтобы оно билось для меня… Я никогда не привыкну к вам, я знаю – если вы полюбите – вы наполните жизнь волнением женской и чел. прелести, я никогда не привыкну к чуду вашей жизни».
Он не скупился на самые яркие и пронзительные слова…
«Счастье – это безграничная свобода, когда ничто вас не давит и не теснит и вы знаете, что перед вами какие-то новые дни, все более насыщенные чувством, умом, познанием, достижением, и какие-то еще не исхоженные дивные пространства… Мика, вы хотите сломать себе крылья и биться в агонии. Когда столько сомнений, столько противоречий, – начинать ли жизнь с ним, – тогда можно только надеяться: – стерпится, слюбится. Но это разве то, на что вы достойны: умная, талантливая, веселая (это очень важно – веселая!). Веселая, значит протянутые руки к жизни, к свободе, к счастью. Мика, целую ваше веселое девичье сердце. Мика, я очень почтительно вас люблю. Я всегда буду сидеть позади вас в ложе, глядеть на вашу головку. Мика, клянусь вам, в вас я первый раз в моей жизни полюбил человека, это самое чудо на нашей зеленой, скандальной, прекрасной земле. Мика, пройдут годы, меня уже не будет, рядом с вами будет бэби, мое дитя от вас, – дочь, – из вашего тела, из вашей крови, и в сердце ее будет биться моя любовь к вам».
Ну и конечно, о своем предложении…
«Мика, нужно решать. Или жить так. Или влачить дни: – у вас сломанные крылья, у меня – парочка новых романов, парочка пьес да прокисшее вино и тоска, тоска по тому, что давалось и могло быть и не удалось… Что же с вами делать? Только сказать, – Мика, будь твердой и выбирай счастье.
Ваш нареченный муж А. Толстой».
И Людмила Ильинична Баршева выбрала счастье.
Вряд ли можно сказать, что она была совершенно бездушной и бессердечной, что, покинув мужа, даже и не вспомнила о нем, не подумала о том, в каком положении он остался.
Писатель Михаил Леонидович Слонимский, выступая в Литфонде, отметил: «Он находится в очень плачевном материальном положении: он не может уплатить за квартиру, у него описаны вещи, и в то же время Баршев в литературном смысле человек, которого нельзя назвать бессильным, окончившим литературное существование».
Алексей Толстой к переживаниям Людмилы по поводу положения бывшего мужа относился без особого участия, напротив, заявлял:
«Мики, ты сделала выбор, тебе очень тяжело. Ты все думаешь, ты в чем-нибудь винишь себя. Но сделать по-иному – ты должна была съежиться, войти в орехов. скорлупу. Зачем? Чтобы дать другому (ему) счастье?»
Ну и резонно пояснял:
«Но такая, в скорлупе, – ты все равно счастья бы не дала».
В этом он, конечно, прав. Если любовь прошла, какое счастье? Просто вместе страдать от невзгод и неурядиц. Но напоминал и о себе, о том, что полюбил…
А. Н. Толстой и его четвёртая жена Л. И. Толстая. 1943–1944 г.
«И если ты меня жалеешь – то пойми – я бы не пережил теперь без тебя. Об этом страшно подумать».
Ну а страдания бывшего мужа, в каком-то отношении даже виртуального соперника – ведь ревнуют порой даже к прошлому, – сочувствия у Толстого, видимо, не вызывали:
«Он страдает и, наверное, долго будет вспоминать тебя, потому что тебя нельзя забыть. Но пойми, Мики, что если бы между вами все было благополучно, то сразу бы начались серые будни и скорлупа. Это безнадежно и обречено. В жизни, как на войне – нужно решаться жертвовать, чтобы выигрывать победу. Но нигде и никем не сказано, чтобы человек приносил себя в жертву другому без цели, без надежды, только потому, что ему жаль другого».
И делал выводы, с которыми трудно не согласиться:
«Жить с жертвой нельзя, – ее в конце концов возненавидишь как вечное напоминание. Мики, ты поступила мудро, – инстинкт жизни и счастья – важнейший из инстинктов человека, им жива вселенная. Ложно понятое христианство исковеркало его. Человек по дороге к счастью – всегда в состоянии творчества. Я тебе дам когда-нибудь перечесть твои письма, – в них, как лепесток за лепестком, расцветает твоя душа. Я буду строго следить за собой и тобой, чтобы наша жизнь не споткнулась о благополучие. Но думаю, что ты сама, лучше меня понимаешь, что это больше относится ко мне. Благополучие – есть остановка, а мы – вперед, к безграничному, покуда хватит жизни».
Здесь все – и проявление эгоизма, и мудрость. Письмо – словно страница романа, ведь жизнь порой гораздо сильнее, ярче и многограннее любого романа.
Ну а о чувствах, которые испытывала Людмила Ильинична к Алексею Толстому, говорить было еще рано. Ведь обстоятельства, при которых она стала его женой, свидетельствовали не в ее пользу.
Получалось, что воспользовалась конфликтом Толстого с женой, причем с женщиной, которая отнеслась к ней с полным доверием, разочаровалась в муже, который пал с более или менее приличного пьедестала и окунулся в нужду, и обрела необыкновенное благополучие. Такое благополучие, что было у Толстого, ей прежде и не снилось, да что там ей, страна в предвоенные годы жила трудно. Все силы были брошены на то, чтобы подготовиться к неминуемым агрессиям со стороны все того же, веками ходившего на Русь, как ныне его назвали – коллективного Запада.
В любом случае и Алексей Николаевич, и Людмила Ильинична обрели то, что хотел и к чему стремился каждый из них. Ну а что до оставленных ими недавно близких: им жены, а ею мужа, – то кто о том думает?
Баршев смог подняться, даже женился на 27-летней женщине, ушел в работу, но оказался в лагере по причине неясной. Лагеря не выдержал. Умер через год, не отбыв семи лет, на которые был осужден.
Наталья Васильевна так отозвалась на скоропалительную связь Алексея Николаевича с Баршевой…
«Дальнейшие события развернулись с быстротой фильма. Нанятая в мое отсутствие для секретарства Людмила через две недели окончательно утвердилась в сердце Толстого и в моей спальне. (Позднее она говорила как-то, что вины за собой не чувствует, что место, занятое ею, было свободно и пусто.)».
Это событие окончательно вернуло Наталью Васильевну к поэтическому творчеству…
Люби другую. С ней дели
Труды высокие и чувства,
Ее тщеславье утоли
Великолепием искусства.
Пускай избранница несет
Почетный труд твоих забот:
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой, и вдохновенье,
Пусть все своим она зовет.
Но если ночью, иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И сиротеющим плечом
Ища мое плечо, невольно
Ты вздрогнешь, – милый, мне довольно!
Я не жалею ни о чем…
Прочитав это стихотворение, Алексей Толстой решил оправдаться или, по крайней мере, пояснить свой поступок.