«Я помню ясно, хотя мне было семь лет в то время, как началась беда. Мать и отец стояли на балконе и серьезно глядели туда, где, обозначаясь на горизонте невысокими курганами, лежала степь с прямоугольниками хлебов.
За курганами на востоке стояла желтоватая мгла, не похожая ни на дым, ни на пыль.
Отец сказал: “Это – пыль из Азии”, и мне стало страшно. Каждый день с этих пор мать и отец подолгу не уходили с балкона, и ежедневно мгла приближалась, становилась гуще, закрывала полнеба. Трудно было дышать, и солнце, едва поднявшись, уже висело над головой, красное, раскаленное.
Трава и посевы быстро сохли, в земле появились трещины, иссякающая вода по колодцам стала горько-соленой, и на курганах выступила соль.
Все, с чем я играл – деревья, заросли крапивы и лопухов, лужи с головастиками и тенистый пруд, – все высыхало теперь и горело. Мне было жутко и скучно…
В то время заехала к нам городская барышня погостить. Побежала в сад, увидела высокую копну, схватила меня и, так как я, присев, уперся, она упала в копну, предполагая, что это: “душистое сено, какая прелесть”, и за воротник барышни, в уши, в волоса и глаза набилось колючей пылью пересохшее до горечи сено.
Разговоры становились все тревожнее; у крыльца появлялись мужики без шапок. Матушка в это время ходила по комнате, заложив руки за спину, все думала и думала, поправляя пенсне на шнурочке».
Запомнился и голод, наступивший вслед за засухой:
«Наконец окончилось это долгое, как горячка, лето, и поздней осенью однажды подали к обеду черные щи. Матушка сняла крышку с чугуна, взглянула на отца:
– Больше ничего не будет.
– Поешь этих щей и запомни, – сказал мне отец, – что твои товарищи – деревенские мальчишки – сейчас и этого не едят.
Мне стало жаль деревенских мальчиков, которые ничего не едят; отец же, катая хлебный шарик, дудел марш. Подудев, сказал:
– Но как помочь, не знаю».
В тот же трагический период умерла бабушка Екатерина Александровна Тургенева. Пораженный горем, он написал ласковое письмо дедушке Леонтию Борисовичу, и ответ, возможно именно ответ деда, вдохновил на первый опыт в творчестве.
Дед писал: «Милый мой Алеханушка, благодарю тебя за твое письмо, – постараюсь, мой милый, маленький дружок, исполнить твой совет, много не плакать о бабушке; будем за нее молиться, чтобы ей на том свете, где она теперь, было бы лучше, чем было здесь, и думаю, мой голубчик, что ей доподлинно там лучше. Она свои обязанности всегда хорошо исполняла: когда была маленькая – училась хорошо, старших уважала, воспитателей, ее слушались, когда была большая и была хозяйкой дома, всегда хозяйство держала в порядке, о людях, служащих ей, заботилась, – не считала их за чужих; своих детей любила (спроси об этом маму), нищим помогала, за больными ухаживала, Богу молилась, – и много еще у нее было доброго, – всего коротко не перескажешь. Ну вот, я и думаю, что за все это ее Господь и наградит, – и какая, Алеханушка, награда тем, которые исполняли Его заповеди! – Их причтет Господь в число друзей своих, и самых близких ему. – Вот ты мне и скажешь: ну что же плакать-то тебе, дедушка? – Знаю, миленький, что не о чем, – а все же плачется; после и ты узнаешь и поймешь, о чем плачется, а теперь скажу тебе только: потому мне плачется, что жалко мне бабушку, – ведь и тебе жалко ее. Целую тебя, мой милый мальчуганушка, и молюсь о тебе, чтобы Господь тебя не лишил Его благословения. Твой дед Л. Тургенев».
Для занятий творчеством нужен какой-то толчок. Это может быть сильная любовь, а может быть и трагедия. В данном случае подтолкнула Алексея Толстого к сочинительству смерть бабушки.
Не обязательно писатель возьмется именно за тему, его потрясшую. Алексей Толстой задумал рассказ о жизни и приключениях своего сверстника, назвав его Степаном, Степкой. Об этом первом своем опыте в десять мальчишеских лет он вспоминал:
«Много вечеров я корпел над приключениями мальчика Степки… матушка… очень хотела, чтобы я стал писателем. Я ничего не помню из этого рассказа, кроме фразы, что снег под луной блестел, как бриллиантовый. Бриллиантов я никогда не видел, но мне это понравилось. Рассказ про Степку вышел, очевидно, неудачным – матушка больше не принуждала меня к творчеству».
Правда, то, что она не принуждала к творчеству, имеет и еще одно объяснение. Она как раз отметила, видимо, что способности есть, и что они немалые, что письмо дается легко. И увидела в этом тоже некоторую опасность. О том писала Бострому:
«Ты знаешь, что писание ему дается без труда, и если еще восторгаться этим, то он и вовсе не захочет заниматься тем, что сопряжено с каким бы то ни было усилием… Он очень был огорчен, что я отнеслась холодно к его новому сочинению… сказала: “Ничего еще пока не видно, что из этого выйдет, посмотрим, что будет дальше”».
Дело в том, что наряду с дедовским письмом побуждением к творчеству были и материнские советы. Тот, кто сам преуспевает в творчестве или хотя бы занимается им серьезно, полагая занятия профессиональными, нередко пытается приобщить к этому родных и близких. Случается, удачно, а случается, что и нет. Случается и так, что первые неудачи отталкивают, но позднее вдруг творчество зовет властно и неотвратимо, как это впоследствии случилось и с Алексеем Толстым.
Не пытаясь некоторое время писать рассказы, он продолжал писать письма, которые – те, что сохранились, – говорят о его несомненных способностях, перерастающих в талант. Ведь известно, что талант – это один процент способностей и девяносто процентов титанического, напряженного труда…
Ну и конечно, дорогу к творчеству прокладывает чтение книг. Ведь недаром говорят, что тот, кто много читает, тот много пишет. Книги – лучшие учителя – так их именовал Бунин, да и не только он, а Суворов, например, и вовсе в беседе с императрицей Елизаветой Петровной, на ее замечание о том, что он нелюдим и не дружит с товарищами, возразил, что у него огромное количество друзей, и друзьями своими назвал книги.
Кстати, и боевую летопись России Алеша любил, много читал о боевых походах русской армии, а зимой в мальчишеских играх организовывал строительство снежных крепостей «Очакова» и «Измаила», и потом развертывались целые баталии по взятию этих укреплений.
Уже в зрелые годы он отметил:
«Чтобы понять тайну русского народа, его величие, нужно хорошо и глубоко узнать его прошлое: нашу историю, коренные узлы ее, трагические и творческие эпохи».
А в отрочестве среди любимых героев были и герои популярных в ту пору романов Фенимора Купера и Жюля Верна, и герои отечественной истории – чудо-богатыри Суворова и победители французов, воины Кутузова.
Чтение привело к тому, что он сам, уже не по наущению матери, взялся за новый рассказ. Это случилось в 1893 году.
Ранняя любовь?
А между тем Алексею исполнилось одиннадцать лет, и началась подготовка к поступлению в третий класс гимназии. Бостром нанял для этого учителя-семинариста. С героем, прототипом которого он явился, мы встретимся в повести «Детство Никиты». Звали его Аркадием Ивановичем Словоохотовым.
Вспомним эту повесть…
«Аркадий Иванович был невыносимый человек: всегда веселился, всегда подмигивал, не говорил никогда прямо, а так, что сердце ёкало. Например, кажется, ясно спросила мама: “Как вы спали?” Он ответил: “Спать-то я спал хорошо”, – значит, это нужно понимать: “А вот Никита хотел на речку удрать от чая и занятий, а вот Никита вчера вместо немецкого перевода просидел два часа на верстаке у Пахома”».
В этой повести первое движение души и сердца и еще не первая, но, говоря словами Пушкина, ранняя любовь.
Все начиналось так.
«Через несколько минут Никита, стоя в коридоре, увидел, как тяжело отворилась обитая войлоком дверь, влетел клуб морозного пара и появилась высокая и полная женщина в двух шубах и в платке, вся запорошенная снегом. Она держала за руку мальчика в сером пальто с блестящими пуговицами и в башлыке. За ними, стуча морозными валенками, вошел ямщик, с ледяной бородой, с желтыми сосульками вместо усов, с белыми мохнатыми ресницами. На руках у него лежала девочка в белой, мехом наверх, козьей шубке. Склонив голову на плечо ямщика, она лежала с закрытыми глазами, личико у нее было нежное и лукавое.
Войдя, высокая женщина воскликнула громким басом:
– Александра Леонтьевна, принимай гостей, – и, подняв руки, начала раскутывать платок. – Не подходи, не подходи, застужу. Ну и дороги у вас, должна я сказать – прескверные… У самого дома в какие-то кусты заехали.
Это была матушкина приятельница, Анна Аполлосовна Бабкина, живущая всегда в Самаре. Сын ее, Виктор, ожидая, когда с него снимут башлык, глядел исподлобья на Никиту. Матушка приняла у кучера спящую девочку, сняла с нее меховой капор, – из-под него сейчас же рассыпались светлые, золотистые волосы, – и поцеловала ее.
Музей-усадьба А. Н. Толстого в Самаре
– Лилечка, приехали.
Девочка вздохнула, открыла синие большие глаза, вздохнула еще раз, просыпаясь».
В повести Алексей Толстой поменял только имя главного героя, назвав его Никитой, в честь своего сына, но оставив не только имя учителя, но и своей матери. Ну а девочка? Кто она? Уже первые строки говорят о том, что она тронула если не сердце, то его мысли… Привлекла его внимание.
«У стола сидели матушка, Аркадий Иванович и вчерашняя девочка, лет девяти, сестра Виктора, Лиля. …Лиля была одета в белое платье с голубой шелковой лентой, завязанной сзади в большой бант. В ее светлых и вьющихся волосах был второй бант, тоже голубой, в виде бабочки.
Никита, подойдя к ней, покраснел и шаркнул ногой. Лиля повернулась на стуле, протянула руку и сказала очень серьезно:
– Здравствуйте, мальчик.
Когда она говорила это, верхняя губа ее поднялась.
Никите показалось, что это не настоящая девочка, до того хорошенькая, в особенности глаза – синие и ярче ленты, а длинные ресницы – как шелковые. Лиля поздоровалась и, не обращая больше на Никиту внимания, взяла обеими руками большую чайную чашку и опустила туда лицо».