Воспоминания близких
Эта часть книги будет состоять из воспоминаний родных и близких Алексея Валерьевича.
Анжела Журавко: «Такие люди рождаются один на миллион»
Работал, не жалея себя, на износ
Анжела, бывшая жена Алексея Журавко, вспоминает о совместно прожитых годах, памятных моментах и характере мужа.
От себя хочу сказать, что мы с ним прожили много лет. Я его очень хорошо успела узнать. Он был уникальным человеком во всех смыслах этого слова. Это не громкие какие-то фразы, а реальность. Такие люди, как он, наверное, рождаются один на миллион, потому что Господь его наделил таким телом, но внутри у него был очень крепкий стержень, сила воли, очень жёсткий характер, хоть он был и непростым.
С ним порой было нелегко. Он шёл как танк во всех смыслах и во всех отраслях своей жизни, делал только так, как он считал нужным. Но при всём при этом его харизма, его крепкая несгибаемая сила воли, его работоспособность – это все те качества, которым можно только завидовать. У него никогда не было, можно сказать, своего дома, своего какого-то очага. Возможно, то, что он воспитывался в детском доме, так сыграло, но это правда. Когда мы с Лёшей познакомились, у него был большой родительский дом, там жили его родители, сестра, племянники, и он там останавливался. Но в основном вся его жизнь – это были колёса. Он всё время куда-то ехал, ночевал там, где придётся. И когда мы поженились, у нас появился ребёнок, он большую часть времени жил в Киеве, но у него там своего жилья не было. Он жил в большом офисе, можно сказать, по-холостяцки.
Вообще, он был очень непритязателен в том, что касается каких-то удобств, он в этом плане был очень простым. Для него переночевать в машине или в какой-то скромной комнате в офисе, где нет никаких особых удобств и роскоши, было нормально. Очень любил машины, разные дорогие телефоны, часы – это была его слабость. Любил всякую технику, какие-то новые гаджеты, новые штучки.
Но то, что касалось быта или еды, Лёша был очень прост в этом смысле. Он любил обычную простую домашнюю еду: какие-то каши, яйца, мясо куриное в основном. Он в этом плане был простым и непритязательным. Ну и со здоровьем тоже у него часто были всякие разные проблемы. Из-за этого ему приходилось диету держать.
А вообще, конечно, он работал всегда на износ. 99 % времени занимала его работа, сфера деятельности. Это политика и бизнес. Всё это было для него важнее всего. К счастью или к сожалению – уже другой вопрос, но факт есть факт. Он работал, не жалея себя, на износ. Не ел нормально, очень много курил, пил разные таблетки. Здоровье у него было некрепким. Близкие всегда делали, что могли, но было такое, что он попадал в реанимацию с предынсультным состоянием.
Был такой момент, когда у него едва не случился инсульт, и это было очень серьёзно. Тогда ещё Лиза была совсем маленькая – около годика. Это была серьёзная ситуация, когда врачи не давали никаких прогнозов, и он всю ночь провёл в реанимации. Мы думали, что это всё может плохо закончиться. Но, слава Богу, всё обошлось, и он после этого начал больше смотреть за собой. Но образ жизни, эмоциональные и физические нагрузки, хронический недосып не придавали ему физического здоровья. Конечно, мы всегда за это переживали.
В дочке души не чаял
Алексей очень сильно хотел ребёнка. Потому что я у него третья супруга. Он до этого был женат, ещё в молодости, они прожили 5 лет вместе. Затем у него была ещё одна супруга. Ну и в итоге, когда мы с ним поженились, это была его очень сильная инициатива, потому что я была довольно ещё молодой. И вот мы к этому пришли и приняли решение завести ребёнка. Конечно, по понятным причинам у нас были опасения, но, слава Богу, Лиза родилась в полном порядке, и он просто в ней души не чаял! Во-первых, она на него очень похожа не только внешне, но и повадками, характером. Это его настоящая копия. Он всегда её очень любил и никогда в жизни не ругал. Вот никогда. Она всегда относилась к нему с уважением, любовью, и он очень тепло к ней относился. Перед ней он даже менялся в лице, становился совсем другим человеком. Поэтому, когда пришлось ему уехать и не видеть ребёнка 8 лет, это было очень тяжело и Алексею, и ей. Они толком не могли общаться, нечасто получалось созваниваться. Когда он уехал, Лизе было 7 лет, ребёнок рос, у неё менялись интересы, жизнь. Она взрослела, как-то иначе смотрела на вещи, а у него не было с ней такого контакта, как хотелось бы. Конечно, они созванивались, но это не то, чего хотелось бы. К сожалению, так сложилось.
Он не умел отдыхать
Лёша был очень своеобразный. Тяжёлый на подъём – поднять его утром, даже если очень сильно куда-то надо, было очень нелегко. Зато в ночь-полночь он всегда был на ногах, его домой не затащить ни при каких вообще обстоятельствах. Ему надо – он всех вокруг себя держит, всех зовёт в офис или ещё куда-нибудь, он всех собирает и куда-то едет. У меня было такое впечатление, что он боялся остановиться и ничего не делать. На него просто порой жалко было смотреть. Я говорила: «Лёша, тебе надо отдохнуть, пожалуйста, хотя бы на день». Не шла речь вообще о том, чтобы поехать за границу, никогда в жизни мы никуда вместе не выезжали. Никакого отдыха не то что на месяц, даже на две недели. Нет, его было не заставить и не уговорить отдохнуть. Максимум один день. Он не умел отдыхать. Просто не умел.
Единственное, что ему давало какую-то отдушину, где он мозгами отдыхал – это рыбалка. Очень сильно любил рыбалку, у него для этого было всё. Снастей различных десять коробок, всевозможные удочки, лодки, какие-то катера… Он собирал целую компанию близких своих из окружения, сотрудников и друзей и мог уехать на рыбалку с ночёвкой на 2–3 дня. Он даже мог вечером поздно приехать и всё равно выехать на час, на два, ему это давало какую-то разрядку. Что касается отдыха – это была его единственная отдушина. А так, отдыхать не умел и действительно иногда порой на него жалко было смотреть. Не щадил себя абсолютно.
У него не было понимания, что такое жизнь: он как в колею вошёл, так и не сходил с неё до последних своих дней. Лёша был колоссальным, невероятным трудоголиком, его работоспособность, учитывая его состояние, поражала… У него не было желания даже приехать домой и отдохнуть. Он был, по сути, сам по себе. Да, у него была семья, близкие люди, близкие друзья, но всё равно он жил так, как ему хотелось. А ему хотелось быть на коне, быть нужным. Он считал, что если не будет занимать какой-то пост или ещё что-то, он будет не нужен. Я уверена в этом по одной простой причине: когда он не прошёл выборы (второй раз его не избрали в Верховную Раду Украины), для него это был конец света!
Лёша не мог прогнуться под новую власть
Хорошо помню тот момент, когда в день выборов уже вечером подсчитывали голоса, и Лёши целую ночь не было дома. Он приехал под утро. На нём не было лица. Я на него смотрела, и мне было страшно, потому что было такое впечатление, что жизнь для него закончилась. Я его уговаривала, пыталась ему объяснить, что сегодня так, значит, так надо. «Возьми паузу, в конце концов. У тебя есть много чего другого. Через время, возможно, ты снова сможешь пройти выборы». Нет, он не хотел ничего слышать. Это было таким переломным моментом. Его потом назначили в Кабинет министров по правам инвалидов, но, я так понимаю, уже какой-то надлом был и в нём, и в ситуации в стране – она была уже нестабильна. И как раз, когда Лиза пошла в первый класс, началась вся эта история неприятная с «майданом». Когда Янукович сбежал, для него это тоже было шоком. Он утром проснулся, взял в руки телефон, увидел статьи, что президента нет в стране, и тогда понял, что уже ничего хорошего из этого не будет. Так начались неприятные моменты и в его карьере, и в семейном плане, когда он себя как будто потерял. Лёша иногда мог целый день лежать в кровати и смотреть новости одни и те же. Не брился, не стригся, как будто у него какая-то была апатия, депрессия. Ему это всё было больно и неприятно.
Поэтому тот период, когда появилась Лиза, первые годы её взросления, нашей жизни в Херсоне, потом мы в Киев ездили периодически, чтобы с папой больше времени проводить, – были самыми приятными и лучшими в нашей семейной жизни и, я думаю, в его жизни тоже. Я всегда уделяла ему время. Думала, что, когда он поймёт, что у него есть семья, ребёнок, очаг, он немножко научится понимать, что такое жизнь, что нужно отдыхать и жить немножко для себя, в своё удовольствие, ради своих близких. Но нет, этого не произошло. У нас в Киеве не было своего жилья, мы там полгода снимали квартиру, а когда началась эта история со сменой власти, вообще уехали в Херсон и больше в Киев не возвращались никогда.
Отъезд в Россию был для него очень сложным решением. Лёша знал, что не сможет остаться на Украине, в Киеве и не сможет поменять свою позицию и прогнуться под ту власть, которая пришла. Он уехал в январе 2015-го. А на Новый год, когда мы его ещё совместно встречали, он сказал такие слова: «Я знаю, что ситуация очень плохая, что я с теми людьми, которые потащат меня на дно, но я не могу их предать, не могу их оставить и прогнуться под то, что происходит. Это не моя позиция. Это не моё кредо, я не тот человек».
Я думаю, что он очень хорошо осознавал, когда уезжал, что будет всё очень-очень печально. Вот эти все гонения, наезды на бизнес, перекрывание кислорода… Конечно же, ему было очень больно и обидно наблюдать за этим и быть не в состоянии ничего сделать. Изменить эту ситуацию он не мог, мог её только принять. Многие неприятные вещи происходили, это длилось на протяжении нескольких лет. На него завели уголовные дела в СБУ, всех родственников, в том числе меня, приглашали. Даже несколько лет спустя после его отъезда нас систематически звали на допросы в СБУ. Это было крайне неприятно.
Хотел начать всё сначала
Когда мы с ним в прошлом году увиделись и нам удалось пообщаться лично, он сказал, что не жалеет о том, что уехал. У него были очень позитивные мысли и разговоры, сильная вера и убеждение в том, что всё, наконец-то, станет на круги своя и образумится. Он хотел всё заново начинать отстраивать, восстанавливать какую-то справедливость. У него уже были мысли восстанавливать предприятия в Цюрупинске. Моё мнение, что он очень сильно поторопился и опрометчиво действовал, зная ситуацию, зная о том, что это может плохо закончиться для него. Он всё равно туда ездил, он вёл свой канал и очень резко высказывался об украинской власти, и меня это пугало. Я всегда говорила: «Лёша, тебе там нечего делать, пожалуйста, не езди туда, там ещё очень и очень опасно. Тебе нужно быть аккуратнее». Мы все ему это говорили. В том-то и проблема, что он никогда никого не слушал. Его можно просить о чём угодно, но он всегда делал так, как сам считал нужным.
Он переживал обо всех своих друзьях, о людях, которые нуждались в какой-то помощи. Он всегда для них что-то делал. Ему это доставляло реальное удовольствие, он от этого получал позитив. Делал это не для галочки, не для того, чтобы кто-то сказал об этом. Ему этого хотелось на самом деле искренне. И его решение поехать на референдум, конечно, было неправильным, к большому сожалению. Потому что он, когда туда ездил, можно сказать, спал с одним глазом открытым. Он понимал, что это всё небезопасно, но тем не менее его это не остановило. А сейчас, учитывая последние события, происходящие в нашем крае, наверное, лучше, что он этого не видит. Потому что ему было бы очень больно, и я не знаю, как бы он это переживал.
Цюрупинск – это его город
А что касается Цюрупинска, Алёшек по-новому, он очень любил этот город. Его идея фикс была в том, чтобы его возродить, дать людям рабочие места. Он его украшал, делал парки, набережные, очень многое делал для этого города. И его, безусловно, как и любого выдающегося человека, не любили. Кто-то любил, кто-то ненавидел, это нормально, но его это не останавливало. У Лёши были свои планы и свои цели. Но сейчас, когда его не стало, очень многие люди – наши знакомые, соседи и так далее – говорили о том, что это невосполнимая утрата и такого человека, как он, больше не будет. И никто, кроме него, ничего больше там так делать не будет. Никто не сможет, никому это не надо. Люди более или менее адекватные отдают себе отчёт, и даже те, кто его не любит и не любил никогда, не могут не признать факт, что, если бы не Лёша, в этом городе не было бы ровным счётом ничего. Город просто умирал: маленький районный центр, в котором не было ничего. И то, что он сделал для города, эти предприятия, которые он строил и развивал, дали хорошее экономическое развитие.
Цюрупинск
Вот я умру, и потом будете жалеть обо мне
У него вообще очень часто были мысли о смерти почему-то. Всегда, сколько с ним жили, он говорил: «Вот я умру. Я хочу, чтобы меня похоронили в Цюрупинске». Мы эти разговоры пресекали, конечно. Всегда возмущались: «Лёша, зачем ты об этом говоришь?» Но у него были такие моменты. Особенно когда он в шутку мог на кого-то обидеться. Всегда говорил: «Вот я умру, и потом будете жалеть обо мне». Так было буквально всегда. Мы всё это воспринимали просто как черту характера, как такую лёгкую шутливую манипуляцию, но он всегда об этом говорил. Так оно и получилось, что он там и остался – в своём родном и любимом городе.
Мне кажется, не должно было этого быть. У него были колоссальные, грандиозные планы, и он должен был жить. За те два месяца, которые в прошлом году он провёл со своим ребёнком, я не могла нарадоваться тому, что дочь, наконец-то поняла, что такое, когда папа рядом. Он с ней общался. Он давал ей поддержку, заботу, внимание. Он так трепетно к ней относился, и она тоже! Безусловно, они немножко друг от друга отвыкли и снова начинали узнавать. Мы, слава Богу, смогли съездить в Ялту, прогуляться по набережной и сделать хотя бы общее фото их с Лизой на память. Это была его инициатива. И я очень рада, что так произошло, потому что у них бы даже не было общей фотографии, не считая детских.
По поводу жилья: он получил его, когда вышел из детского дома. Ему дали однокомнатную квартиру в Цюрупинске на первом этаже. По большому счёту, это было его единственное жильё на протяжении всей жизни, потому что, как я уже говорила, был родительский дом, но он не считал его своим. Он мог туда приехать в любое время, остаться жить, ночевать, но не считал своим домом. В Киеве тоже не было. Мы начали строить дом, но, к сожалению, нам не удалось его завершить, мы в нём даже не жили. Поэтому у нас нет и не было такого, как принято в обычных семьях с хотя бы каким-то достатком, не говоря уже про те возможности, которые раньше были у Лёши, – построить какой-то дом или хотя бы квартиру, где были бы какие-то воспоминания, какой-то уют, очаг для него в том числе. Этому не суждено было сбыться.
У него были очень тёплые отношения как со своими родителями, так и с моими. Очень любил мою маму, с большим уважением и любовью относился к своей маме, к своему отцу. Его отец был известным футболистом, но он всегда говорил: «Лёша, я по сравнению с тобой вообще никто». У них были такие мужские, толерантные отношения, они всегда говорили очень деликатно, но в то же время с большим уважением и любовью относились друг другу. Мне тогда очень хотелось, чтобы Лёша перенял эту модель семьи от своих родителей, потому что у него прекрасная семья. И сестра, и родители, и племянники – замечательные люди, и Лёше тоже это передалось, потому что у него было прекрасное чувство юмора. Он был очень самокритичен, самоироничен. Мог шутить и прямо говорить о каких-то своих недостатках, и это умиляло, потому что прямолинейность я считаю достоинством. Его доброта, отзывчивость, его широкая душа светила для нас всех.
Когда он приехал в детский дом после многих лет отсутствия в родном городе, не смог сдержать слёз. Это были на самом деле очень искренние эмоции. Я, когда видела, что он плакал, не могла на это спокойно смотреть. Так как он был всегда очень сдержанным как мужчина, всё держал в себе. Но когда ребёнок родился, он тоже прослезился от счастья, от радости. И я очень рада, что у него осталась дочь, которая просто его копия. Во всех смыслах и во всех отношениях. Спасибо Господу, что они увиделись и два месяца провели вместе.
Его гибель – это очень больно. Невозможно передать словами то состояние, в котором мы находились, когда всё это случилось. В это невозможно было поверить. Ушла почва из-под ног, хоть мы и не виделись много лет, но всё равно этот человек был очень близок. И это было очень больно.
Ещё он был, как ни странно, очень доверчив и открыт. Если с кем-то общался по работе или дружил, он это делал от всей души. Но, к сожалению, в жизни его очень часто предавали компаньоны, партнёры. Делали ему очень больно. Всё сводилось к меркантильным интересам. Лёша это прекрасно осознавал, хотя до этого были приятельские, дружеские отношения, которые в какой-то момент были испорчены деньгами. И тем не менее он всё равно не разучился доверять людям, всё равно открывал свою душу, впускал в свою жизнь, очень многие вещи рассказывал, делился. Возможно, даже в какой-то степени чересчур, но он всё равно не закрывался в себе.
Рабочий офис вместо дома
Он не умел отличать людей, которые искренне к нему относятся, от тех, которые перед ним заискивают. Ему нравилось, когда делают всё так, как он хочет, когда всё по его и никто ему не перечит. Естественно, те люди, которые имели какие-то меркантильные цели по отношению к нему, делали именно так, как он хотел. А близкие, которые имели своё мнение и видели ситуацию под другим углом, могли сказать ему: «Лёша, это не так, лучше давай так», – но он никого не слушал. Я никогда не задавала ему этот вопрос, не хотела ворошить прошлое, спрашивать у него, жалеет ли он о том, что чего-то не сделал. Возможно, годы, которые он прожил в Москве вдали от всех, чему-то его научили, он какие-то выводы сделал. Но он никогда реально никого не слушал. И это очень обидно, потому что как минимум не иметь своего дома, своего угла для семьи – это было странно. Даже когда друзья в Киеве спрашивали: «Лёша, где ты живёшь?» – он не знал, что ответить, потому что жил в офисе, и мы тоже жили в офисе как его семья.
У него был большой трёхэтажный офис, на третьем этаже не было кабинетов, были жилые комнаты. Там ночевали его ребята, охрана, и он там жил. Честно говоря, после того, как мы с ним начали встречаться, познакомились с родителями, впервые поехали с его сестрой в Киев и поднялись в комнату, где он жил, и я зашла и это увидела, я немножко была в шоке. Потому что это была маленькая комнатушка с мансардным окном, в которой был только телевизор, кровать, маленький холодильник, прикроватная тумбочка и очень много всяких коробок от какой-то техники. Какие-то костюмы висели в шкафу в неимоверном количестве, вот и всё. Это было удивительно, но, как я уже говорила, для него это не было проблемой – ему так было удобно. Он жил так, как он жил. Даже когда Лиза пошла в школу, я уговорила его пусть не купить, хоть арендовать квартиру за два квартала от его любимого офиса.
Я ждала его дома: 11 часов, 12 часов, час ночи… Я звоню, говорю:
– Лёша, ну где ты?
– Я, наверное, – говорит, – сегодня переночую в офисе, потому что мне рано вставать.
То есть при всех наших хороших семейных отношениях, при понимании, заботе друг о друге, он знал, что я его жду, но ему не хотелось. Он как будто привык жить как холостяк, как кот, который сам по себе и его никуда не затащишь. Иногда, конечно, это было обидно, неприятно. Но вот он такой был человек, и с ним ничего не поделать. Надо было или так, как он хочет, или никак. В этом плане, конечно, характер у него был нелёгкий. Его надо было любить, принимать таким, какой есть, и жить на его условиях, потому что если начинать перечить, то это были ссоры, которые никому не нужны. Это понимали все его близкие, из-за этого в основном все молчали и не нагнетали ситуацию, потому что всё равно он сделает так, как считает нужным, никого не слушая. Правильно это или неправильно – уже другой вопрос. А иногда он даже знал, что делает неправильно, но когда ему все говорят: «Лёша, сделай так», – он принципиально сделает так, как считает нужным, в ущерб себе или в ущерб чему-то. Так было всегда во всех сферах.
Парфюмер
А ещё у него была слабость, не знаю, как это назвать. Он очень любил различные одеколоны. У него была коллекция в машинах во всех, в Киеве, у родителей в доме, в квартире однокомнатной в Алёшках[31], в которой он жил. Он настолько любил душиться, что мог приехать на выходных из Киева домой, а когда уезжал, после него ещё неделю запах стоял в квартире. Все его вещи пропахли этим, его телефон, он сам просто обливался одеколонами. Я помню, даже когда в роддом ехал к нам на выписку с Лизой, надушился, и мама ему сказала: «Лёша, ну нельзя же, ты к ребёнку едешь». А он забыл, для него это было автоматически. Имея столько парфюмерии, сколько было у него, можно было открывать магазин. Это была его такая любовь.
Он любил очень лёгкие, простые, удобные в носке вещи. Как я уже говорила, телефоны – у него их было 8-15 штук в сумке. И одеколоны – это, конечно, его марка была. Он утром проснётся – первым делом умылся и обливался этими духами. Это было всегда, все машины всегда пропитывались запахом Лёши, это была его слабость.
В 2012 году Анжела Журавко вместе с дочкой была в гостях на одной из передач херсонского телевидения: «Эксклюзивное интервью Анжелы Журавко: откровенный рассказ жены народного депутата о семейной жизни»
Памяти очень близкого человека (стих)
Взаимоотношения Алексея Валерьевича с родителями жены были всегда самые тёплые и доверительные. После его гибели мама Анжелы посвятила ему стих.
Я Бога умолять не перестану,
Чтобы душа твоя нашла покой.
Душа всегда жива, она всё знает!
И видит, как страдаем за тобой.
Сродными был ты добрым и надёжным,
С врагами очень-очень осторожным.
Таких, как ты, так просто не забудут
Глаза останутся блестеть от слёз.
И очень долго люди ещё будут
Носить тебе букеты алых роз.
Сколько было в тебе оптимизма,
Силы духа, бодрости и доброты
Смелости и позитива
А ещё большой, большой любви
Прости, что нам под чистым небом
Носить тебе теперь цветы.
Прости, что нам остался воздух,
каким не надышался ты.