ий всем коммунистам.
3. В искусстве самым главным и долгосрочным открытием отличились пластические искусства, потому что они изобрели перформанс, в котором решающее значение для произведения искусства имеет тело самого художника, а также инсталляции, которые фиксируют пространственно организованные структуры в их мимолетном и локальном аспекте. В обоих случаях эстетическое произведение обретает временный характер, становится относительным как с точки зрения времени, так и с точки зрения пространства, а тем самым опровергается идея его объективной и вневременной ценности.
4. В сфере любви мы становимся свидетелями либерализации сексуальных отношений в социуме, упадка авторитета семьи, эмансипации женщин, легализации противозачаточных процедур, популяризации представлений о жизни как бесконечном празднике, представления о том, что желание как таковое составляет неотъемлемое право, а в результате любовная связь становится все менее прочной, а то и вовсе, как в случае с «сайтами знакомств», оказывается предметом коммерческих расчетов, когда на первый план выходят стоимость и окупаемость. Вместе с тем в противоположном направлении двигается Лакан, который меняет психоаналитическую точку зрения своей знаменитой формулой: «В любви мы встречаемся с бытием»[4], так что любовь становится для субъекта местом онтологии.
При внимательном взгляде на эти обуславливающие материи становится ясным, что они имеют два типа следствий внутри той сферы, которая называет себя «философией». С одной стороны, мы имеем культурный релятивизм, который не оставляет места понятию универсальной истины, рассматривая его как фикцию и проявление империализма, и в противовес этому отдает предпочтение множественности языков и обычаев, пестрому многообразию в масштабах целой планеты, сложносоставным формам идентичности, которые теперь оказываются предпочтительнее глобальных конструкций. С другой стороны, развиваются доктрины, в которых действие ставится выше мысли, чистое движение – выше организации, интуиция – выше Идеи, жизнь – выше структуры, локальный подход – выше глобальной ценности, сложносоставные множественности – выше диалектического дуализма, утверждение – выше отрицания; короче говоря, такие доктрины, которые Платону, Декарту или Гегелю предпочитают стоиков, Юма или Ницше.
В то же время именно в перспективе этих «ситуативных» и обуславливающих материй мое собственно философское желание полагает первоочередной задачей реконструировать в противовес двум доминирующим и усиливающим друг друга тенденциям спекулятивный пласт речи, способный по-новому организовать те вопросы, которые доминирующие в настоящее время течения в своем развитии обходят стороной, а именно: вопросы бытия, истины и субъекта. И раз уж мы начали с онтологии, продолжим говорить о ней.
III. Онтологии
Если я рассматриваю свои размышления о бытии в контексте истории этого вопроса, я замечаю не менее шести подходов к пониманию того, что в конце концов стали называть «онтологией».
Прежде всего – два негативных подхода:
1. Понятие бытия является пустым, у него нет смысла. Эта точка зрения сегодня превалирует по уже упомянутым причинам. Ее с самого начала придерживался скептицизм, равно как и позитивизм, как можно увидеть на примере Огюста Конта; этих же взглядов открыто придерживается витализм; эту точку зрения разделяет Витгенштейн, с ней целиком согласны представители американской аналитической философии. Для всех этих мыслителей ясно, что слово «бытие» является безосновательной субстантивацией [переходного] глагола «быть таким-то или таким-то», в результате чего мы приходим к полной бессмыслице.
2. Понятие бытия имеет смысл и положительное значение. Но мы не можем по-настоящему познать, что является его содержанием. «Вещь в себе» располагается по ту сторону наших познавательных способностей. Как известно, в этом состоит точка зрения Канта, но в конечном счете этот взгляд разделяет и Хайдеггер с его «историзмом»: современный нигилизм, вызванный к жизни разгулом техники, привел к тому, что мы позабыли не только подлинный смысл и предназначение [destination] бытия (каковая участь постигла метафизику уже начиная с Платона): мы позабыли и о самом факте забвения. Поэтому для нас стал совершенно чуждым не только смысл бытия, но и сам вопрос об этом смысле, который, между прочим, конституирует нас исторически.
А теперь четыре положительных подхода:
Все они сходятся в том, что слово «бытие» имеет реальный смысл, оно может быть предметом истинного и обоснованного знания. Но это общее всем им утверждение дает начало различным и подчас диаметрально противоположным ходам мысли.
3. Третий подход намечает путь к монотеизму в разных его формах: наиболее непосредственной и точной формой проявления бытия является Единое, Великое Единое или Единое как Бесконечность. В общем говоря, в этом состоит позиция классической метафизики, которую Хайдеггер небезосновательно определяет как «досмотр бытия со стороны Единого» [l'arraisonnement de l'être par l'Un]. На самом деле об этом говорил уже Аристотель, для которого бытие представляется «чистым актом» трансцендентного бога. У него вопрос определения смысла бытия становится – и на протяжении длительного времени будет оставаться – преимущественно философской задачей Доказательства того, что Единство бытия как таковое существует. Между тем появятся и мистические течения, для которых доступ к трансцендентному бытию открывается не благодаря доказательствам, а через переживаемый опыт, рассказ о котором имеет поэтическую, а не логико-математическую форму. Эти течения обусловлены искусством, как можно понять на примере св. Иоанна Крестного, а вовсе не наукой, примером чего служат работы Мальбранша. Но в обоих случаях мысль-жизнь достигает бытия лишь через восхождение к Единому-бесконечному, этой современной форме аристотелевского Единого как чистого акта.
4. В четвертой перспективе бытие предстает не как рационально или экстатически постигаемая трансцендентность Бога-Единства, но как своя собственная тотальность, и все изнутри нее указывает на нее, будучи имманентным выражением ее единственности. Предпосылки этого направления мысли заложены Парменидом, который из несуществования небытия выводит абсолютное единство бытия, так что все явленное в нем сущее предстает как его мнимые преломления. Своего апогея этот спекулятивный взгляд достигает у Спинозы, доказывающего единство Субстанции (или Природы), которая изнутри самой себя в избытке производит разнообразные модусы, каждый из которых в своем бытии целиком зависит от субстанциального Единства. Гегель предлагает свой, динамический подход, также ориентированный на имманентность: будучи абсолютным, бытие совпадает с историей своего становления. Бытие диалектически самораскрывается, и в абсолютном Знании замыкается круг его становления.
5. С пятой точки зрения бытие можно помыслить лишь ценой отказа от всякого трансцендентного Единства, от всякой объединяющей тотализации. На самом деле бытие – лишь дисперсия множественности в пустоте. Иными словами: Единое (как пустота) – на стороне небытия, а бытие распадается и дробится на атомы. Со времен Демокрита этот подход начинают называть материалистическим, поскольку его сторонники отказываются от всяких попыток отыскать смысл бытия вообще, а вместо этого принимают материальность атомов и их комбинаций в пустоте. Этого подхода придерживаются Эпикур и Лукреций.
6. Наконец, шестой подход утверждает, что подлинная мысль о бытии не требует ни трансцендентного Единого, ни имманентного Единого, ни дисперсии атомов, потому что бытие есть не что иное, как отношение и движение, видоизменяющее и связывающее между собой отношения. Иначе говоря, бытие состоит из отношений между отношениями. Этого подхода придерживается Гераклит, а если брать из числа более поздних философов, то Ницше, Бергсон и Делёз. Процветанию этого подхода сегодня способствует математика категорий. В частности, теория категорий позволяет схематически помыслить бытие как Отношение отношений между отношениями. Фундаментальное понятие функтора и его систематическая организация, достигаемая через понятие пучка, подытоживают этот подход.
Принимая во внимание всю сложность философского наследия, посвященного онтологии, я вооружился пониманием современного состояния условий и решился выработать свой подход. Разумеется, «решился» сказано метафорически: подходы скорее навязывают себя философу-субъекту, а не выбираются им из шести упомянутых вариантов. И навязал он себя по причине моей убежденности, которая появилась не благодаря математике, а благодаря политике, убежденности в том, что нужно было предложить «материалистическую онтологию», то есть такую, которой чужда всякая трансцендентность и которая избегает несостоятельного понятия «материи», ведь за ним в конечном итоге всегда скрывается непознаваемое Единое в отличие от наглядно данной множественности того, что есть. И потому я, по примеру Маркса в молодости, обратился к пятому подходу: утверждению, что бытие есть лишь чистая множественность, без единства и специфического атрибута наподобие «материи» или «духа».
Принципиально важно, что я вернулся к вопросу о математическом условии именно исходя из этого течения мысли, намереваясь понять, придаст ли оно моему спекулятивному решению максимально строгую структурированность. И я обнаружил таковую в теории множеств, потому что я толковал эту теорию, взяв за основу исключительно аксиоматику Цермело – Френкеля, именно как систематическое изучение любых возможных форм множественности, без всяких единств или конкретных качеств. И затем я вернулся к философии, но уже обеспечив моему исходному онтологическому решению формальные основания.
Тут поэтому своего рода круговое движение, включающее историю философской онтологии, мое собственное бытие в качестве философского субъекта, актуальное состояние математического условия и вновь мое бытие философом, которое стать частью истории философских онтологий. Этот круг можно описать и так: имеющиеся онтологические возможности, принятые в свете этих возможностей решения, учтенные задним числом математические условия, философско-математическое решение рассматривать последние как адекватную форму для решений онтологического порядка, затем инвестирование этих последних решений в первое решение за счет математической формализации понятия множественности без единого и его разновидностей, обогащение истории философии этой, как предполагается, новой онтологией (см. книгу «Бытие и событие»).