Для драматурга и режиссера спектакля ЦАТСА Александра Шатрина[13] важно было то, что становилось созвучно времени, – приходившие «со стороны» на предприятия молодые люди, одержимые самыми благими порывами поднять производство, нарастить его темпы, абсолютно не считались ни с традициями завода или фабрики, на которые приезжали из своего прекрасного теоретического далека, ни с характерами людей, пусть и не слишком хорошо, но выполнявшими свою работу. Надо было находить контакт, не рубить сплеча, но на это Чешковы (как звучала фамилия главного героя) оказывались неспособны. Им было куда как проще конфликтовать, нежели искать возможности взаимопонимания. Сложные условия, в которых молодой инженер Алексей Чешков приступил к исполнению обязанностей начальника литейного цеха крупного завода, требовали своего рода дипломатичности, на которую он оказался неспособен. Да, люди, работающие здесь, привыкли к очковтирательству и штурмовщине. Им казалось, что так или иначе, но все идет на пользу делу, – ведь не станет никто разбираться, какими методами выполняется план. И хотя принципиальная и четкая позиция Чешкова приносит свои плоды (цех стал работать совершенно иначе, успешно выполняя план), открытым оставался вопрос о процессе, ведущем даже к самому замечательному результату.
Алина Покровская сыграла в этом спектакле Щеголеву, женщину молодую, одинокую, в жизни которой нет ничего, кроме работы. И есть смутное ощущение, что все не так, как мечталось, когда она впервые переступила порог завода; и есть непреодолимая тоска по большому, настоящему делу и – по глубокому чувству. Актриса рисовала образ акварельными, словно немного размытыми нежными красками, лишь поначалу пытаясь скрыть зарождающееся чувство к Чешкову, но постепенно поддаваясь ему не только как мужчине, личности, но как человеку, болеющему за дело, не за высокие показатели, а за изменение самого отношения людей к своему производству. Создавалось на протяжении спектакля ощущение, что Алина Покровская как будто вбирает в себя характер этой женщины, постепенно впитывая в себя ее мысли, заботы, чувства…
Далеко не сразу возникало в ней ощущение правоты «человека со стороны». Оно вызревало в Щеголевой постепенно и все более уверенно. И наступал момент, когда она, поначалу таясь, а потом уже открыто начала откровенно любоваться Чешковым в его споре с главным инженером Рябининым. К Щеголевой приходило чувство гордости за него, ощущение единомыслия и – своего участия во всем, что ее герой предпринимал…
Поначалу роль Чешкова играл великолепный артист Константин Захаров, речь о котором пойдет далее. Но наступил момент, когда роль перешла к мужу Алины Покровской – Герману Юшко. И кажется мне, что ее работа углубилась, когда они играли вместе: в образе Щеголевой появились новые черты – легкие, акварельные, выраженные в пристальных вглядываниях в появившегося на заводе человека, в постепенно возникающих попытках рассмотреть его словно «изнутри», в медленном приближении к Чешкову.
IX
И о других работах Алины Покровской в театре в 70-х годах невозможно забыть, несмотря на то, что далеко не все пьесы ее репертуара отличались особыми художественными качествами. Так, сегодня оказалась прочно забытой пьеса Виктора Егорова и Валерия Тура «Тогда в Тегеране», поставленная Андреем Поповым и Олегом Кудряшовым (художник Иосиф Сумбаташвили).
Она была посвящена событиям Великой Отечественной войны, предотвращению покушения на лидеров «Большой тройки», Сталина, Черчилля и Рузвельта во время Тегеранской конференции 1943 года усилиями советского разведчика Ильи Светлова (выразительно и интересно сыгранного Германом Юшко).
Привлекательным для зрителя был уже сам жанр – детектив, не часто встречающийся на наших подмостках, особенно в советской интерпретации. И начиналось действие словами документов: протоколов, донесений, секретных посланий глав государств друг другу и своим разведчикам, работающим на чужих территориях. Это вызывало напряженное внимание в зале, потому что тема была внове: о деятельности советских разведчиков известно было не слишком много. Все эти темы приходили к нам позже.
В пьесе всего две женские роли – немецкая разведчица Анна и персиянка Роушан. Образы эти были созданы Ольгой Дзисько и Алиной Покровской, неотразимо прекрасной в черном парике с густой челкой, в светлом платье с темными крупными цветами. Их взаимная тяга с Ильей Светловым, обернувшаяся безысходной любовью, была сыграна артистами настолько выразительно, что помнится до сего дня… Как пророчество о соединившем их почти в то же время в реальной жизни чувстве.
Отчасти Роушан тоже можно причислить к «голубым героиням», но Алина Покровская наделила ее не просто женственностью и обаянием, но и умением понимать сложные ситуации, жертвуя собственным чувством.
Совсем иной была ее Саша в спектакле Михаила Левитина по пьесе Аллы Соколовой «Фантазии Фарятьева», сыгранная спустя несколько лет. Пьеса эта не утратила режиссерского интереса и сегодня – время от времени она появляется в репертуаре разных российских театров, как и другие пьесы, напоминающие о том, что далеко не все в советские времена было пресным, не вызывающим сегодня ни интереса, ни сопоставлений с нынешней реальностью.
Режиссер поставил пьесу Аллы Соколовой, покорившей в ту пору множество театров страны лиризмом и своеобычаем авторского мироощущения. Для Михаила Левитина это стало поиском гармонии человеческих духовных контактов. Мечты главного героя, Павлика Фарятьева, сыгранного Александром Михайлушкиным, своеобразно преломлялись в фантазиях абсолютно всех персонажей. Стремление к добру, красоте, к собственному предназначению пронизывало атмосферу спектакля.
И больше всех прочих верила в фантазии Фарятьева Саша в исполнении Алины Покровской. Она остро ощущала, что естественный порядок вещей нарушен: Саша безответно и отчаянно любила учителя музыки Бетхудова, а ее любил Павлик Фарятьев… Наступал момент, когда она соглашалась стать его женой, но неожиданно приходил Бетхудов, и Саша, словно сомнамбула, собирала свои вещи и уходила с ним навсегда. Покровская играла молодую женщину, ощутившую восстановление той цепочки событий и вещей, что была для нее непоправимо разорвана. Цепочки несправедливости от того, что она любит, а ее не любит тот человек, ради которого она готова на все. И не было в мире ничего важнее этого глубокого внутреннего потрясения-осознания: «Бетхудов любит меня…»
Критики отмечали прекрасную игру актрисы, рисующую образ незащищенной, легко ранимой, душевно тонкой девушки, которая обостренно реагирует на любое проявление добра, богатство души, внутренняя жизнь которой поистине неизмерима.
Лирически тонкий, лишенный резких акцентов спектакль Михаила Левитина (что, в принципе, не характерно для его творчества в Московском театре «Эрмитаж», которым режиссер руководит уже несколько десятилетий) держался в репертуаре много лет, неизменно вызывая искреннее сопереживание зрительного зала.
X
1976 год оказался для меня как зрителя чрезвычайно любопытным и знаменательным тем, что в том далеком сезоне Алина Покровская сыграла четыре абсолютно ни в чем не сопоставимые роли: Рашель в «Вассе Железновой», Сашу в «Фантазиях Фарятьева», Марию в «Святая святых» и Еву Браун в спектакле «Конец» по пьесе Михаила Шатрова в постановке Ростислава Горяева.
Вторым (а возможно, и первым у драматурга) было название «Последние дни Гитлера». Замечательным сценографом Петром Беловым на Большой сцене Театра Советской Армии был воссоздан в подробностях, возможных для сценического воплощения, бункер Гитлера, в котором в апрельские дни 1945 года фюрер принял яд. Его ближайшее окружение, их диалоги, полные отчаянной безнадежности, в которой боялись признаваться даже самим себе, показная уверенность фюрера в том, что еще может в последний момент перемениться что-то, и – внутреннее ощущение того, что никакого чуда не произойдет…
Пьеса была странной, спектакль был странным, но тем не менее по-своему увлекающим, интересным, даже завораживающим. К тому же вокруг него ходило довольно много внутритеатральных анекдотов о том, что выпуск спектакля планируется в апреле, как раз ко дню рождения Гитлера.
И все-таки сама необычность содержания и великолепный актерский ансамбль делали «Конец» интересным для зрителей.
Но странным, поистине непостижимым для меня стало то, что спустя столько десятилетий я помню этот спектакль на редкость отчетливо: и тех «людей из жизни», что появлялись в момент, когда застывали подобно живым картинам обитатели бункера, а сквозь их толпу проходили к ступеням, ведущим в зрительный зал, немецкий антифашист (Игорь Ледогоров), итальянский борец с Муссолини (Анатолий Васильев), поющий «Белла, чао!..», русская партизанка (Ирина Демина). Они прощались со своими близкими в ожидании скорой смерти, становившейся бессмертием.
И очень отчетливо запомнилась Ева Браун, сыгранная Алиной Покровской так, как умеет только она на протяжении всей своей творческой жизни. Небольшая роль, немного слов, но само присутствие на сцене не просто приковывает к ней внимание, но заставляет всмотреться в эту молодую женщину, чтобы понять что-то очень важное не только в ней, но во всех тех, кто поддался угару фашистской пропаганды, тем самым обретя (как казалось этим очень разным людям) черты национальной исключительности, самобытности, позволяющие править миром…
Что знали мы тогда о Еве Браун, о гитлеровском окружении? Пожалуй, только имена и то – далеко не все. Но после этого спектакля, по сути, не оставившего серьезный след в 90-летней биографии Центрального академического театра Российской Армии, многое захотелось узнать. Только вот неоткуда было.
К счастью, память не остыла, спектакль Ростислава Горяева время от времени вспоминался, возвращал к себе какой-то почти мистической силой. И из разрозненных сведений, из обрывков и клочков где-то прочитанного, где-то услышанного сложилась биография той странной молодой женщины, Евы Браун. А книга Альберта Шпеера, главного архитектора гитлеровской Германии, его мемуары и тайный дневник, который Шпеер вел в Шпандау, тюрьме, где отбывал двадцатилетний срок после Нюрнбергского процесса, хотя и не был участником карательных операций и зверств фашизма. Был просто приближенным к фюреру человеком, прошедшим долгий и мучительный путь осознания от почти восторженного отношения к тому, кому он поклонялся, до полного развенчания былого кумира.