и все мечты исчезли,
исчез бы мир чудесный,
навеки неизвестный.
— Благодарю вас, — вежливо сказала Алиса. — Необыкновенно интересные стихи!
— Надеюсь, вы нашли в них ответы на все вопросы, — самодовольно улыбнулся Эму.
— Да, почти, — вздохнула Алиса. — Смысл у этих стихов очень глубокий, но я до него почти докопалась. А если бы ещё отдать их в печать и потом почитать глазами, я почти уверена, всё стало бы на свои места.
— Сударыня! Поэзию следует почитать в любом виде! — припечатал Эму. — А что касается печати, то на этих стихах лежит печать гения, и никакой другой не надобно!
— Наверное, — смутилась Алиса, — этот гений — неизвестный.
— Неизвестный?! — вскричал Эму, привстав на цыпочки и выпятив грудь. — Да все эти Неизвестные, Бездомные, Бедные и Горемычные когтя ломаного не стоят! Потому что гениальный и всем известный автор сих стихов, сударыня, это — я!!!
Заявление председателя вызвало бурю негодования со стороны Деревенского Мыша, который заявил, что автор этого стихотворения именно он, Мыш. Потому что оно подписано «Неизвестным», а Неизвестный, как всем известно, это — Аноним. Между тем, продолжал Мыш, Аноним есть уменьшительное от Анонимыша, потому что первое, как минимум, на две буквы меньше второго. А то, что Анонимыш и есть он, Мыш, — это и Ежу понятно. (При этих словах Еж свернулся клубком и стал похож на утыканный иголками шар для игры в кегли, каковым на самом деле и был — правда, не здесь, а в Стране Чудес.)
— Тем более что никто, — продолжал Деревенский Мыш, — никто, кроме мыши, не смог бы написать столь вдохновенную оду мышам, как эта, впрочем, как и все другие, подписанные Анонимом. И пусть, кто может, докажет обратное!
Однако, поскольку Мыш заявил также, что он — автор «Полного собрания сочинений Шекспира», никто не принял его притязаний всерьёз.
После дебатов началось голосование и подсчёт голосов. Кандидат был один, и Алиса решила, что процедура много времени не займёт. Эму поднял маленький молоточек и прокричал:
— Кто больше?
Первой ответила Малая Поганка, следом за ней ёж, потом Аист, и так, один за другим, собравшиеся выкрикивали цифры, поднимая их всё выше и выше.
— Это похоже вовсе не на выборы, — сказала Алиса Дэльфину, — а скорее — на торги.
— Между тем и тем, дитя моё, разница небольшая, — рассмеялся профессор, пожав плечами, точнее, тем местом, где у него были бы плечи, если бы они у него были.
В конце концов, единственной «воздержавшейся» оказалась Алиса, и под строгим взглядом Эму она торопливо проголосовала так же, как остальные. Эму поднял молоточек и провозгласил:
— Продано — раз… Продано — два… Про… — тут он спохватился, смутился, поперхнулся и поправился: — Подано — раз!.. Подано — два!.. Единогласно!
Раздался стук молоточка, и в тот же миг все присутствующие, к изумлению Алисы, исчезли. Она одна осталась в Ай-да-Парке.
Глава IV. Собственноручное жизнеописание Дэльфина Косаткинда
Нет, всё-таки не одна. Невдалеке Алиса заметила профессора с Цирюльником, которые явно направлялись в её сторону. Она видела, как Дэль-фин открыл тетрадь — ту самую, в красном сафьяновом переплёте, — и сделал в ней пометку толстым карандашом, предварительно облизав грифель языком (потому что, как впоследствии объяснил профессор, он плохо отточен). Между тем Цирюльник на ходу занимался тем, что вычёсывал клочки шерсти из замахрившейся профессорской мантии, используя для этого нечто, похожее на щенка, столь шерстистого, что на месте каждого вычесанного клочка, как заметила Алиса, щенок оставлял с дюжину собственных, так что мантия всё больше зарастала мах-рушками.
Подойдя, Дэльфин ласково улыбнулся Алисе и воскликнул:
— Вот и ты, дитя моё! Тебя ведь зовут Борисом, не так ли?
— Вовсе не так, — ответила Алиса, несколько ошеломленная вопросом. — Я, с вашего позволения, Алиса.
Бедный Дэльфин в свою очередь был совершенно обескуражен; он заглянул в тетрадь и пробормотал:
— Не Борис? Как же так — не Борис? С чего бы мне ошибиться — понятия не имею! — И снова обратился к Алисе: — Ты уверена, что ты не Борис? Подумай хорошенько, дитя моё, это очень важно. А вдруг ты вспомнишь, что у тебя плохая память на имена?
— У меня замечательная память на имена, — отвечала Алиса и, чувствуя себя немножко дурочкой, добавила: — Особенно на моё собственное!
— Хм, я понимаю твою позицию, понимаю, — проговорил Дэльфин задумчиво и так долго вчитывался в раскрытую страницу, что Алисе стало страх как любопытно, что же там написано, потому что единственное, что она видела, — это заглавное Я на обложке. Вдруг профессорский лик просветлел, и Дэльфин стал повторять нараспев: — Бориса — Алиса. Алиса — Бориса.
— Ах, я глупец! — вскричал он, с близоруким прищуром рассматривая запись в тетради. — Очень похоже, да-да, очень похоже, что на самом деле здесь написано «Алиса»! Посмотри, дитя моё, я не ошибаюсь?
Дэльфин протянул тетрадь, так чтобы Алиса могла в неё заглянуть. Страницы были кругом — сверху донизу, а местами даже на полях — исписаны каракулями, на фоне которых отчетливо читалось: «Я ВСТРЕЧУ РЕБЕНКА ЖЕНСКОГО ПОЛА ПО ИМЕНИ БОРИС». Написано было совершенно ясно: «Борис»; но Алисе совсем не хотелось огорчать Дэльфина (который буквально сверлил ее взглядом, изнемогая от нетерпения), и кроме того, она понимала: вряд ли профессору посчастливится когда-либо встретить ребенка женского пола с именем Борис… В конце концов она проговорила, важно растягивая слова:
— Да-а, если посмотреть на это искоса… да ещё как следует прищуриться… да держать подальше… ну, тогда, можете не сомневаться, здесь написано «Алиса».
— Превосходно, превосходно! — воскликнул Дэльфин с явным облегчением. — Я был бы весьма огорчён, если бы ты оказалась Борисом в то время, как у меня записано «Алиса», — нам пришлось бы расстаться, едва познакомившись. — Он снова вытащил тупой карандаш, лизнул его пару раз и что-то начертал на полях против вышеуказанной фразы.
— Вы, пожалуйста, не подумайте, я знаю: любопытство — порок, — вежливо сказала Алиса. — Но мне ужасно любопытно, что там у вас написано.
— Это моё Собственноручное Жизнеописание, — просто ответил Дэльфин.
Алиса призадумалась. Конечно, она была сильна в арифметике, однако, чтобы понять это мудрёное название, ей пришлось бы сначала разделить каждое длинное слово на два, потом снова сложить в том же порядке, а это требовало времени. Между тем Дэльфин продолжал:
— Видишь ли, дитя моё, я очень рассеянный дельфин…
— Совсем как мой двоюродный дедушка! — вскричала Алиса, забыв, что прерывать старших неприлично. — То есть нет, дедушка у меня — не дельфин, — поспешила добавить она, чтобы не вышло путаницы, — но… — И она умело изобразила свою двоюродную бабушку: — «Вы не поверите, сколько раз он выходил из дому с зонтиком, а возвращался без него!»
— Какие пустяки, — отозвался Дэльфин с меланхолической улыбкой. — Вот я рассеян так рассеян: я почти всегда ухожу без зонтика, а возвращаюсь с ним! Я так рассеян, — продолжал он, всё более воодушевляясь, — что порой забываю, что я рассеян, и тут же всё вспоминаю!
— И, наверное, первое, что вы вспоминаете, это вашу рассеянность? — спросила Алиса.
— Именно так! А это значит, что я тут же всё забываю снова! Да, так о чем мы говорили?
— О том, что вы очень рассеянный дельфин…
— Ну конечно же! И поэтому много-много лет тому назад — поверь, дитя моё, это было очень, очень давно — в незапамятные времена! — я решил написать историю всей моей жизни наперёд, чтобы потом прожить её, как по писаному. Это единственное надёжное средство от забывчивости. Разумеется, — добавил он, — порою случаются досадные сбои, и тогда я немного отстаю от графика. — На этом месте он как-то странно дернулся и, сердито глянув на Цирюльника, который суетливо расчёсывал тысяченожкой кисточку его шапочки, закричал курсивом: — Убирайтесь! Из-за вас я и так уже опаздываю!
Цирюльник, сунув тысяченожку в нагрудный карман своего пиджака, стал пятиться прочь, кланяясь так часто и так низко, словно имел намерение прострочить носом землю.
Профессор ещё некоторое время ёжился и подёргивался, будто за шиворот ему попала нитка из кисточки. Потом, успокоившись, вновь обратился к своему Собственноручному Жизнеописанию.
— Итак, — сказал он, посасывая кончик карандаша, — в данный момент моей жизни мы находимся вот где: «Я вернусь домой на поезде в сопровождении вышеупомянутого Бориса…» Хм, между Борисом и Алисой мы условились поставить знак равенства. А поезд отходит через три минуты.
— Тогда, наверное, нам надо поспешить? — воскликнула Алиса, озираясь в поисках вокзала.
— Вовсе нет, — беспечно отвечал профессор. — В точном соответствии с моим Жизнеописанием, я, к великому сожалению, опоздаю на этот поезд. Зато у нас будет много времени до следующего. Однако, дитя моё, не забудь мне напомнить, чтобы я как следует огорчился. Подобные мелочи, как правило, вылетают у меня из головы.
Алису разбирал смех, но она собралась с силами и ответила совершенно серьёзно:
— Можете на меня положиться. И всё же, почему вам так хочется опоздать на поезд? Куда проще и удобней успеть на него.
Дэльфин некоторое время размышлял над этим. И вдруг спросил:
— Хочешь сыграть в крестики-нолики?
— Конечно, — обрадовалась Алиса. — Только интересно, при чём тут…
— Вот я и говорю, — продолжил профессор. — Какой интерес играть, если крестики есть, а ноликов нет. Или наоборот. Так и в жизни — то крестик, то нолик, то крестик, то нолик — И добавил, довольный столь удачным сравнением: — Главное в жизни — знать, где поставить крестик, а где нолик
— Это я понимаю, — проговорила Алиса, помолчав. — Но неужели вы никогда не жалеете о том, что всё записали заранее? Я так люблю неожиданности — даже больше, чем пирожные, а у вас их, судя по всему, уже не будет.