— Кто ж тебя так, девочка? — ужаснулся я.
Альма еле слышно что-то прохрипела.
— Ничего, ничего, сейчас поедем в лечебницу, дорогая. Главное — ты нашлась и жива, — бормотал я, ощупывая грудь и лапы бедняги, хотел узнать, нет ли ещё где ушиба или перелома. К счастью, от моих прикосновений Альма не взвыла, всё ползала у моих ног, нервно дышала, скулила и то и дело опасливо оглядывалась. У неё был вид затравленного зверька.
— Пошли скорее к машине, — сказал я.
С пугливой поспешностью Альма засеменила, прижимаясь к моим ногам, боясь, что я, как в прошлый приезд, оставлю её на этом злосчастном участке.
Как только я открыл дверь машины, Альма забралась на заднее сиденье и взволнованно уставилась в окно. Похоже, она догадывалась, что мы едем туда, где вылечат её рану, но ещё больше сё волновало другое — когда мы тронулись и я обернулся, она смутно улыбнулась мне, как бы говоря: — Я всё выдержу, только ты не бросай меня!
При въезде в Зеленоград я притормозил у первого же прохожего и спросил:
— Где здесь ветеринарная лечебница?
Прохожий заглянул в салон машины и, увидев рану Альмы, отшатнулся и, сглотнув, пролепетал:
— Где-то в центре есть.
Вскоре мы нашли ветпункт, но он работал только с девяти часов, то есть до его открытия было больше двух часов. Между тем меня беспокоила слишком большая рана Альмы, я опасался заражения крови. Поэтому сразу же решил ехать в Истру, до которой было всего-то двадцать километров. К тому же я знал — в Истре одна из лучших в области лечебниц для животных.
Глава седьмаяРазмышления на дорогеНепредвиденное усложнение маршрута
Дорога на Истру пролегала по холмистой местности: то опускалась в низину к оврагам или мостам через речки, то поднималась на взгорье к небольшим деревушкам с десяток домов, еле выглядывающих из-за черёмухи. В те дни, в начале июня, черёмуха цвела особенно буйно.
Я вёл машину на предельной скорости; "Москвич" работал отлично, как настоящий пожиратель километров. Изредка я поглядывал в зеркало заднего обзора на Альму. Она глубокомысленно смотрела в окно; время от времени вздрагивала, и на её мордахе появлялась мучительная гримаса — было ясно: рана доставляет ей тягостную боль. Я догадывался, о чём она думала, — за что с ней так жестоко поступили, ведь она со всеми была дружелюбна, всем проявляла свою симпатию? И что она плохого сделала тем, кто хотел её задушить?
Но кто душил Альму? Какой негодяй? И с какой целью? Может, собаколовы? Или кто-то хотел убить её на шапку?! И было неясно, как ей, бедняге, удалось вырваться из петли? Я представил, как она убежала от изверга, пряталась где-то в овраге, а ночью вернулась на свой сторожевой пост… Видимо, наутро кто-то увидел её, израненную, и сообщил птичнице, а она позвонила мне — возможно, чтобы искупить свою вину.
Я так и не узнал, что произошло с Альмой. Звонить птичнице не стал, было противно слышать её голос. К тому же она могла и соврать, придумать какой-нибудь "несчастный случай", ведь человек, который обманул однажды, может обмануть и ещё раз.
Я подумал о том, что во всех цивилизованных странах есть закон об ответственности за жестокое обращение с животными. У нас этот закон тоже приняли, но он совершенно не выполняется. Недавно соседка рассказала мне:
— Парень на иномарке хотел задавить дворняжку. Собака перебегала улицу и уже почти прыгнула на тротуар, а он свернул на неё и задел. К счастью, не сильно. Собака завизжала, но, прихрамывая, убежала. Парень остановился, вышел из машины и швырнул вслед собаке бутылку. Я ему крикнула: "Что ж ты, гад, делаешь?!" А он: "Так ведь помоечная дворняга! Только заразу разносит!"
Однажды и по телевидению рассказали о собаке, которую в вестибюле метро избил один охранник. А пёс был тихим скромнягой, любимцем продавщиц подземных киосков, они его подкармливали. И милиционеры его любили. "Он нам помогает выявлять пьяных, — говорили. — Как учует пьяного, тихонько гавкнет". Когда прохожие отогнали охранника, пёс ещё был жив, пытался подняться, но лапы не держали, и он падал на бок. Ветеринарам не удалось спасти собаку, и свидетели происшествия были уверены: охранника посадят хотя бы на год, но суд вынес всего лишь предупреждение.
Но иногда бывает и по-другому. Зимой в мороз бездомные собаки спят в вестибюлях метро. Их пускают погреться… Однажды я был свидетелем, как в вагоне метро на сиденье спал пёс. Весь замызганный, в шрамах. Был час пик, в вагоне полно народа, но никто не прогнал его. Люди стояли над ним, сочувственно улыбались. "Измучился мотаться по городу бедный", — сказала одна женщина.
Рассуждая обо всём этом, я вдруг заметил впереди дорожную пробку — несколько машин стояли впритык друг к другу. Остановившись за ними, я пошёл узнать, в чём дело. Оказалось, какой-то безумный водитель грузовика, перевозивший ящики с пивом, слишком разогнался и не справился с управлением — его машина перевернулась, перегородив проезжую часть. А весь пивной груз вывалился на асфальт — сотня метров была усыпана битым стеклом, в котором играли солнечные блики.
— Убыток-то какой! Какой убыток! — растерянно бормотал шофёр грузовика.
Чуть в стороне стояли водители и пассажиры легковушек, их к месту аварии не подпускал инспектор дорожно-постовой службы — проще говоря, "гаишник". Размахивая жезлом, он строго покрикивал:
— Проезд закрыт!.. Наберитесь терпения!.. Приедет кран, поднимет грузовик… Приедет уборочная машина, очистит полотно…
Я подошёл к инспектору, объяснил, что у меня в машине раненая собака и ей срочно нужна операция.
— Всё понял, не надо лишних слов. Значит так: вон там есть просёлок, сделаете петлю, но в Истру попадёте, — он показал на кусты, меж которых петляла просёлочная дорога.
По этому объездному просёлку, подпрыгивая на ухабах, мы миновали кустарник, затем осиновый перелесок и въехали в смешанный лес со множеством луж на дороге. В лесу пришлось покрутиться — дорога постоянно вытворяла крутые зигзаги, по кузову хлестали ветки деревьев, но, к счастью, на дороге не было завалов и лужи оказались нетопкими. Короче, через час мы въехали в Истру.
Глава восьмаяДоброе сердце и золотые руки Алексея Неведова. Я становлюсь ассистентом хирурга
С угрюмой покорностью Альма вошла вслед за мной в ветеринарную лечебницу. Она чувствовала, что ей предстоит серьёзная операция, но полностью доверяла мне, знала — я ничего плохого ей не сделаю.
В приёмной за столом пожилая женщина что-то записывала в журнал; увидев Альму, покачала головой:
— Подождите минутку, сейчас врач Алексей Неведов освободится.
Вскоре из комнаты с надписью "Операционная" вышла девчонка с кошкой на руках. За ней показался светловолосый парень в белом халате.
— Вот, Алексей, тебе тяжёлая больная, — сказала ему женщина, кивнув на Альму.
— Кто ж это её так? — обратился Алексей ко мне.
— Какие-то негодяи. Может, собаколовы, может, хотели сшить шапку, ведь у неё красивая рыжая шерсть, — дальше я коротко рассказал о нелёгкой судьбе Альмы.
— Да, барышня красивая, — вздохнул Алексей и, осмотрев Альму, добавил: — Такое впечатление, что её не только душили, но и били чем попало, что было под рукой. Ладно, попробуем зашить, но вы должны мне помочь, хорошо?
Не раздумывая, я согласился.
Алексей сделал Альме укол, а мне сказал:
— Как только наркоз начнёт действовать, положите её на стол и разведите марганцовку, — он показал на раковину, где стояла трёхлитровая банка и пузырёк с кристаллическим порошком.
Когда Альма уснула, Алексей стал выстригать шерсть вокруг её раны, а я смывал шерстинки марганцовкой.
— Лейте больше, не жалейте марганцовки, — то и дело повторял Алексей.
Потом он через каждые два-три сантиметра сшивал края раны, а я обрезал нитки и завязывал их узлами. Как ни странно, всё это я проделывал довольно спокойно и умело, меня даже похвалил Алексей.
За свою жизнь я насмотрелся всякого и не раз перевязывал раны, делал уколы и прочес. К тому же, когда речь идёт о жизни и смерти, у нас появляются недюжинные силы и отвага, и мы делаем то, что в обычной обстановке никогда бы не сделали.
Самым сложным местом оказалась глубокая рана на горле Альмы. Там Алексей вначале сшивал подкожную ткань, сшивал тонкой жилкой, а мне пояснял:
— Эта жилка называется кетгут, она внутри рассасывается. Сейчас ещё стянем кожу двумя швами и между ними вставим резиновую трубочку — катетер, на случай воспаления.
Операция закончилась. Можно сказать, мы заново пришили Альме голову. Конечно, это преувеличение, но внешне всё именно так и выглядело. Я нарочно подробно рассказал об операции, поскольку она была первой по своей сложности в моей жизни. Позднее я ещё несколько раз зашивал собакам раны.
Альма уже стала приходить в себя. Алексей сделал ей укол антибиотика и протянул мне мазь:
— Намажьте пашу работу. И дома мажьте. Перевязывать не надо, так быстрее заживёт. Через три-четыре дня привозите собачку, посмотрим, как идут деда. Она молодая, всё должно быть нормально. Тогда снимем швы. Шерсть отрастёт, и шрам не будет виден.
От денег Алексей отказался наотрез.
— Я работаю не ради денег, — сказал. — Я люблю животных. Особенно собак. И люблю свою работу.
Альма ещё окончательно не отошла от наркоза и была очень слаба, поэтому я отнёс её к машине и положил на заднее сиденье, а сам вернулся в приёмную. Дежурная записала нас с Альмой в журнал и пожелала скорейшего выздоровления.
Когда я вновь подошёл к машине, Альма уже выглядывала в окно и виляла хвостом. Взгляд у неё уже был вполне осмысленным.
— Всё, дорогая, кончились твои мучения. Больше тебя никому не отдам, — сказал я, отъезжая от лечебницы.
Альма в ответ потянулась ко мне и благодарно лизнула в щёку.
Так спустя четыре месяца Альма снова оказалась у меня. На этот раз навсегда.