Григорий Михайлович родился в г. Свердловске в 1945 году. До 1968 года работал в г. Асбесте помощником машиниста электровоза на комбинате «Ураласбест». Окончил горный институт им. Вахрушева в г. Свердловске, после чего работал на комбинате «Ураласбест» мастером, технологом, начальником смены, начальником цеха готовой продукции на асбестообогатительных фабриках № 3 и № 6, старшим инженером-конструктором на опытной фабрике при «ВНИИпроектасбест», руководителем группы в лаборатории разработки нового обогатительного оборудования, представителем Госприемки, чистильщиком-точильщиком на заводе асбестотехнических изделий в аппаратном цехе, механиком по ремонту. Внес немало рацпредложений, что отмечено в трудовой книжке. Награжден знаком «Победитель социалистического соревнования» в 1975 году по линии Министерства строительных материалов. Имеет более десяти авторских книг, в том числе: «Размышления старика», «Уральские сказки для детей», «Былины и сказания о русских предках арийцев» и многие другие.
Участие Петра Смолина в битве на Курской дуге в 1943 году
Рассказы о войне проходили ночью у костра между конюхами, и их слушали деревенские ребята. А в это время лошади паслись на лугу.
– Данилыч, значит, мы с тобой вместе воевали на Курской дуге. «Весёленькие» были времена, – высказался Петро, глядя на Ивана.
– Я воевал на Брянском фронте. А ты на каком? – спросил Иван, покуривая цигарку.
– А я – на Западном фронте. Значит, были соседями, – быстро ответил Пётр.
– Вот расскажи нам, как воевал на Западном фронте, только короче. Уже начинает светать, – сказал Иван, показывая рукой на восток, где была чуть видна светлая полоса над горизонтом.
– Расскажи, расскажи, дядя Петро! – загалдели ребята.
– Ну хорошо. Тогда слушайте, – сказал Петро и начал рассказывать про свою боевую жизнь на фронте. – После выздоровления от тяжёлого ранения в грудь под сердцем меня призвали в армию. Под Рязанью сформировали новую танковую дивизию и отправили под Курск, на Западный фронт, командующим которого был генерал-полковник В. Д. Соколовский. Там ожидалась решающая битва Красной армии с немецкими полчищами, которые задумали взять реванш за поражение в Сталинградской битве.
Курская битва продолжалась пятьдесят дней и ночей, с 5 июля по 23 августа 1943 года. По ожесточению и упорству борьбы эта битва не имеет себе равных за всю войну. Общий замысел германского командования сводился к тому, чтобы окружить и уничтожить войска Красной армии в районе Курска, Центрального и Воронежского фронтов.
Советское командование решило сначала обескровить ударные группировки врага в оборонительных сражениях, а затем перейти в контрнаступление. 12 июля в танковом сражении под Прохоровкой с обеих сторон участвовало 1200 танков и самоходных орудий. 5 августа Красная армия освободила Орёл и Белгород, а 23 августа-Харьков.
Потери немцев составили 500000 солдат и офицеров, 1500 танков, 3000 орудий и 3700 самоходных орудий. Битвой под Курском завершился коренной поворот в Великой Отечественной войне в пользу СССР. – Петро замолчал, глядя перед собой на огонь костра, вспоминая свою боевую молодость.
– Эта битва была самая жестокая и беспощадная. Много крови пролилось в ней, сколько техники погубили, и не счесть, – высказался Иван, пока Пётр сидел молча.
– Да, это правда. Особенно жестокая танковая битва произошла под Прохоровкой. Моя дивизия, армии в составе Западного фронта, участвовала в этом танковом сражении. 5 июля 1943 года рано утром по всем фронтам в районе Курской дуги Красная армия провела артиллерийский обстрел из орудий всех калибров и ракетных установок залпового огня «катюши». Артподготовка шла два с половиной часа, затем провели авиабомбардировки позиций немцев и скоплений их боевой техники.
Немецкое командование не ожидало такого внезапного обстрела их позиций и встало в растерянности. Однако через несколько часов они приняли решение наступать, хотя были уже потрёпаны нашей артподготовкой и авиабомбардировкой. Наступление немецких танков докатилось до нашей передовой линии фронта. За танками под прикрытием шла пехота. Два часа противотанковыми орудиями и другими орудийными средствами выбивали немецкие танки и пехоту. Наконец была дана команда перейти в контрнаступление по всей линии фронтов Курской дуги. Моя дивизия пошла в атаку, выехав из леса, и рванулась вперёд на врага. Я, механик-водитель танка Т-34, нажал на газ, и машина тоже рванулась вперёд. Мой экипаж состоял из командира танка, молодого лейтенанта Олега Петрова, обстрелянного в боях за полгода на войне, наводчика Ильи Новикова, сибиряка 36 лет, и заряжающего Михаила Кудрявцева из Казахстана. Дружный, спаянный экипаж. Это наше боевое крещение экипажа после формирования в тылу. Наши танки катились по полям с небольшим интервалом ровно, но вот начинаются обстрелы и взрываются рядом снаряды противника. Объезжаем сгоревшие танки, вокруг которых лежат трупы немецких обгорелых танкистов и солдат. Уже видны немецкие танки, движущиеся нам навстречу. Слева от нас от снаряда загорелся наш танк Т-34.
Пётр перевёл дыхание и продолжил:
– Стреляем прицельно на ходу по танкам кумулятивными снарядами! Огонь! – даёт команду командир танка Олег Петров. Прозвучал выстрел, и танк противника горит. Ещё выстрел, и ещё танки врага горят. Экипажи вылезают из танков, спасая свои жизни, но их тут же расстреливают из пулемёта, а некоторые сгорают живыми от огня… Прозвучал голос командира танка:
– Петро! Встань за тот холмик и останови машину. Здесь хорошая засада. Всё видно как на ладони.
– Есть, командир! – ответил я и повёл танк к холмику.
Всё поле сражения танков было усеяно подбитыми машинами, немецкими и нашими. Видны перестрелки и рукопашные схватки экипажей танков. Кругом дым и гарь от сожжённых танков и разрывов снарядов. Бой длился полтора часа, время пролетело как один миг. В танке становится жарко и душно, остаются газы от гильз снарядов.
Танк встал как вкопанный на месте, и тут же слышна команда:
– Наводчик Новиков! Огонь по вражеским танкам прямой наводкой!
– Есть огонь! – отвечает наводчик.
Горят один, второй и третий танки. Уже подбито пять танков. Нас заметили, и снаряды стали рваться рядом.
– Петро! Меняем срочно дислокацию! Вперёд! – прокричал командир танка.
Я рванул машину и на всём ходу протаранил лобовой частью лёгкий немецкий танк, сбив ему гусеницу. Танк встал на прикол.
– Наводчик Новиков, с ходу огонь по танкам! – командует командир.
Два выстрела – и два танка горят. Прошло три часа сражения танков на поле возле села Прохоровка. Его было видно, горят дома, и от них исходит чёрный дым. Мы в танке мчались по полю, слева и справа, недалеко от нас, катились танки Т-34 из нашей роты. За четыре часа боя поредели и наши ряды. Потери в технике были ощутимые, но немецкие танки несли большие потери. Это видно визуально на поле. Видны немецкие траншеи и коммуникации, сминаем противотанковые пушки и стреляем осколочными снарядами по живой силе противника. Немецкие танковые войска истощили себя и повернули назад, откатываясь на запад. Победа была за нами. Танк Т-34 мчался по полю сражения на всей скорости, мне показалось, что мы далеко ушли от наших, увлеклись боем и углубились в тыл противника. Видны были скопища сожжённой боевой техники: танков, самоходных орудий, машин. Это был результат артподготовки и авиабомбардировок. Внезапно произошёл сильный удар по машине, появились языки пламени на корпусе танка. Снаряд попал туда, где расположен бак с горючим. Пламя проникло и в кабину танка. Стали вылезать из танка, задыхаясь в дыму. Загорелись комбинезоны на членах экипажа. Пламя опалило мне лицо и руки. Я терял сознание, когда ребята помогли мне вылезти из люка, практически вытащили меня. Они потушили на себе пламя и на мне. Командир сказал:
– Быстро отходим от танка, может произойти взрыв от снарядов!
Мы отбежали метров на пятьдесят и залегли за сгоревший немецкий танк. Пять минут-и произошёл взрыв нашего танка Т-34. Горько было смотреть на это. Мы встали, и все члены экипажа стали приводить себя в порядок, и вдруг произошёл взрыв вражеского снаряда метрах в пятнадцати…
Открываю глаза: белые палаты, койки и в белых халатах молодые медицинские сёстры. Я весь в перевязках: грудь, руки и лицо. Одни глаза видны. Я спросил:
– Где я?
– В госпитале, в городе Курске. Тебя без сознания привезли, спасибо твоим ребятам из танка. Они получили ранения средней тяжести, а командир ваш убит: был смертельно ранен осколком в голову. Вот так. Отдыхай. Ты после тяжёлой операции.
Тут я заметил возле моей койки членов экипажа нашего танка Т-34. Илья Новиков, наводчик, сказал:
– Петро, поздравляем тебя и экипаж нашего танка Т-34. Весь экипаж награждён орденом Славы III степени. Командир наш, лейтенант Олег Петров, награждён посмертно медалью «Золотая Звезда» и орденом Ленина. Слава герою. Царство ему небесное. Тебе присвоили звание старшего сержанта. Вот так. Лечись…
Четыре месяца по госпиталям, потом лечение на дому.
– А что дальше было? Ведь война не закончилась, – спросил Миня.
(Продолжение вы можете прочитать в книгах автора).
Светлана Рябинина
Светлана Игоревна родилась в 1973 году. В связи с переводами отца за время учебы поменяла несколько школ и жила почти во всех республиках Советского Союза. Первая авторская книга вышла в 2017 году.
Папа – Борисов Игорь Иванович, поэт, имеет несколько авторских сайтов в интернете. Псевдоним – Дед Пахом. Это он – наш вдохновитель домашних литературных и творческих вечеров!
Мама посвятила всю себя нам, детям. Подрабатывать начала с двенадцати лет: сначала на телятнике, затем дояркой; неоднократно занимала призовые места не только в школьных олимпиадах, но и в конкурсах машинного доения.
Взрослую трудовую деятельность начала геофизиком-интерпретатором. С закрытием экспедиции переехали в новое место жительства, работала в школе, затем – в пекарне инженером по ППБ, ОТ всего предприятия, главным энергетиком и мастером-технологом.
Член-корреспондент МАНИ.
«Моя гордость – мои дети», – говорит автор.
Рейд
По улице, держась за руки, шли двое: фронтовик и его внук. Дедушка был с цветами. Впрочем, ничего удивительного в этом нет: Девятое мая.
– Деда, а почему ты не надеваешь свои медали?
– Как же, а это? – ответил внучку, показывая на орденские планки, пожилой мужчина.
– Так ведь это просто планки… а сами медали? Они вон какие красивые! Все кругом их надели.
Дедушка наклонился к мальцу:
– Посмотри, сколько планки места занимают, а если вместо них надеть реальные медали – куда мне столько вешать? Пойдём, я тебе что-то покажу.
И решительно зашагал к стеле.
– Знаешь, раньше этот памятник стоял чуть ниже, на кругу пересечения улиц Доваторцев и Шпаковской. Это теперь он стоит возле автостанции.
– Зато выше.
– Возможно… а вот суть. Знаешь, почему наша улица имеет такое уникальное название?
– Неправда. Много городов с такой улицей.
– Э, нет, вот тут ты неправ! Там улицы названы в честь самого Льва Михайловича Доватора, а здесь – место, откуда казаки-добровольцы выдвигались на фронт, впоследствии стало называться улицей Доваторцев. Изначально она называлась Шоссейная. Огромная разница. И тебе – стыдно путать и не знать.
– Ты тоже был среди них?
Мужчина покачал головой.
– Мне повезло больше, чем им. Когда отряд выдвигался из города, его настигла скорбная весть – Доватор был сражён пулеметной очередью у деревни Палашкино в Подмосковье. Казаки поклялись не посрамить честь погибшего генерала. И хотя они ни дня не успели повоевать под непосредственным командованием Доватора, их тоже назвали и считали настоящими. Я был с самим Львом Михайловичем. Эх, вот это был человек!
– Но ведь тогда это неправильно.
– Почему ты так решил? Да знаешь ли ты, что этот отряд добровольцев был создан по письму генерал-майора с обращением к своим землякам!
– Ты его разве знаешь?
– А то! И не только его, но и ответ. Письмо Лев Михайлович написал шестого декабря сорок первого года. – Дед закрыл глаза и прочитал по памяти: – «Я считаю, что мне выпала счастливая доля командовать такими славными казаками, какими являются казаки Кубани, Терека. Очень многие награждены правительственными наградами за свою доблесть, многие пали смертью храбрых. Теперь мы стоим неприступной крепостью на подступах Москвы. Но нас мало. Я был бы счастлив, если бы от вас получил пополнение на конях, хотя бы человек пятьсот, чтобы впредь сохранить традиции и чтобы 2-й гвардейский кавказский корпус был бы Орджоникидзевского (Ставропольского) края».
Ответ из станицы был мгновенным. Не прошло и двух недель, как от имени земляков выступил секретарь крайкома партии Суслов: «Вы овеяли новой славой боевые знамена. Вы явили миру образцы беспримерного мужества, героизма и воинской доблести. Радостно сообщаем, что пятьсот наших лучших земляков-добровольцев на своих выносливых боевых конях отправляются на помощь к вам».
– Но ведь пятьсот-это так мало!
Усмехнувшись словам внука, он ответил:
– Количество и качество всегда влияют на результат. Мы тоже в это время писали в станицу, да только просили подкрепление ещё меньше – триста. Я у твоей бабули где-то видел это письмо: «Родные наши друзья и братья! В октябре Гитлер собрал и бросил против нас сотни танков, собранных со всей оккупированной Европы. Но они не ушли с триумфом… Бойцы нашей дивизии в многодневных боях нанесли этим гадам крепкий удар, и сотни любителей нашего добра теперь кормят червей своими трупами. Наша боевая деятельность была одобрена командованием. Мы готовы к новым серьёзным боям и схваткам за нашу Родину, за родную Москву. Мы будем драться, не жалея наших сил и жизни, уничтожая презренную сволочь».
Ты вот знаешь стихотворение «Бородино»? Через подобное горнило и нам пришлось пройти. А может, и большее. Всё же время тоже влияет. Другая эпоха, иная война. – И вдруг он рассмеялся: – Знаешь, внучок, как мы страху на немцев нагоняли? Помню, как наша группа совершила рейд по тылу противника. То была территория Смоленской области. А там болота, и для конницы, да ещё с пулемётами, сложно…
В подготовке, конечно, огромную роль сыграло то, что Михайлович хорошо знал тактические приёмы применения кавалерии в условиях механизированной войны. Ещё в Испании Доватор был в группе Ваупшасова – старшего советника командарма 14-го партизанского корпуса. Видимо, там и познакомился он с практикой применения франкистами против республиканцев марокканской кавалерии в сочетании с мотопехотой и бронемашинами. Такие части в Испании назывались «быстрыми» из-за их стремительных кавалерийских рейдов.
Поэтому-то Лев Михайлович и приказал снять пулемёты с повозок и переоборудовать сёдла таким образом, чтобы в них можно было вмонтировать пулемётный станок. Затем он приказать всем участникам будущего рейда из своих перемётных сумок убрать всё лишнее и набить до отказа сухарями и консервами для всадников, овсом для коня и 300 патронами для винтовки. В вверенных ему 50-й и 53-й кавалерийских дивизиях Доватор провёл отбор воинов-казаков, всего три тысячи сабель, и ранним утром в начале августа вышел на рейд.
Ну, первым делом мы начали искать вдоль линии противника слабое место, где можно было бы незаметно приблизиться к их окопам. И такое место было! Большое болото, его немцы оставили без внимания, полагая, что по нему вряд ли смогут пройти сколько-нибудь существенные силы. Ох как жестоко они ошиблись – именно через это болото и подошла вплотную к окопам наша группа. – Старик веселился, вспоминая всё больше подробностей. – Правда, предварительно мы подготовили себе в топи настил из деревьев и камыша.
Эта прогулка была поистине фантастической: углубившись километров на сто, мы уничтожили более двух тысяч солдат и офицеров, девять танков, примерно двести машин, да еще захватили множество трофеев, – мужчина с удовольствием вспоминал подробности. – В немецком тылу мы учинили такой разгром, что возникла паника. Представляешь? По слухам, ходившим в солдатской среде, в тыл прорвалось сто тысяч казаков. Их командование, для того чтобы умерить страх своих солдат, сообщило, что казаков не сто, а всего лишь восемнадцать тысяч! – Деду явно нравилось. Он от души потешался: – На самом деле нас было всего три тысячи! Вот так-то. Правда, среди нас были профессионалы и цирковые артисты. Они владели искусством джигитовки и расстреливали немцев, стоя на седлах или из-под живота коня. Да, зрелище было незабываемое! В той операции за боевые заслуги Лев Доватор получил звание генерал-майора и орден Ленина, а я – вот эту. – И дедушка показал одну из планок.
– И как вы туда попали? Вас окружили, да?
– Эх внучок, ты невнимательно меня слушаешь. В августе мы прорвали в одном месте фронт и ворвались в тыл противника на сотню километров, убив фашистского командира и уничтожив больше батальона фрицев. Ну а в тылу мы ходили исключительно по лесам и болотам. Вот она, школа Суворова. Там перед войной делали схроны оружия (это когда стало понятно, что она всё же будет. Тогда и были отданы приказы о специальных закладках боеприпасов… для своих партизан). Руководство, оно ведь всё обязано предвидеть. Наш командир участвовал в этом и знал). Вот голова! Где были, организовали партизанское движение. Ну и у фрицев захваченное оружие не бросали – всё в дело пускали.
Насчёт питания дело обстояло, конечно, не ахти как – хлеба не было, потому варили картошку, а в последние несколько дней перед выходом из тыла совсем почти ничего не ели, и нам было трудновато. Рвали и ели бруснику, чернику, клюкву и прочее, что попадалось, но всё же вышли. Тут уж мы и отдохнули. Кроме того, вели налёты на тылы противника, уничтожили несколько штабов, разгромили склады боеприпасов, перебили немало гитлеровских солдат и офицеров. За три дня вывели из строя более двух тысяч фрицев. – Старик выдохнул и замолчал.
– Дедуля, значит, ты герой!
– Нет, внучок. Я просто защищал свою Родину, как мог. Так же, как и те казаки, что вышли к нам на подмогу.
Знаешь, малыш, гитлеровцы вообще казаков боялись и не любили. Если уж казак попадётся в плен, то в живых ему не быть. Вот так-то. Ибо казаки, а особо пластуны, были снайперами, артиллеристами, мастерами рукопашного боя. Казаки и в разведку ходили, и в диверсиях участвовали, потому как мы, коли нужно, и двигаемся абсолютно бесшумно. А ещё умеем переплывать холодные реки, закидывать гранатами танки и шли на немцев в рукопашную.
Для гитлеровцев мы были загадкой. Нас так и называли: «бесшумным ужасом». Казаки ничего не боялись – если нарывались на фашистов, шли в рукопашную. До последней капли крови… в прямом смысле этого слова. Вот так-то. – Дед встал. – Ну что, заскучал? Пойдём, казак, почтим память героев.
Мужчины уходили на фронт, а дома оставались малые дети да женщины со стариками. Они тоже все – герои! На своих хрупких плечиках вынесли бремя оккупации, блокады, бомбёжек, круглосуточных смен, где слова «Всё для фронта, всё для Победы» стали на долгих четыре года единым порывом и целью. Ниже я хочу вспомнить именно их – безымянных и неизвестных маленьких героев. Сколько их? Официальная статистика есть, и её все знают. Только на самом деле их было гораздо больше. По сути, все, кто выстоял, не предал. Кто умудрялся отдавать свой скудный паёк младшим или мамам, больным, раненым лишь по одной причине: хотели всем сердцем, чтобы они выжили. Каждый из вас свято верил: Победа будет за нами!
Один из немецких офицеров написал в своём дневнике: «Мы никогда не победим русских, потому что дети у них сражаются как герои». Эти строки были следствием поступка двенадцатилетнего мальчика Тихона, отомстившего за свою семью и ещё 957 односельчан, расстрелянных на его глазах…
Тихон «Сусанин»
Когда немцы захватили белорусскую деревню Байки, семья мальчика ушла к партизанам. Кто-то из местных выдал их немцам. Тихона с мамой и сестрёнками поймали. Их зверски пытали, заставляя выдать, где находятся партизаны, но безрезультатно… Тогда немцы решили угнать мать в концлагерь, а полуживых детей выбросили на улицу. Мальчик с удвоенной силой продолжал мстить гитлеровцам. Теперь уже и лично за свою семью. Но в январе сорок четвёртого года немцы, уставшие нести от деятельности партизан огромные потери, решили стереть данную деревню с лица земли. Под корень. Провели акцию устрашения. Двадцать первого января согнали всех жителей в сараи и расстреляли. Выводили группами по несколько человек, приводили сквозь оцепление немцев к яме и хладнокровно расстреливали. Мальчонку приметили сразу. Его держали несколько солдат, чтобы он видел весь этот ужас. На его глазах были расстреляны все, включая младших сестёр. Затем эсэсовцы приказали парнишке: «Веди нас к партизанам!»
Здесь в дремучих лесах и непроходимых болотах, которые не замерзали даже зимой, мальчик знал все тропинки. Тихон согласился и теперь вёл немцев в самую гущу. Шли долго…
На развилке между партизанским отрядом и топью его остановили.
– Долго ещё?
– Да нет. Почти пришли. Нам сюда, – и он показал в совсем другую сторону. Там ещё до войны сгинула на глазах у всех корова. Ей не смогли помочь. То что надо! Мальчик бесстрашно ступил на лёд. Лёд начал трещать, но его выдержал. Остальные двинулись за ним следом. Только когда взрослые мужики со всем своим обмундированием стали один за другим по пояс уходить в трясину, каратели подняли тревогу.
– Куда ты нас завёл?! – лютовали фашисты. – Веди обратно!
– Туда, откуда вы не выйдете, – гордо ответил Тихон. – Это вам за всё, гады: за маму, за сестёр, за родную деревню!
В ответ прогремел выстрел. Тихон упал на снег, хватаясь за куст. Собрав последние силы, он приподнял голову и тихо прошептал:
– Папа, мамочка!.. Не обижайтесь на меня: я не предал!.. Они не выйдут отсюда… нет…
Парень погиб, а фашисты в панике метались по болоту, которое их засасывало всё глубже и глубже. С того «боя» не вернулось более двухсот захватчиков… Полуживого офицера нашли партизаны. Одного. Он им и рассказал о случившемся.
И таких примеров тысячи! Для кого были их акции «устрашения»? На что они рассчитывали? Сломить?! Но всегда добивались только одного – им начинали мстить! Не по-детски. Поскольку от увиденного дети взрослели в одночасье.
Папочка, живи!
Оккупация нацистами прошла молниеносно.
Аня, несмотря на свои восемь лет, прекрасно осознала, что произошло.
Немцы ходили по дворам и забирали всё, что найдут. Особенно их интересовали молоко и яйца, сало. «Млеко» и «яйки» – слышалось отовсюду. Те, кто не хотел отдавать добром, дорого заплатили. Их могли избить, изнасиловать, а то и вовсе убить – в назидание, так сказать.
Ее мама была очень красивая. Женщину поймали на опушке леса. Обвинив в связях с партизанами, изуродовали и надругались, но ничего не добились. После перед всем хутором расстреляли. Девочка осталась одна. Всё подворье увели. Её взял к себе сосед, дед Семён.
Как-то зимой Аня услышала тихий стук в окошко. Может, показалось? Подошла к окну, выглянула. Кто-то стучал в окошко её дома.
Быстро надев валеночки и накинув шаль, тихонько вышла. Бесшумно прошла через сеновал к ограде и окликнула:
– Кто здесь?
Ответа не было. В темноте Анечка тихонько прошла к дому. Возле окна, в которое стучали, нашла мужчину. Тот был без сознания.
Ойкнув, девочка подбежала к нему и наклонилась. Он дышит! Но как быть?
Больше ни о чём не думая, побежала обратно. Разбудила деда.
– Тебе чего?
– Деда, помочь надо!
Посмотрев на девчушку, старик быстро встал.
– Ты чего в таком виде? Случилось чего?
Девочка быстро всё рассказала.
– Я его одеялом накрыла.
– Давай-ко, девонька, оденься и беги к нему, не то сама простынешь. Быстро.
Вместе с Семёном втащили незнакомца в хату. Его жена уже приготовила всё необходимое. В печи всегда была горячая вода. Пригодилась. Вместе с мужем они его перевязали, привели в порядок. Положили в укромный закуток за второй печью. Не полати, конечно, зато понадёжнее. Коли не знать – не найдёшь. Там дощатая дверь на лестницу в погреб. Только мало кто знал: за перегородкой была комнатушка – сделали, чтоб выровнять комнату, да и доски подале от печи.
Аня смотрела во все глаза. Вот это схрон. Как управились, дед обратился к малышке:
– Вот что, внученька, ты помалкивай о том, что видела. В случае чего – ничего не знаю. Ведать не ведаю.
Аня даже обиделась:
– Деда, я уже большая! А это мой папка, да?
Семён грустно посмотрел на девчушку.
– Оно, конечно, похожи они, да и только. Это просто наш защитник. Ты вот чего скажи… Мамка твоя в лесу к людям хорошим ходила. Не знаешь, куда?
Девочка задумалась.
– Я не должна была за ней ходить, она запрещала.
– Но ты её наверняка ослушалась?
Аня тихо кивнула.
– В другой раз отругал бы тебя, но сейчас нам надо. Понимаешь, у дяди важные документы. Нельзя, чтобы они попали к немцам, а вот нашим – очень надо! Ну как, сможешь?
Девчушка обрадованно закивала.
– Я смогу!
Тут Нюра, его жена, возмутилась:
– Чего удумал? Кроха совсем!
Семён глянул на неё и постучал пальцем по лбу. Нюра вдруг всплеснула руками, ойкнула и закивала головой. Пошла собрать тормозок на дорогу. Сам же поучал «почтальона»:
– Коли кто спросит, зачем, – скажешь: за хворостом послали. Да обратно хворосту немного возьми. В место придёшь – всё расскажешь. Да вот от меня ещё это возьми.
Под утро тоненькая фигурка бесшумно скользнула за калитку. Вернулась только через два дня.
Немцы уже сгоняли всех к дому деда Семёна. Акция устрашения. По периметру стояли автоматчики. Дом заколотили. Вперёд вышел офицер. Громко произнёс приговор: за пособничество партизанам и укрывательство коммуниста сжечь в собственном доме живьём! Аня рванулась вперёд! Но близко к дому никого не пускали, стреляли в любого, кто приблизится. С девочкой едва справлялись двое мужчин. Она, словно обезумев, вырывалась и кричала. И вёе же услышала в последний раз голос деда:
– Живи, родная, наши победят!
Обмякшую, без сознания, её унесли подальше в дом. Только когда пришла в себя, узнала: был донос.
– Эти вломились в хату. Всё перевернули – нет никого. Вроде успокоились… да потом с собакой нашли. Вот ведь напасть какая! Коли б не было собаки-всё бы прошло спокойно. Того комиссара вытащили.
У малышки внутри всё похолодело.
– Его тоже сожгли?
– Да нет. Его к себе уволокли.
На следующий день она специально пошла к жандармерии. Её даже гонять не стали. Мол, пусть рассказывает, что видела. Чтоб другим неповадно было! Девочка только и видела его глаза и… улыбку. Они пытали папу. В ответ тот молчал и только ей улыбнулся! Когда потерял сознание, допрос прекратился. С ребёнка словно сняли пелену. Откуда взялись силы? Спокойно пошла к себе домой, взяла санки и вырвала папку из рук этих зверей. Нагло, дерзко, просто.
Ей повезло, и у неё всё получилось. Смогла увезти в лагерь к партизанам.
Немцы сначала искали его в деревне, затем сделали несколько вылазок – впустую. Снова тот же шептун нашептал, что это не диверсия партизан – местные.
Так спустя несколько дней вновь собрали всех хуторян.
– Если не выдадите командира или того, кто это сделал, – расстреляем всех.
Сельчане молчали. Тогда, выбрав первого попавшегося, офицер прорычал:
– Ну?
Шеренга немцев вскинула и наставила на него автоматы. Послышался характерный звук: оружие готово. Офицер медленно поднял руку. И тут тоненький детский голосок сказал:
– Я.
От неожиданности офицер споткнулся и резко развернулся.
– Ты знаешь, кто это сделал?
Девочка покачала головой.
– Это я сделала.
Ей не поверили, но всех распустили, а её забрали к себе.
В жандармерии поначалу всё пытались понять, кого она прикрывает, пока малышка не рассказала, как именно она смогла это сделать. Анечка наивно полагала, что, услышав обо всём, они успокоятся. Впрочем, главное-не тронут деревню.
После своего рассказа она как будто онемела. Что бы «дознаватели» ей ни говорили, как бы над ней ни издевались, она больше не произнесла ни слова.
До глубокой ночи фашисты издевались над малышкой как только могли, всё больше распаляясь из-за молчания. Как девочка всё ещё оставалась живой – непонятно. Но она была жива.
Тогда её вывели на мороз в одной рубашонке. Провели к школьным партам (их стаскали из школы в качестве топлива. Парты были разбросаны на заднем дворе участка). Заставили сесть за одну из них.
Аня обвела мутным взором этот хаос и вдруг заулыбалась. Хотела подбежать, да не получилось. Смогла лишь тихонько подойти.
Да это её парта. Вот здесь они с подружкой рисовали, им тогда здорово досталось от Марии Ивановны! Оставили после уроков отмывать. Но это точно она. Девочка села. Охранник велел сидеть, пока она не заговорит. Ходить, бегать, прыгать и танцевать нельзя.
Было очень холодно. Оказывается, мороз бывает жгучий. Вначале она даже обрадовалась: её больше не пытали, боль на морозе притуплялась. Вместе с тем ледяной холод сковал её всю. И если первое время у неё ноги и руки ломило от холода, то вскоре началась дрожь. Даже не дрожь, Аню трясло так, что она с трудом удерживалась на скамейке парты. Охранник только поглядывал на неё да кутался в свой тулуп. Вроде что-то говорил. Но вот что? До сознания малышки его слова не доходили. Сколько времени её трясло? Потом прошло и это.
Сидя за своей партой, девочка постепенно начала вспоминать школьные проделки. Над чем смеялись и чего боялись. Как это было давно! Затем, когда терпеть стало невмоготу, она вдруг вспомнила глаза комиссара. Ну точь-в-точь папка. Как он ей улыбнулся.
Вдруг стало жарко, появилось желание раздеться, как в летний день. Да снимать-то нечего: одна рубаха.
Перед её взором появились и дед Семён с бабой Нюрой. Они к ней так и пришли, в обнимку, и всё улыбались. Малышка попыталась попросить у них прощения, но дед остановил её жестом и промолвил, что ни о чём не жалеет. Они и после смерти остались вместе. Подмигнул и добавил:
– Нас и смерть не разлучила.
А ведь верно. Селяне на пожарище тайком ходили, чтобы их похоронить как положено. Нашли вместе, обнявшимися друг с другом. Их так и похоронили, в одном гробу. Мама стояла в сторонке и грустно улыбалась, такая же красивая, как раньше.
Последним, что было в сознании Ани, – её свой-чужой папа, и именно к нему были её последние слова:
– Папочка, живи!
Ей показалось, что крик прозвучал настолько громко, что папа мог её услышать. На самом деле её губы даже не вздрогнули: она кричала и прощалась мысленно.
В момент смерти малышки названый папа открыл глаза – он пришёл в себя.
Лишь через несколько дней девочку разрешили забрать и похоронить. Её буквально отдирали от скамьи школьной парты. На губах была улыбка.
Мама, услышь меня
Я сижу здесь тихо-тихо. Лишний раз боюсь дышать. Ну а вдруг со мной поступят так же, как вон с тем мальцом? Мы дружили с ним, весёлым, планы были, только вмиг… его мама погубила! Враз избавиться решив. А малыш молил о пощаде и безмолвно всё кричал! Лишь завидев ту иголку, что несла смерть для него, обнял ручками, старался – отвернуть её хотел. Он горел желанием жить! Только тщетны были все его старания, мольбы и слезы. Нет! Его последний крик отчаяния у меня в ушах стоит. Как же можно?! Так бездумно? Он же твой родной сынок. Неужели все бездушны? Или все сошли с ума? Для чего тогда нужны мы в мире, где даже мамам дела нет. И лишь только чуть, немного…
Вы детей губить идёте, не задумываясь. Нет. А ведь мы живые, люди. И хотим жить, любить. Своей мамы голос слышать, развиваться и взрослеть. Бегать в травке и по лужам. Мы хорошие, поверь. Неужели безразличие в ваших сердце и душе? А куда девались нежность, любовь и доброта? Мы живые и всё слышим! Вот опять ваш разговор. Снова холод до мурашек. Неужели? Мысли бегают вдогонку: что же делать? Как тут быть? И уныние торжествует: без меня они решат. Я кричу, меня не слышат! Мама, милая, очнись! И пытаюсь сделать то единственное из доступного – вести себя тихо-тихо. В надежде быть незаметным. Чтобы не то что догадались, но даже не подумали. И только вздрагиваю снова и снова от вновь возникающих разговоров, после которых детей убивают. А они зарождаются постоянно, и то здесь, то там снова и снова звучат предсмертные крики! И уши от них закрывать бесполезно: они идут сразу в мозг! Там и остаются. От этого там поселилась и удобно, с комфортом устроилась ключевая мысль: Я ЗДЕСЬ НИКОМУ НЕ НУЖЕН! А мир жестокий и несправедливый. Тогда зачем мы здесь вообще?..
– Аня, можно с тобой поговорить? – к молоденькой девушке обратилась её тётя. В ответ девушка напряглась и натянуто улыбнулась:
– Конечно.
Однако со стороны тёти разговор тоже был не из лёгких.
– Послушай. Я хотела с тобой поговорить.
– Да, слушаю.
– Даю слово: разговор останется строго между нами. Я никому не скажу.
Девушка посмотрела прямо в глаза.
– Аня, ты…
И тут её собеседница взорвалась:
– Да не беременная я! – Вскочила и выбежала из комнаты.
В ответ женщина сокрушённо вздохнула. У неё снова не получилось. А ведь только и хотела услышать правду, всё равно видно, зачем скрывать? И, конечно же, поддержать племянницу. Если понадобится, встать на её сторону и настоять не делать аборт. Заверить, что поможет.
Через несколько дней Аня снова пришла в гости – Марина пекла пирожки и пригласила племянницу на выпечку. Расчёт был простой: на это предложение она не могла не согласиться, ибо выпечку Марины любили все. И Аня действительно пришла. Марина посадила племяшку за стол, собрала пирожков с собой. Вот только та вела себя странно: почти ничего не ела, лишь немного выпила воды.
– Что с тобой?
– Мне нехорошо. Можно я пойду прилягу?
– Конечно. Ты не отравилась? Может, вызвать скорую помощь?
– Нет-нет. Наверное, просто переутомилась. В школе накручивают. Подготовка к ЕГЭ да ещё выпускной.
Она легла. Марина хлопотала по кухне. Только Ане не лежалось. Вскоре она раз за разом стала ходить в туалет.
– Аня, тебя тошнит, понос?
– Нет, ничего такого. Только живот тянет.
И тут она встала на кровати на четвереньки, рукой схватилась за живот и застонала! Больше Марина ничего не слышала. Бегом рванула к телефону и набрала скорую помощь. Боже! Как долго тянутся мгновения! Ей показалось, что прошла целая вечность. Наконец-то на другом конце ответили:
– Служба скорой помощи.
– Девушка, срочно. Сильные боли в животе.
– В связи с чем? У кого?
– У девушки. Подозрение на беременность.
В трубке возмутились:
– Это как? Вы что, не знаете точно?!
Марине ничего не оставалось, как признаться:
– Скорее-роды.
– Ну ладно, диктуйте адрес.
Быстро продиктовав адрес и выслушав в свой адрес всё, что о ней там думают, Марина отложила телефон. В мозг закралась мысль: а вдруг я ошиблась? Может быть что угодно, хотя бы аппендицит, почему бы и нет?! Прошло десять минут. И тут Аня снова застонала. А скорой ещё нет. Марина вновь стала терзать телефон.
– Девушка, на адрес вызывали машину скорой помощи. Однако её до сих пор нет! В чём дело?
Её тираду спокойный голос осадил:
– Прошло лишь семь минут.
– Десять!
– Пусть так. Скорая едет. Зачем так паниковать? Ведь не сердечный же приступ! Скоро будут.
И… выключились! Вот те раз! Однако ещё через пять минут скорая приехала. Зашли двое. Посмотрели и с ходу:
– Когда была последняя менструация?
– Год назад. Она ещё не стабилизировалась.
– Так мы, может, уже рожаем? Ну-ка!
Врач аккуратно осмотрела её, переглянулась с помощницей и выдала:
– Вы, собственно, её мать?
– Нет, я её родная тётя, а что происходит?
– Мы вашу племянницу забираем. Вы с матерью свяжитесь.
– Можно я с вами поеду? Что нужно с собой?
– Ну, для начала-как обычно.
– Я сейчас всё соберу!
В минуту Марина как ураган прошлась по квартире. Пакет собран. Можно ехать. Тихонько зашли в машину. Шофёр, пожилой мужчина, кратко спросил:
– Куда?
Женщина ответила:
– В приёмный покой родильного.
И на немой вопрос добавила:
– Пока тихо, чтобы не растрясти.
Тронулись. Однако схватки стали повторяться всё чаще и чаще. Бригада забеспокоилась. Включили сирену. Машина понеслась. Попросили Марину им помочь. Марину между тем «накрыло». Тем не менее она помогала чётко и слаженно. Подсказывала Ане, как дышать, где и как растирать во время схваток, но… как будто это был кто-то другой. Как будто она разделилась. Где одна часть оказывала помощь, а другая, как ни странно, никак не могла поверить в то, что это действительно происходит! В приёмное отделение внесли на носилках. Раздели. Марине отдали пакет с вещами. Медсестра механически спросила:
– От ребёнка будете отказываться?
У Марины волосы встали дыбом.
– Конечно нет!
– Просто роженица – сама ещё ребёнок.
– Я его себе заберу. – И с жаром добавила: – Я – её родная тётя!
Медсестра с сомнением посмотрела, хмыкнула:
– Ну-ну. А теперь поезжайте домой.
– Подождите, но может, я здесь подожду?
– Чего?
– Результата. Может, там ошибка какая…
В приёмном отделении хохот стоял невообразимый. Отсмеявшись, ей ответили:
– Всё, тётя! Идите домой. Через тридцать-сорок минут она вам сама позвонит. Узнаете, кого усыновлять будете, если не передумаете.
Марина тихо вышла. Кажется, ноги не только перестали слушаться, но ещё и стали ватными. Выйдя на воздух, она закрыла глаза. Медленно привела дыхание в порядок. В голове немного прояснилось. Паника улеглась. Появились чёткие мысли, что делать. Позвонила сестре.
– Алло, Нина.
– Да, Марин. Только быстро. Я на работе.
– Если быстро, то Аня находится в перинатальном центре.
– Где?!
– В роддоме! Аня рожает!
С той стороны возникла пауза. Время тянулось. Оно вообще сегодня жило по новым законам. Своим. Марина не выдержала:
– Алло, Нин, у тебя всё нормально?
В ответ услышала осипший голос.
– Как рожает?
– Как все. Сказали: стремительные роды. Через полчаса узнаем, мальчик или девочка.
Нине явно стало не по себе. Ещё плохо понимая, она уточнила:
– Нет, подожди. Он что, недоношенный?
– Да нет. Если я правильно поняла, то всё в порядке. Роды своевременные.
– Я к тебе приеду.
– Это понятно. Буду ждать.
На следующий день, к восьми часам утра, сёстры приехали в роддом. Ага! Только передачи принимают лишь с девяти часов. Решили подождать здесь, на улице. А пока набрали Аню. В динамике услышали сонный голос.
– Алло.
– Как у тебя дела? Как малыш?
– У меня всё хорошо. Про малыша знаю только, что девочка. Я отказанную написала.
У Марины в глазах потемнело. Перехватило в горле, и сдавленным голосом она задала вопрос:
– Аня… можно я себе её возьму?
Ответа Марина ждала и боялась! Она живо себе представила, как бы она сама отреагировала, если б, избави бог, ей кто-то предложил что-то, хоть отдалённо напоминающее подобное! Да она бы этого человека… Но в ответ услышала ровный, спокойный голос:
– Хорошо, я согласна.
Наверное, на удар молнии прямо сейчас перед её ногами или вышедших из-за угла зелёных человечков реакция была бы более спокойной, чем на это простое предложение из трёх слов! Ничего не понимая, подняла глаза на сестру, связь была включена громкая, поэтому они обе слышали разговор. У Нины выражение было подобным. Она задыхалась. Единственное, что их отличало, – это внешняя выдержка Марины и взрыв Нины.
Стремительно побежали дни, в которых между работой, ежедневными походами в родильное отделение, семейными разговорами и магазинами детских товаров для самых маленьких вклинился ещё огромный пункт – сбор документов для усыновления да бесконечные вопросы: а почему не бабушка? Почему? Да потому что не всегда можно усыновлять даже самым родным и близким. Это взрослые. Каково же было всё это время малышке? А она всё слышала и понимала. Хоть и сказать ничего не могла… И лишь немой вопрос: «За что?» – стоял у неё в глазках. Единственное, что ей оставалось, – плакать.
Наконец выписка. В родильное отделение приехали все взрослые члены семьи. Никого не было лишь со стороны папы ребёнка. Кто они, мы так и не узнали. Дома с детьми осталась прабабушка, приехавшая по такому случаю из деревни.
Выглянула медсестра. Оглядела нас. Забрала вещи и плотно закрыла дверь. Мы остались ждать. Ещё через полчаса выглянула снова. Обвела всех презрительным взглядом и выдавила сквозь зубы:
– Она у вас несовершеннолетняя. Кто её мать? Паспорт!
Ей протянули документы. Пристально их изучив, она позволила войти только Нине. Уже после этого мы услышали детский плач и поняли: малышку переодевают. Минуты тянулись, словно решили взять реванш за прошлые дни разом. И вот свершилось! Наконец-то вышли. Сначала – бабушка и мама, за ними вынесли малышку.
Своё презрение медсестра даже не пыталась скрыть и с брезгливостью спросила:
– Кто будет брать ребёнка?
Вперёд вышла Марина:
– Я.
– Держите! С новорождённой! – процедила она, скривив губы.
Отдала маленький живой свёрток и скрылась за дверью. Марина улыбнулась малышке. Они впервые видели друг друга. Малышка во все глаза смотрела. В её глазах читались растерянность и укор. Да ещё ожидание: чего? Похоже, она и сама не знала, но ничего хорошего не ждала. Малышка! Ведь ты только родилась! Мы провели небольшую фотосессию и поехали домой. Маленький комочек в руках у Марины словно ждал чего-то. Она была вся сжата как пружина. И никакие ласковые слова, улыбки и поцелуи не могли её расшевелить.
Дома всех встречала прабабушка. С порога, как водится, благословила и тихо добавила:
– Ты дома. Мы все тебя любим. Ты нам нужна!
И… малышка улыбнулась.