Лишь просыпаться приходилось
И понимать, что на войне,
Так быстро шли минуты рая,
Но ад войны заставил встать.
«Встаем, встаем», – всех, собирая,
Он начал бодро поднимать.
«Отряд, построиться. Приказ.
Кольцо немецкое прорвать,
Пойдете сами в этот раз,
А мы вас будем прикрывать.
Из вас Игнатов будет старший,
Его приказы как мои,
К своим прорваться очень важно,
Теперь вперед, пора, пошли!»
«Ну что, Иваныч, бой последний,
Побольше их возьмем с собой!»
«Бери тех, слева, я соседний,
И танк останется за мной!»
Отряд курсантов за домами,
Пригнувшись, двигался вперед,
А в это время, слева, сзади
Бой завязался, бой идет.
Слышна стрельба, гранат разрывы
И крики паники слышны,
А эхо боя гонит в спины.
Минуты жизни так страшны,
Тут впереди бронемашина
И отделение солдат,
Граната брошена под шину,
В атаку сходу весь отряд.
Короткий бой – они прорвались.
В деревне бой еще идет,
Но вшестером они остались,
Игнатов за собой ведет.
В деревне бой затих внезапно,
Он, трижды раненный, лежал,
Враги подходят аккуратно,
Но он сквозь боль им простонал:
«Меня не взять, и не стремитесь,
Уйду я вслед за старшиной,
А вы нас все-таки боитесь!
Зачем пришли тогда с войной?»
Патрон последний, это небо,
И все, что дорого вокруг,
К себе он жалостливым не был,
Его не взяли на испуг.
Ильинский рубеж обороны
Рассвет. Туман осенний таял.
Командный пункт, в нем генерал:
«Удар серьезный будет? Знаем!» —
Кому-то в трубку отвечал.
Потом, закончив разговор,
К трем офицерам повернулся:
«Должны их выдержать напор,
Так, чтоб противник захлебнулся!
Кого отправили вперед,
Нам подарили эти дни,
Теперь пришел и наш черед,
А им поклон наш до земли!»
Туман рассвета исчезает,
Все на позициях стоят,
Никто из них еще не знает:
Собою подвиг сотворят,
Двенадцать дней Москву спасая.
Они познают ад земной,
Собой Отчизну закрывая,
Уйдут в последний жаркий бой!
Себя жалеть они не станут,
Мальчишки, восемнадцать лет!
Десятилетия пусть канут,
Для нас их подвиг словно свет!
Последний шаг. Януш Корчак
Выдающийся польский педагог, врач, писатель, Януш Корчак сделал свой последний шаг вместе с двумястами своими воспитанниками 6 августа 1942 года в газовую камеру концлагеря Треблинка. Настоящее его имя – Эрш Хенрик Гольдшмит, родился в еврейской семье, в Варшаве. Считаю, что мы не вправе забывать о тех, кто своими поступками, подвигами напоминают всем нам, что мы ЛЮДИ и должны оставаться ЛЮДЬМИ в любых обстоятельствах и в любое время, какие бы испытания нам ни выпадали.
Листаю жизни я страницы,
Хочу так многое успеть,
Их узнаю, и мне не спится,
Я знаю, должен их воспеть,
А подвиг этот режет душу,
Хоть совершен он не в бою,
Повествованье не нарушу,
Все вам в деталях опишу.
Война катилась по Европе,
Советы пятились к Москве,
И кто-то гиб в своем окопе,
Так смерть гуляла по земле.
Сорок второй, такое лето!
Вся Польша в лагерном дыму,
От туч фашистских нет просвета
И маска смерти ко всему,
Боялся каждый, чтоб евреем
Вдруг не признали: это смерть,
В душе надежду лишь имея,
Чтобы не лечь в земную твердь.
А он старался незаметно
В варшавском гетто их учить,
Жизнь в оккупации приметна,
Но даже там старались жить.
И «Дом сирот», детей еврейских,
Для них был точно отчий дом,
Все было просто, по-житейски,
А дальше – в горле горький ком.
Ему шептали: «Януш, слушай,
Твоих детей хотят забрать!»
И страх, конечно, резал душу,
Но он старался не дрожать.
Он продолжал дарить им чудо,
Чтобы не чувствовать войну,
Пусть на душе и было худо,
За взрослых чувствовал вину.
Они детей лишили детства,
Вселяя в души только страх,
И жизнь со смертью по соседству
Стирала краски жизни в прах,
А он, вокруг их собирая,
Сидел и сказки говорил,
Духовный подвиг совершая,
Обрывки детства им дарил.
Для всех двухсот детей еврейских
Он был точь-в-точь огромный мир!
Они своей любовью детской
Ценили все, что он творил.
Он доставал для них конфеты,
Бывало, сахар иногда,
Печенье, хлеб или галеты,
О них заботился всегда.
Но как-то друг пришел, встревожен.
«Ты, Вацлав, что же так дрожишь?»
«Будь, Януш, очень осторожен,
А может, лучше убежишь?»
«Бежать? Куда? И как же дети?
Я не оставлю их одних!»
«Фашисты словно звери эти,
Готовят списки и на них!
Хотят их в лагерь всех отправить,
А там, ты знаешь, смерти круг!»
«Я не смогу детей оставить!
Меня ты знаешь, старый друг».
А ночью он сидел в раздумьях:
«Конечно, нам не убежать,
Но в лагерь! Это же безумье —
Детей заставить так страдать».
Он утром снова улыбался,
Зарядку делал им в пример,
В душе, конечно, надрывался,
Но с виду храбрый офицер.
Потом опять давал уроки,
Им книги детские читал,
Учил, откуда их истоки,
И рассказал, о чем мечтал:
«О добром мире без войны,
Где будет много шоколада,
Не будет больше сироты,
Все в семьях будут жить ребята».
Прошла неделя в ожиданье —
И страх как будто отпустил,
Играли дети все с желаньем,
Лишь Казимир один грустил.
Он подошел, присел поближе:
«Ну что грустишь ты, мой родной?»
А мальчик: «Папа, только тише,
Они идут сюда за мной?»
В окно он только их увидел,
Два офицера из «СС»,
Себя за дрожь возненавидел.
Еще минуты – будут здесь.
Он смело вышел им навстречу,
Детей оставил в игровой,
Встал на пороге: «Добрый вечер!
Подозреваю, вы за мной?»
«Пан Януш, принято решенье,
Ваш детский дом уже закрыт.
Скажу вам честно, с сожаленьем,
Всех в лагерь, так приказ гласит!»
«Детей – и в лагерь? Да вы что?
Зачем творите вы такое?»
«Пан Януш, все уж решено,
Не светит им уже другое!
А вас народ немецкий любит,
И я на книжках ваших рос,
Они так чувства в детях будят,
Что детство помню, аж до слез!
Вы уходите, их оставьте!
Они евреи! Им конец!»
«Туда вы вместе нас отправьте!
Ведь я для них для всех отец!»
«Вы что? Там чудо не свершится!
Обратно будет не уйти!
Готовы вы на смерть решиться?
Там никому вас не спасти!»
«Вы офицер, скажите честно,
Вас папа бросил бы в беде?»
«Конечно, нет!»
«Мне то известно.
А предлагаете что мне!
Вы мне хотите роль Иуды?
Я не согласен на нее,
Остаток жизни жить паскудой,
Пожалуй, дело не мое!»
«Пан Януш, мы вам предлагаем
В живых остаться, дальше жить!
Вопрос с детьми уж не решаем,
Других вы будете учить!»
«Предать детей? Да вы смеетесь!
Такое мне не предлагать!»
«Что ж, воля ваша, остаетесь?
На нас тогда уж не пенять!»
«На вас пенять? Да много чести!
Вот если б вы спасли всех нас,
Я б поклонился в пол, без лести,
Но вы палач уже сейчас!»
Тут офицер махнул рукой,
И автоматчики зашли,
«Да вы вести собрались бой!
Что, партизан вы тут нашли?
Не бойтесь, дети вас не тронут,
А лишь посмотрят вам в глаза
И души ваши в ад погонят,
Так поступать, как вы, нельзя!»
Он подозвал детей и тихо
Сказал: «Одежду взять с собой.
Нас всех увозят. Просто дикость».
«А скоро нас вернут домой?»
Малышку поднял он на руки:
«Надеюсь, скоро, день-другой».
«А можно взять с собой мне куклу,
Ну ту, с поломанной ногой?»
«Божена, милая, конечно!
Сейчас нам Эрик принесет».
И дети строились неспешно.
«Пан Януш, время нас не ждет!»
«Да, да, идем! Не торопитесь!
Грехов успеете набрать!»
«Пан Януш, что же вы так злитесь?
Приказ нам надо выполнять!»
Он подошел к тем офицерам,
В глаза смотрел и так сказал:
«Детей казнить в угаре смелом?
Будь проклят тот, кто приказал!»
И вот нестройная колонна,
По два, по три, идет вперед,
Он повернулся: «Где Илона?»
«Она где Оскар, с ним идет!»
«За руки малышей возьмите!
Божена, ты иди ко мне!
И смело все за мной идите!»
Как будто это все во сне,
В ужасном сне, где нет спасенья
И никуда не убежать,
Где страха мерзкие мгновенья,
Всех заставляют нас страдать.
Вот так до станции, к вагонам,
Весь «Дом сирот» колонной шел,
И где-то там, уж на перроне,
Тот офицер вновь подошел:
«Пан Януш, слушайте совет,
Еще возможность есть уйти!»
«Но вы же знаете ответ.
Другого нет, увы, пути!
Я разделю судьбу детей,
А вам с таким грехом и жить!
И двести маленьких смертей
Вам никогда не искупить!»
«Но вы поймите, что приказ!
Мне ничего не изменить!»
«Молиться буду я за вас,
Чтоб вы могли детей любить!»
Детей в вагоны затолкали,
И он, конечно, среди них,
Он понимал, они не знали,