Ой, нельзя, Илья! Остановись! Голова кружится!
Свет гаснет. Луч прожектора выхватывает из темноты вновь Акулину на ее кровати.
Акулина. В том году родился наш первенец Иннокетий, Кешка. Когда Илья уходил на войну ему было всего семь лет. Но он до конца своей недолгой жизни пытался выполнить обещание, данное отцу на прощание. Да, это было слишком тяжелое обещание для маленького ребенка. Он обещал беречь свою мать, меня, и еще не родившегося своего младшего брата Сейчас некоторые мужчины оставляют своих жен, детей без зазрения совести и мыслей о долге. Говорят, что нет работы, а сами пьянствуют неизвестно на чьи деньги. А мой малолетний старший сын заботился о нас как единственный мужчина семьи, как отец и муж… На третий год войны, когда я с младенцем на руках работала на ферме, он осенью поздними вечерами собирал после школы, с опаской, зерна на убранной пашне, рыл мышиные припасы…
Свет гаснет. В пустой комнате воспоминание Акулины. Вечер. Темно. Осень. Маленький мальчик собирает оставшиеся колоски с зернами на пашне. Оба кармана набиты зернами. В руках палочка, которой он роет норки мышей.
Кешка. Ычча-ычча, холодно!… (Дует на пальцы рук.) Жаль, уже не видно ничего. Мать уже ждёт, наверно, волнуется. Пожалуй, пойду домой. Молока у нее уже стало мало. Пашка плачет. Не знает, чем кормить братика. О, когда приедет папка?! Уже больше года, как его нет дома. Когда будет победа, он обязательно придёт! Фашисты, умрите! Пуф! Пуф! Пуф! Я стреляю в фашистов! Умрите! Ура! Победа! (Палочку держит в руках, как ружьё, и делает вид, что стреляет.)
Дормидонт. О, кто тут? Чей ребенок тут ходит? Чем занимаешься в темноте, мальчик?
Мальчик пытается убежать. Мужчина быстро схватывает его.
Дормидонт. Э, да ты сынишка бедолаги Ильи. Стой, дорогой.
Кешка. Да, это я… Дяденька, отпусти меня, я больше не буду… Если у моей матери не будет молока, то мой братик умрет… как Афонька, сын дяди Михаила… (Начинает хныкать.]
Дормидонт. Не бойся… Не отниму у тебя зерна… Я не видел тебя, и ты не видел меня, бригадира, приставленного охранять пашню… Да, мы вынуждены, братец, врать, говорить неправду…Что делать-то, не погибать же нам в эти лихие годы… А то меня и тебя посадят в тюрьму за разграбление народного имущества… по доносу тех людей, кто живёт лучше нас… Эх, до чего зависть, злоба, ненависть людская сильна!
Кешка. Ты… сказал, что мой отец бедолага? Он советский солдат!
Дормидонт. Сынок…Да-а… Ты, наверно, не слышал о том, что твой отец, Илья Осипович, пропал без вести…
Кешка. Как? Как может он пропасть? Он же взрослый человек!
Дормидонт. Ладно, ладно, он не пропал, сынок. Просто люди не нашли его, поэтому так пишут.
Кешка. Как… как его не нашли, он же большой?
Дормидонт. Ну как тебе сказать… Сынок, когда взрывается мина или падает бомба, от человека ничего не остается, говорят. Поэтому его не находят.
Кешка. Нет, мой отец не может пропасть. Он придёт… Может, где-то заблудился…
Дормидонт. Да, иногда находят… И ваш отец найдётся. Ну, иди домой, беги, продрог, наверно.
Кешка уходит.
Дормидонт. Да… Война беспощадна. Не щадит ни взрослых, ни малых деток. С начала войны мы уже потеряли 37 человек, и старых, и младенцев. На фронте мы потеряли 9 человек. А здесь как будто происходит тихая война. Здесь люди погибают от болезней, от голода, от холода. В основном от голода. А наши господа начальники заставляют писать – все это от болезни… Когда придут мужики с войны, как я буду смотреть им в глаза!.. Жена Давида, две его дочки умерли от голода… Мать Григория умерла весной от голода, съев старую шкуру коровы, которой утеплили дверь ее дома… Похоронили… Похоронили, называется… Всех весной привезли на старую силосную яму и завалили трупы навозом. Даже нет сил похоронить по-человечески… Женщины, девчата работают на мужских работах. Рубят деревья, таскают бревна, косят и стогуют сено. Ездят за дровами и сеном в таежную глушь одни, охотятся. План по пушнине выполняем, как и в довоенные годы. И по остальным показателям тоже… Да… Вот такие женщины, как Акулина, держат нас, не дают расслабиться. Ферма, где работает она, всегда перевыполняет план. Еще летом помогают на сенокосе, а зимой на заготовке дров. Не женщины, а героини… Дать бы им ордена и медали… Даже помогли на уборке зерновых. Хотя им сейчас не до этого. Сами готовятся к зимовке скота. А мы… собираемся их морить голодом… отбирая у их детишек те несчастные колоски, зерна, хотя в закромах у нас есть чем кормить их. План, план, выполнять-перевыполнять, а люди: женщины, старики и дети – гибнут… (Уходит.)
Свет гаснет. Опять свет прожектора падает на Акулину, сидящую на кровати.
Акулина. Если бы Кешка был бы жив, как он бы радовался, глядя на нас!.. Да, он был бы доволен тем, что младший брат Павлик получил высшее образование, стал большим начальником… Но господа начальники бывают разные. Некоторые живут по указке жены, даже на свою родную мать смотрят косо. Но, несмотря на это, люди уважают моего Павла, говорят, справедливый, хороший руководитель, как покойный бригадир Дормидонт… Но… если бы был бы жив Кешка, Иннокентий, он не стал бы держать меня в темной комнате одну… После войны он простудился и прожил всего три дня у меня на руках… Узнав, что война закончилась, он очень радовался. Всё ждал отца. Даже положил уток в подвал, чтобы их съел отец, когда придет с войны… Он радовался первым шагам братика. Был горд, когда он сказал первые слова… Мечтал, как мы втроём встретим отца…О, мой сыночек, кровиночка моя! Ты передал нам через себя всю любовь погибшего отца, моего Ильи… Сейчас я не знаю, любят ли так отцы своих детей? Сейчас родители смотрят на своих детей как на обузу, балуют даже изредка.
Входит девочка.
Девочка. Бабушка, я сегодня получила «пятёрку» по математике!
Акулина. О, молодец, внученька! А теперь расскажи отцу и матери, обрадуй их!
Девочка. Не-е, они не обрадуются, как ты. Им не нужны мои оценки, успехи. Мама услышит и скажет: «Хорошо, хорошо, иди гуляй, не мешай!» Иногда даже сердится. Отец изредка смотрит дневник. Вечно он занят чем-то. Мама тоже смотрит дневник. Если увидит «тройку», то ругает меня, то учительницу. О, как хорошо было с тобой в прошлый раз в цирке! Ты еще хотела со мной побывать в театре. Когда туда пойдем?
Акулина. Когда папка твой будет свободен. Он обещал взять билеты на драму «Пожелавший ребёнка» Платона Ойунского.
Девочка. А я вчера слышала, как он сказал маме, что купил два билета в театр.
Акулина. Да, а почему мне не сказал?.. Странно. Вчера он сказал, что завтра пойдут в гости к кому-то.
Девочка. Тогда они пойдут в гости. А я пойду в театр с бабушкой. Ура! Пойду скажу маме, чтобы она погладила моё новое платье. (Уходит, пританцовывая.)
Через некоторое время заходит Надежда Артамоновна.
Надежда. Акулина Андреевна, вы не идёте сегодня в театр. Остаетесь дома с внучкой. Те люди, к которым мы должны были идти в гости, купили билеты в театр, и мы вынуждены тоже идти с ними в театр. Павел Ильич и я. Этот спектакль, к моему сожаленью, не предназначен для просмотра детьми. Скажите об этом внучке.
Акулина. Как? С каких пор драмы великого якутского писателя стали запрещены для детей? Странно…
Надежда. Да, я так сказала, так и будет. Не тебе судить, безграмотной старухе. Откуда ты знаешь, как воспитывать детей? Не спорь со мной.
Акулина. А эти фильмы, которые ты смотришь каждый вечер по телевизору, можно смотреть ребенку?
Надежда. Наверно, можно, раз показывают всему миру по телевизору. Откуда ты знаешь, старая безграмотная деревенская баба?
Акулина. Да… Не знаю. Учёные люди, наверняка знаете.
Надежда. А что ты рассказала о нас этой деревенской учительнице? Наверно, разные пакости про нас, раз она ушла не простившись?
Акулина. Нет, я ничего худого про вас не рассказала… Просто она позвала меня… нас на празднование Дня Победы в родном селе.
Надежда. А что ты сделала, что тебя каждый раз приглашают на эти праздники в село? Что-то нас с Павлом Ильичом редко зовут! Если будут что-то стоящее дарить, только тогда Павел Ильич поедет на этот раз с вами. Зря только изводим бензин на ваши поездки. На эти грамоты, бумажки несчастные. Так не должно быть в этом году! За этими маленькими сувенирами-подарочками ездим каждый раз к чёрту на кулички. Сами можем их купить тут на каждом углу!
Акулина. Да, а сами ездите просто так, ездите куда попало… Что, мне нельзя хоть раз в год съездить повидать родину, земляков?..
Надежда. Да ну! Знакомых раз-два и обчелся, все померли, видать. Вот недавно плакала, что померли какие-то старушки.
Акулина. Да, их осталось совсем мало. Тем и они дороги мне. Что, мне разве плохо – видеть их детей, внуков? Родина каждому человеку дорога, хочу хоть раз в год подышать родным запахом.
Надежда. Все говорят – родина, родина. А мне всё до черта – не нужна эта родина. Здесь живу, там тоже буду жить, везде буду жить. Для меня всё без разницы.
Акулина. У тебя нет малой родины, нет деревни, в которой ты росла, воспитывалась, впитала с молоком матери чувство родины, ты вся городская… А, чуть не забыла… Нашли могилу отца Павлика, моего мужа, Ильи Осиповича Кынтаярова.
Надежда. До сих пор Павлик, Павлик, назвала бы для приличия Павлом Ильичом. Надо же, пришла училка деревенская. Чем хвастаться: нашла могилу давно умершего человека! (Жеманно играет бедрами и уходит.)
Акулина хватается за сердце и плавно падает на постель. Вбегает внучка.
Девочка. Бабушка! Бабушка! (Подходит к бабушке, трогает.) Бабушка, открой глаза! Бабушка! (Кричит.)
Вбегает Надежда Артамоновна.
Надежда. Что случилось? Па-ша-а! Принеси валерьянку в стакане!