– Сына, что же ты наделал? Дите мое, дите…
Я пристально смотрела на отца и на тело брата, заметила, что мы еще не осознавали реальности. Меня окутал страх, а также обида за то, что этому ребенку не дали шанс на спасение из-за тех, кто халатно относится к своим должностным обязанностям в больнице! Почему они не поехали, а тянули резину? Почему у них не было лекарств? Почему, почему именно Сережа?
За окном темнело, холод затмевал не только мое сердце, но и улицу. Мой отец нежно положил моего брата на эту кровать и куда-то вышел, мама давала показания, которые записывал один из следователей. Парень сидел в кресле и тихо и спокойно опрашивал маму. Сам был небольшого роста, с милыми чертами лица; на миг мне показалось, что он нерусский, но это мне не дано было узнать. Пока вели допрос, я сидела рядом с братом в зале, погруженном во мрак, роняя горячие слезы на его безжизненное тело. Мне не верилось, что в его теле не было больше жизни, а в душе я ощутила пустоту. Я гладила его волосы, потом не выдержала и легла рядом с ним. Мне показалось, что он просто спит и проснется, побежит к своей новой машинке и поедет на ней, но нет, он больше никогда не встанет, в его голубых глазах была смерть! Помню, я крепко прижала его к себе и просто села рядом. Из моих глаз уже не текли слезы, казалось, это конец… Вскоре папа вошел в зал и унес Сережу в соседнюю комнату, для того чтобы его обследовал врач.
К нам домой привезли Теркину Ирину Николаевну. Женщина была в домашней одежде и не понимала, для чего ее привезли. Пока они разговаривали, примчалась Касаручка Антонина Семеновна. Я плакала и не понимала, что происходит вокруг меня. Знала только одно: мой любимый брат мертв, а наши доблестные офицеры полиции, стоящие у нас в коридорчике, рычали друг на друга («А если они убили ребенка?»), после чего эти двое начали бросаться друг на друга, словно бешеные псы. К сожалению, я не запомнила, но знаю, что они работают в следственном отделе по Калачевскому району, улица Пархоменко, д. 23,1, Калач-на-Дону, Волгоградская область, Россия. Касаручка спросила меня насчет отопительной системы дома. Женщина видела, что со временем дом менялся в лучшую сторону: в нем уже стояли новенькие металлопластиковые трубы отопительной системы и угольно-дровяной котел. Я плакала, а она задавала вопросы о случившемся, и я вновь и вновь стала повторять заевшую пластинку. Рассказала о том, что ночью у него поднялась температура, а сегодня его не стало. Он просто покинул этот мир, просто ТЕМПЕРАТУРА!
Также показала последние фото, сделанные за несколько часов до его смерти. С трудом включила WhatsApp, так как пальцы меня не слушались, зашла в переписку к моему бывшему парню и отправила последнее фото моего брата. Не знаю, почему я отправила это сообщение именно ему, но знаю, что он понимал мою боль, так как сам прошел через эту боль.
Пока Теркина разговаривала со следователем, я сбегала в летнюю кухню, взяла документы с моим диагнозом и вернулась в дом. Помню, когда я спросила ее о возможности того, что мой брат страдал тем же, чем и я, то получила ответ, которого и ожидала. Я знала, что она хороший врач, и ее слова были словно капля ясности среди серого неба.
Когда она уезжала, то сказала папе:
– Сереженька, никогда не называй сына своим именем: Бог одного заберет.
В доме была суматоха, моих младших брата и сестер решили госпитализировать, мама возилась с документами, как зашла наша бабушка в Сережину комнату и, словно с безразличием и радостью, стала требовать от мамы свидетельство о рождении. В глазах этой пожилой женщины было видно злорадство.
Не знаю, может, она права и это бог забрал нашего ангелочка.
В доме не утихала суматоха моих младших брата и сестёр, так как их собирались госпитализировать. Мама возилась с документами, как зашла наша бабушка в комнату к Серёже, словно это у чужой женщины умер родной внук, только стала требовать от убитой горем матери свидетельство о рождении умершего ребёнка. В глазах старушки виднелось счастье, что род моего отца остался без одного наследника, и эта пожилая женщина являлась родной матерью нашей матушки. Поведение этой бабы меня взбесило, из-за чего я кинула ей в лицо ядовитую фразу: «Как вы так можете, ведь у нее сын умер! Имейте хоть хоть немного совести!» Да, правда, о какой совести я вообще? Интересно, а она вообще-то была у нее или нет? Внутри этого недоразумения не только совести нет, там и человеческой души нет! Ее многие называли чуркой из-за ее странной одежды. Всегда надето грязное платье и мужские брюки с резиновыми сапогами, зимой и летом одним цветом. Хотя, я думаю, чурка в сто раз лучше этой женщины.
На улице уже смеркалось, папа сказал мне ехать с детьми в скорой, словно подозревал нахлынувшую бурю страстей. Я села в ту самую ужасную машину, где медленно и бесчеловечно умер мой брат, с нами сели бабушка и девушка с ребёнком, жена нашего друга. На душе была тоска и желание остаться дома, рядом с телом брата. Я смотрела в темноту из окна и видела дождь, а главное, погода плакала вместе со мной. Маленькие крошки не понимали, что происходит, и только один Семен вникал в происходящее. Он узнал в первые секунды, что Сережа умер, его больше нет. Помню, он все понял, крепко обнял меня и всплакнул. По дороге в больницу дождь усиливался, а я проклинала тех, кто не дал Сереже шанса на жизнь, заливая слезами грязные полы, где погиб Сережа. Казалось, что вокруг рушится целый мир, а дорога никогда не закончится, точно так же, как и этот сентябрь я запомнила навсегда!
Наша бабушка нам рассказывала, как умер ее сын Валентин и погода была такой же холодной и мокрой. Но одно я знала точно: в смерти моего брата и дяди виновата Береславская больница. Матова Любовь Валерьевна, местный педиатр, незадолго до смерти Валентина сказала моей прабабушке, что она зря волнуется и с ее внуком все хорошо. И в эту ночь после ее слов он умер от опухоли головного мозга. Один бог знает, скольких людей погубили наши врачи из-за халатности. Иногда даже кажется, что лучше лечиться дома, чем в этом конвейере смерти, просто потому, что у вас даже не будет шанса на спасение в скорой без лекарств, с большим ведром и тряпкой и грязью на полу!
Эта длинная дорога почти подошла к концу, мы въехали в город воинской славы Калач-на-Дону, через пять минут прибыли на место – в педиатрическое отделение. Фельдшер сначала забрал девушку с дочкой, а мы остались в ожидании неизвестного.
В машине было душно, и я вышла на улицу. Холод и дождь той ночи прошлись по моему телу, а водитель, пряча глаза, что-то делал под капотом. Я не знаю, о чем он думал, но дождь все так же шёл и усиливался, а чёрный ураган поглощал мою душу во мраке чёрной ночи.
Немного подышав морозным и сырым воздухом, я залезла в скорую и уже взяла себя в руки, как зашла фельдшер, которая пыталась спасти жизнь нашему братику, и велела следовать за ней.
Когда мы зашли в педиатрическое отделение, одна из медсестер удивилась, что детей очень много. Женщина надела перчатки и принялась осматривать голову. Увы, но в тот день нам надо было их искупать, так как с самого утра детвора успела испачкаться. Вообще-то они редко оставались чистыми долго. А в тот день, как назло, я затопила баню, но мы так не искупались. Из-за того, что головы детей были в перхоти, эта баба начала на меня орать, и все вокруг подхватили ее крик. Я не хотела травмировать детей, так как не знала, зачем нас сюда привезли. Все же я отвела в сторонку эту истеричку, попытавшись объяснить, что у нас умер брат, а она внесла свою лепту с домом милосердия, сказав: «Наверное, вам тяжело живётся, может, отдадите их в дом милосердия? Там о них позаботятся и там хорошо! А если за вами приехала полиция, значит, ваших детей забирают в детский дом! Вам их не отдадут!»
Боже, о чем она? Какой, к черту, дом милосердия? Какой, к черту, детский дом? У нас умер брат, а они утверждают, раз нас привезли на скорой и полиция шарилась по моему дому, то детей непременно заберут в детский дом! Я уже ничего не понимала, позвонила главному, но ответа так и не услышала, а получила в ответ звериную улыбку на лице этой жирной женщины. Больше терпеть этого я не могла и пулей вылетела на улицу за нашей бабкой, которая убежала на улицу, как последняя собака. Она исчезла, именно когда я нуждалась в ней. Но, не выдержав этого, я закричала, что приедут папа и мать, вот тогда они посмотрят. А их мать бросила мне вслед: «Ха, ты же их мать, что ты тут выпендриваешься!»
Эти слова меня убили наповал, отчего я вскричала на улице, глядя в глубину чёрного неба, с которого падали ледяные капли дождя: «У меня умер брат, а вы мне про приют! Какой, к черту, приют? Какой, к черту, детский дом? Боже, за что?» После чего я вся в слезах закричала на бабушку, чтобы она шла к детям и не прятала голову в песок, когда угрожают домом милосердия ее внукам! Мой вид ее перепугал, и она убежала в здание, как напуганная кошка, а я осталась на улице и, сразу позвонив папе, рассказала обо всем, захлебываясь слезами.
Небо уже окончательно поглотила ночь, а мрачные тучи казались очень тяжелыми, и казалось, что они вот-вот упадут на город, разрушая дождевой водой все на своём пути. Мне было плохо, я рыдала под дверью Калачёвского педиатрического отделения, а дождь с огромной жестокостью бил по моему лицу, а на моих устах не звучало имя моего Сережи. Я ждала папу и молила богов забрать меня к себе, но дождь давал понять, что мне там не место, быстро усиливаясь. Проходившие мимо люди с жалостью смотрели на меня, в то же время болтая о своём. Постепенно я соскользнула по стене больницы и села на корточки; обливаясь слезами, смотрела на сияющий свет фонарного столба.
Вскоре увидела Витину маршрутку, которая подъехала к шлагбауму, и я побежала навстречу ей, за защитой нашего отца. Стоило ему открыть дверь, как я вскричала: «Папа, они говорят, что заберут детей в детский дом! Эта баба совсем ненормальная!» Он попросил меня не кричать, но это было сильнее меня. Моё сердце сжималось от боли, а душа рвалась на куски. Мой брат умер, а других хотят отобрать у семьи, и еще этот холод, не позволяющий вдохнуть. Как мне необходима была поддержка тех, кого я любила, но им она была нужнее. Казалось, что мир рушится, а жизнь медленно ускользает из моих рук, и все идёт к концу пути. Самое главные жертвы этой истории – дети, которые переживали эту ночь по-своему.