Гурбан стал первым силачом, потому что принадлежал к роду черномазых. Все мужчины этого рода от рождения черны и очень сильны, и у всех известных представителей рядом с именем стоит прозвище Гара, что означает «черный». Гурбан тоже, как известный человек, славился как Гара Гурбан. Но после возвращения с фронта прозвище Гара сразу же уступило двум другим: Топал и Тайтах, и оба они означают одно и то же – Хромой, потому что, еле волоча правую ногу, Гурбан сильно хромал.
Да, черномазые были сильны, но, как ни странно, только Гурбану удалось завоевать почетный титул первого силача. И все это из-за конкуренции. Представители других родов тоже стремились стать первыми, и в решающий момент кто-то из них сумел вытеснить всех остальных, в том числе и представителя черномазых. Гурбан же от рождения был таким сильным, что без особых усилий и прилежания стал первым силачом довоенных лет. Тем самым он прославил свое имя и поднял престиж своего рода. Это была большая заслуга перед своими родичами, особенно мужчинами, и они стали пуще прежнего уважать и ценить его, даже чуть ли не преклонялись перед ним. Особенно мальчики – дальние и близкие родственники Гурбана – очень гордились своим славным дядей…
А теперь эта глупая, неграмотная женщина – Гурбан окончил четыре класса, поэтому по сравнению с матерью Сулеймана, которая вообще не ходила в школу, считал себя образованным человеком, – ставя его в один ряд со своим сопливым босяком, оскорбила его.
– Это очень большая война. Это мировая война, – сказал Гурбан. – Ты знаешь, что такое мировая война?
– Да какая разница, мировая – не мировая, все один черт – война, – сказала мать Сулеймана. – Ты тоже странные вопросы задаешь.
– Не-ет, не один черт. Мировая война совсем другая война. Сейчас везде война, и все люди воюют друг с другом. Потому что так надо, это же мировая война. Представь себе, что по всей Украине и России полным-полно солдат, танков, самолетов. Там очень много и немецких солдат. У них тоже много танков и самолетов. Все эти люди заняты тем, что убивают друг друга. Потому что это мировая война. А ты говоришь «один черт».
– Какой кошмар!
– Конечно, кошмар. Поэтому в такой суматохе встретить или искать фронтовиков-односельчан бессмысленно и невозможно. Потому что это мировая война, это кошмар. Я был в самом пекле этого кошмара, но там твоего Сосо я не видел, никто из моих товарищей мне о нем ничего не сказал. Вообще-то, ты уверена, что Сосо действительно на фронте? Он же мальчишка, как его сразу взяли на фронт?
– Гурбан, ты был на фронте и даже стал городской, что ли, – сказала мать Сулеймана. Она обратила внимание и на то, что Гурбан говорит как-то по-другому, вставляет в азербайджанские предложения непонятные ей слова «вообще», «оказывается», «уже», «как раз», «окоп» и т. п. Даже, казалось бы, всем понятные слова «немис» и «фиронт» он произносит по-другому: «немец» и «фронт». И все это, по ее мнению, говорило о том, что Гурбан изменился, стал городским человеком. Даже цвет его лица стал другим: оно уже не грязно-черное, как прежде, а приятносмуглое. – Я, конечно, тебя не обвиняю. Ты прав, когда тебя забирали в армию, Сосо действительно был сопляком. Ты же его видел до войны. Верно?
– Да, когда я уходил в армию, войны еще не было. Она началась после двух лет моей службы. Значит, я его видел четыре года назад.
– Четыре года назад он был маленьким. Знаешь, как он потом вырос? Ты даже не представляешь, каким он стал: высокий, как чинар, ей-богу. Волосы каштановые, лицо белое-белое, как у меня, – картина писаная! Девушки по нему с ума сходили. А потом пришла повестка, и его забрали в армию. Ты у меня спрашиваешь, зачем его забрали на фронт? Но ты же знаешь это лучше всех. По-твоему, куда, если не на фронт, могли отправить моего Сосо?
– Его не на фронт отправили, – сказал Гурбан. – Просто забрали в армию. Это же разные вещи. Не все колхозники косят траву. Сено косят молодые и сильные мужчины. На фронте тоже так. Воевать с немцем очень трудно. Это дело не каждому по плечу. Пули и снаряды над головой летят, как мухи и саранча. А еще бомбы! Фронт – это ад. Не каждого солдата можно туда отправить. Трусов и сопляков туда не берут. Потому что это бессмысленно. Да, я тебе дело говорю. Им же многого не надо, достаточно одного бомбового взрыва – и сразу же от страха все получат разрыв сердца. Для фронта специально выбирают самых сильных, крепких, отважных, как я. Ты помнишь, кем я здесь был до войны? Если ты забыла, я напомню: я был первым силачом, самым сильным мужчиной в нашей деревне. Но ты смотри, что они натворили со мной, даже с самым сильным мужчиной нашего села!
В порыве эмоционального возбуждения Гурбан как будто впал в состояние невменяемости и временно забыл о правилах приличия. Он присел и в этом положении поднял свою рубашку до груди, чтобы показать раны на теле. Но этого было явно недостаточно, потому что его раны в основном были ниже пояса: в бедре и на ногах. А чтобы продемонстрировать их, надо было встать во весь рост и спустить штаны вниз. С больной ногой ему очень трудно было это сделать. Но все равно он кое-как поднялся. И вдруг руки опустились – Гурбан опомнился: нет, нельзя. Пробормотав: «Я весь в ранах», он вздохнул и с трудом опять сел. Запланированная демонстрация ран на теле так и не состоялась. Наступила тишина, которую нарушил Гурбан:
– Ора Сосу-мосу ери дейил[1].
Опять тишина. Но ее нарушила мать Сулеймана:
– А по-твоему, где же мой Сосо, если не на фронте?
– Он картошку грузит.
– Правда?!
– Да. Новичков, как твой Сосо, сразу на фронт не отправляют. Вначале им дают другую работу.
– Какую другую работу?
– Тем, кто воюет, нужны оружие, одежда, еда. Ты знаешь, сколько едят на фронте? Очень много еды нужно. А немец жрет больше наших. Ровно в двенадцать часов он берет кусок картона и пишет: «Essen». Потом прикрепляет это на штык своего автомата и поднимает вверх, чтобы мы все видели. «Essen» на их языке означает «кушать». Немец хочет сказать, что пора обедать: ребята, мы будем кушать, давайте вы тоже садитесь, а как только закончим кушать, сразу же продолжим убивать друг друга. У этих сволочей еда всегда была под рукой. А у нас не всегда можно было найти чем перекусить. Но все равно мы тоже переставали стрелять.
– Значит, вы там даже договаривались с этими гадами?
– Да не договаривались! Никакого договора не было. Я не понимаю, о чем ты? Лучше слушай, что тебе говорят. Повторяю: никакого договора между нами не было. Они хотели обедать и садились кушать. Человек голодный, хочет есть, понимаешь? Ты обращала внимание, что самая ядовитая змея – гюрза, даже вот эта отвратительная тварь, смертельно опасный червяк, когда видит, что ее злейший враг – человек или же другие животные – вовсе не враг, например баран или козел или же какая-то птица, вот этот воробей – ее самое любимое лакомство – пьет воду, она их не трогает?
– Нет, я не видела, Гурбан. Честное слово, не видела. Ты даже это лучше меня знаешь. Молодец. Откуда мне все это знать, если я из дома не выхожу? А ты же пастух, с детства на пастбищах за мзду скот своих соседей гонял и все это видел своими глазами. Пастухи много знают.
– Ты не перебивай меня. Причем тут пастух? Если на то пошло, твой покойный муж, отец твоего Сосо, тоже пастухом был, но он пас колхозных коров. Что я хотел сказать? Да. Если немец – этот подонок, кровопийца, людоед – хотел поесть, отложил автомат в сторону, взял тарелку и ложку, начал кушать, что, по-твоему, мы должны были делать? Стрелять по их тарелкам и ложкам, что ли? Как это, по-твоему, получается, мы даже хуже гюрзы, что ли? Не-ет, так нельзя. Это не по-мужски.
– И вы давали этим негодяям спокойно кушать, набираться силы, чтобы потом он убивал наших сыновей?
– Солдат здесь ни при чем.
– Как это «солдат ни при чем»? А убивает-то он!
– Ему такую команду дают. Война – это такая штука, что там все равно люди друг друга убивают. Войну придумали именно для того, чтобы убивать. Люди этим занимались и сейчас занимаются. Когда им нечего делать, они затевают войну, чтобы убивать друг друга. Все это тебе объяснить очень трудно. Чтобы понять это, надо побывать на фронте, и сразу все станет ясно. В поговорке говорится то же самое: лучше один раз увидеть своими глазами, чем сто раз услышать.
– Я вижу, ты все знаешь, Гурбан. Впервые за свою жизнь разговариваю с таким всезнающим человеком. Я даже не ожидала… Честное слово, не ожидала. Ты не только первый силач довоенных лет, в данное время ты самый знающий человек нашей деревни. С такими знаниями тебе уже нельзя гоняться за коровами своих соседей. Это был бы позор и срам для нашего села. В принципе, коров-то уже нет: всех съели или продали. Но в любом случае тебе лучше работать в исполкоме.
– Я не могу работать в исполкоме. У меня больная нога, я все равно сейчас не смогу работать. Нигде не смогу работать. Нельзя, понимаешь, врачи не разрешают. Когда врачи дадут разрешение, тогда видно будет.
– Значит, ты пока не будешь работать. Ну ладно. А теперь ты как фронтовик и всезнающий человек можешь мне сказать: в данное время, вот сейчас, где мой сын?
– Я же тебе сказал, что он грузит картошку. Груженные вагоны отправляют на фронт, чтобы там готовить обед для наших фронтовиков. У фашистов еда всегда под рукой, пусть и у наших будет. А то, что Сулейман не пишет письма, уже точно говорит о том, что он, вместе с другими новичками, грузит картошку. Между прочим, это очень трудная работа: они день и ночь работают. Им даже письма некогда писать. Я как фронтовик знаю, что там творится. Вот поэтому в той части фронта, где воевал я, не было и не могло быть твоего Сосо.
Мать пропавшего без вести Сулеймана долго говорила с фронтовиком Гурбаном. И не зря. За это время Гурбан, во-первых, сумел довести до сведения этой женщины, одновременно через нее всем жителям деревни, что он – фронтовик Гурбан – не пара какому-то сопливому Сосо. Во-вторых, он, пусть даже на время, успокоил женщину, сильно переживавшую из-за того, что долгое время не получала письма от своего сына – участника войны, которого считали пропавшим без вести. Другой важный момент этой встречи заключался в том, что именно там, в ходе этой беседы, родилась крылатая фраза Гурбана – Ора Сосу-мосу ери дейил, – которая, передаваясь из уст в уста, стала поговоркой. Это тоже считается заслугой Гурбана: он хоть и необразованный человек – всего четыре класса – но внес значительный вклад в устный фольклор времен Второй мировой войны. Не теряя своей животворной силы, эта поговорка часто звучит и по сей день, даже тогда, когда речь идет не о войне. Если что-то не на своем месте, не подходит, не соответствует или же какая-то работа кому-то не по плечу и он, по всей вероятности, не справится с этой нагрузкой, – вот тогда говорят: «Ора Сосу-мосу ери дейил». Имя пропавшего без вести Сулеймана – Сосо – тоже не забыто, оно живет в этой поговорке.