Не Я ль в день жажды напоил
Тебя пустынными струями…
«Чей это голос в небе…»
Чей это голос в небе
В полдневной тишине,
Сулит желанный жребий
Печальному, мне!
И кто зовет за березы
Но луга раздольные заглянуть
Собрать кипящие слезы
На одну дорогую грудь –
И кто это хочет сказки
Рассказывать и целовать,
Травы зелены, цепки, вязки
И что мне – вспоминать!
Нет, знаю я, голос этот
Никто не узнает, как я;
Весну и резвое лето,
Как знает их жизнь моя.
«Беспокойная жизнь, помедли…»
Fleur de I’inexistence
Беспокойная жизнь, помедли,
Помедли у моих дверей!
Ах, в какие тонкие сети
Ты ловишь своих детей.
Но, плененный, ужели
Забуду тебя, о, мать!
Устремляясь к мерцающей цели –
Любить и изнывать.
Нет, не медли, покинь минуты,
Покинь холодную новь –
Златотканые путы
Подними, подними, любовь.
Дрожащим сердцем я знаю,
Что за сны предсказаны нам,
И с улыбкой отлетаю
К зеленым островам.
Изойди же кристальною мукой,
Очей серебряный небосвод!
Благой, исступленной жизнью
У тех заповедных вод.
На тайном лице усталость…
Душа молчит. Окрестность спит.
На тайном лице усталость
И ропоты новых мук,
Ночная теплая вялость
В изгибах любимых рук,
И миг приходить блаженный
Надежду тихо разбить;
И слабостью смиренной
Лицо мое оживить.
А я не знаю, не слышу, –
Страна небывалых вещей!
Возьми мою мертвую душу,
Об облак громовый разбей.
«Сердце жалобно клонить очи…»
Я индиец, но из страны, неведомой никому.
Сердце жалобно клонить очи
От немощи, болести – жить.
От этой тоскующей ночи,
Которой – не забыть,
От этой усталости тонкой,
От хлада печальных уст!
И – ах! – от лазури звонкой,
Чей взор так высок, так пуст –
От земных неспокойных теней
И от жалобы, и от весны –
Но ведь это лишь пляски хвалений,
Рая метанные в небе сны.
Заблудишься в саду райском –
Но только… – нет, это все;
На этом узоре майском
Жизни белой ликующее – что.
«Слабеющими очами…»
Слабеющими очами
Обнимать этот тонкий взор,
Склониться мне над ночами,
Уплыть в таинницы гор.
Сердце! не ты ли, не ты ли
Привело на этот путь,
Как мы с тобою жили,
Чтобы раз один легко взглянуть,
Чтобы раз один голубоокой
Лазурью светилась ночь –
Чтобы краткой волною, нужной
Унесло и забыло – прочь.
«И день был изгнан в комнате таимой…»
И день был изгнан в комнате таимой,
Отяготевший, опустивший день!
Ты пеленами воздух мой одень
Под ветер, ведомый мой, мой любимый! –
Разносится он, явный и незримый
Слагая маленькую сердцу синь,
Навесами небес зеленых лень;
Склонись – и пей – к душе неизъяснимой!
Но все – не все: и мчится день темно
И мни приникнуть, пить, как шелест, трепет,
И к сердцу сердце краткий сон прилепит; –
Он точить в воздух дикое вино; –
И встану, пораженный, я не скоро
И уклонюсь полдневного простора.
«Судьбы чужой прекрасная преграда…»
Судьбы чужой прекрасная преграда
Нам яснится за дольней немотой;
Но личный мир один, один с тобой,
И им осветится блаженная награда.
Крестальною и звонкой каплей яда
Вонзится крыл порыв за гранью той! –
Но зов земли блистательной мечтой
Укажет, как поет моя отрада.
Любовь моя! все грани, жизнь и сон,
Который некогда быль озлащен,
И некогда, как фейный дар, оставлен, –
А жизнь – алмаз и синяя заря;
И будет сон, как некий червь, раздавлен,
И примут нас не-сущие моря.
Эпилог
Из той унылой Сариолы…
«В неисчерпаемой святыне…»
В неисчерпаемой святыне,
Ночей на розовых крылах –
Я рад приветить облак синий
И этот возмущенный прах.
Моих скитаний одиноких
Время исчислить ли конец, –
Морей застывших и далеких
Мне будет ли сиять венец,
Но ежедневно возвращаясь
К моим старинным берегам
Не царственно ли удаляюсь,
Не ясный ли воздвигну храм,
И чтец приветит ли улыбкой
Судна таинственного винт, –
На глади ночи этот зыбкий
И неистомный лабиринт; –
И, как Тезей, сомнет ли жадно
Он хладный Минотавра ков,
Его какая Ариадна
Вернет на милый отчий зов.