— Я беспокоюсь о нашей девочке, — нарушила молчание Олавия. — Сколько может длиться этот прием?
— Еще нет повода для волнений, — спокойно, твердо ответил Аргон. — Большие встречи порою затягиваются надолго.
— Лишь бы не случилось продолжения… — пробормотал Сократ, ковыряясь двузубчатой вилкой в тарелке, но, уловив взгляд Аргона, предпочел замолчать, уставившись поверх головы короля. Олавия взяла салфетку и стала складывать ее едва заметно подрагивающими пальцами.
— Что-то салатик никак не идет по назначению, — толстяк со стуком положил вилку на край тарелки.
— Возьми другой.
— И так много ем, худеть пора.
Сократ подпер кулаком щеку и окончательно погрузился в созерцание пространства.
Троим слугам, замершим молчаливыми скульптурами по углам Столовой, оставалось лишь молча переживать, что их любимые короли и их дорогой гость ничего не едят и вряд ли соберутся отведать все приготовленные к завтраку блюда.
Когда напряженная тишина готова была уже разразиться слезами Олавии, двери Деревянной Столовой распахнулись и впустили Ластению.
— Фух-х… — Сократ потянулся к бокалу, желая промочить резко пересохшее горло.
— Наконец-то, девочка, ты вернулась! — воскликнула Олавия, поднимаясь ей навстречу. — Как ты могла так запоздать?
— О, я столько повидала чудесного, что обо всем на свете позабыла! — Возбужденная, раскрасневшаяся Ластения присела рядом с Сократом.
— Что-нибудь узнала? — Толстяку пришлось сделать еще пару глотков и как следует откашляться.
— Да, конечно же! Я узнала всё-всё! Анаис во Дворце! — солнечные глаза Ластении сверкали торжеством. — Во Дворце Анаис и друг ее Алмон! И с ними все в полном порядке!
— Ты сама видела Анаис? — озадачился толстяк.
— Нет, не видела.
— А как же ты тогда это узнала? Тебе кто-то рассказал?
Девушка немного смутилась.
— Патриций. Мне сказал Патриций. Кажется, он с самого начала понимал, зачем я пришла во Дворец, и просто играл со мной.
— Угу, — глубокомысленно заметил Сократ, непроизвольно покрываясь холодным потом при мысли о чудесных играх веселого Владыки. — Ты могла бы дословно повторить все, что он сказал? Для начала опиши, при каких обстоятельствах вы вообще начали общаться?
— Он подошел ко мне на приеме, предложил показать Дворец…
«Точь-в-точь, как Терре… — с тревогой отметил Сократ».
— …потом мы пришли в его кабинет, пили восхитительное белое… нет! — совершенное прозрачное бесцветное вино, и вдруг он сказал, что Анаис и ее преданный друг Алмон находятся во Дворце, чтобы ты не волновался…
— Что? — очнулся толстяк. — Что ты только что сказала? Алмон? Полуволк? Ты ничего не перепутала?
— Нет, имя простое, звучное, я сразу его запомнила. Патриций абсолютно точно сказал: «Алмон», а что в этом удивительного?
— Удивительного? Да ровным счетом ничего, если не считать, что он целиком и полностью погиб в Мертвой Зоне…
Едкое световое марево начинало раздражать глаза до непрерывно текущих слез. Защититься от света нельзя было ничем, — ни ладонями, ни тканью платья. Все мысли и ощущения сосредоточились только на раздраженных глазах, сознание стало притупляться, уходя в слезливую апатию.
— Ленкоранская акация, — произнесла Анаис вслух, собирая воедино готовящееся разлететься осколками сознание и прикрепляя рассудок к звуку собственного голоса. — Ле-ен-н-ко-ран-н-ская а-ка-ци-я.
Она твердила название дерева с пушистыми цветами до тех пор, пока не увидела акацию так ясно, как если бы она росла прямо здесь, в Серой Обители. А дальше вспыхнуло солнце, заспешили по тенистым улочкам беспечные пестро одетые люди и заиграло сверкающими бликами прекраснейшее море на свете.
Ластения красочно рассказывала о Дворце, о гостях, о приеме. Олавия слушала ее с живейшим интересом, иногда задавая вопросы. Аргон с Сократом хранили молчание. Толстяк то и дело отвлекался от ее монолога и, поглядывая на короля с королевой, невольно любовался царственной парой. Смуглое лицо Аргона, покрытое неповторимым загаром, которым одаривает только солнце Сатурна, глаза цвета темного янтаря, осененные черными ресницами, благородные скулы, скульптурной лепки лоб с золотым обручем, перехватывающим прямые черные волосы, безупречная осанка, плавное спокойствие движений — все в нем говорило о силе интеллектуальной и физической. Супруга Аргона, королева Олавия, воистину являлась воплощением красоты, любви и женственности. Казалось, она вобрала в себя все самые лучшие качества, которыми только могла быть наделена женщина для того, чтобы стать королевой не только по титулу. «Глаза отдыхают и радуются, когда смотришь на них, — думал Сократ — Редко какой планете так крупно везет с королями. Значит, заслужил Сатурн, заслужи-и-ил…» Вдруг он заметил, как резко обозначились скулы Аргона и потемнели глаза — это был верный признак гнева. Толстяк очнулся и прислушался к словам Ластении:
— …он — само совершенство! Он так прекрасен! Самый умный, самый красивый мужчина во Вселенной! Мне кажется, что я уже до смерти влюблена в него!..
Когда Сократ догадался, кого принцесса имеет в виду, он так ударил кулаком по столу, что его бокал опрокинулся и растеклось недопитое вино.
— Замолчи! — рявкнул он.
Ластения осеклась на полуслове и вопросительно взглянула на отца. Аргон с каменным лицом смотрел прямо перед собой, и только гуляющие желваки выдавали его внутреннее состояние.
— А что я такого сказала? — в голосе Ластении прозвучала обида.
— Извини, — вздохнул Сократ, — прости, моя милая, но больно уж не к месту ты начала выражать свои восторги по поводу этого, с позволения сказать, человека.
— А почему я не могу им восторгаться? Он в своем роде гениальнейшая личность и удивительно красивый мужчина, общаться с ним подлинное удовольствие!
— Для многих это удовольствие становится последним, — мрачно заметил толстяк. Он взял салфетку и стал вытирать пролитое вино.
— Как же можно не отдавать ему должное, ведь он сделал Империю Марса самой могущественной в Системе…
— А ты знаешь, какой ценой он этого добился? — оборвал ее Аргон. — Ты видела его Дворец, знаменитый Дворец, который стоит на смертях и душах. Ты видела роскошь, не ведая о том, откуда она возникла, ты видела драгоценности, не зная, что питает их блеск. Так что же ты видела, что?! — Король повысил голос. — Тебя покорили изысканные манеры и ласковые слова Патриция? А ты видела, как он убивает взглядом? Ты видела Гавань, Отстой, Крематории, Очистительную Службу? Ты знаешь, чем занимается персонал этой Службы? Их единственная обязанность — сбор трупов. У них есть специальная служба для этого! Ты видела черно-синие плавучие гробы, которые они называют «Рабскими Кораблями Ахуна»? Ты знаешь, с чего начинал Ахун, имеющий теперь свои космодромы, тренированный штат охотников, отлавливающий «товар», свой воздушный и морской флот и собственную эмблему, повергающую в ужас любого, потому что эта эмблема олицетворяет медленную и мучительную смерть? Ты знаешь, чем раньше занимался Ахун? Он был известнейшим архитектором, множество прекраснейших зданий не только на Сатурне, но и на планетах Сообщества спроектировал именно он. Ахун был очень добрым, светлым человеком, своими деяниями приумножавшим красоту. А что теперь? Он ловец людей и убийца, создавший хорошо отлаженную машину рабства и смертей. Теперь он получает удовольствие от всего этого, хотя раньше никто и никогда не смог бы заставить его жить такой жизнью. Изменить Ахуна подобным образом смог только Патриций, и как он это сделал — неизвестно. Если начну перечислять все деяния Повелителя, мне не хватит остатка моей жизни, и то, уверен, не успею сказать всего, что знаю, а половина мне просто неизвестна! — Аргон поднялся из-за стола. — Прошу меня простить.
Аргон вышел из столовой, Ластения спешно последовала за отцом, а Сократ вопросительно взглянул на Олавию, ожидая пояснений. Олавия молчала, тогда толстяк сам спросил:
— Откуда он так хорошо знает Ахуна?
— Почему ты решил, что хорошо? Всем известно, что он поставщик рабочей силы в Гавань.
— Да, но не всем известно, что он бывший архитектор, даже я этого не знал.
Олавия вздохнула:
— Вообще-то, мы не очень любим об этом говорить.
— А все-таки?
— Ахун — отец Аргона. Сам Аргон некогда жил на Марсе и на Деймосе.
— Но… Как же так? — опешил толстяк. — У Аргона внешность чистокровного сатурнианина! Чище некуда!
— Ты прав, — тихо сказала Олавия, — он похож на сатурнианина, потому что Ахун тоже сатурнианин.
— Но… у Ахуна черные глаза с характерным только для марсиан красным отливом! Цвета-то я пока еще различаю! И лицо…
— Внешность Ахун изменил, цвет глаз тоже, это же так просто.
— Вот это да! — с чувством выдохнул толстяк. — И у Ахуна еще хватает наглости кричать на всех углах о своем марсианском происхождении и побуждать всех бороться за чистоту расы! Он сатурнианин! Кто бы мог подумать! А кто же мать Аргона?
— Она со спутника Сатурна Тиметра, есть там небольшое уютное государство. Она умерла, когда Аргон был еще очень маленьким. — Олавия смотрела на свои унизанные перстнями пальцы, не поднимая глаз.
— Удивительные вещи! Я-то, наивный, полагал, что знаю все про всех, а оказывается, толком ничего не знал о своем любимом друге!
Олавия печально улыбнулась.
— Когда-то Ахун был нашей гордостью, гордостью всего нашего народа и состоял при дворе моей матери. Я с детства влюбилась в его сына, и уже никого не смущала мысль о том, что на троне может оказаться сын архитектора. Хотя Аргон и не был монархом от рождения, он был рожден для того, чтобы стать им. Возможно, его предки когда-то и были ответвлением королей.
— М-да, обычно королевское древо очень, очень развесистое, так что все возможно.
— Ахуна все уважали, он был достойнейшим человеком, великим творцом, а потом… потом он стал нашим величайшим позором.
— И что же, они с отцом не общаются?