Кроме того, дома читать было что. Папа собирал библиотеку, она сама собиралась. В 1963 году Алов и Наумов возглавили Объединение писателей и киноработников на «Мосфильме». С Объединением сотрудничали Айтматов, Бакланов, Бондарев, Полевой, Тендряков, Трифонов, Леонов, Катаев, Шатров, Зорин, Гребнев, так что книги в дом текли рекой. Появление новой книги часто сопровождалось так называемым «партийным заданием»: «Прочти, потом расскажешь». Так что выбор филфака был предопределен.
С отцом. Необъяснимо мало фотографий, где мы вместе… 1965 год
Специально папа меня не воспитывал. Воспитательные монологи были прерогативой мамы. Как актрисе маме нужна была аудитория, поэтому воспитание обычно начиналось во время ужина, когда семья собиралась вместе. Профессиональная привычка к дублям подчас делала мамины монологи бесконечными. И вот однажды, выйдя на новый виток, мама заметила, как папа подмигивает мне с иронией и сочувствием. «Алов! — вскричала она. — Как тебе не стыдно? Сам ты дочь не воспитываешь!» «Воспитываю!» — не поднимая глаз от тарелки, ответил папа. «Как?» — мама аж задохнулась от негодования. «Своим примером», — скромно сообщил папа. Все развеселились, сценка удалась.
Тут надо понимать, что все эти диалоги произносились вроде бы серьезно, но в то же время были игрой. Мама как актриса разыгрывала этюд «Воспитание дочери», а папа как драматург и режиссер находил для финала неожиданный поворот.
Мне кажется, папе было неловко (и, само собой, некогда) воспитывать меня назиданиями. Помню, когда я, повзрослев, впала в юношеский нонконформизм и заявила, что вступать в комсомол ни за что не буду, аргументируя этот демарш Солженицыным, культом личности, гонениями на диссидентов и т. д., у меня состоялся с папой короткий разговор. Думаю, по требованию мамы. Он торопился на «Мосфильм» и буквально в дверях, как бы невзначай, сказал: «Поступай, как считаешь нужным, только помни: правд существует много — маленьких, сиюминутных, удобных, преходящих. Истина одна (он многозначительно посмотрел в потолок), и надо всегда стараться соизмерять свои поступки с этой максимой». Вдруг в глазах его подпрыгнули давние знакомые — веселые чертики: «Ты понимаешь, о чем я?» И был таков. Над нами, на последнем этаже, жил писатель Ефраим Севела, который в этот момент отъезжал в Израиль навсегда. Подумав, я пришла к выводу, что речь, наверное, все-таки шла о том, кто выше. Но затесавшийся между нами и Богом Севела со своей правдой не мог папу не развеселить.
«Легенда о Тиле». Холодно.
Меня часто спрашивали журналисты, верил ли отец в Бога? Твердо знаю воцерковленным он не был. Но, как всякому интеллигентному, образованному человеку, идея Бога ему импонировала. Говорят, случай — второе имя Бога; для отца — это сейчас я так думаю! — у Бога были и другие имена: совесть, справедливость, воздаяние. В доме была Библия и, естественно, он к ней обращался. В каждом фильме Алова и Наумова есть изобразительные или текстовые отсылки к Книге книг.
Ну а что касается личного примера, то это абсолютная правда. Когда ты видишь отца, который самоотверженно работает, когда ты видишь его талантливые и смелые фильмы, когда понимаешь, что он «каждый день на бой…», ты не можешь не становиться лучше. Не имеешь права.
И снова «Тиль». Алов и Наумов выглядят довольными. Справа (стоит) художник по костюмам Лидия Нови
Редкие минуты отдыха. С Евгением Леоновым — Ламме Гудзаком
«Позвольте вам заметить…»
Помню премьеру «Скверного анекдота» в старом Доме кино на улице Воровского. Мне исполнилось шестнадцать, и это была первая папина премьера в моей жизни. Такое не забывается: улица запружена народом, давка, конная милиция. Люди, с билетами и без, шли «на прорыв». Слухи о новой картине Алова и Наумова и о том, что ее закрыли или вот-вот закроют, распространились по Москве со скоростью, достойной соцсетей нашего времени. Зал был забит, зрители сидели на полу в проходах, стояли по всему периметру и даже в дверях. Когда перед началом просмотра попросили закрыть двери, оказалось, что сделать это невозможно: не сумевшие втиснуться в зал хотели хотя бы слышать. Неподалеку от меня сидела актриса Екатерина Савинова; через полчаса после начала фильма она стала пробираться к выходу, поднимая весь ряд и громко возмущаясь: «Это сумасшедший дом. Они сумасшедшие. Я видела. Я знаю». Из темноты раздался голос: «Катя, мы тут все сумасшедшие». Кто-то зашикал, кто-то захлопал.
Сказать, что фильм попал в яблочко, было бы неверно. Фильмы и «книги имеют свою судьбу — сообразно тому, как принимает их читатель». В нашем случае — зритель. Но то, что Достоевский в интерпретации Алова и Наумова задевает за живое, очевидно из непримиримых споров того времени и последующих времен. Убеждена, что «Скверный анекдот» (как и «Мир входящему») нужно отмечать рейтингом «16+, смотреть обязательно». После революции безграмотные народные массы учили русский язык по азбуке, выписывая: «Мы — не рабы, рабы — не мы». Об этом «Скверный анекдот» — о сопротивлении рабству.
Партийные начальники приняли картину целиком на свой счет и отправили на полку на двадцать два года. Вышел «Анекдот» в 1987-м. У нас с мужем была приятельница, директор кинотеатра в Лужниках. Она, по-моему, первой взяла картину для проката. Я позвонила Владимиру Наумовичу и попросила приехать, сделать вступительное слово. Он сначала отнекивался, мол, никому это не нужно, сослался на новое обсуждение в Союзе кинематографистов, которым «сыт по горло». Но все-таки приехал и был буквально сражен длиной и разноликостью очереди, растянувшейся на все Лужники.
И снова фильм быстренько убрали из проката. В списке ста отечественных фильмов для обязательного изучения в школе его тоже нет. Нет ни «Мира входящему», ни «Скверного анекдота» — зачем будущих граждан страны утруждать мыслью? А между тем фильм жив, он есть в Интернете и собирает своих зрителей.
Прирожденный мастер
В середине 1960-х папа заболел. Началось «вдруг», как говорится, на ровном месте: левая рука и нога перестали слушаться. Начались больницы, врачи, обследования, неутешительные прогнозы. У папы появилась палочка, на которую он опирался при ходьбе. Его обследовали, лечили традиционными и нетрадиционными методами — не помогало.
Во ВГИКе. 1982 год
В это время мы с папой очень сблизились. Я училась в специализированной гуманитарной школе, у нас был педагог по литературе, образованный и энергичный Феликс Абрамович Нодель. Он «изловил» «Скверный анекдот» в каком-то полузакрытом ДК (Доме культуры) и отвел нас всем классом. Потом пригласил папу в школу. Литература, театр, кино, Достоевский, режиссура — о чем только его не спрашивали мои одноклассники! Беседа, назначенная на «после уроков», продолжалась всю вторую смену, а потом класс провожал нас через Краснопресненский парк к 23-му трамваю. Вопросы не иссякали, а папа отвечал, спокойно, доброжелательно, внятно, говорил, как со взрослыми, подтрунивал. Надо было ему раньше пойти во ВГИК, он был прирожденным мастером. Никогда не давил, всегда говорил «мне кажется», «подумайте о том-то и том-то», «я бы попробовал вот так». Но пошлость и безвкусицу пресекал. Впрочем, не обидно.
Урок киноведения
Помню, тогда же мы смотрели «Затмение» Антониони, после чего должны были написать рецензию. Увидев мои «муки творчества», мама повезла меня в Дом творчества Болшево, где отец, Наумов и Зорин писали «Закон». Папа плохо себя чувствовал, в дополнение к этому угнетали ползучие слухи о негласном распоряжении смыть негатив «Скверного анекдота». Честно говоря, отцу было не до «Затмения», мрака хватало в жизни. Но он не подавал виду, мы устроились на балконе второго этажа, мама укутала папу пледом и оставила нас вдвоем. «Видишь ли, — начал папа издалека, словно нехотя, — это не наше кино. (Он имел в виду не наше с Наумовым.) Мы предпочитаем рассказывать человеческие истории на фоне Большой истории, а не на фоне пустынного пейзажа или серой стены». Папа замолчал, и мне показалось, что разговор закончен. Но он заговорил снова: «Есть в фильме один эпизод — „На бирже“, который мы могли бы снять. Помнишь, истерию безликой толпы. Люди кричат, лица искажены, они толкают друг друга, лезут по головам, чтобы что-то продать, что-то купить. Они делают деньги. Вдруг из репродуктора сообщение: в связи с кончиной старейшего брокера объявляется минута молчания. Минута абсолютной тишины длится в реальном времени, что для фильма очень долго, а на контрапункте с предшествующим ей ревом бесноватых тем более. Но минута иссякает, и толпа приходит в движение, снова в ход идут локти, кулаки, поднимается оголтелый крик — люди покупают, продают, делают деньги. (Папа помолчал.) Ты говоришь, некоммуникабельность между героями Моники Витти и Алена Делона?! А по-моему, в эпизоде биржи эта некоммуникабельность намного страшнее. Человеческая жизнь равна минуте тишины. Деньги — главная ценность мира».
Репетиция. «Тегеран-43» 1980 год
Отец был очень проницательным человеком, он безошибочно оценивал людей и, мне кажется, предвидел, что конец брежневского застоя не станет тождеством свободы личности, свободы творчества. Желание стать свободным и смелость быть свободным (в поступках, мыслях, творчестве) не совсем одно и то же.
Чем старше я становилась, тем мы с отцом становились ближе. Я ходила с родителями в Дом кино, на театральные премьеры. У Алова и Наумова был опыт театральной постановки — «То-от, другие и майор» венгерского драматурга И. Эркеня в «Современнике» — на мой взгляд, успешный. И пьеса была им близка, напоминала «Село Степанчиково и его обитателей» любимого ими Достоевского о власти параноика.
Благодаря отцу я была знакома со многими известными людьми, большинство из них были «дядями» и «тетями» — так было принято обращаться к старшим. Были встречи уникальные, даже для отца и Наумова. Например, с Генрихом Бёллем, которому они показали «Скверный анекдот» во время его приезда в Москву. Показ был санкционирован в ЦК КПСС, где было решено использовать его для идеологической дискуссии между Западной и Восточной Германиями, между Генрихом Бёллем и писательницей-коммунисткой Анной Зегерс. Однако дискуссии не вышло, фильм понравился обоим писателям.