Искры в фиолетовом море продолжали беззвучно потрескивать. Не считая этого, вокруг не происходило ничего. Марк наугад сделал несколько шагов – по-прежнему ничего. Потом ему пришло в голову еще кое-что, и он проверил – да, он дышит. Значит, это не море, а воздух. Ерунда, ничего это не значит – Марк усмехнулся, поймав свой мозг на привычной работе: поиске разумных объяснений. Избавляя ученика от этой привычки, Йорам был очень строг.
– Ты не Йорам, – произнес Марк, окидывая собеседника косым взглядом. – Зачем тебе понадобилось мое внимание?
– Нет, – согласился человек с лицом Йорама. – Хотя никто не Йорам, мы до этого еще дойдем. А внимание нужно много для чего. Например, отвести человека куда-нибудь. Что-нибудь показать. Где внимание – там ци, но вы к осознанию этих вещей еще не очень близки. Хотя бы тот же тайцзи-цюань, например, – у вас, насколько я понимаю, пока не в почете.
– Не в почете, – согласился Марк, на пробу поднимая ногу и вытаскивая ее из неонового киселя – кисель не оказал ни малейшего сопротивления. – Мы любим более жесткие боевые стили.
Человек поднял брови, округлил глаза и развел руками – реакция чрезмерная и оттого довольно комичная:
– А это и есть очень жесткий боевой стиль. Прос-то вы…
– Уважаемейший, хватит, а? – перебил Марк. – Тебе надо было меня испугать, да? Прекрасно, я трепещу. Ставь галочку и давай к делу.
С какой-то умиленной улыбкой человек упер руки в бока.
– Все тот же Марк, – медленно и с удовольствием протянул он. – Наглый. Молодой. Смертельное оружие – глупый юмор. Это очень умно, использовать глупый юмор, Марк. Я никогда тебе этого не говорил, но ты молодец, что это придумал.
Марк шагнул к человеку и впервые посмотрел на него как следует – можно сказать, неприлично вытаращился. Человек был в чем-то свободном и длинном, вроде мантии или рясы. С него ростом, как и Йорам. С глубокими морщинами-заломами. Как и у Йорама. Возможно, даже носил русую косицу. Но с лицом было что-то не так – и не то чтобы оно постарело, а словно бы внутри, под кожей, сидел и управлял мимическими мышцами кто-то другой. А потом – слова. Человек как будто изъяснялся на хорошо выученном, но неродном языке. И это еще не упоминая о том, что Йорам никогда не сказал бы Марку, что тот молодец.
– Давай все-таки погуляем, да? – Не дожидаясь ответа, человек зашагал по лимонному неону в направлении, которое, судя по внешним признакам, ничем не отличалось от любого другого. – Сейчас я объясню, чтобы ты испытывал поменьше напряжения. Когда наслаиваешься на нервную систему носителя, замещаешь его сознание, некоторые его психические особенности нет-нет да и прорываются в твое. Хотя… – Человек, рядом с которым Марк был вынужден шагать, картинно задумался, приставив палец к наморщенному лбу. – Могу ли я говорить о психических особенностях вороны, как ты считаешь?
– Откуда мне знать?
– Здравствуйте. – Человек ухмыльнулся и почти игриво погрозил Марку пальцем. – Кому и знать, как не тебе? Я вот никогда не наслаивался на ворону.
Марк помолчал. Он уже начал понимать, и понимать очень не хотелось – он буквально поджелудочной чувствовал, что, распустившись полным цветом, это понимание совсем его не обрадует.
– Ты наслаивался на человека, – сдержанно произнес он. – На Йорама, так? Ты паладин и лазил к нему в голову.
– Он не был тем Йорамом, которого ты себе представляешь, – мягко поправил человек. – На деле тем Йорамом в куда большей степени был я. Я забрал тебя из того магазина. Я учил тебя. Какие-то черты носителя, конечно, проявлялись – об этом я и толкую. И конечно, сам я присутствовал не в полном объеме.
Марк попробовал загребать молочную субстанцию ногами, как осенние листья. Никаких ощущений.
– А чем это кончилось для носителя?
– Нет-нет, не надо так думать. – Квази-Йорам принялся часто мотать головой в преувеличенном отрицании. – Это не было насилием. Ты ведь знаком с действием изменителей? Его сознание уже несло необратимые повреждения. Личность распадалась.
Остановившись на месте, Марк уставился на собеседника. О чем он говорит? Йорам – настоящий Йорам – был наркотом с кашей вместо мозгов? Всю свою юность Марк провел в обучении у пала? Тогда… Тогда неудивительно, что после исчезновения Йорама он не смог найти его следов в инфосфере: он настраивался на человека, которого никогда не существовало. Но…
– Но зачем? – Марк скрестил руки на груди. – Я думал, палы летают повыше. Вы вводите в нашем мире глобальные ограничения. С президентами ручкаетесь. На кой черт тебе сдались что Йорам, что я?
Выражение лица Квази-Йорама сделалось опечаленно-озадаченным, будто он мигом нацепил соответствующую ситуации маску.
– Я хочу объяснить, Марк. Только ты должен проявить немного терпения. Пожалуйста, думай следом за мной.
Акварельный фиолетовый воздух пропал, лимонный кисель под ногами растворился, и Марк завис в воздухе.
Вопрос, по меньшей мере, странный. Конечно же, Майя знает, что была война. Само собой. Кто не знает?
С другой стороны, пока они проходят через турникеты на вокзале и выбираются на улицу, она чувствует все меньше уверенности на этот счет. Все очень неточно. Информация по этой теме, сохраненная в ее памяти – какая-то обрывочная, неяркая. День «К» – вот он точно был. И еще вроде бы пандемия. Много людей умерло. От болезни, а не от войны. Ведь так? Хотя война – она как будто тоже начиналась, но почему-то теперь кажется куда менее реальной. Менее заметной. С кем хоть воевали, это-то она должна знать?
– Да, да. – Оказавшись на другой стороне вокзала, Давид легонько дергает ее за рукав, поворачивая к подземному переходу. – Можешь не напрягаться. Я сам-то так и не понял, кто там с кем и за что. А у меня ребята с района там остались, между прочим. И брат.
– Мне жаль, – тихонько говорит Майя, когда до нее доходит смысл слова «остались», и Давид пожимает плечами:
– Это социотех, детка. Так он и работает.
На улице еще темновато, а в переходе так и вовсе мрачно, и Майя этому рада: можно не реагировать на «детку» – все равно он не увидит.
– Но нельзя же просто взять и…
– Можно-можно, – заверяет Давид. – Можно ведь сделать такую рекламу газировки, что хочешь не хочешь, а купишь? Формировать общественное мнение несложно – было бы только людей достаточно много. В стране. На планете. Когда людей много – им самим ничего не видно, понимаешь?
– Но это не общественное мнение, – неуверенно спорит Майя. – Это же, наоборот… В смысле, заставить забыть, это не то же самое…
– Тебя не заставляли забыть, – пожимает плечами Давид. – Просто скорректировали значения. Вроде что-то и было, но не такое уж важное, да? Плюс внесли как можно больше неоднозначности. Я тебе так скажу: я сам почти уверен, что война была далеко не единственная. А самое плохое – знаешь, что? Возможно, она еще и не закончилась. Может, мы воюем постоянно. Непрерывная, вялотекущая война, которая тянется уже много лет подряд.
– Да с чего ты взял? – Майя хмурится, в последний момент успев не наступить в какую-то… какое-то…
– Я ведь живу здесь, не в молле. – Давид идет впереди, тротуар узкий. – Мне хоть что-то удается увидеть своими глазами. Молл – он, знаешь, накрыт таким особым волшебным информационным пузырем. Все, что там витает в воздухе, все сведения, все новости – они очень… Мистические. Непостижимые. Неоднозначные. Где воевали, на севере? Да. На юге? Тоже да. Так на севере или на юге? Ай, это все для отвода глаз, правительство скрывает, на деле-то на западе воевали. С кем и за что? С левыми за право. А, нет, с серыми за черное. И так далее.
– Но зачем?
Внимание Майи разрывается между разговором и зрительными впечатлениями. Район, по которому они идут – очевидно, абсолютно, стопроцентно непокрытый. Хотя на техногенные трущобы из фильма про Змея Плискина, которые Майя себе навоображала, это вовсе не похоже. Просто здесь все такое… попользованное. Ветхое. Кое-где – по-хорошему ветхое (двери трехэтажки, мимо которой они проходят, сделаны из дерева, и лет этак сто пятьдесят назад, и висят себе с обшарпанной краской, причем один ее слой выглядывает из-под другого живописной мозаикой). Кое-где – по-плохому (фонтанирующие мусором урны, щербатый асфальт, панельные дома с угрюмой отваливающейся облицовкой).
– А зачем бы нет? У ИИ все под контролем, и вам, простым честным заемщикам, совершенно не о чем беспокоиться. Так стоит ли забивать себе голову, если можно пойти и купить… э-э, мультиварку? – Майя слышит в его голосе эхо насмешки и сердится, но через миг Давид уже снова доброжелателен и открыт: – Возвращаясь к нашим рыбакам: возможно, они считают, что социальное напряжение – не такая уж плохая вещь. А может, по делам фирмы приехали – вести вооруженную корпоративную активность по поддержанию мира. Осторожно. – Он, не глядя, тянет руку назад и касается Майиного бока, предупреждая о глубокой заполненной водой яме. – На самом деле я ни в чем не уверен: со служивыми, к сожалению, довольно сложно общаться.
– А ты сам не служивый? – спрашивает Майя, огибая лужу.
Давид отвечает с небольшой задержкой:
– Не годен согласно ИИ-оценке. Повезло.
Но особой радости в его тоне не слышно, и в этот момент Майя, как ей кажется, начинает понимать – и татуировки, и раскачанный торс, и работу с оружием. И брат ведь. Да уж, повезло.
К людям она старается особенно не приглядываться, чтобы не приглядывались к ней (хоть ее и учили, что думать так – ошибочно: тебя рассматривают как раз тогда, когда ты не смотришь в ответ). Она – из мира ресайкл, она обвешана гаджетами, у нее на лбу горит неоновая надпись «изнеженный элой». Хотя прохожих на улице не так уж и много, но кое-какие необычности все равно бросаются в глаза. Во-первых – иммигранты. Как и любой житель молла, Майя и не подозревала, что «их у нас уже столько». А их, похоже, не просто «столько», а «большинство», и Майя тут же одергивает себя: а чего ты ждала? Новости не смотришь, что ли? В районах с покрытием их практически нет: кредитоспособность не та. Стало быть, должны быть где-то в другом месте, так?