Она фыркнула и пошла к себе. Идти на вечеринку к Эмме страшно не хотелось, настроение было окончательно испорчено. Она бросила почту на кровать, и конверты рассыпались в форме протянутой руки.
Внимание привлекло какое-то яркое пятно. Под журналом «Работающая мать» (почтальон ошибся адресом) оказался хрустящий белоснежный конверт. В верхнем левом углу – имя отца и название улицы, на которой прошло детство Мэгги.
Когда она подносила конверт к глазам, на ум почти одновременно пришли две мысли. Одна: «Чего-чего?!» Другая, странная, пришла на долю секунды раньше: «Аналоговая почта – это прошлый век! Какой официоз. Конверт похож на маленький белый смокинг».
Итан облокотился на подоконник эркерного окна: полуденное солнце приятно грело спину. В руках он держал раскрытый том. Изучение философии в последнее время казалось ему благородным средством самосовершенствования, противоядием от многочисленных светящихся экранов и способом отвлечься от винного шкафа фирмы «Крейт энд Баррелл» с блестящим экстерьером и пьянящим интерьером. Однако Итан быстро сообразил, что Фуко не поймешь без Маркса, а Маркса не поймешь без Гегеля и так далее, вплоть до самых греков. Когда же он понял, что не понимает и греков, то купил себе «Кембриджский гид» и благополучно в нем увяз (интересно, не существует ли гида по «Гиду»?).
Итан вернулся к введению. «Сравните два вопроса, – прочел он в пятый раз, – которыми нередко задавались как древнегреческие, так и древнеримские мыслители:
1) Что есть правильная и счастливая жизнь?
2) Почему Земля не падает?»
Итан ломал голову над первым вопросом, когда услышал, как в отверстие для почты что-то сунули.
Он не мог даже представить, зачем отцу понадобилось ему писать. Зачем он взял на себя такой труд и написал – ручкой на бумаге – письмо Итану? Минуло уже пять месяцев со дня их последнего и короткого телефонного разговора. Сразу после похорон матери Итан вернулся в Нью-Йорк, теперь уже навсегда, и сестра (спустя неделю окончившая университет) последовала его примеру. С тех пор они отца не видели. Прошло почти два года.
Итан повертел конверт в руках и открыл клапан. Само послание было ожидаемо немногословным и сдержанным:
И.,
не хочешь ли меня навестить? Я был бы очень рад. Вы (с Мэгги) можете приехать в середине апреля (весенние каникулы). Важно иногда видеться с родными, не забывать свои корни, детство.
А.
Надо же, два года прошло.
За два года всякое может случиться.
Но почти ничего не случилось.
Письмо устроило кавардак у него голове. Отчий дом для Итана был неразрывно связан с унижением. Послание от отца моментально вызвало глюк в системе, постыдные воспоминания полезли из его памяти, как лента из неисправной видеокассеты. Вот, например, такое: пятнадцатилетний Итан нервно сидит напротив Артура и Франсин за обеденным столом, словно собирается защищать курсовую перед ученым советом. Родителей обрамляют шелковые цветы, торчащие из круглых прозрачных ваз с декоративными стеклянными шариками на дне. Он откашливается и говорит им, что бисексуален. Не гей, нет. Почему-то ему кажется, что так проще: вроде как не сигать с головой в ледяное озеро, а сперва сунуть туда одну ногу… Вдруг отец фыркает.
– Артур! – возмущенно одергивает его Франсин, но уже поздно.
То был знойный и смурый август, сент-луисский август: вонь пота и кислый запах репеллентов так тесно переплелись в сознании, что достаточно было учуять что-то одно, как сразу мерещилось второе. Итан жил в Сент-Луисе уже четыре года, но до сих пор не привык к местному лету. Переехали они из-за отца. В Бостоне Артур читал лекции в колледже да изредка публиковался в научных журналах. Когда он дал понять, что устал работать в частной компании, один его старый учитель, которому десять лет назад пришла в голову та же мысль, замолвил за него словечко в университете Дэнфорта. Затем он утопился в Миссисипи, а Артура пригласили на его место.
И хотя текст письма пестрел словами вроде «приглашенный профессор» и «временная должность», Артур решил, что не мытьем, так катаньем добьется постоянной занятости. Последние несколько лет он работал в компании, занимавшейся строительством Большого Бостонского тоннеля – казалось бы, не контракт, а песня. Но все портили коррупция, головотяпство и конструктивные дефекты. Артур без конца жаловался родным, как сквозь трещины в тоннеле I-93 просачивается едкая соленая вода, а столбы защитного ограждения, отделяющего технические тротуары от проезжей части, имеют острые квадратные края. В народе их уже прозвали «столбами-убийцами»: очень скоро они оторвут кому-нибудь голову, это лишь вопрос времени. Работа мечты быстро превратилась в игру «найди крайнего»: Артуру регулярно доставалось за чужие ошибки, а лавина претензий к его конторе с каждым днем набирала силу. Однажды Франсин услышала, как муж во сне бормочет слова «нюрнбергской защиты»: «Я лишь исполнял приказ!» Словом, Артуру давно хотелось сменить работу. Когда пришло лестное предложение от Дэнфортского университета – преподавать инженерное дело, а не практиковать его, – Артур окончательно убедился в собственном интеллектуальном превосходстве и решил немедленно переехать с семьей на запад, как истинный первопроходец. Впоследствии он любил вещать на эту тему. Они, как подлинные американцы, торят себе путь в новый далекий мир, где не нужно будет так ожесточенно биться за место под солнцем. Франсин, семейный психотерапевт, сможет принимать пациентов у себя дома и даже работать на общественных началах в университете. «Когда устанешь слушать нытье богатеньких парочек о своей никчемной жизни, – смеялся он, – сможешь для разнообразия послушать их детей».
И хотя все, кто знал Артура, прекрасно понимали, что его фырканье – это сдавленный смешок, юный Итан впервые столкнулся с проблемой интерпретации. Франсин быстро разгадала смысл Артурова фырка – тот и сам давно догадался о нетрадиционной сексуальной ориентации сына, – но Итан решил, что отец таким образом выражает возмущение.
– Ничего подобного! – сказал Артур.
Эти слова ясности не внесли.
Итан вскочил, опрокинув стул, и умчался в свою комнату. Там он рухнул на матрас и с головой накрылся одеялом.
Свет почти не проходил сквозь плотное одеяло. Теплый отработанный воздух скапливался в темном тесном пространстве. Интересно, сколько он сможет так пролежать? Когда вынырнет на поверхность за глотком воздуха?
Несколько часов спустя в его дверь постучали; Итан спал. Очнувшись, он осторожно пересек комнату и открыл. На пороге стоял Артур с маленьким проволочным ключиком в руке.
– Мы делаем это каждый вечер, что бы ни случилось.
Глаза Итана заранее наполнились слезами. Он с трудом проглотил слюну – получилось громко, и он покраснел. Сев на кровать, Итан уставился в противоположную стену.
Артур сел рядом:
– Открывай.
Итан открыл рот и запрокинул голову. Попытался представить то, что сейчас видел его отец, – небный расширитель, крестообразную металлическую конструкцию, похожую на паука, каждый конец которой фиксировался на коренных зубах. Артур засунул ему в рот два волосатых пальца, поместил ключик в специальное отверстие по центру расширителя и повернул его. Итан сморщился. Череп пронзила острая боль. Он вцепился пальцами в бедра. Горькая слюна с металлическим привкусом скапливалась в уголках его рта, пока Артур медленно поворачивал ключ и таким образом расширял челюсть Итана. Волосы на папиных пальцах защекотали ему десны, и он чихнул, покрыв его очки для чтения тонким слоем слюны. Артур вытер их насухо рукавом рубашки.
– Поверь, я и сам не рад, – пробормотал он, убирая ключ.
Итан попытался закрыть рот, но челюсть как будто свело судорогой. В ушах стоял пронзительный свист. Зубы звенели. Он хотел что-то сказать, но Артур уже закрыл за собой дверь.
Через какое-то время Итан прокрался в гостиную. Родители сидели на диване и читали.
– Я гей, – сказал он. – Не би.
Артур посмотрел на жену поверх очков. Вскинул брови, затем вновь опустил глаза на страницу. Франсин понимающе кивнула сыну. Он стоял перед родителями, изнывая от ужасной боли – нервные окончания верхней челюсти молили о пощаде, – и было очень трудно избавиться от мысли, что его допрашивают с пристрастием.
Впрочем, письмо все же обрадовало Итана – самую малость. Приглашение! От отца! Долгие годы он ждал, что отец куда-нибудь его пригласит, а когда это наконец случилось, он невольно задался вопросом: не поздно ли?
Итан бросил свой «Гид» на стул и спрятал конверт в задний карман. Окинул взглядом квартиру, оформленную в минималистичном стиле – точно так, как ему хотелось. Прямые углы, чистые линии и свободные поверхности. Голый кирпич. Никаких фотографий. Долой сентиментальность. Что же теперь делать – с письмом, с оставшейся частью дня? Взгляд упал на две полки из амбарной доски – безмолвные, параллельные и совершенно голые, словно знак «равно» на стене.
Почти два года прошло со смерти матери, и все это время Итан стремительно уходил в себя – с тех пор, как бросил работу и купил квартиру на Кэрролл-стрит. Он прекратил появляться на публике – во всех смыслах этого слова. Он совершенно себе не нравился: трескучий голос, робкие жесты, которые он ненароком ловил в зеркальных витринах. Ему было неловко среди людей, он смотрел на них с завистью и подозрением. В метро, замечая на себе чей-нибудь случайный взгляд, Итан первым делом задавался вопросом, что с ним не так. Не так стоит? Не так дышит? Его щеки вспыхивали от негодования. Почему он вообще в себе сомневается? Зачем принижает себя, ведь и куда более мелкие души уверенно занимают свое место под солнцем?
Любая вылазка в мир стала напоминать позорное поражение. Открытое признание собственной неполноценности. Не важно, что ему требовалось – еда, секс или зубная паста, – от каждой встречи с этим рефреном («Мне нужно! Нужно! Нужно!») Итану становилось физически дурно. В мечтах о полной самодостаточности он представлял себе бункер с уходящими в бесконечность полками, на которых хранились запасы всего, что могло понадобиться ему в жизни. Его мать, его деньги – он выходил из положения, как мог, пытаясь заранее оградить себя от потребностей, окружить себя комфортом.