В том же часу умерла Франсин.
Мэгги думала, что может позволить себе один-единственный раз выбраться из больницы — немного отдохнуть от колючего писка аппарата для анальгезии, стона содрогающихся катушек МРТ, капельниц и всепроникающего запаха рвоты, прикрытого перекисью. За это желание она — причем совершенно заслуженно — поплатилась.
Выпив кофе с братом, она позвонила Майки и напросилась к нему домой.
Их расставание прошло излишне бурно. Она и сама это понимала. Вообще-то, Майки был беззлобный парень, добрый и внимательный, но однажды днем, сев за его ноутбук, Мэгги обнаружила в истории браузера бесконечный список просмотренных на ютубе интервью с выдающимися представителями Нового атеизма[2]. Кое-как выдержав сорок три секунды лившейся с экрана взвешенной исламофобии, Мэгги влетела в заполненную паром ванную комнату их с Майком квартиры и объявила, что съезжает. От потрясения он поскользнулся в душе. И шторку содрал.
Расставание далось ему тяжело, хотя Мэгги знала, что у него тоже были к ней претензии. Например, он терпеть не мог, когда она описывала героев его любимых комиксов до обидного простыми терминами из диагностического справочника психических расстройств. («Лицо со Шрамом — не нарциссическая личность! — вопил Майки. — Он просто Лицо со Шрамом!»){9} Как бы то ни было, она решила, что переезд из Мидтауна в Уильямсбург определенно пойдет ему на пользу.
— Уильямсбург? — переспросила она, когда он открыл ей дверь.
Майки заметно отяжелел с их последней встречи и немного облысел, но почему-то выглядел моложе — не взрослый мужчина, а пухлый младенец с редкими, еще не отросшими волосиками.
— Ты же в курсе, что район считают «конченым» как раз из-за таких, как ты?
— Я тоже рад тебя видеть.
— Извини. Настроение…
— Мы все постоянно пребываем в том или ином настроении. По-другому просто не может быть.
Он потянулся ее обнять.
— Мэгги! — донеслось с дивана.
— Вот черт, — пробормотала она Майки в плечо. За его спиной, в гостиной, она увидела кудрявую голову Фейнштейна, торчащую из-за спинки бежевого раскладного дивана. Он смотрел по телевизору документальный фильм об американском скрипаче, совершавшем культурный тур по Китаю.
— А он что тут делает? — спросила Мэгги.
— В гости пришел. Я специально взял выходной, чтобы с ним повидаться. Ты же в курсе, что я работаю, да? Нельзя просто заявляться к людям в гости, тем более в будний день.
Мэгги пожала плечами:
— Сегодня же сработало.
Фейнштейн сел посреди дивана, освободив им места по обе стороны от себя. Майки сел слева, а Мэгги так и осталась стоять.
— Садись, что ли, — сказал Фейнштейн. Его глаза были закрыты густой челкой, на щеках темнела сажей щетина.
— Да я постою, — ответила Мэгги.
— Фейнштейн приехал из Боулдера.
Она сделала вид, что ей интересно:
— Да? Чем ты там занимаешься?
— Угадай.
Мэгги закатила глаза.
— Работаю в холистическом пункте выдачи медикаментов.
— Ясно.
Американский скрипач тем временем пылко костерил молодых китайских музыкантов. «Одной техники мало!» — орал он.
— Ага, — кивнул Фейнштейн. — Там огромные деньги замешаны. Серьезно, Мэгги. Можно очень хорошо заработать.
— А с каких это пор ты у нас такой предприимчивый? Ты разве не химик по специальности?
— Мои родители думают, что я учусь на медицинском.
— Ого, — подивилась Мэгги. — Как тебе удается водить их за нос?
Фейнштейн пожал плечами:
— Это не трудно. Они вопросов не задают.
Майки посмотрел на нее многозначительно и одними губами произнес слово «развод».
— Ой. Извини, — вслух ляпнула Мэгги.
— За что?
Майки отвернулся.
— Так, а теперь играем с чувством! — проорал скрипач.
— Да нет, это я так… Слушай, Фейнштейн, ты не обидишься, если я поговорю с Майки наедине? В его спальне?
— Нет, конечно. Валяйте.
Она жестом подозвала Майки. Тот медленно встал и повел ее за собой по коридору.
— Я и не знала, что Фейнштейн приехал, — сказала Мэгги, как только за ними закрылась дверь.
— У него сейчас трудные времена. Родители разводятся. И оба требуют, чтобы он дал в суде показания в их пользу.
— Давай не будем об этом.
— О’кей. — Майки почесал затылок. — Я, вообще-то, рад, что ты приехала. Рад тебя видеть. Помню, ты говорила, что мы предназначены для других вещей и других людей, но… Я все равно рад.
На глаза навернулись слезы. Увидев Майки — да и Фейнштейна, если уж на то пошло, — она словно вернулась в студенческую пору. Одно его присутствие моментально перенесло ее в прошлое, в Сент-Луис. Туда, где мама еще была жива.
— Ты хоть иногда меня вспоминаешь? — спросил он.
— Иди сюда. — Мэгги привлекла его к себе и поцеловала.
— Но… Фейнштейн… — пробормотал Майки, пока она стягивала с него футболку.
Они разделись и упали на матрас, застеленный старым нежно-голубым бельем, которым он застилал кровать еще в универе.
Мэгги оседлала Майки, поместила его в себя, наклонилась и поцеловала его в шею. Но как бы она ни гнала от себя непрошеные образы, память вновь и вновь возвращала ее на реку Мерамек. Жара. Во рту пустыня.
Она закрыла глаза.
Было время, когда Мэгги нравилось заниматься сексом. Она переспала с несколькими однокурсниками, и хотя непринужденность тех случайных связей пришлась ей по душе, сама культура беспорядочного секса превращала человека в эмоционального пуританина. Майки был одним из немногих, кто не боялся показать девушке свой интерес. Это дело быстро вошло у них в привычку: секс был достойный и максимально обоюдоприятный (при условии, что твой партнер — юный консерватор). Однако после маминой смерти Мэгги начала отдавать себе отчет, какой вред может причинить тело — себе и другим. Вот уже два года она пыталась испытать то непринужденное, ничем не омраченное удовольствие, привлекала Майки к своим поискам, но всякий раз возвращалась ни с чем.
— Ты похудела? — прошептал он.
Она закрыла ему рот. По телу пополз колючий жар. Она увидела постер «Лицо со Шрамом» на стене и стопку книг на прикроватной тумбочке. «Алхимия финансов». «Слово в защиту Израиля»{10}.
— Прости. Я не могу.
— Что не можешь?
В реке плавала ее блевотина.
Мэгги проглотила ком в горле:
— «Алхимия финансов»? Не слишком возбудительно.
— Сказала мажорка с открытым на ее имя трастовым фондом.
— Ты совсем охренел? — Она скатилась с него, легла на спину и скрестила руки на груди. — Лучше бы молчал, ей-богу.
— Извини.
— Зачем ты так сказал?!
— Мэгги, — взмолился он, — прости!
— Кончи уж как-нибудь сам.
Он закрыл глаза, положил руку ей на бедро и минуту спустя, застонав и содрогнувшись, замер.
— Что я вообще тут делаю… — сказала она.
Они молча лежали рядом. Дыхание Майки успокоилось. И тогда он спросил, не приехал ли к ней отец.
Мэгги прыснула:
— Я голая. Ты голый. Что за вопрос, блин?!
— Так он приехал?
— Нет…
— Ты недавно с ним виделась?
— Нет!
— Тогда, может, с братом встречалась?
Она покраснела:
— Тебе-то какое дело?
— Просто интересно.
— Интересно.
— Просто в универе ты начинала первой, когда хотела выпустить пар.
— Неправда!
— Вспомни-ка: после Дня благодарения, после зимних каникул, в родительский день…
— Ладно, ладно, ладно!
Ну вот опять: восприимчивость и наблюдательность. Откуда? Может, она недооценивала Майки? Хотя, откровенно говоря, недооценивать его было очень легко. Да и вообще — выносить ему оценку. Он был еврейский мальчик из Уайт-плейнс. Мэгги даже никогда не спрашивала его о детстве, ведь все и так было предельно ясно: летний лагерь, непременное участие в Маккабианских играх{11}, проникновенная речь на бар-мицву (написанная в соавторстве с гиперопекающим родителем). Экзамены на «отлично», бесплатная поездка в Израиль…
— Знаешь, это был даже не трастовый фонд. Я вообще не мажорка, если уж на то пошло. Ты ведь это понимаешь?
— Не совсем.
— Бездушная скотина!
— Ну серьезно, в чем разница-то?
— Во-первых, никакого трастового фонда на мое имя нет. Просто я получила наследство, потеряв очень близкого человека. Во-вторых, до смерти мамы я даже не знала, что мне полагается какое-то наследство. У меня нет мажорского менталитета, а именно это имеют в виду люди, называя кого-то мажором. И в-третьих, я отказалась от денег!
— Неужели?
— Да!
— Только ты еще не совсем от них отказалась, верно?
— Откажусь!
— Нельзя сказать: «Я отказалась от денег», если деньги до сих пор лежат в банке. На твоем счете.
Мэгги фыркнула:
— Ну, извини. Слушай…
Проблема Майки, вдруг осознала она, — не столько моральные изъяны, сколько его жизненная траектория. Он во всех отношениях хороший человек, который слишком быстро вырос. Международные финансы, лишний вес, политический консерватизм — разве так полагается жить молодому парню двадцати с небольшим лет? Зато Мэгги делает все правильно: проживает молодость на полную катушку, пренебрегая благами и привилегиями, и изо всех сил приносит пользу миру…
— Ты слушаешь? — спросил Майки. — Ты по-прежнему мне небезразлична, говорю.
— Я пойду.
— Останься. Прошу тебя. Давай поговорим.
Мэгги потрясла головой:
— Я лучше умру, чем буду жить в изобилии.
К тому же ей было давно пора возвращаться в Куинс. Надземка понесла ее на восток, мимо верхних этажей заброшенных складов с разбитыми окнами. Пролетавшие за окном районы становились все менее облагороженными, приходили в упадок и честно рассыпались в прах. Сойдя на станции «Миртл-Уайкофф», Мэгги побежала забирать из школы братьев Накахара. Оксана работала допоздна, а ее муж свалился с гриппом и не мог встать с постели.