Секретарь парткома достал из кармана двое ножниц и вручил одни Телегину, другие Стрельцову. Бригадир и начальник патруля пошли к красной ленте, которая перегораживала путь тракторам. Ножницы взблеснули на солнце, лента упала на землю, и тотчас гулко ударили пять пускачей. Потом утробно заработали моторы, трактористы вскочили в кабины, опустили плуги, и машины тронулись. Девочки запели «Ой вы, кони, вы кони стальные…», мальчики подхватили, кричали что есть мочи, а ничего не было слышно: такой стоял гул.
У Николая Алексеевича Телегина осветилось лицо.
— Есть упоение в бою! А, Стрельцов?
— Есть, товарищ Телегин! Кровь из носу, а тридцать центнеров возьмём!
— Возьмём, брат. Вырвем у царь-природы.
Бригадир завёл мотоцикл и помчался на другие поля. Теперь ему не будет ни сна, ни отдыха, покуда не отсеется. Страда остаётся страдой и в машинный век.
Приказ пришлось сочинять на уроке, другого времени не было. Сочинил и велел Ведерниковой переписать красивым почерком и повесить в коридоре, чтобы все читали и исполняли. Приказ гласил:
«Поля засеяны!
Семена брошены в землю!
Из них вырастет стопудовый урожай!
Чья нога затопчет этот хлеб, тот будет преступником!
Бригада товарища Телегина может не выполнить обязательства и сядет в лужу!
Приказываю не допустить позора!
Всем постам завтра вкопать на дорогах и тропинках предупредительные щиты!»
Танька прочитала и говорит мне:
— Жень, зачем столько восклицательных знаков наставил? Лучше — точки. Восклицательный знак в конце предложения ставится… — и начала учить меня грамматике.
Я взбеленился:
— «Точка»! Вот ты и есть точка. Точка — это мямля, размазня. А нам надо железо, сталь! Поняла? И не учи меня грамматике. Грамматика тут не подходит. Раз хлеба касается, должно быть восклицание.
Ведерникову я живо привёл в повиновение. Только Анне Васильевне не мог доказать. Ей не понравилось про преступника и про лужу.
— Это лишнее, Стрельцов. И не совсем культурно.
Я начал возражать, но она сказала:
— К документу должно быть уважение. Сила приказа не в крикливости, а в убедительности.
Это правда. Сам не люблю, когда на меня кричат. Скажи спокойно и вежливо — сделаю, а начни кричать или грозить — упрусь как бык и ни с места. Пришлось «преступников» и «лужу» вычеркнуть. Всё равно приказ получился внушительный, и к концу занятий командиры доложили, что у них всё готово.
Назавтра было воскресенье. С утра я отправился на шестой пост — в Игнатовку. Командиром там Колька Пономарёв, а уполномоченным штаба был назначен Башкин.
Когда я пришёл на поле, ребята копали яму под столб. Место хорошее выбрали, со всех сторон видать, и как раз на тропинке. Тропинка шла от деревни пожнями и у поля обрывалась: тут её перепахали. Ни единого следочка на ниве ещё не было, но с часу на час надо было кого-нибудь ждать: пойдут либо в магазин, либо в контору.
Раньше я не задумывался, кто торит тропинки. Мне казалось, что они существовали всегда. Бывало, как рано ни встанешь, на рыбалку или ещё по каким делам, поглядишь — кто-то до тебя уже прошёл. И топаешь по готовому следу. Теперь мне интересно стало: кто первый. По готовому всё-таки идти не так совестно. Думаешь: другие прошли и тебе можно. А вот что первый думает, это интересно.
Вкопали мы столб, прибили щит с надписью и сели передохнуть. Башкин говорит:
— Маленько не додумали. Надо было столбы полосатыми покрасить. Красным и белым. Как на границе.
— Кто тебе на ерунду краски даст? Целый пуд краски надо, — сказал Пономарёв.
Башкин придрался к слову.
— Ага, наша работа — ерунда? Может, мы ошибку сделали, что тебя командиром поставили?
— Конечно, ерунда. Посмеются и будут ходить, как ходили.
— Ну, этого я не оставлю! Как представитель штаба, обязан вправить мозги нытику.
Башкин кинулся на Кольку, и они завозились, катаясь по траве. В это время от деревни показался дед Никита. В руке палочка, на плечах коромысло — чего-то в вёдрах несёт. Катит прямо по тропинке. Неужели дед будет первым, подумал я и велел всем притаиться.
— Моё доказательство идёт, — смеялся Пономарёв.
Тропинка вывела деда Никиту прямо на столб. Он, видать, очень удивился. Стал и читает: «Кто по полю пойдёт, килограмм хлеба украдёт». Я даже дыхание затаил: повернёт на дорогу или не повернёт? А дед потоптался, ушанку облезлую на глаза надвинул и… пошёл напрямик.
Пономарёв катался по траве и хохотал как сумасшедший.
— Полосатый… Как на границе… Ой, лихо мне!..
Башкин тигром кинулся вдогонку деду:
— Стой! Ни с места!
Мы всем постом обступили деда Никиту. Он опустил вёдра на землю, разогнулся, руки на тросточке сложил и говорит:
— Ай, молодцы, ребятушки! Горазд умные слова на доске написали. Наши батьки, бывало, крапивой нас драли, если в рожь забежим.
Мы не знали, что и сказать. Чудно, сам хлеб топчет и говорит, что это плохо. Мы, когда набедокурим, отпираемся, прикидываемся неразумными. А дед Никита сам себя бранит.
Мы спросили, зачем же он тогда не дорогой пошёл, а через поле.
— А вот скажите, ребятушки, как мне быть? Вчерась товарищ Ведерников приходил, председатель Совета. Велел молоко продавать. Сказывал, план трещит, в городах молока нехватка. А мы разве против, мы завсегда готовы продать. Куда его, молоко-то? Нам со старухой литра хватит.
— Дед Никита, — закричал с досадой Башкин, — мы тебе про поле говорим, а ты нам про молоко!
— Так и я же про поле. Хлеб топтать — худое дело. А где ж мне, старому, две версты лишку переть? Тропинку закроете, я и молоко не стану носить. Пущай колхоз подводу присылает.
— Нас это не касается, — встрял Пономарёв. — Мы за молоко не отвечаем.
Я остановил их:
— Погодите. Если в каждую деревню подводу назначать, тоже не прибыльно получится.
— Так, так, — поддакивает дед. — Не прибыльно, сынок. Народу мало, а деревень вон сколько!
— Ну, тогда пускай ходят, — заворчал Башкин. — Нечего столбы ставить.
Вижу, положение безвыходное. И дед Никита прав, и мы правы. И молоко продавать надо, и хлеб нельзя топтать. Ну, я всё-таки нашёл выход. Скомандовал взять вёдра и нести на завод.
Патрульные подхватили молоко и понесли на дорогу. Дед Никита поплёлся следом.
— Одному снесём, а на всю деревню нас разве хватит? — ворчал Пономарёв.
Я сам понимал, что не хватит. В Игнатовке двадцать дворов, с каждого по ведру понесут — двадцать вёдер, а когда коровы на траву выйдут, то и все сорок наберутся. А носят либо старики, либо которые с работы придут, усталые. На дорогу их и палкой не повернёшь.
— Пока никого не пускать! — приказал я. — До особого распоряжения. Молочный вопрос выясню в Совете.
И Женя Стрельцов, начальник штаба пионерского патруля, одетый по всей форме, направился в сельсовет выяснять «молочный вопрос».
Председатель сельсовета Ведерников сидел за столом и крутил диск телефона. В трубке часто пикало, отчего председатель сердился.
— Какой болтун висит на телефоне целых полчаса!.. А, Стрельцов! Жалоба, брат, на твою команду есть. Стариков обижаете.
Женя не решился идти к столу, присел на стул у двери.
— Нет, — сказал он председателю, — не обижаем. Мы вежливо не пускаем. А вот как с молоком быть, товарищ Ведерников?
— Вот именно: как быть с молоком? — Председатель кончил вертеть диск и повернулся к посетителю. — Ты, Стрельцов, парень с головой, понимаешь государственный интерес. Давай-ка посчитаем. В личном пользовании имеется 250 коров. По тысяче литров с каждой продать ничего не стоит. Двести пятьдесят тонн! Цифра, а! А закроете тропинки — половина отпадёт. Свиньям скормят. Разве это дело?
— Не дело, — согласился Женя. — Только денежки за молоко в свой карман кладут, а хлеб топчут колхозный. Я пришёл спросить, что делать?
Председатель сельсовета Иван Николаевич Ведерников насупился: он не любил упрямых посетителей, они отрывали от дела.
— Ишь ты какой учёный. «В свой карман»… Конечно, в свой, в чей же ещё? Но молоко-то государству идёт, народу. Ты, поди, в курсе, что район второй год валит план по молоку.
Женя не был в курсе «молочных проблем», он стоял на своём.
— Я не шибко учёный. Вот Пётр Иванович Горбачёв — учёный. Он нам толковал, сколько хлеба затоптали.
— Знаю, о чём Горбачёв может толковать. Для него выгода — бог. Молиться готов на выгоду. Вызвали бы твоего Горбачёва разок в район да сняли стружку за молоко, как с нас снимают… А, что тебе говорить, мало ты каши ел. В общем так: молоконосы пускай ходят, много не затопчут.
Женя даже привстал, так ему странно было слышать слова председателя.
— Ага, молоконосы пускай ходят, в магазин пускай ходят, в сельсовет пускай ходят… Я товарищу Телегину доложу, что вы дали такой приказ.
— Плохо ты воспитан, Стрельцов. Не умеешь со взрослыми разговаривать. Иди.
Не в духе был председатель сельсовета, потому и сказал так. А это ведь неправда, Женя разговаривал культурно и вежливо.
И вообще все кузьминские в этом отношении воспитанные ребята. Они, например, со взрослыми всегда первыми здороваются и не только со своими однодеревенцами, а со всеми, кто бы ни встретился. В клубе, когда случается кино смотреть, не лезут сломя голову вперёд, чтобы поскорее да получше места занять. Усядутся взрослые, а тогда уж ребята заходят.
Как-то в райцентре слёт пионеров был. Ветераны войны выступали, знатные колхозники, рабочие. Потом в летнем саду большой концерт показывали. Городские ребята живо скамейки позанимали, а пионеры Успенской школы стоят в сторонке, ждут своей очереди. Пожилой мужчина — орденов у него полная грудь — подошёл к нам и спрашивает:
— Что же вы такие несмелые? Наверно, из деревни?
— А что хорошего наперёд старших лезть, — сказал Толя Башкин.
— Вон в чём дело! — удивился ветеран, — Похвально, похвально…
Плохо, конечно, когда вежливость за несмелость принимают, но если настойчивость путают с невоспитанностью, тоже несладко. Не от безделья же явился в Совет Женя Стрельцов, не лично для себя просить чего-то пришёл, он пришёл как начальник штаба, то есть лицо официальное, а поэтому обязан быть настойчивым.