– Ну что, дохлик, откуда ты такой нарисовался?
Данный вопрос от главаря бандитского клина, неотвратимо приближавшегося к Мите-те, не подразумевал ответа. Но Митя-тя этого не знал, поэтому судорожно пытался его найти. От безысходности закатив глаза к небу, он заметил, как медленно плывут по нему пухлые ленивые облака и как почти что неправдоподобно быстро среди них движется один-единственный комок небесной ваты, словно стремясь обогнать всех прочих. «Смешной! Как будто бы похож на альпака», – подумал про себя Митя-тя и нечаянно улыбнулся этой мысли.
– Слышь, ты чего веселишься! Сейчас тебе не до смеха будет, – почти вплотную в переносицу Мити-ти уперся нагловато торчащий подбородок одного из его новых знакомых. – Ты кто вообще такой и откуда взялся тут в своих лохмотьях?
– Да он халявщик, – смачно и как будто брезгливо сплюнул на асфальт представитель правого крыла этой недружественной организации.
– И мать у него халявщица, – подтвердил эту гипотезу спикер левого крыла. – Выпросила ему путёвку сюда на халяву!
– То есть тут все за деньги, а ты со своей мамашей что, самый умный? – включился снова предводитель бригады. – Думаешь, вот так вот легко за чужой счёт прокатиться?!
Мама Мити-ти действительно, что называется, «выбила» ему путёвку в лагерь. Хотя эта кроткая и, по обыкновению своему, печально смотрящая вдаль женщина вряд ли способна была к столь агрессивным действиям. Просто она всю жизнь мечтала, чтобы Митя-тя увидел море. А путёвка ему, как сыну погибшего военного, действительно полагалась бесплатно. Митя-тя знал об этом, но не знал, что это нужно скрывать, чтобы избежать последствий. А судя по общему тону происходящей беседы, они обещали быть самыми плачевными.
Так и случилось. Один из участников банды схватил мальчика за шиворот. В попытке защититься Митя-тя рванулся назад. Зловещую тишину нарушил плотный треск ниток… Его единственная и оттого особенно любимая спортивная куртка разошлась ровно в том месте, где гордо красовались три лепестка эмблемы «Адидас» – на груди слева.
– Халявщик, да ещё и дырявый, – презрительно хмыкнул кто‐то из обидчиков. Но резко стих, заслышав громогласный голос старшей пионервожатой, объявивший построение. – Попробуй только хоть пискнуть об этом кому-то, – услышал Митя-тя над самым своим ухом. Он зажмурился в ожидании удара, но, открыв глаза, с удивлением обнаружил, что обидчиков и след простыл.
Не в силах больше ладить с трясущимися коленками и туда-сюда переминаться, Митя-тя шумно рухнул вниз. Он растянулся на газоне, нащупал указательным пальцем дырку на олимпийке, от которой внутри становилось так больно, как будто вовсе и не на олимпийке она была… И подумал, что больше ни на секунду не сможет сдержать рыданий, которые таким настойчивым и неотвратимым внутренним стихийным бедствием рвались наружу. Но в этот самый момент услышал…
– Эй, Митя-тя, давай помититируем!
Мальчик испуганно распахнул глаза, уже настроенные на рыдание, и резко поднял голову. Он испугался, что обидчики вернулись. Или подоспели новые. Но никого вокруг не было.
– Помититируем? – в пустоту переспросил он.
– Ну да! Ты что, никогда раньше не мититировал?
– Нет, – приподнялся на локтях сбитый и с ног, и с толку Митя-тя. – Как это?
– Мититировать – это то же самое, что медитировать, только веселее!
Растерянно озираясь по сторонам в поисках источника голоса, Митя-тя запрокинул голову и замер. Склонившись прямо над его макушкой стояла настоящая живая альпака и с интересом разглядывала его своими огромными добрыми глазами, слегка прикрытыми шторками коротких жёстких ресниц.
– Это ТЫ со мной разговариваешь? – недоумённо прошептал Митя-тя.
– Нет, это Лёлё – она не умеет разговаривать, она же альпака. Альпака-плевака.
– Оё-ёй, – на всякий случай немного отполз от альпака Митя-тя. – А ты кто? – не сдавался и пытался всё же разобраться в ситуации он.
– А я Бармалё! Гу…
– Ты гусеница?! – судорожно сощурился мальчик сквозь окончательно запотевшие от стресса очки.
Ответ донесся откуда-то из модной длинной челки Лёлё:
– Я гусениц! Добропряд!
– Ого! – Мите-те совсем расхотелось рыдать. – Ну чего ты играешь со мной в добропрядки и прячешься в прическе у альпака… плеваки. Покажись хотя бы, как ты выглядишь! С ума сойти – в жизни не видел говорящих гусениц!
Бармалё, впервые за долгое время наслаждаясь заслуженными овациями, тоже слегка запомидорился от смущения, что стало очевидно даже сквозь его природную зелень.
– Вот это класс! – продолжал искренне восхищаться Митя-тя. – Но подожди, как-то нелогично получается: то есть альпаки, пусть даже плеваки, не умеют разговаривать, а гусенички – вот тебе пожалуйста?! – продолжал разбираться в нестандартной ситуации Митя-тя.
– Вообще, мой друг, – ловко перелетел с альпакиной челки на плечо собеседника Бармалё, – всегда лучше, когда каждый занимается своим делом. – Вот, например, Лёлё выращивает на себе прекрасную мягчайшую золотую пряжу, а я пряду из неё… вообще-то всё подряд, но вот последние несколько дней делаю тёплую и мягкую одежду, чтобы она согревала детей будущей осенью и зимой. Сам посуди… зачем альпака отвлекаться и разговаривать, когда она в это время может наслаждаться сладким ароматным газоном. Даже поговорка такая была – правда, ты ещё тогда не родился: иногда лучше жевать, чем говорить!
В знак полного согласия со словами Бармалё, Лёлё игриво взмахнула модной челкой и принялась за свой газонный ланч.
– А у меня почти нет одежды, – смущённо упёрся взглядом в свои кроссовки Митя-тя. – Наверное, у тебя, Бармалё, просто лапки ещё до меня не дошли? – приободряюще улыбнулся он, чтобы не расстроить гусеничка.
Бармалё картинно выставил вперёд несколько лапок из тех, что обнаруживались у него в явном изобилии, как бы подтверждая, что лапки имеются и наконец дошли!
– Понимаешь, друг, – обратился Бармалё к своему новому подопечному, – иногда с нами происходят не очень хорошие события с одной-единственной целью. Знаешь, с какой?
– С какой? – обречённо потупил взгляд мальчик.
– Чтобы потом благодаря им с нами произошли очень хорошие события!
– То есть плохие события приводят нас к хорошим? – недоверчиво поморщился Митя-тя.
– Именно! А если плохие события приводят к хорошим, значит, какие они на самом деле?
– Тоже хорошие? – неуверенно предположил Митя-тя.
– Ну конечно! Просто поверь на слово говорящему гусенцу: то, что сейчас доставляет тебе больше всего боли, через пару недель может стать причиной твоей огромной радости.
– Понятно… – недоверчиво, но всё же с надеждой произнес мальчик. – Бармалё…
– А?
– А мититировать-то будем?
– Точно! – картинно хлопнул своей микролапкой по своему микролбу добропряд. – Надо будет на досуге сплести себе новую память, эта порядком поизносилась. Так… закрывай глаза… делай глубокий вдох… ещё более глубокий выдох… А я тут пока по тебе немножечко поползаю…
– Только чур не щекотаться, – выдвинул свои условия Митя-тя.
– Договор, – кивнул Бармалё, переместившись в область мальчикового сердца – аккурат на разорванный трилистник «Адидаса». – А теперь, Митя-тя, закрой глаза и представь себя через пять лет… Посмотри, какой ты там в своём будущем?
– Я вижу себя… – замялся Митя-тя, – я вижу себя большим.
– То есть взрослым?
– Взрослым, сильным, большим, ну… не дохликом, короче.
– И…
– И ещё, все меня боятся.
– Ой-ой-ой, ты уверен? Зачем тебе это?
– Чтобы никто больше не мог надо мной издеваться. Чтобы никто больше не мог сказать мне что-нибудь обидное. Чтобы никто и никогда не мог вот так просто взять, подойти ко мне и оставить на мне дырку… – развёл пальцами разорванную на груди ткань Митя-тя.
– Но может, для этого нам с тобою правильнее сделать так, чтобы тебя любили, а не боялись?
– Так оно, конечно, было бы лучше, – без тени сомнения согласился мальчик, – но как же это сделать?
– Постепенно! – улыбнулся Бармалё и продолжил вести мититацию. – Представь, что там, в твоём будущем через 5 лет, тебя все любят. Расскажи мне, какой ты там…
– Я? Ну… я… ну… у меня есть новый спортивный костюм, – смущённо улыбнулся Митя-тя.
– Всего один? – не поверил Бармалё своим гусеничным ушам. – Представь побольше!
– А можно? – удивился Митя-тя.
– Это же твоё воображение! Там можно всё!
– Тогда ещё новые кроссовки…
– Одни?! – недоумевал Бармалё. Давненько он не слышал от почти-что-взрослых-детей таких скромных фантазий.
– И ещё, – совсем запомидорился, по своему обыкновению, Митя-тя, – мне бы очень-очень хотелось иметь новый рюкзак. Чёрный, с пухлыми накладными карманами, на грубой молнии и с металлическим шнурком.
– Прекрасно! Замечательно, Митя-тя! А теперь представь, что всё это у тебя есть не через пять лет, а вот прямо сейчас… – Бармалё произнёс это так уверенно, что Мите-те действительно представилось, будто он сидит в новом костюме и новых кроссовках – так что даже старые на секунду перестали давить на мизинцы. – И что же ты будешь делать тогда, когда все твои желания исполнятся?
– Я… я… – растерянно искал внутри себя правильное решение этого жизненно важного экзамена Митя-тя. – Я придумаю новые! Для мамы!
Бармалё облегчённо выдохнул… самые большие и неподдающиеся починке сердечные дырочки были у тех детей, чьи желания не выходили за пределы их самих. Новые кроссовки, новые приставки, новые планшеты, новые самосвалы, новые самокаты, новые аттракционы… бешеной круговертью прихотей и капризов летели новые вещи в дырочки на сердцах этих детей, и оттого эти дырочки становились всё больше, всё темнее и почти никогда уже не затягивались – какие бы опытные добропряды ни брались их штопать. Но стоило только маленькому человеку захотеть и пожелать чего-нибудь хорошего не для себя, а для другого, как их сердца снова начинали наполняться светом.
– Маме я тоже куплю новые кроссовки, – с улыбкой продолжал мититировать Митя-тя. – Нет! Я куплю ей синие туфли, которые она недавно мерила в магазине. Туфельки были такие красивые, но нам оказались не по карману. А я ей их всё равно куплю! Вот возьму и подарю! Бармалё! Только представь, как же она обрадуется! А потом я куплю ей стиральную машинку… И ещё микроволновку! И заменю в нашей квартире входную дверь… Вообще я бы хотел купить новые двери для всех, кто живёт в нашем подъезде. Они все очень хорошие люди…