– Алё! Чего рыдаем? Чего рыдаем? Я повторяю свой вопрос!
Ну и дальше всё по плану: Алё, Бармалё, добро, любовь, свет. В то утро Бармалё-таки пригласили к чаю, усадив между Жирафолё и Котолё. И больше уже не позволили уйти.
Бармалё и Юлё-лё стали неразлучными друзьями… «Ты у меня один-единственный друг на всем белом свете», – часто говорила девочка. Бармалё обнимал её своими нитями добра и пускался в долгие рассказы очевидца о свете – белом, прозрачном, разноцветном – одним словом, едином Свете Творения. И всегда напоминал ей, что в такой большой семье – с тремя братьями и тремя сёстрами – она ну никак не может быть одинокой, пусть даже не прикидывается.
– Нет, Бармалё, – сопротивлялась девочка, – когда ты самая младшая, пусть даже в самой большой семье, поверь мне, тебе живётся несладко. Даже если родители не запрещают конфеты и халву. Ох не сладко, Бармалё…
Юля-ля не так давно (всего-то года три жила на свете), но крепко-накрепко была убеждена, что её не любит никто из прочих обитателей этого света, совсем никто. Родители были поглощены делами старших детей – способных предъявить им уже гораздо более существенные (сообразно их размерам) проблемы. Самая старшая сестра не всегда вспоминала, как Юлю-лю зовут. Старший брат традиционно приветствовал её нежным щелбаном. Близняшки, которые шли сразу после этого брата, были так поглощены друг другом и перипетиями сериала «Сплетница», что, возможно, вообще не догадывались о существовании некой самой младшей сестры в их семье. Но больше всего, конечно, на Юле-ле отрывались два средне-младших брата, применяя к ней свой полный арсенал щипаний, обзываний, пуганий и прочих дурака (то есть друг друга) валяний.
Самым действенным способом провести день без горьких слёз для Юли-ли было проснуться как можно позже, когда толпа родственников уже рассосётся по детским садам, школам, институтам и офисам. Залечь под изысканным фикусом и, дождавшись любимого Бармалё, пуститься с ним в увлекательнейшие беседы о добре и зле, о любви и нелюбви, о радости и горе, о счастье и времени, проведённом с братьями… Добропряд настаивал на том, что есть только любовь и радость, не существует у них никаких противоположностей, но Юля-ля, полагаясь на свой трёхлетний опыт проживания в многодетной семье, спорила что есть сил.
Когда Юля-ля начинала жаловаться на своих братьев и сестёр, Бармалё обычно задавал ей один и тот же вопрос:
– Подумай, Юля-ля, зачем ты их себе сама выбрала?
– Семью не выбирают, Бармалё… – обречённо вздыхала девочка.
– Чушь! А ты Юля-ля чушка-несушка, – нежно подтрунивал над девочкой её зелёный многолапковый супергерой. – Я соткал тебя именно в этой семье исключительно по велению твоей души. Зачем ей это могло понадобиться? Ну пожалуйста, подумай!
– Чтобы я научилась не расстраиваться от слов «мелкая вонючка»? – приступала к серьёзной аналитике мирозданческих процессов девочка.
– Ну хотя бы! Ты даже не представляешь, как пригодится тебе этот навык во взрослой жизни! А если серьёзно, – продолжал Бармалё, – все твои братья, и сёстры, и родители – они тебя очень любят. И совсем скоро ты это увидишь и поймёшь.
Страшилки про братьев и сестёр Юля-ля могла рассказывать часами. И казалось, не было ни дня в году, когда её жизнь обходилась без них. Хотя нет, один день всё же был, и его Юля-ля ждала с особенным нетерпением! Это торжественное событие называлось «второе ию» – продолжение малышка запомнить пока не могла. Но по теплеющему солнечному городу и расцветающему фикусу она уже два года подряд безошибочно угадывала это счастливое «второе ию». Ещё одним индикатором долгожданного «второго ию» были подозрительно доброжелательные лица родственников. Никто из них не обзывал Юлю-лю – вообще никак, даже кнопкой; никто не щипал; никто не смеялся над её нежной привязанностью к фикусу; не брал в заложники её кукол; не подставлял перед мамой. И, что казалось совсем уж немыслимым чудом, все дарили ей подарки и сразу после завтрака выдавали шоколадный торт. Одним словом, «второе ию» было для Юли-ли настоящим праздником.
Поэтому сегодня, обнаружив с утра на больших электронных часах в гостиной надпись календарного характера, а именно – «второе июНЯ», Юля-ля пришла в неописуемый восторг. Молниеносно сменив пижаму на торжественное платье и затянув на макушке праздничный хвост, Юля-ля в ожидании всех прелестей, которые сулило её любимое «второе ию», вышла из спальни… И тут же растянулась на полу, пропахав подбородком паркет почти что до самой комнаты самого старшего брата, – оказывается, тот брат, что был помладше, решил опробовать на ней свое изобретение по автоматизированной выдаче подножек. Юля-ля подумала, что это случайность и просто невезение, но тут из комнаты вышел тот самый самый-старший брат и выдал сестренке традиционный утренний щелбан. Сёстры не поздоровались. Родители попросили сменить платье, чтобы не заляпать его шоколадными хлопьями. Девочка недоумевала! Такого «второго ию» у неё не было ещё никогда! Оно ничем не отличалось от любого другого дня её жизни и совсем не походило на праздник. Юля-ля сняла платье, но надежды не потеряла… Доедая хлопья, она то и дело поглядывала на холодильник, где, по её представлению, должен был таиться традиционный для «второго ию» торт. Но после завтрака мама буднично загрузила тарелку Юли-ли в посудомойку и пригрозилась сделать то же самое с самой Юле-лей, если она сейчас же не умоется.
Не в силах справиться с горечью разочарования, Юля-ля закрыла лицо руками и побрела в сторону дорогого сердцу фикуса.
«Кнопка, чего опять ревёшь?» – поприветствовал её один из братьев в коридоре. Девочка глухо всхлипывала, не отнимая рук от лица. Из кухни показалась мама: «Что тут происходит?» Услышав маму, из ванной выглянул отец: «Ю-ю, ну что опять за страдания на ровном месте?» На громогласный папин голос прибежали близняшки: «Это вообще кто?» – переглянулись они…
Так же как в одной из крепко поднадоевших и нам, и всем членам той большой семьи сказок… бабка за дедку, внучка за бабку, жучка за внучку и Бармалё впереди этой всей процессии – вокруг Юли-ли собралась целая домашняя толпа. Все кучковались, пытаясь приобнять малышку и выведать причины её глубочайшего искреннего расстройства.
Наконец девочка сдалась.
– Вы все забыли, – всхлипнула она, – вы все забыли про мой день рождения! Сегодня же мое «второе ию»…
– НЯ! НЯ, дуранда, – расхохотался один из братьев, – сегодня второе июНЯ!
– Конечно, – продолжил басить папа, – а день рождения у тебя, Юля-ля, второго ию-ля! ЛЯ!
– Правда? – растеряно захлопала глазами девочка. – А я думала, что правильно говорить «июнь», а не «июль».
Столпившееся в прихожей семейство покатилось со смеху. Но впервые Юля-ля ощущала, что все её многочисленные родственники смеются не над ней, а вместе с ней! И от этого ей становилось ещё смешнее во рту, теплее на душе и светлее вокруг, словно бы кто-то связал их всех сотней тысяч светящихся золотых ниточек.
И кто бы это мог быть?
– Нет, вы только полюбуйтесь, – поднял смеющееся лицо папа и изумлённо уставился на входную дверь. – И кто бы это мог быть?!
В дверном проёме стояла бабушка с большой коробкой наперевес.
– Привет, городские! Сюрприз! – расхохоталась бабуля. – Что-то я по вам по всем так соскучилась. Ну! Что смотришь, кнопка? Я вам торт привезла, – улыбнулась она и распахнула объятия навстречу самой счастливой на свете Юле-ле. – Ты же моя ягодка! Ты мой цветочек!
Медитация Чистого Сияющего Сердца. Автор: Юлия Беляева
Глава пятаяВ которой Бармалё освещает путь душе
Толя-ля стоял на коленках, склонившись над своим любимым псом, гладил его рыжеватое с залысинками пузо и разглядывал ворсинки вокруг мордочки собакета. Они забавно топорщились и напоминали густые пышные усы.
Для Толи-ли не было никого на свете ближе и роднее, теплее и пушистее, веселее и, пожалуй что, любимее этого растрёпы. «Подушик… Подушик… Подушкинсон…» – повторял Толя-ля, гладя собаку.
Изначально Подушкинсона звали Уно. Но в связи с тем, что он с самого рождения Толи-ли имел обыкновение сворачиваться клубком возле его затылка, пёс был переименован. Как только мальчик научился выговаривать что-то помимо самого важного для жизни слова «дай», он тут же прозвал свою собаку «Подушкой». Поначалу произносить это гордое звучное имя целиком мальчику не удавалось, и он выговаривал собачье прозвище собственного сочинения так, как мог. По мере взросления Толи-ли это звучало как Ду, Ду-Ду, Дуся, Душка, Подушик, уже взрослое, официальное Подушкинсон и на все случаи универсальное Ду́ша. Хотя Толя-ля знал наверняка: Уно – был душа́. Душа́ его, душа́ всей их семьи, да и в целом душа́ любой компании.
Подушик умел радоваться жизни так, как, пожалуй, больше никто на свете. Стоило ему завидеть своего маленького хозяина, как он тут же начинал подпрыгивать выше Толи-линой головы и скули-лить на необычайно весёлый и бодрый собачий манер. Одним словом, Душка был настоящий душка!
Всю свою девятилетнюю жизнь Толя-ля запоминал и осознавал в отражении огромных, вечно наполненных лучиками радости глазах Душки.
Вот Толя-ля, лежа на спине и запрокинув свой младенческий затылок, пытается удержать взглядом плывущую под сводом колыбельки звёздочку. Звёздочка заходит на четвёртый круг и теряет для крошечного Толи-ли всякий интерес. Затылок затекает. Толя-ля начинает хныкать и елозить по одеяльцу в бесполезных попытках перевернуться на бок. Вот-вот он окатит комнату пронзительным визгом… Как Подушик, ловко поддев его своей мордой, переворачивает нового обитателя этого мира на живот. Толя-ля довольно улыбается лохматой морде. Морда улыбается Толе-ле в ответ.
Вот Толя-ля учится ползать, но то и дело с размаху утыкается носом в скользкий прохладный паркет. Из чувства солидарности Душка ходит рядом со своим мини-боссом на полусогнутых лапах и поднимает его, прикусив за шиворот, после каждого неудачного поползновения.