анный лимон, конфеты и печенье стояли против них. Вий приложил руку к её щеке, словно поправляя темно русые её волосы, а Галя придержала своей ладошкой, трогая его пальцы уголками губ. И это выражение глаз, которое ни с чем никогда не спутаешь.
Алёшенька дернулся. С той стороны помещения узрели это его движение. Галя вскинулась, и пошла к дверям, а он быстро засеменил прочь.
— Алёшенька! — крикнула она ему в спину.
Он покорно вернулся обратно:
— Я хотел пирожное тебе дать.
— Ну, куда же ты? Иди с нами чай пить.
— Нет, я тороплюсь, Галя, — молвил он, вручил ей коробочку и глупо улыбнулся.
Алёшенька тихо вошел в свой кабинет, и сел на декретный стул.
— Как дела? — Спросил Паша, не отрываясь от своего компьютера, где что-то быстро строчил.
— Хорошо…
Он глянул на Алёшеньку и, оторвавшись буквально на секундочку, вдруг перестал печатать, заметив странный взгляд своего начальника.
— Что случилось?
— Нет, нет, ничего. Ну, что, ты нашел?
— Нашел, Алексей Петрович!
— И я нашел. Кто у тебя?
— Елизавета Карамелькина.
— И у меня Карамелькина. Музыкальная академия.
— Вот, и я не пойму, какая математика у музыкантов?
— Э, Паша, математика – это музыка сфер. Окружностей, кубов, точек, линий, конусов и октаэдров. Одно без другого никак не может.
— И в магазины композиторы тоже ходят, вычитать и умножать всем надо.
— Пойду, добреду до Новосельського. Тут – рядом, десять минут пешком от управления. Меня никто не спрашивал?
— Неа.
— А ты пока все поподробнее узнай насчет этой Лизаньки.
— Точно ничего не случилось? — еще раз переспросил Мироненко.
— Все нормально, — ответил Алёшенька таким голосом, из которого становилось ясным, что все-таки случилось.
Мироненко глянул на его сгорбленную фигуру, вышедшую в двери, и застучал по клавиатуре, как пианист – по клавишам рояля.
Алёшенька сидел в кабинете зав кафедры народных инструментов Национальной Одесской Музыкальной Академии и ждал Елизавету Петровну Карамелькину. Мысли его были преимущественно ни о чем. «Как же так?» — думал он, — «я живу с Дианой, которую не люблю, и она меня, кажется, и не любит тоже. Зато я люблю Галю, а она любит Виктора Фёдоровича. Но Виктор Фёдорович – женат! Как такая чепуха возможна?»
— Здравствуйте, Елизавета Петровна.
В кабинет вошла девушка лет тридцати пяти, укутанная в мрачную библиотекарскую шаль. Тяжелые серьги, малахитовое колье, густой аромат парфюма и обильная косметика делали её похожей на дореволюционную актрису саратовского драматического театра.
— Я – старший оперуполномоченный уголовного розыска, Алексей Инопланетянинов. Расследую обстоятельства убийства вашего друга.
Лизанька дико глянула на Алёшеньку.
— Кого? — Голос у Карамелькиной был низкий, отчего Алёшенька еще более уверился, что точно — в театре.
— Петра Чистякова.
— Я ничего не знаю, — резко сказала Лизанька.
— Да вы присаживайтесь, — сказал более, чем дружелюбно, Алёшенька.
Она присела на краешек стула, выпрямив совершенно идеально свою спину, видимо, в юности Лизанька занималась балетом. Он посмотрел в окно, и внезапно и быстро спросил:
— Кот ваш?
— Нет. Да. Какой кот?
— Японский.
— То есть, да. Мой.
Алёшенька глянул прямо ей в глаза. Елизавета Карамелькина смотрела на Алёшеньку так, как будто перед ней сидел не вполне благопристойный себе инопланетянин в темных очках, меховой шапке и с шарфом на шее, а серийный маньяк-убийца, который сейчас раскладывает на белом кафеле никелированные приборы перед тем, как начнет медленно и со смаком вырезать из неё, ещё живой, внутренние органы.
— Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с покойным?
— Никаких отношений не было. Мы с ним встречались прежде. Затем он встретил эту девушку, и они решили пожениться. Вот и все. У меня теперь отношения совсем с другим человеком. И я больше не хочу об этом говорить. Для меня это очень болезненно.
Она вынула из рукава платок и приложила его широким, театральным жестом, к глазам.
Заскрежетало в замке входной двери, и во вполне благоустроенную типовую одесскую квартиру вошла немолодая уже женщина, впрочем, нагруженная двумя продуктовыми сумками. Она прошла на кухню.
— Дианочка, я тут купила вырезку. На ужин приготовлю.
— Ма, я не буду, — закричала Диана из комнаты. — Я сегодня иду к нам. Мы с ним снова помирились.
Мать выложила из сумки продукты на стол и в холодильник, и вернулась в прихожую, чтобы снять шубу:
— А ты знаешь, что у твоего баба появилась?
— Чушь! Кому он нужен, этот урод?
— Тебе, например.
— Кто тебе сказал? — Диана сползла с дивана и оторвалась, наконец, от своего инстаграма.
— Информация из проверенного источника.
— И что тогда за баба?
— Лаборантка какая-то.
Диана закусила губу и о чем-то глубоко задумалась.
— Бред!
Алёшенька теперь сидел в управлении и печатал служебную записку.
Вошел розовощекий Паша с двумя кусками торта на одноразовой тарелочке. На третьем этаже праздновали День чьего-то рождения.
— Алексей Петрович. По Карамелькиной, — молвил он, закрывая ногой входную дверь, — Открыто наследственное дело. Она указана в завещании. Шикарная квартира на Маразлиевской, с видом на парк. Семен Прокопьевич Реутов, 1933 года рождения. Дальний родственник. Два месяца назад, как скончался. Похоронен на Таировском.
— Интересненько.
— Она?
— Похоже на то.
— Я вот нам торты принес, — было видно, что Мироненко уже успел выпить шампанского за здоровье именинника. И не один даже бокал.
— Ты сам ешь. Я сладкое не особенно.
Алёшенька глубоко задумался и вдруг вскинулся, как ошпаренный:
— Паша, слушай, а где рыбка?!
Оба воззрились на банку на подоконнике. Она была теперь пустая.
8
Утро началось с того, что Алёшенька не явился на работу, и бедный Паша, который чувствовал свою вину за пропажу вчерашнего карася, и полагавший, будто исчезновение рыбки вполне могло стать причиной отсутствия начальника, оставил все дела, чтобы выяснить, кто именно был виновен в этом коварном злодеянии?
Трижды в кабинет заглядывали по Алёшенькину душу, и Паша в ту же секунду вырубал монитор, чтобы не увидали, что он смотрит. Узнав, что Алёшеньки нет, они закрывали двери, и Мироненко продолжал внимательно изучать запись с камеры наружного наблюдения в коридоре. С огромным трудом получив доступ, поскольку такие вещи были строжайше запрещены в управлении, он сел пересматривать все, что камера записала вчерашним вечером.
Вот, в 16:52 сам Паша вышел из отдела наверх, за тортами и бокалом шампанского. К кабинету подошла Оксана, глянула внутрь, закрыла двери. Провели закованного в наручники человека в военной форме. Посадили на пол в конце коридора. Конвоир ударил сидящего ногой, второй что-то ему сказал, указывая на камеру. Тот поднял арестованного за ворот на ноги, и повел его дальше, за угол.
В 17:11 к дверям подошел Владимир Владимирович Курицын, отворил, заглянул внутрь. Отошел на секунду, но, вдруг будто передумав, вернулся обратно, зашел и пробыл там полминуты. Все стало понятно. Паша вставил флешку и скачал компромат на старшего лейтенанта. Вообще, такой записью он самого себя подставлял, но зато получал улики в отношении того, кто украл рыбу из трехлитровой банки.
В одиннадцать должно было быть совещание у Вия.
— Идешь? — Спросил, заглянув в кабинет Костик?
— Иду, — вздохнул Паша. — Сейчас, погодь. В сортир только сбегаю.
Мироненко вошел в туалет. У рукомойника стоял, согнувшись, Курицын, и вымывал пальцем из глаза соринку. Паша замер, как будто раздумывая.
— Ты зачем карася взял?
Он взял Курицына за шкирку. Зрелище вышло необычное: оперуполномоченный был на три головы ниже старшего лейтенанта.
— Руки убери.
— А то что? — Спросил Паша.
— Я два раза повторять не буду, — ответил Владимир.
Мироненко не внял его совету, после чего старший по званию согнулся влево, и профессионально ткнул Пашу кулаком в печень. Тот мигом выпустил ворот врага своего, ноги его подкосились, и он скорчился на полу от боли. Владимир Владимирович был перворазрядником по боксу.
— Сволочь, — только и сказал Паша.
Курицын переступил через поверженного противника, поправил прическу, и вышел из туалета.
Полчаса Виктор Фёдорович читал менторским тоном нотации сотрудникам, от которых всех тянуло в сон. Наконец, когда уже начали слипаться глаза, Гонюкович ошарашил так, что весь угрозыск моментально проснулся:
— И последнее. Мироненко и Выхухолев, дуете сейчас за Инопланетяниновым в пятое отделение. Он там сегодня ночевал. Поймали его на кладбище, копал труп. Оформлять не стали, хоть он и серьезно набедокурил. Сторожу «скорую» пришлось вызывать: как увидел ночью гуманоида с лопатой в свежей могиле – упал в обморок. Потому дежурный попросил его на ночь запереть. В воспитательных целях, так сказать. И везете его сюда, никуда не сворачивая. А он пусть дорогой сочиняет мне объяснительную. Все свободны, панове.
Паша и Костик вышли скорым шагом из кабинета.
— Дежурный, дежурный… а кто у нас вчера был дежурный?
— Курицын.
— Вот, гад…
— Молодой человек, а могу я видеть… — Диана поморщила нос от этого странного запаха которым пропахло все помещение, даже не помещение, а все это ужасное строение, и посмотрела в бумажку, — Галю?
— По какому вопросу?
— По личному.
Дежурный поглядел на посетительницу, чуть подумал, словно собираясь объяснить ей, что по личным вопросам судмедэксперты с посетителями не общаются, но вспомнил, что половину денег морг делал на халтурах, а девушка выглядела так, как выглядят самые солидные их клиенты: соболья шубка, увеличенные губы, высокая, под самые небеса, грудь, ногти длинной сантиметра три, и такой густой вокруг себя аромат парфюма, что не выветрится из проходной и до вечера, и потому – набрал номер внутреннего телефона.