— Я так не могу, — заплакала Лизанька.
— Что ты, что ты, — будто даже успокаивал её Степан. — Я совсем не такой.
Он многое хотел сказать ей. И что это не главное, что он серьезный человек, и любит Лизу, любит её без ума, всей душой, её красоту, её интеллект, ее низкий, грудной голос, и что он очень хотел бы жениться на ней. И если она таких строгих правил, что пока не хочет секса…
— Дело не в этом, — Лиза вытерла слезы и поправила бретельку лифчика. — Я никому это не рассказывала. И ты, пожалуйста…
— Что ты, что ты!
Степан вскочил с дивана, снял с полки плед и набросил ей на голые плечи, подоткнув края ей под босые ступни.
— У нас профессорская семья. Самый известный человек – это мамин дядя. Семен Прокопьевич. Он был знаменитым графиком, членом Союза Художников. Сейчас глубокий старик. Живет на Маразлиевской.
Лизанька налила себе полбокала, будто собираясь с силами, чтобы все это проговорить.
— Это случилось, когда мне было одиннадцать. Папа и мама уехали в Коктебель, я жила у бабушки. В один день меня привели к нему, и Старик стал рисовать. Он часто меня рисовал. Потом сказал, чтобы я сняла кофту, юбку. Мы были одни. Он пил вино и поправлял мне руки, касаясь будто случайно, груди, трогал бедро, ему нужно было правильно положить ногу. Пальцы у него были все в мелках, и следы пастели оставались у меня на плечах, на коленях. Потом он взял красный карандаш и нарисовал вокруг моих сосков лепестки. Я ничего не понимала. Потом он вдруг навалился, целую меня всю. С тех пор я ничего не могу…
Лизанька замолчала.
— Я никому тогда не сказала. Про изнасилование.
Степан все ждал этого страшного слова, будто надеясь еще, что ничего там так и не случится, слова, которое ударило его по лицу, будто плетью, и искривило все внутри страшной судорогой.
— На какой-то момент я это забыла: все, что там было. Настолько это казалось ужасным, что память просто все выкинула из головы.
Она попыталась улыбнуться, и снова заплакала. Он обнял её, дрожащую. Он так хотел ее защитить тогда, двадцать лет назад.
— Теперь я хочу, чтобы он умер. Потому, что у меня никогда, никогда это не получается, — она виновато улыбнулась, — Это психологическое. Я верю, что если его не станет, это пройдет. Как наваждение, как дурной сон. И я снова могу любить, и быть любимой.
— Я убью его, — вскричал вдруг Степан, дико вращая глазами. — Я убью эту гадину! — Он вскочил и заходил по комнате, сжав кулаки.
Рассказ Лизаньки потряс его. Он снова сел рядом, гладя её по волосам, он хотел закутать её тело в свои объятья, как в одеяло, и никуда не отпускать от себя в ближайшие тридцать лет.
— Самое ужасное во всей это истории то, что я хожу к нему каждую неделю, — печально проговорила Лиза. — Родители посылают меня убираться у старика и помогать ему. За это он должен оставить мне квартиру по завещанию. Будто откупиться за тот грех. И каждый такой день для меня, как пытка.
Они оба молчали минут пять. Она еще выпила вина и налила ему. Степан поцеловал ее пальцы на бокале, и внезапно промолвил:
— Я придумал.
Они ехали в сторону Фонтанки. Лиза не понимала, зачем, но совершенно не волновалась на сей счет, Степан полностью поверил в её рассказ. Они сначала подъехали к гаражу, где он взял лопату и щуп, а затем покатили на Фонтанку. Было уже далеко заполночь, кругом была темень.
— Потом я отвезу тебя домой, или можешь переночевать у меня.
— Я останусь, — ответила Лизанька, и благодарно прижались к его плечу.
— В девяностые я занимался всякими мутными делами, — начал Степан издалека. — И даже успел посидеть в Польше в тюрьме. Веришь?
— Ты?! — Искренне удивилась Лизанька, — ты такой милый и домашний!
— Ну, раньше-то я был другим, — усмехнулся Степан. — Чем я только не занимался: крутил колпаки, собирал дань на рынках, формазонил, беспредельничал. Потом отсидел недолго, и угомонился. Вернулся, открыл свое дело в Одессе, стал помаленьку заниматься электроникой.
— Как-то не верится, — проговорила Лиза.
— Так вот. В те суровые времена как-то пришлось иметь дело с одной штукой, которую хотели продать в Германию, да так и не продали.
— Что за штука?
— Ты когда-нибудь слышала про «красную ртуть»?
— Нет. Что это?
Они остановились на обочине.
— Это здесь. Посиди в машине. Я сейчас.
Степан отворил багажник и вынул оттуда резиновые сапоги, лопату и щуп. Лиза вышла из машины, закурила и стала смотреть, что он делает.
Спутник её подошел в одному из деревьев в роще, встал к нему спиной, внимательно поглядел на чистое теперь небо, и начал отсчитывать шаги в требуемом направлении.
Спустя полчаса все было кончено, он отряхнул инструменты и начал переобуваться.
— Полей-ка мне на руки, — велел он Лизаньке, кивнув на открытый багажник. Она взяла оттуда маленькую канистру с водой.
— Что это?
Рядом с лопатой стоят, весь в грязи, цинковый цилиндрический контейнер высотой примерно полметра.
— Вот и пригодилась, — ответил загадочно Степан, и заговорщицки улыбнулся.
Сегодня был очень важный для неё день, всю ночь она не спала, думая о том, на что решается, и даже не пошла в Академию, позвонила, что заболела. Она явилась на Маразлиевскую пораньше, отворила сама двери, чмокнула Старика в щеку, и разложила на кухне продукты, которые ему принесла.
— Дядя Семён, я вам пива купила.
— Спасибо, милая.
Пиво ему было нельзя, но Лизанька иногда его баловала. Он, как всегда, много болтал, стосковавшийся по простому человеческому общению со своей любимицей, с милой Лизанькой, очаровательной своей родственницей, самым близким ему человеком, которому безгранично и полностью доверял. Он ходил кругом неё, как кот вокруг сметанки, и с жаром пересказывая последние телевизионные новости.
— А как, Лизанька, у тебя дела?
— Спасибо, дядя Семён. У меня все нормально.
Ровно в шесть часов она написала Степану: «Я на месте».
Он тут же ответил: «Я тоже».
Она дождалась, когда старик, выпивший бутылку пива, запрется в туалете и выкрутила пробку в коридоре, как её научили. Везде погас свет.
— Лизанька, это ты?! — закричал Старик из уборной.
— Нет, дядя Семён, это во всей квартире.
Он вышел в растерянности: «Что же делать?» как всякий деятель искусства и человек интеллектуального труда, он был совершенно, совершенно не приспособлен для такого рода дел.
— Да вы не волнуйтесь, — она улыбнулась на его совершенно потерянную фигуру с куском туалетной бумаги в руках, — я уже вызвала электрика, — она вздохнула, и пошла смывать унитаз за стариком.
Через двадцать минут в дверь постучали: звонок тоже не работал. Вошел мастер в спецовке, с чемоданчиком и рюкзаком.
— Здравствуйте.
— Ну, показывайте, что тут у вас.
Семен Прокопьевич, найдя чудесную причину поболтать с новым собеседником, никак не отлипал от Степана, который покопавшись в электрощитке, и так и не найдя как будто неисправности, стал ходить по коридору, двигая вдоль стен отверткой с индикатором.
— Дядя Семен, давайте не будем мешать мастеру, — уговорила Старика Лизанька, уводя на кухню.
Семен прошел в спальню и закричал оттуда:
— Барышня, мне надо кровать отодвинуть!
— Давай, я помогу, — вскинулся с табуретки Старик.
— Нет уж, сидите, пожалуйста, дядя Семён. Я сама.
Степан оттащил кровать, под которой оказалось куча пыли и бумажек, и наклонился над розеткой. Она присела рядом.
— Теперь тебе надо его отвлечь. Тут дело двух, трех, буквально, минут. Но если он войдет – все пропало! — зашептал он.
— Я справлюсь.
Степан расстегнул рюкзак и вытащил оттуда контейнер: — Ну, с Богом!
Она вышла и закрыла двери в спальне. С некоторым будто даже удивлением, она поняла, что не испытывает теперь ровно ничего, что должен был испытывать Раскольников, идя на свое душегубство: Достоевский все совершенно наврал. Легкую грусть, быть может. Но не более того.
10
Она снова была в том самом пальто, деньги на которое ей дал Степан. Теперь они всегда встречались только в парке, секса между ними не было уже месяца три–четыре. Лизанька снова закурила. Пётр отодвинулся, как от прокаженной. Он, как и Алёшенька, на дух не переносил табачного дыма.
— Старик сильно сдал, и умирает. Каждый день носовые и ушные кровотечения. У него подушка в десяти сантиметрах от розетки. Врачи ничего не могут понять. Фактически, уже труп. Я видела завещание. Хотя, и без того – мама с папой единственные наследники. Скоро у нас будет место, где мы можем встречаться.
Лиза всё это доложила любимому, улыбнулась и снова села подле: сигарета была давно потушена.
— А что Степан? Ты сказала ему про меня?
— Ты с ума сошел! Нет, конечно. Он думает, что у меня никого нет.
— Лиза, я должен сказать тебе одну важную вещь.
— Да, — она доверчиво прильнула к нему, не подозревая совершенно, какое страшное сейчас услышит.
Он, будто собираясь с мыслями, молчал с полминуты, наконец, быстро выпалил:
— Я женюсь.
— Что?! — вскричала Лизанька.
— Лиза, так надо. Ты не волнуйся, это брак по расчету, я не люблю её. Если хочешь, мы можем встречаться. Это Маша, дочь начальника училища, Гёдзя.
Лизанька глянула в него с перекошенным лицом:
— Этого не будет! Я не позволю.
Он вдруг улыбнулся:
— А что ты сделаешь?
— Я, я…
— Вот именно, — спокойно и даже с какой-то издевкой проговорил Пётр.
— Я все расскажу Маше, — выпалила вдруг Лизанька, вскочив со скамейки.
— Ты это не сделаешь, — с величайшим презрением посмотрел на неё Пётр.
— Я уничтожу тебя, — кричала она ему, отстранившись, как будто он был весь, с головы до ног, испачкан нечистотами.
— Это я уничтожу тебя, — сказал спокойно Пётр. — Я сдам тебя ментам.
Воцарилась пауза, в которую она вдруг поняла, что ситуация перевернулась ровно на 180 градусов. Не он был у неё в руках, а она была теперь – в его. И пока она молчала, не зная, что ему возразить, он быстро и гадко заговорил о том, что она не просто вступит после в наследство, а непременно продаст эту квартиру, и он, Пётр, получит от неё свою долю. В противном же случае… «Господи, какое это чудовище», — с ужасом вздумала она, быстро глянув на него, и убрав тут же взгляд, будто ожегшись, закрыла лицо руками и побрела прочь. Он захохотал ей в спину.