— А для женщин позволен монашеский путь?
— В буддизме — да, в Тигрином логе такого ещё не бывало, ведь у нас все монахи — воины, а это значит, что придётся совмещать сразу две функции.
— И про геев ей расскажите, — раздался насмешливый голос Чимина за нашими спинами и мы обернулись. Джоанна захихикала при его замечании. — Чонён спрашивала, не бывает ли в золотых гомосексуализма, поведайте ей что-нибудь на эту тему, учитель.
Приподнявшиеся брови мастера Ли заставили меня устыдиться своих недавних подозрений. Но он, ничуть не оскорбившись и не пытаясь меня отчитать, объяснил:
— Буддизм не признаёт никаких половых форм, кроме естественных: мужчина и женщина. Только для них существуют учения и духовные законы, мирские или монашеские правила, те, которые помогают приходить к совершенству. Гомосексуализм, гендерные нарушения, восприятие себя как нечто среднее, неопределенность лишают человека возможности достижения и совершенства, и нирваны, и духовной чистоты, в таком случае обязательной, первой ступенью для гармонии является определение себя как нормального мужчины или нормальной женщины с соответствующими здоровыми интересами к противоположному полу. Иначе индивид нарушает баланс и задумку Создания, он находится в помраченном, запутанном состоянии из которого требуется выход. Одним словом, чтобы ответить на вопрос о гомосексуализме, скажу так: покуда человек таков, ему нет дальнейшего движения к образцу и идеалу, и ему нет места в подобной обители, если он не желает измениться.
— Доступно, спасибо, — покосилась я на Чимина, скорчив ему рожицу. Надо же, заставил мастера Ли мне окончательно развеять подозрения, а я-то думала сам продолжит доказывать, что тут только верно сориентированные мужчины.
— Я зашёл уточнить с расписанием, извините, что так прервал, — сказал Чимин, и отозвал мужчину. Тот кивнул нам, что мы можем быть свободны, и он побеседует с нами позже, если понадобится, и мы с Джоанной вышли из домика учителей. Солнце стояло высоко, и, несмотря на то, что в горах было прохладнее, чем на равнинах, в этот час подобное не работало. Перерыв на отдых и сон были не лишними, но я ещё помнила о приглашении в беседку, поэтому, не теряя минут, пообещав Джоанне подойти через полчасика, чтобы помочь ей ополоснуться, направилась туда.
За храмом, по мере приближения, стали слышны голоса и, хотя они не шумели и не гоготали, как могли бы где-нибудь на дворе обычной школы, всё-таки были оживленными. Заправив за уши волосы, я вышла из-за угла, намереваясь присоединиться к компании. По тому, что Вернон тут же выхватил меня глазами, я поняла, что слух его не подвёл, и он услышал близящиеся шаги. Он сидел вместе с Джунхуэем и Диэйтом, но они были ко мне спиной, в отличие от него. Когда я подошла достаточно близко, Вернон встал, и тогда парни догадались, что кто-то появился, встали тоже и оглянулись.
— Привет всем, — улыбнулась я, — можно к вам?
— Конечно, садись, — не указывая точное место и дав мне шанс определиться самой, предложил американец. Он разговаривал на корейском хорошо, но акцент иногда был слышен.
Я выбрала скамейку между теми, на которых уже сидели, и примостилась как бы в нейтралитете.
— Что там мастер Ли интересного рассказывал? — опустился обратно на лавку Вернон вместе с другими ребятами. Они по-мужски дождались, пока я сяду. Блин, непривычно-то как.
— Да так… о буддизме. А вы тут что, курите и в карты играете? — пошутила я, прекрасно зная, что и то, и другое моральным кодексом монастыря запрещено.
— Ага, проигравший выпивает рюмки виски, — продолжил Вернон ряд запрещённых занятий. Потом уже без шуток добавил: — Курить я бросил в пятнадцать лет, так что уже не интересуюсь подобным.
— Боже, во сколько же ты начал? — округлила я глаза.
— Лет в десять, кажется, — откинувшись на спинку, молодой человек расправил грудь и ухмыльнулся, — что ты хочешь, я с Вест-сайда, Адская кухня[51] ещё не забыла своих традиций.
— А как ты оказался тут?
— Случай свёл с золотыми три года назад. Я был беспризорным малым, отец в тюрьме почти на пожизненном, мать стала любовницей мафиозного итальяшки, я тоже промышлял по-мелкому с подачи этого так называемого отчима. Он меня познакомил с бандитской жизнью, и мне даже нравилось: выпивка, деньги, сигареты. Ты ещё подросток, а тебе уже всё ни по чём. Ходишь такой крутой, мнишь себя заядлым преступником, опасным, как какой-нибудь босс Гамбино[52].
— Что же тебя заставило оставить подобный образ жизни? — удивилась я. Вернон был примерно моего возраста, если он три года здесь, то прекратил водиться с бандитами в те самые пятнадцать, когда бросил курить. Вряд ли в такие годы пришло бы уже разочарование и осознание чего-то порочного. Или есть взрослеющие раньше, чем другие?
— Опять же, случай. Я поругался с одним мальчишкой, из-за ерунды какой-то, обсуждали бейсбольный матч и подрались. Мне наваляли, и я очень расстроенный пришёл домой. Ну, и этот отчим суёт мне пистолет и говорит, что обиды прощать нельзя, и нельзя позволять вытирать об себя ноги. Говорит, иди и пристрели этого парня, который тебя побил. Я пошёл, даже достал пушку из-за пазухи и направил на него. Мы минут пять стояли так, он испугано смотрел на дуло, а я испугано боялся нажать случайно на курок. И у меня в голове текли мысли, что это будет неправильно, я не выиграю, если пристрелю его. Потому что он победил меня честно, а я избавлюсь от него нечестно. Короче, я не смог. Убрал пистолет и убежал, ещё больше пристыженный. Отчим, естественно, узнал, что я не смог этого сделать, ввалил мне вторую порцию за то, что я слабак. — Вернон усмехнулся и стряхнул с колена принесенный ветром обломок листочка. — Я и ушёл бродить по улицам… вот и добродился до золотых. Теперь мне не приходится сомневаться, что побеждать я буду честно. И только за правое дело.
— Ничего себе прошлое, — мотнула я головой, — да ты почти криминальный авторитет.
— Да тут почти все такие авторитеты, скажи, Джунхуэй?
— Ну, мне не приходилось раньше держать в руках пистолет, — ответил тот, к кому обратились, грациозный и миловидный юноша, немного смазливый лицом, с по-женски красивыми глазами и губами, говорящими о внутренней смеси страстей и мягкости, хитрости и правдивости. — Моих родителей убили несколько лет назад, в Шэньчжэне, во время бандитской делёжки территории. Пока отец был жив, я участвовал на самой нижней ступени в делах преступных — служил посыльным или следил за кем-нибудь, потому что мальчишки проще всего это делают, на них не обращают внимания, и они ловко умеют скрываться. А после того, как стал сиротой, я быстро попал сюда. Меня приютил Эн, один из мастеров, привёз сюда, не дал пасть духом и пропасть.
— А я учился в боевой школе Шаолинь, — сам начал Диэйт, — там готовят воинов, из которых потом мафиозные группировки Китая набирают себе шестёрок. Поскольку я из очень бедной семьи, то у меня не было другого выхода; если учиться в обычной школе, то родители должны кормить и одевать, а там, в Шаолине, ученики всем обеспечиваются и живут в общежитии. На последних этапах, когда мне исполнилось шестнадцать, я стал осознавать, что придётся связать свою судьбу с убийствами и преступлениями. Мне было очень нехорошо от этого, я попытался сбежать, но, к счастью, меня остановил Джонхан — брат Джоанны. Он и сам учился в Шаолине. Мы с ним были достаточно дружны, а после этого, поговорив на чистоту, когда он узнал, что меня терзает и мучает, Джонхан направил меня сюда, и помог сбежать уже по-другому, не в никуда, а целенаправленно, чтобы стать воином, сражающимся за правду, а не за деньги, или вовсе без разбора убивая и ущемляя людей.
— С нами-то, в целом, всё ясно, — ворвался вновь в разговор Вернон, когда замолчал Диэйт. — А тебя, девушку, каким ветром судьба принесла сюда?
— Ну… — замялась я. Врать нельзя, нельзя врать! А если я промолчу сейчас, то ребята потеряют желание быть со мной искренними, я останусь без их доверия. Но у них такие жизненные, суровые истории, а я заявлю, что сбежала от несчастной любви? «Типичная баба» — подумают они, и будут правы, лишая меня своего уважения. Что ж делать? — Я с семи лет занимаюсь борьбой, — так, это правда, я молодец, — и в последние месяцы стала понимать, что не хочу заниматься ничем, кроме боевых искусств, — снова не вру, хорошо, продолжаем, — в остальных предметах и учебе в целом я примерно ноль, — признание от самого сердца, хоть и постыдное, — а тут ещё сестра вышла замуж за Намджуна, ну, которого все тут Рэпмоном называют, мы с ним стали родственниками и он, решив поучаствовать в моей судьбе, направил меня сюда… То есть, если быть точной, он был против, но его друзья — Чимин и Хосок, убедили.
— А твои родители как на это посмотрели? — поинтересовался Вернон. Не дрогнув и не скуксившись, чтобы зарыдать, я посмотрела ему в глаза:
— Они погибли около двух лет назад.
— Значит, ты сирота, как и большинство из нас, — почувствовав драматичное душевное родство, сказал Джунхуэй.
— Да.
— И братьев у тебя нет? — опять спросил Вернон.
— Нет, только две сестры. И Намджун, — улыбнулась я, — наверное, теперь я могу в какой-то мере называть его своим братом, потому что у нас очень дружеские отношения.
— На самом деле, — Джунхуэй поднялся, подошёл к моей скамейке и, сев рядом, положил свою ладонь мне на плечо, — теперь у тебя сорок один брат, Чонён.
Приятно удивленная, я с благодарностью посмотрела на парня.
— Сорок один брат… и мечтать не могла о таком! Будь они у меня раньше, я была бы грозой Сеула! — засмеялась я. Казалось бы, самое время сказать о том, что меня обидел один козёл, и я тут ещё и по причине разбитого немного сердца, но нет. Ещё рано. Пока я умолчу, а не солгу, это можно.
На тропинке со стороны общежития показался Ямада, внимательно приглядевшийся к тем, кто сидел внутри беседки.
— Эй, вы собираетесь хоть немного поспать? Или думаете, что выдержите ночные занятия без отдыха?