Вот вы смеялись, когда мы рассуждали о целях. Но послушайте, что говорил своим соотечественникам американский писатель Генри Торо: «Главное, чего не хватает в каждом штате, где я побывал, было отсутствие высокой и честной цели в жизни его обитателей. Когда культура будет нам нужна больше, чем картофель, а просвещение больше, нежели засахаренные сливы, тогда будут разрабатываться огромные ресурсы мира, а результатами или главными продуктами производства будут не рабы, не чиновники, а люди — эти редкие плоды, именуемые героями, святыми, поэтами, философами и спасителями».
Это было сказано 125 лет назад. Ну, и как с урожаем?
Б. И вы серьезно говорите это про Америку, куда, например, свозят каждый год почти все Нобелевские премии?
А. Кстати, один физик говорил нам, что сегодняшняя наука в США делается руками эмигрантов. Получается, что Америке есть чем платить ученым из Европы или Азии, но она не может сама производить новые поколения интеллигенции. Все время нуждается в притоке свежих мозгов.
Б. Шарлатан ваш физик. Пусть покажет соответствующую статистику, прежде чем делать такие бредовые заявления.
Но дело даже не в этом. Вы принимаете внешнюю сторону жизни за ее внутреннюю сущность. В действительности нет никакого мистера Смита, а есть миллионы разных людей. И каждый из них живет неповторимой, уникальной, загадочной жизнью. Я, например, знаю одного программиста, который подходит под ваше описание. Так вот, каждый год этот, по-вашему, заурядный человек на месяц отправляется в джунгли Бразилии и бродит там в полном одиночестве, изучая индейские диалекты.
Вы хотите свести Америку к стереотипу, который существует только в вашем эмигрантском воображении. Ну а как быть с тем же Торо? Разве он не продукт американской цивилизации, которая порождает самых острых критиков собственной системы? Ведь эта страна существует в динамическом равновесии, которое вы принимаете за ущербную упрощенность.
А. Вы отвергаете возможность обобщений? Но вспомните, когда подлетаете на самолете к любому американскому городу, внизу простираются мили застроенных одинаковыми домишками пригородов. Разве не отражается в этом единообразии общенациональная система ценностей?
А если взять телевидение? Из года в год, из вечера в вечер Америка смотрит сериалы, в которых жизнь разворачивается именно по той упрощенной схеме, о которой мы говорили. Американское массовое искусство работает на крайне примитивном материале крайне профессиональным способом. В этом его опасность.
И почему, черт побери, в стандартный американский гарнитур не входят книжные полки?
К чему вообще сводится здесь духовная жизнь?
Мы привыкли считать, что высшим продуктом цивилизации, ее целью и оправданием, является культура. Только в ней проявляется совокупный человеческий гений.
Но в Америке культура низведена до второстепенного уровня. Часто ее просто подменяют постыдными суррогатами. Женские романы в супермаркетах и Достоевский — это не одно и то же. И Феллини нельзя сравнивать с Сильвестром Сталлоне.
Не потому ли американская жизнь представляется такой духовно скудной, что из нее изъяли за ненадобностью стержень культуры?
Вот в Советском Союзе, закрытом тоталитарном обществе, европейский пиетет к культуре сохранился несмотря ни на что. Мы как-то выступали с лекцией в одном пенсильванском университете, где общались со студентами гуманитарного факультета. Надо признаться, что их советским сверстникам было бы не о чем говорить с этими студентами. Даже американскую литературу они знают «от сих до сих» — только то, что в программе. А ведь это будущее американской интеллигенции.
Пренебрежение культурой мстит за себя. Старая европейская система ценностей распадается, а новая не появляется…
Б. Российский пиетет к культуре основан на недоразумении. Там, в условиях нищеты и бесправия, книги, искусство вообще стали убежищем, в котором личность прячется от хищного общества. Отсюда истерическая любовь к культуре, заслоняющая реальную жизнь.
Вы нападаете на Америку с позиции «кухонного аристократизма» советской интеллигенции. Измерять уровень культуры количеством прочитанных книг — смешная нелепость. Есть тут что-то от средневековой схоластики. К Новому Свету не подходят критерии Старого. В Америке заботятся не о творчестве совершенной культуры, а о творчестве лучшей жизни. Здесь поклоняются не музею, а свободной личности. Творческой!
Вы оплакиваете гибель культуры, но на самом деле речь идет только о той культуре, которая соответствует вашим представлениям. Как пишет Бродский: «Культура гибнет только для тех, кто не способен создавать ее, так же как нравственность мертва для развратника».
Америка не страна, а цивилизация. Новый виток в развитии человечества. Ее разнообразие, противоречивость создает новое качество жизни.
Люди умирающей античности с ужасом глядели на христиан, этих варваров, презирающих утонченную языческую культуру, поклоняющихся распятому безумцу, верящих в нелепые чудеса.
Похоже, не правда ли?
А. Вы переносите спор из настоящего в будущее. Может быть, Америка станет такой, когда откроет свою историческую миссию. Но произойдет это только тогда, когда мещанство перестанет быть и нормой и идеалом.
Б. Да что вы…
Тут мы, пользуясь правом авторов, заткнем рот оппоненту. Если бы мы знали, чем закончить этот диалог, мы не стали бы его вести. Ведь, как ни крути, А. — это мы, но и Б. — это тоже мы.
В эмиграции раздвоение личности не исключительное, а нормальное состояние. И только наивные люди думают, что с самим собой проще договориться.
О ПОРТАТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ
«Готовь сани летом, а телегу зимой» — это изречение долго было для нас этнографической глупостью из передовиц. Наш коллега каждый год писал два репортажа — к посевной и уборочной кампаниям: «Готовь сани летом» и «Готовь телегу зимой». И так девять лет подряд, пока его не перевели за талант в инструкторы ЦК.
Суть пословицы мы оценили только в Америке. Оказалось, здесь промтоварами торгуют с упреждением; а мы-то, прилетев в Нью-Йорк зимой, таращились на тапочки в витринах. Благодаря невиданной сообразительности мы уже через год поняли, что летом выставляют плащи, осенью — шубы и т. д. Отсюда, собственно, американцы и узнают, какое время года ждет их впереди. Довольно примитивный способ, между прочим. У нас все было глубже, метафизичнее: уж если чего не было на витринах, того не было никогда. Потому мы и жили в единении с природой: зимой — мерзли, осенью — мокли, о весне по скворцам узнавали. Тут весна бушует вовсю в февральских витринах. Мы больше любим осень: осенью выставляют меха, и женам надеяться не на что. Сейчас они разглядывают платья и мило щебечут («Ах, душенька, тебе нейдет палевое!» — «Мне нейдет палевое?!»), а мы угрюмо смотрим на майки: они дешевле. Они куда интереснее: во всяком случае, на майках что-то написано. И можно воображать, как эти надписи будут выглядеть весной, на телах-носителях:
«Я на этой планете с коротким визитом». Это, конечно, потерявшая надежды девица: вопль о контакте, пусть и неземном.
«Все это и плюс мозги!» Лучше всего в обтяжку на не слишком пышных, но приятных формах.
«Хорошие девочки попадают в рай, плохие — куда угодно». О тех, кто носит такое, не стоит и мечтать: не с нашим английским и не с нашей зарплатой.
«Ядерная война?! Прощай, моя карьера!» Четко вырисовывается подписчик «Нью-Йорк трибюн», стойкий антикоммунист, по молодости лет циник.
«Вступайте в армию: вы увидите далекие экзотические страны, встретите необычных, интересных людей и убьете их». Такое мы надели бы и сами, если бы были похожи на свою заветную мечту: стоим мы, суровые, обветренные, в каждой руке по водородной бомбе…
Подавляющее большинство справедливо полагает, что место философии на самых пыльных полках библиотеки. Слова «антология», «антиномия», «суперфосфат» и «эсхатологический» употребляются только в качестве скороговорок. Вроде «Шла Саша по шоссе и сосала сушку». Если человек может правильно выговорить «экзистенциализм», его принимают в интеллигенцию, и дальше он уже может спокойно играть в домино и ругаться матом, не поминая Кьеркегора. Но это не значит, что философия умерла. Она просто поменяла прописку. Из скучных фолиантов максимы и сентенции шагнули в будничную жизнь. Например, в виде надписей на майках. Придя к такому заключению, мы решили, дождавшись лета, собирать философическую коллекцию, списывая ее с груди прохожих. Довольно скоро выяснилось, что это самый правильный путь постижения идеологии американского общества. Не читать же, в самом деле, Декларацию независимости. Поскольку женские формы привлекательнее мужских, то первые истины, которые мы обнаружили, были феминистскими: «Дом — место для женщин. Белый дом, конечно…»
Мужчин интересуют вопросы пола в более традиционных аспектах: «Инструктор по сексу: первый урок бесплатно», «Господи, не введи во искушение. Я сам найду дорогу».
С возрастом, правда, и эта жизнерадостная тема приобретает томный аспект: «Когда-то было вино, женщины и песни. Теперь — пиво, старухи и телевизор». «Помните то время, когда воздух был чистым, а секс грязным».
Впрочем, иногда томность переходит в мизантропию: «Если ты любишь кого-то, отпусти его на волю. Если он не вернется, найди и убей!» Зато светятся простотой наши защитники, нью-йоркские «копы»[2]: «Обеспечь свою безопасность. Спи с полицейским».
Молодость жадно ищет ответы на все мировоззренческие вопросы (не только на те, которые связаны с сексом). Философия сама спрашивает и сама отвечает. Иногда глубокомысленно: «Опыт — это то, что вы получили, когда вам не досталось того, чего вы хотели», иногда парадоксально: «Я безумен, но это предохраняет меня от сумасшествия»,