— Так и шо теперь? — буравя Коломийца взглядом, спросил командир, — теперь что? Почему трупы хлопцев смешными стали? Качество изменилось?
— Ни, — покачал головой Коломиец, — не изменилось. Только та война меня за душу брала, она моей была, а эта не моя, она чужая. Потому и трупаки меня за душу не берут.
— Ну и чья же она эта война? — спросил командир.
— Американьска, — пожевав ус, ответил Коломиец, — а потому и мясо мертвое, что мы привезли, оно не наше, а американское.
По гулкому пандусу раскрытой рампы Ана-двенадцатого тяжело грохоча кованными ботинками, вверх-вниз бегали солдаты.
Вверх пустыми, вниз с гробами. Словно муравьи на муравьиной дорожке. Туда порожняком, обратно груженые.
Полковник в камуфляже и малиновом берете, что стоял сбоку, все покрикивал, — легче, легче, хлопцы, не бревна на субботнике таскаете, полегче, да покрепше держи!
Однако, толи он под руку крикнул, толи у кого-то нога подвернулась, толи поскользнулся солдат-муравей, но вот грохнули одним гробом о гофрированный металл пандуса.
Грохнули, и раскрылся гроб.
— Ёб твою мать!
— Павлюченко, чорт криворукий!
— Мля, хлопцы, дывися!
— Чого тут дывыться!
— Не стой, подбирай, дурак!
Муравьиная дорожка встала. Солдаты сгрудились на пандусе, оцепенев в явной нерешительности. На наклонной ребристой поверхности пандуса рассыпалось содержимое гроба. Нога в десантническом ботинке с торчащей из нее белой, наискось обломленной костью, изуродованная голова молодого мужчины — наполовину обгорелая, а наполовину, как чистенькая, но с пустой черной глазницей, потом какие-то внутренности в обрывках камуфляжа. Одного из солдат, стоявших на пандусе, начало выворачивать.
— Васька, не блюй тут! — одернул солдата сержант, — отойди что-ли…
— Расстреляю всех подлецов! — заорал полковник в малиновом берете, — всех расстреляю, зарою в землю, сволочи, ану подбирайте, что встали!
— Да тут ошметки какие-то, пану полковнику, — гадость какая-то!
— Фу, и воняет, протух вись!
— Все до последней крохи чтобы подобрали, прапорщик Лупандо ко мне!
— Так, пан полковник!
— И чтобы ни капли крови потом на пандусе, все вымыть и выскоблить.
— Так, пан полковник.
— Всех выебу и высушу, поняли?
— Так, пан полковник…
Три «Урала» выехали с аэродрома на шоссе и мрачной колонной направились в сторону Киева.
Три «Урала» по двенадцать гробов в каждом, всего тридцать шесть.
— Ты видал, от этого пацана одни ошметки, одни хлопья кукурузные остались, — вытаскивая из паки сигарету, сказал товарищу сержант Кандыба.
— Я слыхал, их всех в Кабуле взрывом накрыло, — ответил Кандыба, делая затяжку.
Они сидели в кузове под брезентом близ заднего борта «Урала», а гробы, один на другом были уложены ближе к кабине.
— По телевизору говорили, что смертники на машине с тротилом в самую казарму въехали и взорвали нах.
— Слыш, а воще, нахера наших пацанов в этот Афган послали? Мы ведь там были уже.
— Не мы были, а москали, — влез в разговор прапорщик Лупандо, — а москаль, вин рази чоловик?
— Ну, а мы нахера туда теперь полезли в Афган? — продолжал недоумевать Кандыба.
— Дурак ты, Кандыба, — сплюнув на пол, сказал Лупандо, — мы в НАТу вступимо, мы Европа, це другое дило.
— Якое такое другое дило? — пожал плечами Кандыба, — москали и те оттуда ушли, а наших хлопцев нахера туды было посылати?
— Ану стой! Эти откуда пронюхали!
Полковник резко хватанул плечо сержанта, что рулил их «УАЗиком».
Выезд с аэродрома был перегорожен двумя «НИВАми» и микроавтобусом с надписью «телепобачинье» по борту.
Полковник резко открыл дверцу и вышел, ослепленный вспышками камер.
— Пан полковник, покажите нам гробы!
— Шановний пан полковнику, скажите, а правда, что вы везете сто гробов?
— Товарищ полковник, дайте интервью радио Эхо Москвы…
— Шановны пану полковнику, а правда, что вы тоже служили в Афганистане при советах?
— Товарищ полковник, среди убитых были ваши подчиненные?
— А правда, там среди убитых есть тело сына кандидата в президенты?
Полковник ступил на асфальт.
Полковник вообще-то, как человек до мозга костей военный, привык, что когда нога его ступает на асфальт плаца, полк замирает, а дежурный офицер, глотая от волнения слова, орет, выпучив глаза, — «смирно», — и пропечатав несколько шагов строевым, докладывает потом, что за время отсутствия полковника в полку, происшествий не случилось.
Полковник привык к порядку. И поэтому, он ненавидел этих расхлюстанный, этих расхристанных волосатиков с проткнутыми ушами, губами и ноздрями, этих педиков, этих ВИЧ-носителей, этих проституток, которые только и делают, что сосут друг у дружки и пишут потом всякие гадости про армию, про то, как мол полковники и генералы воруют, да дачи под Киевом строят…
— А ну, все прочь отсюда! — подняв руку, гаркнул полковник, — прапорщик, очистить дорогу!
Послышались отрывистые команды, отдаваемые прапорщиком.
— Рудых, Павленко, Штыков, Ксендзюк, Бойко, с оружием к машине!
Несколько солдат гулко спрыгнули с заднего борта «Урала» и увлекаемые прапорщиком, начали теснить журналистов к телевизионному автобусу.
— Это незаконно!
— Прекратите пихаться, здесь женщины!
— Вы ответите за это в Страсбурге, полковник!
Послышался характерный звук разбиваемой об асфальт дорогой фото-камеры.
Кто-то пискнул, кто-то ойкнул.
— Поехали, нахер отсюда, итак тошно, а теперь еще и в газеты попадем, — сплюнув на асфальт, сказал полковник прапорщику и полез в свой «УАЗик».
— ****ый Кушма, ебаный козел Кузьмук[2]…
2
Справжні шотландські віскі «Джоні Вокер» червона і чорні етикетки це добрий старий і перевірений часом бренд на ринку чоловічих задоволень.
А в этот самый момент, тот самый Иван Леонидович Кушма, которого полковник Стасюк только что в сердцах наградил нелестным прилагательным на «ё», в тот самый момент — сидел этот самый Кушма в своем кабинете, расположенном на втором этаже президентской резиденции на улице Банковой «десять», в доме Городецкого, который киевляне прозвали еще «домом с химерами».
Когда в кабинет Ивана Леонидовича без стука вошел секретарь, Кушма заказывал по телефону меню.
— Исть будьмо, чи шо? — сделав иронические бровки, спросил Кушма своего управляющего.
— Боржч зварыты, Ивану Леонидович? — угодливым, как в мультике про Буратино, голоском отозвался из трубки управляющий.
— Може будэ и боржч, — согласился Кушма.
— З капустою? — поинтересовался управляющий.
— З капустою нэхай москали з маланцами едять, а мнэ природному казаку, звары со шкварками, да з фасолью, сам знаешь.
— Иван Леонидович, Иван Леонидович, — встрял в гастрономический разговор просунувшийся в дверь секретарь, — Иван Леонидович, вам сейчас Хребст звонить будет.
Секретарь, Василь Игнатович Кобза по образованию был историком, а по профессии — профессором Киевского университета. До перестройки Горбачева Кобза был заведующим кафедры истории партии. В конце восьмидесятых, когда партия вышла из университетской моды, Василь Игнатович написал несколько статей в Вестник Украины про то, как украинцы вообще во всем были раньше и лучше русских, и про то, как украинская культура всегда превосходила московскую. Его заметили, и в начале девяностых пригласили в администрацию Леонида Кравчука, где Василь Кобза занимался редактированием статей и речей первого президента Украины. Кушме же, Кобза пришелся и глянулся не столько своим крайне рьяным национализмом, сколько умением сгибать длинный и тонкий стан в почтительном поклоне. Во всем доме Городецкого только один Василь Игнатович мог так низко и учтиво поклониться хозяину, чтобы чупрына на бритой голове красиво упала бы и свесилась, чуть не до полу.
— Хребст сейчас звонить будет, Иван Леонидович.
— Ну и!? — Кушма как всегда в критических ситуациях, перешел на русский, — и что? Чего ему надо?
— А то, что он хочет, чтобы вы приехали, — поблескивая верными собачьми глазками из под спустившейся долу чупрыны, ответил Кобза.
— Ну так и шо? — сорвавшись на суржик, нетерпеливо переспросил президент.
— А то, что по протоколу вам никак не положено ездить к послу, потому как посол…
— Он посол, а ты осёл, — перебил Кобзу Кушма, — давай, соединяй с Хребстом, и подавай, машину к заднему крыльцу, только без спецсопровождения, понял?
Хребст был из второй волны американских дипломатов. Из новой второй волны тех, кому просто сказочно свезло от того, что с развалом СССР у Америки образовалось еще четырнадцать дополнительных дипмиссий с полным штатом послов, консулов, атташе и секретарей. А то бы сидеть троечнику Джэймсу Хребсту третьим помощником атташе по культуре где-нибудь в Сенегале или Королевстве Буркино Фасо. Ведь в Париж, Вену и Лондон послами и консулами едут не просто выпускники Йеля и Принстона, коих легион, и не просто выпускники, окончившие университет с отличием, каких в нынешней Америке тоже много, но в такие страны на высшие дипломатические посты едут люди с протекцией, те, за которых хлопочут видные сенаторы и конгрессмены, за кем стоят деньги богатых папаш или богатых бабушек. А Джеймс Хребст не только не был выпускником Йеля или Принстона, он не был и отличником, и конгрессменов, могущих за него похлопотать у Хребста тоже не было. Был у него только один аналитик из Лэнгли, который комментируя Биллу Клинтону перспективы последствий развала СССР, сказал, что на миссию в Киев Америке потребуется настоящий американец с яйцами, буквально «Bold as Brass». В разговоре с тогдашним госсекретарем Мадлен Олбрайт, когда дело коснулось грядущего назначения представителя в Украину, Клинтон вспомнил слова аналитика из Лэнгли и вдруг неожиданно сам для себя, по тонкой подсознательной ассоциативной цепочке выудил из подкорковой базы данных фамилию Хребста.