Но он тут же подумал и о том, что оба они — Воздвиженские, судя по всему — однолюбы. Вот Евгений Васильевич, кроме Кати своей никого боле так не любил и никогда уже не полюбит. Наверное, и сын его Вася, тоже такой. В отца. Поэтому и слов утешения Васе, — мол, молод еще, найдет себе другую, — Евгений Васильевич говорить не стал. Сам ведь своей Кате замены не нашел, так зачем же сыну туфту гнать?
Поэтому и выслушивал все обвинения сына в свой адрес — молча.
— Это ты во всем виноват, что Анжелка от меня ушла, — сотрясаясь рыданиями, сквозь всхлипы, кричал Вася, — ее мать ее настроила так из-за тебя, потому что ты за Янушевича, а мать ее ведь в большой политике, она не может, чтобы дочка ее оказалась в стане врага. Ты во всем виноват, ты!
Евгений Васильевич молча выслушивал обвинения сына и воздерживался от того, чтобы обнять плачущего Васю и как то успокоить его, опасаясь, что тем лишь только усилит его истерику.
— Ты в тот раз даже денег мне не дал на рекламу моего нового проекта, когда мы с Анжелой к тебе приезжали, — зло сверкая блестящими от слез глазами, — выпалил Василий, — а если бы тогда не пожадничал, мы бы с ней сейчас в Москве рекламу Русланы снимали, и мать Анжелку не подговорила, может, тогда.
— Слушай, Вася, — нарушил молчание Евгений Васильевич, — а что, если я тебе сейчас денег найду? Тебе сколько на эту Руслану надо?
Но лучше бы он этого не говорил!
Василий, как услышал про деньги на Руслану, сразу взвился, аж подпрыгнул в кресле, — ага! Жаба тебя тогда задушила пол-миллиона гривен мне дать? А теперь цена вопроса в пять раз больше, потому как Руслана уже в финал Евровидения прошла и теперь ей не такие промоутеры и не с такими деньгами нужны, раньше надо было тумкать, раньше надо было, а теперь уж ни Русланы и ни Анжелы…
Когда Вася уехал, вот тогда Евгений Васильевич и стал напиваться.
В опустевшем без Галочки офисе, Воздвиженский теперь сам хозяйничал, и в ее Галки заветном шкафчике, где верная его секретарша хранила представительские чай, кофе и сахар, Евгений Васильевич обнаружил почти полную бутылку Виски «Джонни Вокер», бутылку джина «Биф Итер» и сильно початую бутыль недорогого «Хеннеси» VS …
Начал с Хеннеси. И очень быстро расправившись с коньяком, перешел на виски. А уж вслед за Джонни Вокером и английский «Едок Мяса» отлично пошел.
Ночь Евгений Васильевич провел в офисе. А утром, небритый, в не свежей рубашке, без галстука, пошкандыбал в какую-то пивную похмеляться. И пил там уже с какими-то алкашами, обрадовавшимися, что их Ангел послал им такого глупого москаля при деньгах, на счет которого можно было надраться дармовым пивом с водкой.
Следующую ночь Евгений Васильевич уже совсем не помнил себя. Был какой-то вагон на станции Киев-Сортировочный, какие-то проводницы, какие-то кавказцы с черными недобрыми глазами… И нескончаемая череда бутылок. Портвейн, пиво, водка… водка, пиво, портвейн…
Пришел в себя уже только на вторые сутки, когда деньги кончились.
Без пиджака, да буквально не в своей рубашке — в чьей-то с чужого плеча тельняшке и в железнодорожном кителе с молоточками на петлицах… Ужас!
Хорошо еще, не в обезьяннике с уголовниками очнулся — Бог миловал!
Чудом отвязался от какой-то прилипшей к нему вокзальной девки-синявки, отдав ей последнюю мелочь из кармана, и так как на метро уже денег у Евгения Васильевича не было… как впрочем, не было у него уже ни мобильного телефона, ни бумажника с кредитками — потерял, или пропил… до офиса своего добирался на троллейбусе, причем зайцем.
В офисный центр его еще и охрана сперва пускать не хотела — такого небритого железнодорожника в тельняшке. Хорошо еще, один из охранников помнил Воздвиженского в лицо, и признав в небритом алкоголике — директора из пятьсот первого офиса с пятого этажа, пустил-таки Евгения Васильевича без ключей и документов, даже выдав ему дубликаты из своего сейфа.
— Что? Загуляли, Евгений Васильевич? — с чисто мужской солидарностью в улыбчивом взгляде, спросил старший охранник.
— Было дело, — не стал отрицать Воздвиженский и покачиваясь, нетвердой походкой направился к лифту на пятый этаж в свой пятьсот первый офис…
Очутившись в приемной, Евгений Васильевич запер за собой дверь на ключ, залпом выпил графин теплой и не свежей воды, а потом завалившись с ногами на кожаный диван, про который среди сотрудников его фирмы ходили нелепые легенды, де он — Воздвиженский, на этом диване с секретаршей… Идиоты! Ах, какие все вокруг скабрезные идиоты, — подумал Евгений Васильевич, включая лентяйкой висевший под потолком телевизор.
Показывали новости…
Ильченко показывали… У него какие-то ужасные гнилостные наросты на лице… Кошмар!
И тут Евгений Васильевич вдруг отчетливо вспомнил, как вчера в вагоне в отстойнике Киев-Сортировочного узла, когда пили с этими кавказцами и проводницами, кто-то из алкашей тоже сказал, де у Ильченко на роже — бобон… Точно! Говорили про это вчера, когда пили этот портвейн с пивом. И еще эти хохлушки проводницы начали этого Ильченку жалеть, вот мол, бедненький, надо бы за него теперь голосовать…
— Все! Теперь вот просплюсь-высплюсь, — уже отключаясь, решил Воздвиженский, — а завтра с утра начинаю новую жизнь.
25
Візи, паспорти, громадянство за три дні. Охоронний-туристичний-детективне підприємство «Неволячи». Оформлення громадянств і паспортів будь-яких держав. Ми вислідимо вашого невірного чоловіка. Підприємство «Неволячи».
На душе у Казака было как-то мутно. Мутно и противно, как бывает, когда тебе поручают какое-то важное дело, и тебе при этом от работы никак не увильнуть и не отлынить, но ты сам при этом не веришь, что работа эта может быть сделана. Это все равно, как если не наделенное умом, знаниями и информацией начальство посылает тебя кровь из носу добыть нечто несуществующее в природе или решить непосильную современной науке задачу. Как-то находясь в командировке, от нечего делать, коротая время, Николай читал книжку про одного средневекового восточного правителя — самодура, который извел уйму народу, всякого рода ученых и мудрецов, заставляя их добыть эликсир вечной молодости. А те ученые и мудрецы, они ведь ни отказаться от порученной им задачи не могли — секир башка и ссылка для родственников, а и объяснить начальнику, что эликсиров таких не бывает, тоже не могли — начнешь объяснять, опять же секир — башка… И Николаю было ужасно тоскливо, когда он представлял себе этих бедолаг — мудрецов, что повинуясь невежественному самодурству начальства, понуро брели в свои алхимические лаборатории, желая только одного, чтобы какое-то невероятное чудо спасло их от неминуемой кары.
Ну, над Николаем угрозы расправы над ним не висело, слава Богу, живем не в средневековом Китае, а во вполне просвещенной европейской стране, но тем не менее, от упрямого нежелания начальства видеть очевидную для Николая безысходность своего положения, да и от общей, царящей в штабе эйфории, порожденной, как теперь казалось Казаку — упрямой слепотой его шефа, поощряемой и взлелеемой его нечистоплотным окружением, от этой упрямой слепоты Янушевича с какой тот весело несся к очевидному для Николая поражению, в душе его свербила гнетущая его тоска.
Казак и сам по себе не был дураком. Отчего бы тогда генерал Колея стал бы с ним возиться! Николай и сам многое мог понять. Но после долгих разговоров с тем же генералом, а потом и с Аллой Лисовской, которая везла из Москвы неискаженный взгляд на проблемы его шефа, Казак со всей очевидностью теперь видел, как в шутку, в виде тоста говорят иногда некоторые умные военные, — «всю безысходность порученного им дела»…
— Николай, не лезь не в свое дело, — морщась, словно от неприятной внезапной боли в животе, отрезал Янушевич, когда Казак было попытался завести с шефом разговор на тему перспектив скорых выборов, — твое дело обеспечивать безопасность, вот и занимайся этим, а насчет политики, на меня такие умы работают, куда тебе! Так что, не лезь, куда не надо. Я выиграю, сто процентов. Вон, на давешных теледебатах Ильченку на обе лопатки положил. Каждый должен своим делом заниматься, — назидательно поучал Янушевич, — Ринат денег даёт, Ганна пи-аром руководит, Левочкин с Клюевым координируют, а ты за безопасность отвечаешь, понял? Что ты скажешь, если Ринат Ахметов или Ганна Герман полезут в твои дела? — Янушевич с хитрецой поглядел на Николая, — тебе не понравится, потому как ты скажешь, в каждом деле специалист нужен и дилетанту в серьезные вопросы, где есть специфика, лезть не след… И правильно скажешь! Так чего же ты, Никола, лезешь в политику? Твое дело топтунами из наружки руководить, да прослушку глушить, чтобы я и мои лди спокойно работали, понЯл?
Янушевич с назидательным видом покрутил пуговицу на пиджаке Николая. И этот жест, вместе с обидным ударением на букве «я» в слове «понял» больно резанули по самолюбию Казака.
— ПонЯл, — ваше превосходительство, — с явным вызовом ответил Казак, и отходя от шефа, внутренне послал его ко всем чертям.
Настроение было испорчено, и Казак отчего-то взял, да и устроил незаслуженный нагоняй Володе Хоронько — начальнику службы наружки, тому самому «топтуну», руководить которым Николая только что так откровенно послали…
— Чё Коля Казак такой расстроенный? — участливо поинтересовался Клюев, — я с ним в приемной столкнулся, он со мной даже не поздоровкался.
— Лезет не в свои дела, — отмахнулся Янушевич, — после того, как выборы пройдут, я его поменяю.
— Ну, когда ты президентом станешь, — картинно разведя руками и выразительно округлив глаза, сказал Клюев, — тебе иного масштаба особисты потребуются, мы тебе таких привлечем, будь спок.
— Не хочу сглазить, — сплюнув через плечо, ответил Янушевич, — но после вчерашних теледебатов, у меня сомнений почти нет.
— Я смотрел, Витя, — улыбнулся Клюев, — а сегодня в газетах про это все журналюги пишут, что ты своего оппонента переиграл, особенно по экономике.