— Присаживайся вот тут, возле окна, — указав на летнее легонькое, но очень с виду удобное плетеное кресло, пригласил генерал, — отсюда сверху прекрасный вид, не правда ли?
Действительно, с верхней веранды открывался изумительной красоты чудесный вид на весь сад генеральской дачи.
— Чаю? Кофе? — поинтересовался генерал.
— Чай, если можно, — попросил Николай.
— А что твоя москвичка предпочитает? — подмигнув, спросил генерал.
— Она любит кофе американо, да покрепче, — совсем на этот раз не смутившись, ответил Николай.
— Ну, как нибудь, познакомишь меня с ней, я угощу, — улыбнулся Колея, — если не боишься, что отобью.
— Она меня любит, — сказал Николай.
— Все это вздор, — жестом прервал Николая Колея, — у нас, у разведчиков эмоции на последнем месте, — назидательно сказал генерал, — даже любовь к родине, это все декларации, есть только честолюбивое стремление к власти, это главная эмоциональная компонента, что движет разведчиком, а все остальное, это бла-бла-бла…
— А как же любовь к Украине? — спросил Николай.
— К Украине? — приподняв брови, переспросил генерал, — да, я не отрицаю и маловажных компонент, но главная, все-же, это честолюбие, это мне понятно, а вот горлопанам, что бия себя в перси кулаком, батькой, да маткой клянутся в любви к партии, командованию и к родине, я не верю никогда.
— Ну, так и что с нашей малой компонентой? — улыбнувшись, поинтересовался Николай.
— А то, что скоро передерутся эти оранжевые, — вздохнув, сказал генерал, — передерутся деля плоды своего Майдана.
— И что делать нам? Мне? — спросил Николай.
— Занять правильную позицию, — ответил генерал, — собрать максимум информации, оценить ситуацию и попытаться извлечь максимальный положительный эффект.
— Как в боевом уставе пехоты, — хмыкнул Николай, — определиться на местности, наметить ориентиры, уяснить задачу…
— А ты как думал! — воскликнул генерал, — политика, она и есть та же война.
— Только война, как говорил Бисмарк, есть продолжение этой самой политики, — не преминул проявить свою осведомленность Николай, — я это понимаю.
— Ну так и собирай информацию, разведчик! — поощрительно напутствовал Николая генерал, — все реальные бои, всё это грядущее украинское Ватерлоо еще впереди.
— А сейчас что? — спросил Николай, — что завтра?
— А завтра этот с бобоном на роже получит от своих вчерашних друзей по Майдану, — вздохнув, напророчил генерал, — а потом они еще и мемуары усядутся строчить, мол, преданный святой Майдан, наше Косово поле, да наши идеалы оранжевой демократии, которые кто-то предал, тьфу!
— Вы все как цыганка в магическом кристалле видите, — восхищенно сказал Николай.
— Ты бы еще, дурень, сказал, что я как баба Ванга, — усмехнулся Колея, — бред это все! Никакого кликушества и никакой магии. Чистый расчет! Денег то у революционеров на выполнение предвыборных обещаний нет! И потом, есть правило, сынок, «делают революцию одни, а ее плодами пользуются другие»…
— Так и что? — озабоченно спросил Николай, — думаете, потом последует реакция? Террор?
— Да нет! — поморщился генерал, — сейчас не Франция восемнадцатого брюмера, гильотин не будет, а вот передел собственности, да дележ трубопроводов Россия-Запад — будет непременный, и очень скоро.
Генерал встал, подлил Николаю еще чаю и взяв лентяйку, включил телевизор.
— Великий інтерес до виробництва української сталі проявляють зарубіжні капітали. Так індійський сталевий магнат Крішна Харя Магаріши Стрибав за інформацією українського агенства іннформациі купив п'ятдесят п'ять відсотків акцій сталевого комбінату в Запоріжжі…
— Во! — перебил телеведущего генерал, — сейчас, помяни мое слово, эти из окружения этого с бобоном на роже, вынудят приватизировать то, что осталось по стали, вот увидишь.
— Вы все насквозь видите, на то вы и генерал, — развел руками Николай.
— Брось трепаться, — отмахнулся Колея, — лучше прикинь, как твою девчонку, да втравить куда-нибудь в фонд к этому Маккейну или к Сосносу, а?
И генерал искательно поглядел Николаю в глаза.
И разве можно отказать, когда на тебя так смотрят?
30
Вместо умершей Галочки пришлось взять кукую-то оранжевую восторженную недоучившуюся дуру. Она и денег много не просила, но зато и по работе стремилась к полному полкою и хаосу — точно следуя постулату четвертого начала термодинамики, который, если применить к новой секретарше Воздвиженского, мог бы быть сформулирован, как «если к оранжевой недоучившейся дуре не применять насилия или угрозы применения насилия, то она — недоучившаяся оранжевая дура, будет делать все, (а вернее не делать ничего) для того, чтобы в офисе на пятом этаже все пришло в состояние полного хаоса»…
— Я убью эту дуру, — сам себе пообещал Воздвиженский, когда новая секретарша в шестой или в седьмой раз напомнила ему про налоги.
Ситуация с налогами на недвижимость в Крыму и с налогами на привлеченные активы, была воистину кретинской. Ведь бизнес там по причине татарского разгрома-погрома стоял глухо. И власти ничегошеньки не делали для того, чтобы решить проблему. Однако, налоговая исправно прислала ежеквартальное уведомление с предложением заплатить и за недвижимость, и за списанный и приобретенный материал по форме «три-А»…
— Не буду налоги платить, — уперся Воздвиженский, — с чего я буду платить им налоги, если они своим бездействием меня там разорили.
— Они тебя в тюрьму упекут, а уцелевшие остатки недостроя пустят с молотка в счет тех же налогов, — предупредил Сипитый.
Впрочем, Евгений Васильевич все равно не заявлялся в офис, где с неподписанными платежками втуне ждала его главный бухгалтер Зара Борисовна Самонадувная… Не заявлялся, потому что пил.
И напрасно оранжевая идиотка-секретарша названивала ему на мобильный, напоминая, что главбух ждет его, дабы подписать платежки, потому что Воздвиженский валялся дома на своей снятой квартире. Валялся пьяный. Выходя на улицу только для того, чтобы дойдя до универсама, купить там пива и бутылку Виски «джони вокер».
В среду приезжал Вася.
Он сильно похудел.
«С лица с****нул», как сказала бы покойная прабабушка Евгения Васильевича — Марья Сергеевна Воздвиженская. Она хоть и была корнями из московских дворян, и даже училась три класса в женской гимназии на Маросейке, покуда не пришли большевики, но материлась иногда — хоть святых выноси!
— Ты похудел, — с грустью сказал Евгений Васильевич.
— Ты сам на себя посмотри, — огрызнулся Вася, — все пьешь. Загнешься, как Ник Кэйдж в фильме «Убегая из Лас-Вегаса».
Евгений Васильевич этого фильма не смотрел, но с сыном на всякий случай согласился.
— Завтра брошу, сынок, — пообещал он.
— Меня Анжелка совсем довела, — неожиданно расплакался Василий, — я не знаю, что мне делать, я иногда броситься под поезд в метро хочу, вот как она меня достала.
— Ну что ты, сынок, — Евгений Васильевич обнял сына за плечи, — разве можно так?
— А тебе можно? — неожиданно отстранившись и в упор поглядев отцу в глаза, вскричал Василий, — ты тут устроил себе полный расслабон, а от меня твердости характера ждешь? Где логика, папа?
— Ты прав, сынок, — устало согласился Евгений Васильевич, — я тебе плохой пример, да и отец я тебе никудышный.
— Она замуж выходит, — вытерев слезы и поднимаясь, чтобы уйти, сказал Василий.
— Ты это… Ты в общем смотри не это… — путаясь и сбиваясь начал отец, — ты…
— Не бойся, — перебил его Василий, — не бойся, я под поезд не брошусь, это я так сказал…
И уже уходя, уже хлопая за собой дверью, крикнул, — а ты давай, папа, кончай бухать, не дело это…
31
Николай совершил три ошибки.
Первая — приехал встретить Аллу без цветов.
— Ну, извини, я и так язык через плечо, за минуту до прибытия поезда прибежал, шеф меня как бобика загонял, поэтому у меня только сорок минуток, я тебя в гостиницу заброшу и снова — «арбайтен, арбайтен»! — увидав в глазах Аллы неожиданное разочарование, затараторил Казак.
Второй, и самой большой его ошибкой, стала та нетерпеливая мужская настойчивость, с какой он принялся просить, нет, даже требовать близости.
— Алла, Аллочка, я же так скучал! Мы две недели не виделись, а у меня кроме тебя никого! — обиженно канючил Николай, хватая девушку за плечи и пытаясь обнять, ускользающее от него тело.
— Я нездорова, неужели не ясно? — сердито отвечала Алла, — взрослый мужик, а не понимает, что у женщин бывают такие дни, когда нельзя.
Но Николай продолжал тупо настаивать, приводя свои доводы, — ну, если говорить о взрослости, то ты тоже женщина умная, опытная и должна понимать, что иногда мужчине надо уступить и в такие дни, тем более, что для этого есть тысяча альтернативных способов.
— Это каких же? — с сердитым вызовом фыркнула Алла, в очередной раз выскальзывая из рук Николая.
— Сама знаешь, — прошипел Казак, хватая и заваливая девушку на широкую гостиничную кровать.
— Что знаю? Пусти, мне больно!
— Ты же мне уже делала это, — страстно прошептал Николай, все еще не выпуская Аллу из железных объятий, — в поезде, когда мы в Запорожье ехали, в купе, помнишь?
— Пусти, — Алла уперлась кулачками в грудь Николая и с отчаянной силой оттолкнула его, — ты идиот, ты тупой эгоист, ты не понимаешь, что в такие дни это не то чтобы только ТУДА нельзя, — она с остервенелой злобой выделила это слово «туда», — но женщина вообще может не хотеть никакого секса, ты это понимаешь?
И тут Николай совершил третью ошибку.
Он поднялся с кровати и надевая пиджак, сказал, как ему самому казалось, с этаким резонерским значением сказал, — я думал, что ты ко мне лучше относишься. Но я ошибался, я то думал, что если между людьми любовь, то можно пожертвовать какими-то нюансами.
— Нюансами? — все еще со злостью переспросила Алла, застегивая и заправляя пострадавшие в неравной борьбе лифчик и шелковую блузку, — это не нюансы, а потом, если говорить о жертвах, то почему должна жертвовать женщина? Ты просто эгоист, и ты просто меня не уважаешь.