Шабурдан хотел что-то возразить. Но парон Саргис уже повернулся к нему широкой спиной и направился к небольшой двери в глубине покоя. Гремя доспехами, приезжий вышел в сопровождении оруженосца.
Нагнув голову, парон Саргис протиснулся в низкую дубовую дверь и вошел в соседний покой, тяжело ступая по полу. Солнечный луч, проскользнув в узкое окно, лежал светлым пятном на каменных плитах. На большой тахте, покрытой домотканым паласом, сгорбившись, сидел слепой старик. У окна за аналоем склонился над пергаментной книгой пожилой черноризец.
Увидев хозяина замка, чтец с низким поклоном умолк. Слепец поднял голову и, выпрямив огромный высохший стан, повернул незрячее лицо к входу. Поглаживая длинную седую бороду, он тихо спросил:
— Ты, Саргис?
— Да, отец.
Саргис почтительно поцеловал худую руку с синими прожилками и осторожно присел рядом на тахту.
— Отец Иоаннес развлекал меня чтением древних книг, — объяснил старик и сказал, обращаясь к священнику: — На сегодня хватит, отче. Иди с миром!..
Монах ушел. Слепец ласково провел рукой по лицу Саргиса:
— Почему сумрачен в день такой? Радость великая в доме — сын родился, первенец у Саакдухт, наследник рода нашего…
— Посланец от Иванэ приехал отец. В Лори вызывают меня, со всеми всадниками. Смотр будто бы делать будут. Но, видно, поход царь задумал. Сам прибыл в Лори. И хлеба велено взять на неделю…
Старик встрепенулся:
— Если поход против агарян[5],— дело богоугодное. Народ армянский давно истомился в неволе, ждет нашей помощи… Теснее только надо нам дружить с картвелами!
— Не все это понимают, отец.
— Грузинские цари это давно поняли, Саргис: ведь с юга врагам проникать в Грузию много легче! И здесь верным щитом всегда являлся многострадальный Айастан[6]. Царь Георгий тоже так думает, вот потому и собирается в поход!
— Царь Георгий не вечен. А наследника у него все нет…
Собеседники задумались. Потом слепец спросил:
— Чего же хочет от нас надменный Иванэ Орбели?
— Триста конников подай ему. Откуда я их возьму? Слепец задумался, перебирая янтарные четки.
— Никогда больше двух сотен не выставлял Хожорни! — досказал Саргис.
— Эх, не умеем мы свои дела устраивать, как Орбели! — Тяжело вздохнув, старик стал вспоминать: — Когда пращур наш, достославный Хосрой, ушел со своими людьми из Двуречья[7] от сельджуков и разбил стан в Лори, православные монахи из Ахалкалаки чуть было не переманили его в греческую веру! Да у Ахпатского епископа мертвая хватка оказалась: подарили тогда цари таширские Хосрою эти башни, окрестили, остался он в Хожорни. Мальчиком я был, а как сейчас помню седого воителя — широкоплечий, как ты, в черной кольчуге, на громадном коне, всегда молчаливый… А в битве — впереди всех несется и громит врагов! С тех пор не преуспел наш род, мало земли и пастбищ, все лучшие угодья — у Орбели!.. — продолжал он ворчливо. — Вчера еще крестьяне из села приходили, жаловались на подати и набор в войско. Положим, рабы всегда недовольны властителями. Такое уж неблагодарное племя!..
— Три дня сроку только и дал Орбели для сборов. А мы гонцов разослали, на крестины гостей пригласили на то воскресенье, брата Вахрама из Тбилиси вызвали, — мрачно говорил Саргис.
— Окрестим без тебя, — коротко ответил слепец. — А приказ амирспасалара — царский приказ!
— Откуда мы людей и оружия столько наберем, отец?
— Придется рудник монахам заложить. Мы же снова наладили добычу меди, епископ под залог даст деньги…
После небольшого раздумья старик сказал:
— У сельджуков вся сила в коннице, в Шираке[8] для нее большой простор! А ты покажи царю Георгию атаку своих всадников с длинными пиками. Царь любит новые выдумки в военном деле…
Перебирая четки, добавил негромко:
— Давно пора убрать Фадлуна из Ани! Царь Георгий правильно поступает, по стопам своего могучего деда идет на выручку армянам. И помочь ему всячески в этом великом деле надо… Слышишь, Саргис?
Старик, видимо, устал от долгой беседы — голос его все слабел. Парон Саргис встал с тахты:
— Я пойду, отец. Надо с незваным гостем разделаться. К Саакдухт обещал вечером зайти, сына еще раз посмотреть… Великая просьба к тебе, отец, не будет меня здесь при крещении, прошу тебя, — имя свое святое ему нареки!
— Хорошо, Саргис. Благослови тебя Господь и ныне, и присно…
Слепец перекрестил сына. Осторожно приложившись к его руке, Саргис вышел из покоя.
На женской половине замка было тихо. В большой комнате царил полумрак. Слышно было дыхание спящей на широкой тахте женщины. Рядом стояла детская колыбель. Солнечный луч все-таки пробился в отверстие ставни и упал на красное сморщенное личико новорожденного. Младенец обиженно захныкал. Большие глаза спящей открылись. Она тревожно глянула на плачущего ребенка. Но старая нянька уже качала колыбель и напевала песенку.
Саакдухт с усталой улыбкой откинулась на подушки.
Дверь в комнату осторожно приоткрылась. Нянька оглянулась, ожесточенно замотала головой. Парон Саргис поспешно попятился: нельзя нарушать покой наследника рода…
Глава II. ДЕРЕВНЯ В ГОРАХ
По обычаю, в доме старого Вазгена хлеб пекли в начале каждого месяца. В этот день все мужчины уходили в поле или еще куда-нибудь, чтобы не мешать важному женскому делу.
В сумрачном глхатуне[9] с толстыми бутовыми стенами и отверстием в кровле горел малиновым жаром кизяк в тондире[10]. Свет проникал через дверь, широко открытую для выхода едкого дыма. Сноха Вазгена — жена старшего сына Манука и дочь — быстроглазая Ануш проворно выхватывали из деревянного корыта куски упругого теста и быстро раскатывали на тонкие лепешки. Сухая старуха с поджатыми губами точными движениями прилепляла сырые лепешки на раскаленные стенки тондира и вынимала из печи готовые. В ногах у бабушки путался маленький Галуст и, изредка кусая лепешки, получал подзатыльники. В зыбке мерно посапывал новорожденный. Стопа подрумянившегося белого лаваша уже возвышалась под чистым полотенцем на низком треногом столике, когда в дверях неожиданно показался сам хозяин дома.
Вместе с ним в горницу вошли дородный староста селения Укан и младший сын Вазгена — Самвел, высокий парень с иссиня-черными кудрями и смуглым лицом.
— Мир дому сему! — громко возгласил староста.
Старуха выпрямилась и вопросительно посмотрела на мужа.
Вазген с суровым видом произнес:
— Кончай с хлебом, Сирануйш! После допечешь. Сейчас собирай в дорогу Самвела… — И глухо добавил, кивнув на Укана: — Забирают в ополчение!
Сирануйш возмущенно всплескнула руками:
— Второго сына в этом году забираете, бессовестные! Как не стыдно, Укан!
Посмотрев на сумрачного Самвела, она озабоченно спросила:
— А как же с его свадьбой будет?
— Придется отложить, — пробурчал Вазген.
Крестьянин был зол. Усевшись на низкую скамью, он отвернулся к очагу. Староста сел на другую скамью и, понимающе вздохнув, произнес с таинственным видом:
— Ничего не поделаешь, дорогие! Как вы думаете, сколько дорийский Орбели от нашего парона войска потребовал на этот раз?
Вазгена и его семью вопрос этот явно не интересовал. Однако Укан, для важности подняв толстый палец к закопченному потолку, воскликнул тонким голосом:
— Триста! Я говорю — триста! Неслыханно! Невиданно! С тех пор как Хожорни стоит…
Вазген продолжал молчать. От утешительных подсчетов старосты легче не было ни ему, ни хозяйству…
— Подумать только! И половины коней мы не успели пригнать с пастбищ за два дня. Да и оружия не хватает… Все кузнецы работают день и ночь, наконечники к пикам делают. Вот как нам приходится трудно! — возбужденно продолжал Укан.
— Все это так. А урожай кто собирать будет, Укан? Манука на рубеж вы загнали, ничего о нем не знаем, теперь Самвела берете, а ему и восемнадцати нет. Парня женить хотели. А теперь что же получается? Последних людей на войну уводите. Кто хлеб жать будет, спрашиваю? Как я внуков прокормлю? Вот и крестины надо справить, а на что? — гневно воскликнул Вазген.
Укан смущенно развел руками:
— Ну, до жатвы еще далеко. Целых две недели осталось… Не на войну, на смотр в Лори едут парни, скоро вернутся и хлеб успеют собрать!
Вазген со злостью махнул рукой:
— Бог знает, что городишь, Укан! Какой там смотр, коль хлеба на неделю брать велели? А раз война, вернутся ли вообще наши сыновья с похода?
Пока говорили, хлеб стал гореть в печи. Сирануйш бросилась его вынимать.
— Я что сказал? Кончай все дела, готовь сына в поход. Все, что ему нужно, собирай, слышишь? — сердито закричал Вазген.
Самвел молча стоял, прислонившись к дубовому столбу, поддерживающему крышу жилища. О чем он думал?.. Еще хорошо, если в ополчении оставят. А вдруг парон переведет его в замковый отряд? Тогда не скоро вернешься домой… И свадьбу с Астхик расстроили, черти!
Огорчение Самвела, впрочем, было неглубоким. И не удивительно. Брак был, как всегда, решен родителями, и вряд ли больше одного раза удалось юноше побеседовать до свадьбы со своей нареченной…
Староста медленно поднялся со скамьи.
— Так после обедни пусть Самвел с вещами и хлебом к ограде церкви придет. Оттуда с богом двинемся все вместе в замок. Господь да хранит вас! — С этим благочестивым пожеланием Укан исчез за дверью.
Тягостное молчание нарушил громкий плач Ануш — ей было жаль веселого доброго брата.
— Забирают, забирают сыночка моего… — запричитала старуха мать.
Самвел рванулся было к выходу. Окрик отца остановил его:
— Куда ты?
— Попрощаться надо…
— Нечего, нечего! Еще не известно, чьей женой будет Астхик… Иди помоги загнать скотину, а там и в путь собирайся.