15! И пусть платят – 50% сразу, деньги на бочку.
Кроме того, у меня имеется одно непременное условие: «Настя» может идти только после моей пьесы. А то ведь эта баба, эта “Настя”, такая особа, с которой не потягаешься. Отпихнут, как Аглаю, и всё тут. Значит, Мишуха, имей это твёрдо в виду при заключении договора. Премьера “Насти” сентябрь-октябрь. Т.к. я и сказал Плотникову. Пиши мне или звони в Ленинград по телефону.
Плотников хочет играть Мышкина».
На «Настасью Филипповну» спрос сразу в нескольких театрах. Авторы могут позволить себе небывалую роскошь – выбирать! Вот только разговоры о постановке так и остаются разговорами. Спустя четыре месяца Анатолий Борисович пишет Козакову:
«5 марта 54 г.
А что наша дорогая блядь “Настенька”?.. Это просто ужас – быть соавтором миллионера, для которого три тысячи всё равно, что один плевок!..
Так плюнь, сделай милость, разок на Бородинскую, 13, кв. 9… своим чеком. Тебе же это привычно! Каждый день ими плюёшься. А мне вот в Харьков выехать не на что. Ух, так бы и схватил эту паскуду “Настьку” за титьки: “Давай, стерва, деньги!”»
Казалось бы, у пьесы есть всё, чтобы быть успешной, – но дело по непонятным причинам не идёт. Видимо, сказались газетные рецензии на предыдущие спектакли.
Вскоре совершенно неожиданно случается страшное: 16 декабря 1954 года умирает Михаил Козаков. На похороны Мариенгоф приехать не успевает и появляется в Москве только на сорок дней.
Дальнейшая судьба пьесы ложится полностью на плечи Анатолия Борисовича.
В конце сентября 1955 года он пишет вдове Козакова Зое Никитиной:
«Зояхонька, друг сердечный!
Р-р-а-п-п-о-р-р-ртую тебе: разговаривал со Скоробогатовым473. Он болен. Вот что он произнёс: “Инсценировка мне нравится. Но с весны не было ни одного заседания Большого Художественного Совета. На первом же я ставлю вопрос о «Настасье Филипповне»!!! Дай мне ещё дней десять”.
Само собой, я дал.
Кроме того, я звонил Царёву… Не поймал его… Очень тебя прошу: обязательно ему позвони, скажи о моём звонке. <…> Возвращаюсь к делу. Самое важное, Зояха, немедленно получить визу Главлита и отправить “Настеньку” в распространение. Пока ещё у нас там нет конкурсов. А периферия даст больше, чем любой московский или ленинградский театр.
Вот чем должен заняться, причём – немедля, пробойный товарищ…
Тут, Зоя, промедление смерти подобно.
Звони же, милая, и Царёву. И мне».
Отправить в распространение – это значит попасть в каталог разрешённых пьес, что, сами понимаете, жизненно важно для Мариенгофа. И потому Никитиной пишется ещё одно письмо – 16 октября:
«Я энергично наседаю с “Настенькой” на Скоробогатова и Вивьена. Хотя надежд мало. Плохо, что уже приходится наседать!.. Тебя же, дружок, очень прошу, прошу всерьёз, не откладывай на день, сделать следующий пустяк: отнеси в Министерство для Главлита “Настасью”. Всего лучше вместе с моим приветом передать Александру Михайловичу Пудалову. У нас сохранились самые хорошие отношения. Попроси его от моего имени прочесть и прочее к 1 ноября. Он тебе это сделает. Я просто не сомневаюсь в этом. А я действительно приеду. Но сидеть долго в Москве не могу. Будь, Зоенька, в одном этом пустяке сама “пробойным товарищем”. Больше от тебя никаких дел не требуется. <…> Потерять с “Настей” периферию – это же преступление наше. Ведь того гляди выскочит Охлопков со своей инсценировкой».
Инсценировка Николая Павловича Охлопкова, главного режиссёра Театра им. Маяковского, видимо, и была поставлена. Мариенгоф же только потратил впустую время и силы.
«Здравствуйте, Андрей Степанович!»
Последняя пьеса, совместный труд Мариенгофа и Козакова, – инсценировка «Педагогической поэмы» Макаренко. Она имела несколько названий: «Здравствуйте, Андрей Степанович!» (под таким названием шла в провинциальных театрах), «Не пищать!» (вышла книгой в 1959 году) и «Не пищать, чёрт возьми!» (пылится в архивах).
Информации об этой пьесе удалось найти немного – только заметку о постановке спектакля в Казани. «Комсомолец Татарии» 29 апреля 1955 года опубликовал статью «Новый спектакль ТЮЗа» (по существу – интервью с режиссёром):
«– Расскажите, над чем в эти дни работает коллектив театра юного зрителя?
С таким вопросом обратился наш корреспондент к А. Иванюхину, студенту режиссёрского факультета Ленинградского театрального института им А.Н. Островского, приехавшему в Казань для работы над своим дипломным проектом.
Вот что рассказал молодой режиссёр:
– Антон Семёнович Макаренко прожил яркую жизнь. Тысячи советских граждан, воспитанных им, выведены из беспризорщины на широкую творческую дорогу. Его произведения “Педагогическая поэма” и “Флаги на башнях” широко известны не только у нас, но и за рубежом.
Коммунистическая мораль, этика, подлинно советское отношение к людям, труду, собственности рождается в коллективе путём трудового воспитания.
Эта мысль А.С. Макаренко и легла в основу пьесы М. Козакова и А. Мариенгофа “Здравствуйте, Андрей Степанович!”. Постановка этой пьесы осуществляет сейчас коллектив Казанского ТЮЗа.
Хотя в пьесе и встречаются сюжетные положения, почерпнутые из произведений великого педагога, и сам главный герой пьесы – Андрей Степанович Комаров очень похож на Макаренко, пьеса не является инсценировкой произведений или биографией А.С. Макаренко.
Пьеса увлекательно рассказывает о жизни детской колонии, о формировании молодого советского человека – будущего строителя коммунистического общества. Коллектив театра работает над постановкой с большим увлечением».
После маленького провинциального успеха появился шанс поставить спектакль в Ленинграде. 1 октября Мариенгоф пишет Никитиной:
«Зояха! Пришли, пожалуйста, с графом Борухом экземпляр нашего бывшего “Не пищать!”… Игорь хочет ставить в Университете. Только обязательно последний “поповский” вариант… От этой постановки мы, конечно, не разбогатеем, но для пьесы она полезна. Поможет протолкнуть её на профессиональную сцену».
Кто этот Игорь и что за университет, неизвестно. Была ли постановка, тоже неизвестно. Но надежды на полноценный спектакль не покидают Мариенгофа. В марте 1957 года он снова пишет Никитиной:
«Зояха, милая!
Ты, вероятно, догадываешься, что до сих пор не получила для подписи договора на «Не пищать!», потому что его ещё нет. Проклинаю ту минуту, когда я соблазнился переписать проклятую пьесу! Я в неё убухал время, как на солидный роман. Сейчас меня домучивает редактор (Измайлова такая. Ты, кажется, эту зассыху знаешь – в Комитете у Загурского работала). Опять пишу, потею, злюсь!..»
Но и это оказывается бесполезным занятием. Выходит только книга, да и то в 1959 году. Громких спектаклей не случается.
«Я подружился с Анатолием Мариенгофом в последние годы его жизни. Это был человек удивительно мягкий, тихий, скромный, всегда подтянутый, сдержанный. О своей шумной и озорной молодости неизменно расказывал в язвительно-ироническом тоне, о друзьях – с любовью и уважением. Он очень болел: ныли ноги, плохо подчинялись. Но никогда он не жаловался. Высокий, стройный – он ходил лёгким шагом, едва опираясь на гибкую, ненадёжную палочку. В те годы он писал и переписывал свои воспоминания, любовно оттачивал каждое слово, искал наиболее ёмкие, безусловно верные».
«Смерть поэта» (1951) Анатолий Борисович подарил Эйхенбауму. На книге красуется автограф – сразу и от Мариенгофа, и от Лермонтова:
«Их высокопревосходительству Борису Михайловичу Эйхенбауму.
Достопочтенный профессор!
Примите этот ничтожный дар, как крупицу от той благодарности, которой преисполнены наши сердца и души, из которых никогда не изгладится то бесценное, что Вы сделали для нас обоих в этом суетном мире.
Ваши до гроба и, как видите, после него
P.S. Просим прощения за карандашную надпись. К сожалению, мы оба предпочитаем свинцовый графит перу и чернилам. М. и А.»
Много позже, в 1967 году, Израиль Меттер написал повесть о нелёгкой еврейской жизни в Стране Советов, где не обошлось и без Макаренко:
«Для того чтобы растить детей, скажем, методами Макаренко, надо быть Антоном Семёновичем. Способ духовного воздействия на человека не может быть отторгнут от личности воспитателя. Метод должен быть внутри него, внутренне присущ именно ему. Обучить этому нельзя. И повторить то, что делал Макаренко, тоже нельзя. В лучшем случае можно скопировать. Копия будет больше или меньше похожа на оригинал, но живой она не станет. Успех мог бы быть достигнут, если бы каждый воспитатель сумел сыграть самого Макаренко. А это невозможно».474
«Дядя Толя Мариенгоф с отцом вместе писали пьесы, надеясь прокормиться театром. Но более удачные не попадали на сцену или быстро снимались с репертуара, как “Преступление на улице Марата”. Те, что похуже, шли. «Золотой обруч», пьеса, которой открылся в Москве Театр на Елоховке, ныне Театр на Малой Бронной, прошла триста раз и подкормила семью Мариенгофа и нашу.