Отец ее между тем закурил сигару и развалился в кресле. А Шмуль примостился на простом стуле, поставленном специально для него возле двери.
— Так ты утверждаешь, — говорил помещик, — что не земля вертится вокруг солнца, а солнце вокруг земли?..
— Так написано в наших священных книгах, — ответил Шмуль. — Но прошу прощения, ясновельможный пан, вы, наверное, не за тем пригласили меня сюда?..
— Ха-ха!.. Ты прав!.. Итак, приступаю прямо к делу: достань мне триста рублей, они мне нужны завтра утром.
Шмуль сунул обе руки за пояс, закивал головой и усмехнулся. С минуту оба молча смотрели друг на друга: помещик как будто хотел убедиться, что в бледном лице, черных живых глазах и во всей щуплой, слегка сутулой фигуре еврея не произошло никаких перемен; еврей, казалось, любовался роскошной русой бородой помещика, его мощным сложением, изяществом манер и классическими чертами лица. Впрочем, оба уже тысячу раз имели возможность убедиться, что каждый из них являлся образцовым представителем своей расы, но это ничуть не меняло положения.
— Ну, что ты на это скажешь? — первым нарушил молчание помещик.
— Я думаю, не в обиду вам будь сказано, ясновельможный пан, что скорее в вашем пруду выудишь осетра, чем в целой округе хоть одну сторублевку. Мы дочиста все подобрали, так что теперь тот, кто не прочь вам дать, сам ничего не имеет, а у кого есть, тот не даст.
— Выходит, я уже лишился кредита?
— Извините. Этого я не говорил. Кредит нам всегда открыт, только вот обеспечения у нас нету, а без него нам никто в долг не даст.
— Черт побери! — сказал помещик, как бы про себя. — Ведь все знают, что я не сегодня-завтра продам лес и получу остальные десять тысяч.
— Все знают, ясновельможный пан, что вы уже получили три тысячи рублей задатку, а между тем переговоры с мужиками насчет сервитутов подвигаются туго.
— Но они очень скоро придут к концу.
— Это одному только богу известно.
Помещик встревожился:
— Есть какие-нибудь новости?
— Поговаривают, будто мужики хотят уже по четыре морга на двор…
Пан Ян даже подскочил в кресле.
— Их кто-то бунтует! — крикнул он.
— Возможно.
— Наверное, Гайда?
— Может, Гайда, а может, и кто поумнее.
Помещик рычал, как разъяренный лев.
— Ну, невелика беда, — сказал он, успокоившись. — В таком случае я продам имение и получу за него сто тысяч чистоганом.
— Долгов-то у вас больше, — ввернул еврей, — и все должны быть немедленно уплачены.
— Обращусь к тетке, она мне поможет…
— Ясновельможная пани больше ни гроша не даст. Капиталы она трогать не станет, а проценты предпочитает тратить на себя.
— Ну, так после ее смерти…
— Ай!.. Она страх какая здоровая!.. Совсем недавно новые зубы себе в Париже купила…
— Но когда-нибудь она все-таки умрет…
— А вдруг она, извините, ничего не завещает ясновельможному пану?..
Помещик забегал по комнате. Шмуль встал.
— Посоветуй же, как быть! — воскликнул помещик, круто останавливаясь перед арендатором.
— Я знаю, что ясновельможный пан не пропадет, даже если этот немец купит имение. Вы, ясновельможный пан, всегда будете среди знатных панов, а когда (тут Шмуль понизил голос) ясная пани… того… вы женитесь…
— Ты глуп, Шмуль, — сказал помещик.
— Пусть так, но у пани Вейс капитал в два миллиона, а серебра и драгоценностей столько…
Помещик схватил Шмуля за плечо.
— Замолчи, — прикрикнул он на него. — Мне нужно триста рублей, об этом изволь думать.
— Это можно устроить… — ответил Шмуль.
— Каким образом?
— Попросим у пани Вейс…
— Ни за что!..
— Ну, так дайте мне какой-нибудь залог, и я под него достану деньги.
Помещик успокоился, снова сел и закурил сигару. Шмуль, помолчав, заговорил:
— Вам-то, ясновельможный пан, везде хорошо, и на возу и под возом, а со мной что будет? Ведь у меня даже расписок ваших нет… Вы до сих пор и мельницу не поставили, столько лет прошу…
— Денег не было.
— Были не раз, и немалые. Вот и теперь: получили вы три тысячи, так предпочли коляску купить, комнаты оклеить заново… А я, того и гляди, все потеряю…
— Ты заработал на этом деле не меньше пятисот рублей.
— Заработал или не заработал — а все-таки мельница больше по мне. Что на земле стоит, то ценность, а с деньгами только беспокойство да соблазн для воров.
— Подожди-ка тут, а я подумаю, что бы такое дать тебе в залог, — перебил его помещик.
— Как вам угодно, ясный пан.
Во время разговора отца со Шмулем Анелька находилась в том неприятном, смятенном состоянии духа, какое обычно вызывает страх. В разгоряченном мозгу помимо воли назойливо вертелся вопрос: «Что-то скажет отец?» — а в ответ воображение создавало из обрывков недавних впечатлений печальные и беспорядочные картины.
Девочка несколько раз видела отца в гневе. И сейчас она не могла отогнать воспоминание о его нахмуренном лбе и сдвинутых бровях. Ее преследовали устремленные на нее в упор, сверкающие глаза отца и его громкий сердитый голос.
Потом она представила себе бедную Магду, которую какой-то человек таскал за волосы и пинал ногами; перед глазами вставала и панна Валентина: холодная, неумолимая, она молча, с опущенным взором, замышляла что-то страшное против нее, Анельки.
Разговор отца со Шмулем Анелька слышала весь, от слова до слова, но смысл его пока еще был ей неясен. В сознании остался только туманный образ какой-то дамы рядом с отцом.
И над всем этим парил Шмуль, он заглядывал Анельке в глаза и усмехался по-своему — ехидно и в то же время печально.
«Боже мой!.. Противный Шмуль!.. Что он сказал отцу!.. Кто эта пани Вейс?» — спрашивала себя встревоженная девочка.
Она не могла дольше усидеть на месте и побежала к себе в комнату. Там, притихшая и испуганная, Анелька долго ждала, когда ее позовут.
Но позвали ее нескоро. Ужин запаздывал, потому что отец и мать долго беседовали между собой.
На этот раз пан Ян был в превосходном расположении духа: он вошел в комнату жены, напевая, и, подойдя к ее креслу, нежно сказал:
— Щечку!
— Наконец-то, в первый раз за десять дней, — промолвила жена. — Je suis charmee<Я восхищена (франц.).>, что ты вспомнил обо мне; я уже отвыкла от этого. Болезнь, одиночество, страшные мысли — voici mes compagnons<Вот мои спутники (франц.).>. В этой унылой комнате даже твоя веселость, говоря откровенно, производит на меня гнетущее впечатление.
— Не чуди, милая Меця. Скоро конец и твоему одиночеству и твоим болезням, потерпи немного. Я на пути к завершению блестящего дела — только бы мне собрать необходимые средства…
— Assez! Assez! Je ne veux pas ecouter cela!..<Довольно! Довольно! Я не желаю это слушать!.. (франц.)> Опять дела, деньги… Ах, мне сегодня не уснуть…
— Ну, погоди, я расскажу тебе кое-что другое. Вообрази, Владислав уже обручился с Габриэлей. Великодушная женщина одолжила ему пять тысяч, и он экипируется по-княжески. Если бы ты видела, как он обновил свой особняк, какая у него мебель, экипажи…
— Просто не верится, — перебила его жена, — как это Габриэля решилась выйти замуж за шалопая, промотавшего в несколько лет огромное имение…
— Прости, пожалуйста, не промотал, а просто заложил. Ничего, капитал жены опять поставит его на ноги. Мы живем в переходную эпоху, когда близки к банкротству самые состоятельные люди…
— Знаю!.. Все от карт да веселой жизни.
— Не будь несправедлива хотя бы к Владеку: этот бесценный человек оказал мне большую услугу в одном деле. Только бы раздобыть денег…
— Опять дела, деньги!..
— Я, право, не узнаю тебя, Меця, — с сокрушением воскликнул ее супруг. — Тебе хорошо известно, что я сам не люблю говорить о будничных мелочах, а тем более надоедать тебе, но сейчас дело идет о сервитутах, об имении, о нашем положении в обществе, о будущем детей. Нельзя, чтобы все пошло прахом из-за каких-то нескольких сот рублей.
— Значит, тебе опять не хватило денег? — удивилась пани Матильда.
— Разумеется, и на этот раз я решил обратиться за помощью к тебе.
Пани Матильда поднесла платочек к глазам и жалобно спросила:
— Ко мне?.. А что же я могу сделать?.. Все мое приданое прожито, половина драгоценностей заложена, мне не на что даже поехать к Халубинскому, хотя я чувствую, что он непременно вернул бы мне здоровье. А что уж говорить о несчастном Юзеке, о невыплаченном прислуге жалованье, о том, что мы все берем в долг… Oh, malheureuse que je suis!<О, как я несчастна! (франц.)> Я все глаза выплакала…
— Меця! Заклинаю тебя, успокойся, — увещевал ее муж. — Пойми, сейчас все общество переживает критический период, который для нас с тобой окончится через несколько дней. Как только удастся снять сервитуты, я получу остальные десять тысяч и вложу их в хозяйство. Урожаи повысятся, мы заплатим долги, продадим вторую половину леса и укатим за границу. Ты там оживешь, будешь развлекаться и блистать, как прежде…
— Vain espoir!<Напрасная надежда! (франц.)> — прошептала пани Матильда. — Ты всегда твердишь мне одно и то же, когда тебе нужна моя подпись.
— На этот раз даже подписи не нужно! — подхватил муж. — Дай мне просто на недельку, на две свое ожерелье…
— Malheur! Malheur!<Горе! Горе! (франц.)> — прошептала жена.
— Самое большее через месяц ты получишь обратно свои драгоценности…
— Все глаза выплакала…
— В начале октября повезу тебя в Варшаву, и ты, я думаю, сможешь провести там зиму…
— Только чтобы восстановить здоровье, — тихо сказала пани Матильда.
— А заодно и немного поразвлечься, — с улыбкой заметил муж. — Театр, концерты и даже вечеринка с танцами не принесут тебе вреда.
— Танцевать я, конечно, буду в своих допотопных платьях, которые истлели в шкафу!
— Ну, ну!.. Купишь себе столько новых нарядов, сколько твоей душе угодно…
Пани Матильда опустила голову на грудь и после минутного раздумья сказала: