Анна Гумерова, Валентина Сергеева
Ангел мой, Вера
Роман
Москва • «Никея»
УДК 242
ББК 86.372
Г 93
Допущено к распространению
Издательским советом
Русской Православной Церкви
ИС Р21-108-0194
Гумерова Анна, Сергеева Валентина
Ангел мой, Вера: Роман. — М.: Никея, 2022. — 624 с.
Роман Анны Гумеровой и Валентины Сергеевой «Ангел мой, Вера» повествует о хорошо знакомых многим читателям исторических событиях — от блистательной эпохи после нашей победы в войне 1812 года до декабрьского восстания 1825 года и его долгих и значительных последствий, глубоко повлиявших на русскую историю и культуру. В романе эти события раскрыты через призму семейной истории. Перед читателем разворачиваются отношения Веры и Артамона Муравьевых — отношения, полные любви, нежности и трагизма.
Живые сильные характеры, убедительность и богатство исторических и бытовых деталей, замечательный русский язык делают чтение интересным для широкой аудитории.
ISBN 978-5-907457-22-5
Оглавление
Ангел мой, Вера
От авторов
ЧАСТЬ 1
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Глава 32
ЧАСТЬ 2
Глава 1. ЮНОСТЬ
Глава 2. NICOLAS. ВОЙНА
Глава 3. АРТАМОН. СЕМЬЯ
Глава 4. НАЧАЛО БЕД
Глава 5. СЛЕДСТВИЕ
Глава 6. СОРАТНИЦЫ. НОВЫЕ БЕДЫ
Глава 7. СМЕРТЬ ОТЦА. ЗАХАР МАТВЕЕВИЧ. ПРИГОВОР
Глава 8. ТЕРЕБОНИ
Глава 9. У КАНКРИНЫХ
Глава 10. БОЛЕЗНЬ НИКОШИ
Глава 11. СМЕРТЬ ЛЕВУШКИ. ЗНАКОМСТВО С КОЛОГРИВОВОЙ
САШЕНЬКА
Глава 12. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
Глава 13. ОТКРОВЕНИЕ. «ПОБЕДНАЯ ПОВЕСТЬ»
Глава 14. ПЛЕЩЕЕВА
Глава 15. ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ОТКАЗ
Глава 16. САШИНО УЧИЛИЩЕ
Глава 17. У ФИЛАРЕТА. ПРИМИРЕНИЕ
Глава 18. КУЗЕН
Глава 19. ПРОЩАНИЕ С СОФЬЮШКОЙ
Глава 20. УМНЫЕ ЛЮДИ. ОТЪЕЗД САШИ
АРТАМОН. СМЕРТЬ
Глава 21. ВОЗВРАЩЕНИЕ САШИ
Глава 22. «НА СУД ИДУЩЕЮ»
Эпилог
Об авторах
Примечания
ОТ АВТОРОВ
Художественный мир романа «Ангел мой, Вера» сложился из творческого вымысла и документальных материалов. В книге цитируются следующие архивные документы:
На с. 86–87 и с. 320 — письмо матери Веры Муравьевой, Матрены Ивановны Горяиновой (НИОР РГБ, ф. 218, № 461–2, л. 1–6).
На с. 316 — альбом Веры Муравьевой (ИРЛИ, p. I, оп. 17, №459).
На с. 413 — родословная Муравьевых, сделанная Александром Артамоновичем Муравьевым (НИОР РГБ, ф. 218, № 462(I), 1 л.).
На с. 422–423 — письма М.К. Юшневской (ГАРФ, ф. 1463, оп. 2, № 687).
Кроме этого, мы приводим несколько писем из книги:
А.З. Муравьев. Письма / изд. подгот. Т.Г. Любарской. Иркутск: Иркутский музей декабристов, 2010. 528 с. — (Серия «Полярная звезда»).
Главы 26–28 построены на материалах следственного дела Артамона Муравьева (Восстание декабристов. Документы. Т.XI. М.: Госполитиздат, 1954. С. 91–132).
Некоторые письма в книге вымышленны.
Мы хотим поблагодарить тех, без кого эта книга не была бы написана: Наталию Соколову, Марию Лифанову, Екатерину Лебедеву, Евгению Шувалову, Раису Добкач, Юлию Морозову — за вдохновение, материалы, неоценимые советы и сведения по историческим реалиям, помощь в архивной работе и поддержку.
Анна Гумерова, Валентина Сергеева
Там за островом, там за садом
Разве мы не встретимся взглядом
Не видавших казни очей,
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее смерть слово
И разгадку жизни моей?
А. Ахматова
ЧАСТЬ 1
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право –
Самому выбирать свою смерть.
Н. Гумилев
Глава 1
Ранней осенью 1817 года у полковника Александра Николаевича Муравьева, в Шефском доме Хамовнических казарм, было шумно, людно и весело, как всегда бывает в холостых офицерских квартирах, у студентов и у людей, живущих «артистически». Табачный дым облаками висел под потолком. Кому не хватило места на диване и в креслах, присаживались на подоконники, облокачивались на стол, а то и просто, сыскав себе собеседника, ходили под руку из комнаты в комнату. Спорили, спорили до головокружения, до ссор, иногда бестолково, то со смехом, то с раздражением, то замирая от собственной дерзости — но каждому было что сказать, и разговор не прерывался ни на минуту. Здесь перебивали самозваных ораторов, противоречили сами себе и всё равно друг друга понимали. Как только умолкал один, вступал следующий — задорно и уверенно.
Были все бесстрашны и молоды — никого старше двадцати шести лет. Все одинаково презирали плавное течение светских бесед, и у всех, невзирая на разницу лиц, одинаковым ясным светом горели глаза, как всегда бывает у разумных и неравнодушных молодых людей, захваченных общим движением. С вероятностью немало интересных типов нашел бы в квартире полковника Муравьева внимательный художник. Тот, глядишь, весь подался вперед, опершись коленом на сиденье стула, то ли от желания возразить, то ли просто от усиленного внимания; у того, любителя обличений, язвительная, злая улыбка на губах вот-вот рассыплется смехом или криво, как шрам, взбежит на щеку; тот от волнения бледен, рот приоткрыт, как у школьника; те сидят обнявшись и отвечают противникам дружно — Орест и Пилад! — а через пять минут, быть может, рассорятся «навеки» (то есть на весь вечер) и мрачно сядут порознь. Сброшенные от духоты мундиры, распахнутые воротники, заалевшие щеки, непрерывно дымящие трубки, выражения порой уж очень не парламентские — не собрание парадных портретов, а сплошь стремительные зарисовки. И разговоры, Боже мой, что за разговоры!
— Новгородское вече…
— Тоже и Москва.
— Вы истории не знаете, и я вам это докажу. Москва всегда была оплотом единовластия.
— Господа, примеров надо искать не в отечественной истории… отечественная история — болото.
— А это уж и не патриотично.
— Зато логично.
— История — не математика.
— Не пустословь, тебе не идет.
— Господа! Господа!.. Дайте договорить. Саша, будь добр, не кричи мне на ухо. В отечественной истории мы не найдем ни одного положительного примера… господа, я патриот, но на Европу надо смотреть, на Европу!
— Уж посмотрели. Через оконце, спасибо Петру Великому.
— В тринадцатом-то году и через двери глянули.
— Не понравилось, а, князь?
— Наше оконце — европейские книги, сочинения… Говорят — армия невежественна, армия груба, а в гвардейской казарме меж тем Руссо читали.
— Мы-то, может быть, и заглянули… Нас — сколько? Сотни… А остальным доведется ли? Кто смотрит сквозь венецианское стекло, а кто и в щелочку.
— Мы смотрим вольно, а страна лежит в невежестве и даже не сознает, что живет по-скотски.
— Пóлно — не сознает! То-то до сих пор запрещено поминать не только Пугачева, но и его неповинное семейство — кексгольмских узников…
— Разве мы здесь — страна? Мы горсточка счастливцев… Несправедливо. А беремся судить.
— По своему образованию и положению имеем право.
— Смирения, князь.
— Я возражаю! Смирение губит государство.
— Мать любит дочь.
— Ну и глупо.
— Ты уж не предлагаешь ли сапожника сажать в министры только за то, что он сапожник?
— Во Франции попробовали. Простонародный бунт порождает сперва море крови, потом непросвещенных правителей из черни, потом опять тиранов. Un circle vicieux1.
— Ты говоришь — Петр Великий. А что Петр? Хорош пример… Наплодил чиновников. До сих пор видим неблагие последствия его правления, и нет им конца-краю. Фаворитизм…
— Ну, это уж общее злоупотребление государей.
— Господа, дайте мне сказать, я уж полчаса слова прошу!
Через час тесный кружок, сплошь спины и локти, вплотную облепил стол, за которым с пером в руках стоял Никита Муравьев, и молча слушал. Все полнились тем восторгом, который не осмеливается даже прорываться смехом. Здесь, на их глазах, творилось что-то необыкновенное. Хотя оно и походило на обычные молодые проказы против «стариков» и «обскурантов», но уже далеко выдавалось за их рамки.
— Слушайте, слушайте! Кто в субботу идет на бал к N.? Чур, вести себя, как договорились!
— Иначе из компании вон. Не трусить!
— Ну так слушайте. «Постановлено: идущим в субботу к N. всячески говорить против злоупотреблений вообще и синекур в особенности, также обличать жестокость дворян в отношении их крепостных слуг… нота-бене: тут рассказать об госпоже Ф., убившей утюгом свою крепостную горничную. Еще высмеивать и унижать тех, кто занимает свои места не по заслугам».
— Здесь, господа, надо тонко… без бретерства. Никитушка, это уж по твоей части.
— И не танцевать.
— Это уж само собой. В конце концов, это просто пóшло.
— Отчего же пошло? — спросил молодой франтоватый кавалергард, видимо впервые оказавшийся в гостях у полковника Муравьева.