отовсюду мне слышатся скрипы и хруст —
голоса и суставы старух —
и чужие, прошедшие жизни гноятся на мне,
кровоточа – раскрытые раны.
1980-е
«возможно ли? победа из побед…»
возможно ли? победа из побед
победою поражено
поколение послевоенных лет
железной кружкою никто не обнесен
пьют победители квадратное вино
стекающее со знамен
все меньше праздника все тише толчея
как бы сквозь вату бухнул барабан
и вот победа – словно бы ничья
мрачнее пьяного не пьющий ничего
но лучше бы он был смертельно пьян
о, лучше б вовсе не было б его!
«немногорадостный праздник зато многолюдный…»
немногорадостный праздник зато многолюдный
пороха слаще на площади передсалютной
темный пирог мирового огня
и александровская четверня
детство мое освещали надзвездные гроздья
зимний дворец озарялся и потусторонняя гостья
астра или хризантема росла и росла
гасла – и все выгорало дотла
помню ли я толкотню и во тьме абсолютной
свое возвращение к вечности сиюминутной
пересеченье потоков тоску по минувшему дню
и александровскую четверню?
помню ли я разбеганье свистящих подростков
хаос какой-то из шапок обрывков набросков
цепи курсантов морских
помню ли я? – или полубеспамятный скиф
вместо меня это видел и вместе со мною забыл
черные руки отняв от чугунных перил?
Из книги «Время женское и время мужское». Сентябрь 1983
Почти героическое вступление
быдлу – бутылка, начальству – охота
мне – вороненый или хромированный стих
из арсенала деяний мужских
каждому выдано что-то
нету героев – но сила не в них
нету врагов – но враждебна погода
хромовый скрип ледяного похода
все еще в лаврах – и не затих
тысячный дробот сарматской лавины —
ты же оглох, пораженный в поддых,
воздух ловя – как беглых ловили
тут не до мужества – дали вздохнуть бы
конные тучи, цветы полевые
вечной войной искаженные судьбы
Когда полугероями
когда полугероями кишела
страны моей таинственная глушь
и колыхался театральный плюш
над лесом юности замшелой
когда слова стояли как мужчины
(охота, битва – прочее ничто)
в накуренных курятниках лито
на состязаниях блошиных
казалось: это мышца боевая
играет пробуя свою
убойную энергию в краю
где все кричит о вечности без края
тогда бы и задуматься представив
какие окороты предстоят
каких типических оград
бетонные опоры вырастают
из почвы пустырей плодоносимой
не мы одни – подумать бы! – растем:
немые дни, они идут на слом
немые годы набирают силы
В тоске по имперскому раю
недостаточно еще остервенели
но кругом тоска по сталинской струне
духовая музыка одетая в шинели
марширует как во сне
ей пока что некуда приткнуться
округленно-блещущим плечом —
но войска восстанут мертвые проснутся
призрачная жизнь забьет ключом
слышишь гул из ямы оркестровой?
все настроено для гибели всерьез
в батальоны строится в гимнические строфы
мирной жизни временный хаос
светло-серая шагающая вечность
нас равняет – мы в порядке мы в строю
мы прощаемся но я-то знаю встречусь
в императорском раю
с любяще-слепящим долгим взглядом
вот мы входим гипнотической толпой
поквадратно выстроенным стадом
в сад надежды неземной
перед нами луг вечнозеленый
барабанные шеренги царских лип
излучая свет волнуются знамена
и от металлического звона
сотрясается душа. излучина, изгиб
жизни – вот за поворотом
надпись по небу над замершим народом:
«ТЫ НЕ ОЖИЛ, ВОИН, ЕСЛИ НЕ ПОГИБ»
Время женское время мужское
довоенное закрыли казино
превратили в бункер винный ледник
спорото линялое сукно
со столов игорных летних
сколько из него пошито гимнастерок
сколько воинских штанов – не сосчитать
на курортный мусор наползает морок
полдевицы смотрит с пляжного щита
было женское – теперь мужское время!
пусть надеются томятся ждут:
заскрипят ремни запахнет кожей, семя
брызжет – и солдаты новые взойдут
первое что помню – патефон из тира
однорукий тирщик под эмблемой ДОСААФ
духовая пневматическая сила
переполнила пустой его рукав
и со щелканьем счастливым исходила
кто из них, фанерных, Тито или Даллес
вверх тормашками летит?
кто из нас живых прицелился – притих
с каждым залпом заново рождаясь?
Тетраптих
I. Гражданская война. Адам
Мелким бесом завилась дорога.
Не летит – петляет символическая тройка:
Даль белым-бела и даль полога.
– Слушай, дядя, придержи, постой-ка!
Седока мутит. Возница в богатырке
подмигнул, поворотясь, присвистнул.
На глазастых, на живых колесах, как бы в цирке,
Наш ли Цезарь переходит Вислу?
Или ихний островерхий Кайзер
катит гаубицы вопреки движенью солнца,
вперекор истории? не все ль едино – кайся.
Кайся, память, ничего не остается.
Глянь-ка, пыль последней лошадиной битвы.
Перед гибелью лихой не легче ль пыли
барские твои грехи? И детский пар молитвы,
пар идет к Престолу – чтобы нас простили.
Здесь мешаются орудья, люди, кони.
Там – начальство крепкое, тройное.
Голубь, генерал святой Духонин,
среди свиты, в окружении конвоя,
сабля наголо, привстав на стременах
жертвенного первенца встречает.
Сердце Мира – сердце вырвано в сердцах,
но краснознаменный орден полыхает
и улыбка белозубая в усах.
II. На параде. Ева
С тех пор как техникой сменился дробный грохот,
не цоканье копыт, но ровный гул
царит над площадью, где вечный караул
и где не взвизгнет, не завьется в хохот,
слезу не пустит кружевную
девица светская – домашнее растенье.
Не вырвется она, прорвавши оцепленье,
обвить в экстазе дулю броневую.
Теперь толпа напрасно ждет своей
красивой радости – в буденовке, в плюмаже
не прогарцует моложавый царь зверей,
и новые кентавры наши
не въедут в сердце женское рысцой.
Идут моторизованные силы,
осьмиколесные консервные могилы.
– Что медлишь, Ева? Яблочко с гнильцой?
III. Когда-то в Голландии. Ева-Мария
Бог милостив. Меня коснулась милость.
Какие солнечные дни!
Вошла служанка: что-нибудь случилось?
Вы звали? На, голубушка, взгляни —
письмо из Индии, ах да, читаешь по складам,
так вот – письмо из Индии, он пишет:
вернусь в июле, деньги льнут к деньгам.
Я – памятью к тебе и черепичной крыше.
Патент купил. Теперь он лейтенант.
В его распоряженьи восемь пушек.
Представь: мундир, и перевязь, и бант,
и офицерский шарф! и тьма других игрушек.
Я счастлива, ты знаешь, я ревную
его – к его одежде, к наглой ткани,
что ластится к нему и, кожу неземную
бесстыже гладя, у меня ворует
легчайшее тепло моих касаний.
Вернется офицером! нет, подумай:
сюда войдет как ливнем золотым
осыпанный! смешаюсь. Дура дурой.
Его не вижу – океан за ним.
Какие запахи – муската, парусины,
тропических цветов и темных потных тел.
Благословен Господь, во образе мужчины
являющийся нам! ты слушаешь? задел
меня крылом не голубок почтовый,
но целый мир – необъяснимый, новый,
не ведающий, где его предел.
IV. Война в горах. Новый Адам
Не ходят письма. И война в горах
(он говорил, когда пустили в отпуск) —
занятие пустое, так, рутина.
Безвылазно в казарме. Вечный страх —
а вдруг дизентерия? все опрыскать!
Повсюду хлорка. Видишь ли, мужчины
народ неаккуратный. Так дичаешь
за первую неделю, а вторая
и сотая уже неразличимы.
Я до того дошел, что дней не различаю —
где пятница? где воскресенье? – Рота,
построиться! Какие развлеченья?
Случается, придет приказ
об усиленьи воспитательной работы.
Читаешь, радуясь: пока что не про нас.
В соседней части были два таджика,
бежать пытались – их потом нашли
с глазами выколотыми, орущих безъязыко,
валяющихся, как мешки в пыли.
Там – самострел, здесь лейтенант подстрелен —
есть подозренье, кем-то из своих…
Туземцев не видал. От всей природы
одна жара. Жара уже в апреле,
и прелая вода – в любое время года.
И прорва прочих радостей простых.