Зажим на гибкой ноге для фиксации корпуса. Еще один – вместо третьей руки. Натяжные планки. Собственно, здесь почти ничего не повреждено – такое ощущение, что кто-то нарочно разобрал механизм, притом бережно. Взы-взык, как говорится, и готово, вот только… уф. Одной детали не хватает – этого следовало ожидать, не так ли? Движения ног при ходьбе должны быть взаимосвязаны… ха! Благодаря такому механизму штуковина могла ходить почти как человек. Неплохо, очень неплохо, вещица явно опередила свое время. По телевизору показывали робота, устроенного похожим образом, и он считается великим достижением науки и техники. А это, быть может, прототип… Несомненно, где-то сейчас переворачивается в гробу один очень злой мастер.
Джо вопросительно взглядывает на Эди, спрашивая разрешения, включает крошечную паяльную лампу, нагревает полоску металла и закручивает, плоит, складывает. Взы-взык опять. Дует, плоит еще раз. Да, вот так, загнем сюда и… Вуаля. Consumatum est,[2] как сказала бы матушка.
Джо поднимает глаза: Эди наблюдает за ним, или, быть может, созерцает издали собственную жизнь. Ее лицо недвижно, и на один кошмарный миг ему приходит мысль, что она испустила дух. Затем старушка вздрагивает, жеманно улыбается, говорит «спасибо», заводит солдатика и отправляет его маршировать по столу, трубя в трубу и сминая скатерть маленькими, подбитыми гвоздями сапогами.
Зловещая псина, навострив уши-обрубки, незряче пялит на Джо свои стеклянные глазки. «Есть к чему стремиться, часовщик. Твой солдат волочит одну ногу. Впрочем, мы довольны работой. Узри: моя госпожа глубоко тронута. Вот тебе за труды. А теперь – поди вон».
Джо Спорк спешно уходит. Он глубоко убежден, что Эди показала ему не все; у нее есть другая, грандиозная тайна, но открыть ее Дж. Дж. Спорку можно лишь после того, как он пройдет многочисленные испытания. Он не без тоски гадает, какое из них провалил, даже подумывает вернуться. Или ей просто одиноко, и она признала в нем родственную одинокую душу?..
Хотя его одиночество – совсем иного рода.
Да и сейчас он не вполне один. Краем глаза он замечает нечто странное – мелькает, отразившись в окнах проезжающего мимо автобуса, темный силуэт. Тень в дверном проеме. Джо оборачивается и, прежде чем перейти дорогу, смотрит направо и налево, причем налево – особенно внимательно. Надо же, еще чуть-чуть и он прошел бы мимо, настолько фигура неподвижна – глаза по привычке ищут суставы и сочленения, но не находят. И все же кто-то следит за ним с крыльца заколоченной пекарни, прячась в тени навеса. Сгорбленная фигура в платье или тяжелом длинном плаще, голова покрыта черной вуалью. Пчеловод, вдова в трауре или высокое худое дитя в костюме привидения. А скорее – просто старый мешок висит на крючке, обманывая зрение.
В следующий миг Джо едва не попадает под колеса длинного зеленого «универсала». Из-за руля его буравит взглядом, проклиная за сам факт существования на белом свете, злое женское лицо, и слежка – если таковая имела место, – мгновенно вылетает из головы.
Встревоженный и угрюмый Джо заглядывает в лавку на углу – спросить Ари, не найдется ли у него отравы для кошек.
Приехав в Лондон, Ари открыл магазинчик и назвал его «М’хага зин». После просмотра английского телевидения у него сложилось впечатление, что англичане обожают каламбуры и маленькие лавочки на углу, и рассудил, что такая комбинация непременно принесет ему успех. Магазин превратился в «М’хага зин», но практически сразу стало ясно, что, хоть лондонцы и в самом деле ценят каламбуры и удобство, они совсем не любят, когда над ними глумятся лавочники-чужеземцы. И правильное употребление апострофа для обозначения гортанной смычки – еще не оправдание.
Ари быстро понял свою ошибку и закрасил возмутительную вывеску. Джо по сей день не знает, действительно его имя хотя бы отдаленно напоминает «Ари» или он просто придумал набор звуков, которые звучат удобоваримо и в то же время на иностранный лад, не пугая местное население чрезмерной сложностью или намеками на неподобающее воспитание.
Вероятно, нет ничего удивительного в том, что Ари не желает травить кошек. Ари полагает, что кошки ниспосланы людям самим Господом, дабы помогать нам на жизненном пути и учить нас терпению. Джо, на плече которого уже две недели не заживают раны после непрямого попадания кошачьих когтей, заявляет, что кошки – исчадия Ада, несущие хаос, разлад и кожный зуд. Ари отвечает, что одно другому не противоречит: даже если они исчадия Ада и несут разлад и кожный зуд, это не мешает им быть учителями и посланцами Космического Разума.
– Кошки как они есть, – говорит Ари, сжимая в руках пластиковый ящик с утренней партией фермерского молока, часть которого в данный момент капает на пол, – помогают нам совершенствоваться.
– Угу, в области оказания первой помощи и профилактики заболеваний, – бормочет Джо Спорк.
– И в духовной сфере тоже. Вселенная учит нас понимать Бога, Джозеф.
– Вселенная – допустим, но не кошки. Не этот кот.
– Все сущее ниспослано нам в назидание.
Слова Ари так похожи на изречения дедушки Спорка, что Джо, несмотря на бессонную ночь и испорченное котом утро, невольно кивает.
– Спасибо, Ари.
– Не за что.
– Мне все равно нужна отрава.
– Вот и славно! Значит, нам еще многому предстоит научить друг друга.
– До скорого, Ари.
– Au revoir, Джозеф.
II
Уже у самой входной двери он слышит крик – вернее, астматический сип. Тем не менее его эхо прекрасно разносится по тихой Койль-стрит и вспугивает стайку голубей в подворотне.
– Есть кто дома? Мистер Спорк?
Джо оборачивается и становится свидетелем редкого и прелюбопытного зрелища: толстяк бежит.
– Мистер Спорк!
Ей богу, бежит. Не слишком быстро – хотя он, как и многие полные люди, вполне легок на ногу, – но все же в приличном темпе. Бедра у него мощные, и он не трусит, не семенит, а по-настоящему бежит. Издали он чем-то напоминает деда Джо по материнской линии, мясника-разделочника с бритой головой и прослойками яиц и сала по всему телу. В отличие от деда, этому типу при всей его увесистости не хватает веса. Навскидку Джо дал бы ему и пятьдесят, и тридцать лет.
– День добрый! Мы бы хотели с вами побеседовать, не возражаете?
Да, «мы», ибо их двое: толстый и тонкий. Господина поменьше почти не видно за исполинской тушей его спутника. Он изящно вышагивает в кильватере кита.
Окликал его, несясь по тротуару и тяжело дыша, именно толстый. Во избежание сердечных драм либо столкновения Джо останавливается и с любопытством отмечает, что двое приходят к финишу почти одновременно. Тонкий берет беседу в свои руки. Он старшее, седее, держится невозмутимее и говорит вкрадчивее:
– Дражайший мистер Спорк, нельзя ли нам войти и побеседовать с вами дома? Мы – не только мы, разумеется, но мы в том числе, – представляем Музей истории механики имени Логанфилда с филиалами в Эдингбурге и Чикаго.
Однако тягучего шотландского акцента у него нет, только безупречная английская дикция. Его предложения ближе к концу не ползут вопросительно вверх на современный американский лад, а заканчиваются весомыми, убедительными точками.
– Боюсь, мы к вам по деликатному вопросу.
Деликатность претит Джо. Вернее, он очень ее ценит в часовых и прочих механизмах, но в реальной жизни она сулит только суды, расходы и неприятности. Кроме того, иногда это слово означает, что всплыли на поверхность очередные отцовские долги или прегрешения, и теперь Джо наверняка предстоит выслушать, как Мэтью довел до нищеты лучшего друга или украл бесценный бриллиант, а затем в сотый раз объяснить, что нет, он не унаследовал сокровища Мэтью Спорка, от отца ему достался лишь пустой кожаный чемодан да стопка газетных вырезок с подробными описаниями преступных деяний Мэтью, за которые его так и не удалось привлечь к ответственности. Деньги исчезли, и никто не знает, где они, – ни жена, ни сын, ни кредиторы.
Однако на сей раз дело, похоже, касается самого Джо.
В узком кругу его друзей имеется лишь один человек, чья жизнь время от времени осложняется проблемами с законом.
Билли, черт ты лысый, во что ты меня втянул? Ох, шиш да зарез…
Шиш да зарез – такое восклицание на Ночном Рынке звучит в минуты полного отчаяния и означает неминуемую погибель и крах всего. Джо испытывает непреодолимое желание унести ноги.
Вместо этого он говорит:
– Входите, пожалуйста.
Ибо в его представлении Англия – справедливая страна, и он знает по опыту, что даже там, где закон был нарушен или попран, желание пойти навстречу и элементарная вежливость позволяют загладить на удивление глубокие ухабы.
Толстый входит первым, тонкий вторым, а замыкает шествие Джо – в знак того, что бежать он не намерен и входят они исключительно по его настоянию. Он предлагает гостям чай и удобные кресла – увы, они отказываются. Тогда он заваривает чай для себя, и тонкий все же соглашается выпить чашечку и даже угощается макаруном. Толстый пьет воду, много воды. Подкрепившись, Джо показывает им наиболее любопытные части своей мастерской (эдинбургские напольные часы, а также незаконченного автоматона-шахматиста, которого он мастерит на заказ по подобию знаменитого Турка), после чего тонкий сцепляет руки домиком, давая понять, что пора переходить к делу.
– Меня зовут мистер Титвистл, – говорит он, – а это – мистер Каммербанд. Сразу оговорюсь: фамилии настоящие. Жизнь причудлива и удивительна. Если вам вздумается пошутить по этому поводу, мы вполне способны переварить шутку и даже посмеяться вместе с вами.
Он демонстративно улыбается, показывая, что действительно это умеет. Мистер Каммербанд поглаживает себя по животу, давая понять, что лично он вполне способен переварить не только эту, но и любые другие шутки.