Ангелы-хранители — страница 7 из 12

1

Весь конец июня Нора занималась живописью, проводила время в компании Трэвиса и пыталась научить Эйнштейна читать.

Ни Нора, ни Трэвис не были уверены в возможности научить собаку читать, даже такую умную, как Эйнштейн, но попытка не пытка. Если, как выяснилось, он понимал устную речь, значит его можно было научить понимать и письменную.

Конечно, они не могли быть абсолютно уверены, что Эйнштейн действительно понимал устную речь, несмотря на его адекватную, хотя и специфическую реакцию. Однако нельзя было исключить, что ретривер не понимает точного значения слов как таковых, но благодаря неким слабо выраженным телепатическим способностям во время устной речи считывает смысловые картинки из мозга собеседника.

– Сомневаюсь, что это действительно наш случай, – сказал Трэвис Норе, когда они как-то днем сидели у него на патио, потягивая разбавленное водой вино с фруктовым соком и наблюдая за тем, как Эйнштейн резвится в струе оросителя для газона. – Быть может, потому, что не хочу в это верить. Мысль о том, что он не глупее меня, да еще и телепат – уже некоторый перебор. Ведь тогда мне следовало бы носить ошейник, а ему держать поводок!

Но именно тест с испанским языком позволил установить отсутствие у собаки телепатических способностей.

В колледже Трэвис три года изучал испанский. Затем, когда он выбрал карьеру военного и вступил в элитное спецподразделение «Дельта», ему пришлось усовершенствовать свой испанский, поскольку начальство считало, что в связи с растущей политической нестабильностью в Центральной и Южной Америке спецподразделение «Дельта» будет все чаще привлекаться к проведению контртеррористических операций в испаноязычных странах. Трэвис давным-давно уволился из «Дельты», однако постоянные контакты с латиноамериканцами, составляющими значительную часть населения Калифорнии, позволяли ему сохранять относительную беглость языка.

И вот сейчас, когда Трэвис отдавал Эйнштейну приказы или задавал вопросы по-испански, тот лишь тупо смотрел на него, растерянно виляя хвостом. А если Трэвис продолжал говорить по-испански, Эйнштейн наклонял набок голову и начинал пыхтеть, словно желая спросить, что это за шутка такая. Несомненно, если бы ретривер мог улавливать мысленные образы, возникающие в голове говорящего, то незнание языка ему явно не помешало бы.

– Он не умеет читать мысли, – заявил Трэвис. – Слава богу, у его гениальности есть свои границы!

День за днем Нора, сидя на полу гостиной Трэвиса или у него на патио, показывала Эйнштейну алфавит, объясняла, как из букв составляются слова и как эти напечатанные слова связаны с устной речью, которую Эйнштейн уже научился понимать. Время от времени Трэвис сменял Нору, чтобы дать ей передохнуть, но в основном просто сидел рядом и читал, потому что, как он сам признался, у него не хватало терпения учить других.

Нора из тетради с листами на кольцах сделала для Эйнштейна букварь. На левую страницу она приклеила вырезанную из журнала картинку, а на правой напечатала прописными буквами названия предметов, изображенных слева, причем все слова были очень простыми: ДЕРЕВО, МАШИНА, ДОМ, МУЖЧИНА, ЖЕНЩИНА, СТУЛ… Эйнштейн сидел рядом с Норой, уставившись в букварь, и Нора сначала показывала ему на картинку, затем – на слово, повторяя его несколько раз.

И вот тридцатого июня Нора разложила на полу штук двадцать неподписанных картинок.

– Пора снова устроить тест, – сказала она Эйнштейну. – Давай-ка проверим, получится ли у тебя сегодня лучше, чем в понедельник.

Эйнштейн сидел очень прямо, грудь колесом, голова поднята, словно он был в себе абсолютно уверен.

Трэвис, расположившись в кресле, наблюдал за происходящим.

– Если ты завалишь тест, мохнатая морда, – сказал он Эйнштейну, – мы обменяем тебя на пуделя, который умеет кувыркаться, притворяться мертвым и выпрашивать ужин.

Эйнштейн проигнорировал слова Трэвиса, к явному удовольствию Норы.

– Смеется тот, кто смеется последним, – сказала она Трэвису.

– Обещаю исправиться, профессор, – ответил Трэвис.

Нора подняла карточку с напечатанным на ней словом «ДЕРЕВО». Эйнштейн безошибочно подошел к фото сосны, ткнув в него мокрым носом. Когда Нора подняла карточку со словом «МАШИНА», ретривер поставил лапу на фото автомобиля, а когда Нора подняла карточку со словом «ДОМ», пес обнюхал снимок особняка в колониальном стиле. Таким образом, они проверили пятьдесят слов, и Эйнштейн впервые за все это время правильно подобрал картинку к каждому напечатанному на карточке слову. Нору явно ошеломили успехи Эйнштейна, а тот на радостях непрерывно вилял хвостом.

На что Трэвис заметил:

– Что ж, Эйнштейн, читать Пруста ты сможешь еще очень и очень не скоро.

Нора явно обиделась на Трэвиса за наезды на ее звездного ученика:

– Он отлично справляется! Потрясающе! И нечего требовать от него, чтобы он с ходу научился читать книги для студентов колледжа. Эйнштейн учится быстрее, чем любой ребенок.

– Да неужели?

– Вот именно. Гораздо быстрее любого ребенка.

– Ну тогда, возможно, он заслужил парочку печенюшек.

Эйнштейн пулей бросился в кухню за коробкой с собачьим печеньем.

2

По мере того как лето шло своим чередом, Нора демонстрировала потрясающие успехи в обучении Эйнштейна чтению.

К середине июля они уже перешли от самодельного букваря к детским книжкам с картинками Доктора Сьюза, Мориса Сендака, Фила Паркса, Сюзи Боудал, Сью Дример, Мерсера Майера и многих других. Эйнштейну, похоже, с ходу безумно понравились все эти книги, но больше всего книжки Паркса и особенно – по причине, непостижимой ни для Норы, ни для Трэвиса, – очаровательные рассказы Арнольда Лобела про двух забавных лягушат Квака и Жаба. Нора с Трэвисом принесли из городской библиотеки целую охапку детских книг и накупили еще больше в книжном магазине.

Поначалу Нора читала Эйнштейну вслух, медленно водя пальцем под каждым прочитанным словом, и Эйнштейн, наклонившись над книгой, внимательно следил глазами за текстом. Затем Нора уже не читала вслух, а просто держала книгу открытой и переворачивала страницу, когда Эйнштейн подавал знак – поскуливая или как-то еще, – что справился с этим куском текста и можно перейти к следующей странице.

Готовность Эйнштейна часами сидеть над книгами служила явным доказательством того, что он действительно их читает, а не только рассматривает интересные картинки. И тем не менее Нора решила проверить ретривера на знание содержания с помощью вопросов о сюжетной линии.

После того как Эйнштейн прочел «Квак и Жаб круглый год», Нора закрыла книгу и сказала:

– Ну ладно, а теперь ответь «да» или «нет» на мои вопросы.

Нора с Эйнштейном сидели за столом на кухне, где Трэвис готовил на обед картофельную запеканку с сыром. Трэвис даже оторвался от стряпни, чтобы посмотреть, как ретривер справится с тестом.

Нора начала задавать вопросы:

– Итак, когда Квак пришел к Жабу в зимний день, Жаб лежал в постели и не хотел выходить на улицу. Это правда?

Эйнштейну пришлось перевернуться на стуле, чтобы повилять хвостом. Да.

Нора продолжила:

– Но Квак все же уговорил Жаба выйти на улицу, и они отправились кататься на коньках.

Один гав. Нет.

– Они катались на санках.

Да.

– Очень хорошо. Чуть позже в том же году, на Рождество, Квак сделал Жабу подарок. Это был свитер?

Нет.

– Новые санки?

Нет.

– Часы для его камина?

Да, да, да.

– Отлично! – похвалила Эйнштейна Нора. – Итак, что будем читать дальше? Как насчет «Бесподобного мистера Фокса»?

Эйнштейн энергично завилял хвостом.

Трэвис с радостью принял бы более активное участие в обучении Эйнштейна, но он видел, что работа с Эйнштейном крайне благотворно влияет на Нору, а потому решил не вмешиваться. На самом деле Трэвис иногда выступал в роли старого ворчуна, подвергая сомнению пользу от обучения пса чтению, отпуская саркастические замечания по поводу успехов Эйнштейна и его литературных пристрастий. И даже такой мягкой критики оказалось достаточно, чтобы удвоить решимость Норы заниматься с ретривером вдвое больше и доказать, что Трэвис глубоко заблуждается. Эйнштейн не реагировал на критические замечания, поскольку, как подозревал Трэвис, отлично понимал, что все это не более чем игры в реверсивную психологию.

Занятия с Эйнштейном пошли Норе на пользу. Она буквально расцвела. Возможно, это объяснялось тем, что прежде она еще никогда ни с кем так плотно не взаимодействовала, даже с Трэвисом или с тетей Виолеттой. Процесс непрерывного общения с Эйнштейном помог девушке выбраться из своей скорлупы. Ей доставляло истинное наслаждение делиться с ретривером своим умением читать и писать. Нора, со свойственным ей душевным благородством, обожала одаривать других, но, поскольку раньше ей приходилось вести жизнь затворницы, у нее не было ни малейшей возможности раскрыть эту сторону своей личности. И вот теперь, когда появился шанс жить ради других, Нора не жалела на Эйнштейна ни времени, ни сил, получая удовольствие от своей душевной щедрости.

У Трэвиса возникли некоторые подозрения, причем явно небеспочвенные, что отношения с псом раскрыли истинный материнский талант Норы. Она проявляла великое терпение настоящей матери, нянчившей долгожданного ребенка. Нора разговаривала с Эйнштейном нежно и ласково, словно обращалась к любимому отпрыску.

Но так или иначе, работая с Эйнштейном, Нора стала более непринужденной и коммуникабельной. Мало-помалу сменив бесформенные темные платья на летние белые слаксы, яркие блузки, джинсы и футболки, Нора, казалось, помолодела лет на десять. Она снова уложила свои роскошные волосы в салоне красоты, но уже не стала портить укладку. Она стала чаще и охотнее смеяться. Разговаривая с Трэвисом, она больше не отводила взгляд и не опускала глаза. Она не стеснялась дотронуться до Трэвиса и даже могла обнять его за талию. Ей нравилось, когда Трэвис обнимал ее, и теперь они охотно целовались, хотя поцелуи эти скорее походили на неуклюжие подростковые ласки в начале процесса ухаживания.

Четырнадцатого июля Нора получила известие, сразу поднявшее ей настроение. Норе позвонили из офиса окружного прокурора в Санта-Барбаре и сообщили, что ей совершенно необязательно приезжать в суд, чтобы свидетельствовать против Артура Стрека. Учитывая свое криминальное прошлое, Артур не стал настаивать на невиновности и отрицать покушение на изнасилование, физическое насилие и незаконное вторжение в частные владения. Послушавшись адвоката, Стрек пошел на сделку с признанием вины. В результате с него сняли все обвинения, за исключением физического насилия, приговорив к трем годам заключения с условием отсидеть два года, прежде чем иметь право на условно-досрочное освобождение. Нора до смерти боялась суда. Почувствовав себя свободной, она в честь радостного события даже впервые в жизни слегка напилась.

В тот же день Трэвис принес домой целую охапку материалов для чтения. Эйнштейн, обнаружив детские книжки с картинками про Микки-Мауса и комиксы, был на седьмом небе от счастья – не меньше, чем Нора после известия о предъявленном Артуру Стреку обвинению. Странная любовь Эйнштейна к Микки-Маусу, Дональду Даку и остальным героям мультфильмов Диснея оставалась для Трэвиса загадкой, но не подлежала сомнению. Эйнштейн, виляя хвостом, на радостях обслюнявил Трэвиса буквально с головы до ног.

И все было бы чудесно, если бы Эйнштейн в середине ночи не бегал от окна к окну, с нескрываемым страхом всматриваясь в темноту.

3

Во вторник утром, пятнадцатого июля, почти через шесть недель после убийства в Бордо-Ридж и через два месяца после побега собаки и Аутсайдера из «Банодайна» Лемюэль Джонсон сидел в одиночестве в своем кабинете на верхнем этаже правительственного здания в Санта-Ане, административном центре округа Ориндж. Лемюэль смотрел из окна на насыщенную загрязняющими веществами плотную дымку. Попавшая в капкан под инверсионным слоем, она окутала западную часть округа, делая адскую жару еще более невыносимой. Ядовито-желтый день был под стать настроению Лемюэля.

Обязанности Лема не ограничивались поиском лабораторных беглецов, однако это дело занимало все его мысли. Лем был не в состоянии выкинуть его из головы даже на время сна, и в последнее время ему удавалось поспать не более четырех-пяти часов за ночь.

Нет, если честно, он был буквально одержим этим делом, прилагая титанические усилия, чтобы избежать провала. Отец Лема, выросший в нищете, но сумевший создать успешный бизнес, вселил в душу Лема почти религиозную веру в необходимость доводить все до конца и достигать поставленных целей. «Не важно, чего ты сумел добиться в жизни, – любил говорить отец. – Если будешь плохо стараться, жизнь непременно выбьет почву у тебя из-под ног. А для чернокожего, Лем, все обстоит еще хуже. Для чернокожего добиться успеха – это словно идти по канату, натянутому через Большой каньон. Ты поднялся действительно очень высоко, и тебе это нравится, но всего один неосторожный шаг – и тебя ждет падение длиной в милю прямо в пропасть. В пропасть. Потому что провал означает нищету. А в глазах многих людей, даже в наш просвещенный век, нищий чернокожий неудачник – это и не человек вовсе, а просто ниггер». Единственный раз в жизни отец упомянул ненавистное слово. Лем вырос в твердой уверенности в том, что любой его успех – это всего лишь шаткая опора для ног на скале под названием «жизнь», что в любую минуту его может сдуть со скалы ненастными ветрами и что он, Лем, не имеет права расслабиться в своем стремлении зацепиться покрепче, чтобы забраться на более широкий и надежный уступ.

У Лема началась бессонница, пропал аппетит. А если он что-то и ел, то потом мучился несварением желудка из-за повышенной кислотности. Во время еженедельной игры в бридж с Уолтом и Одри Гейнс он проиграл партию, поскольку не мог сосредоточиться на картах. И в результате Джонсоны в пух и прах продулись.

Лем знал, почему он так страстно стремился успешно завершить каждое дело, но знание это никак не могло помочь ему умерить свою одержимость.

Мы такие, какие есть, подумал Лем, и, вероятно, единственная возможность изменить себя – это получить от жизни сюрприз, который раскалывает прошлое совсем как бейсбольная бита – зеркальное оконное стекло.

Погруженный в тревожные мысли, Лем смотрел на слепящий июльский день,

Тогда, в мае, он пришел к выводу, что ретривера, скорее всего, подобрали и приютили. Ведь пес был очень красивым животным, и, если он раскроет кому-нибудь хоть толику своего интеллекта, перед его обаянием будет невозможно устоять. Поэтому, по соображениям Лема, собаку будет найти труднее, чем выследить Аутсайдера. Итак, неделя – на обнаружение Аутсайдера, думал Лем, и, возможно, месяц на поимку ретривера.

Лем разослал информационные листовки во все приюты для животных и ветеринарные клиники Калифорнии, Невады и Аризоны с настоятельным требованием содействия в поисках золотистого ретривера. В листовках было сказано, что животное убежало из медицинской исследовательской лаборатории, где проводили важные эксперименты по изучению рака. Потеря собаки, говорилось в сообщении, чревато потерей миллионов долларов, выделенных на исследования, и неподдающегося подсчету времени работы исследователей, что серьезно замедлит создание средства для лечения определенных заболеваний. Листовка содержала фотографию собаки и информацию о том, что на внутренней поверхности ее левого уха имеется лабораторная татуировка: номер 33-9. В сопроводительном письме, приложенном к листовке, выражалась просьба не только о содействии, но и о конфиденциальности. Отправка подобных писем повторялась каждую неделю после побега собаки из «Банодайна». Два десятка агентов АНБ занимались исключительно обзвоном приютов для животных и ветеринарных клиник в трех штатах, чтобы удостовериться, что там продолжают следить, не появился ли у них ретривер с татуировкой.

Тем временем усиленные поиски Аутсайдера могли быть ограничены, с некоторой долей уверенности, незастроенными территориями, поскольку Аутсайдер старался действовать скрытно. Вряд ли хоть кто-нибудь найдет его настолько славным, чтобы приютить. А кроме того, Аутсайдер оставлял за собой кровавый след, по которому можно было идти.

Сразу после убийств в Бордо-Ридж к востоку от Йорба-Линды Аутсайдер рванул в безлюдный район Чино-Хилс. Оттуда он отправился на север – к восточной окраине округа Лос-Анджелес, где 9 июня его засекли в окрестностях города Даймонд-Бар. В службу контроля за животными округа Лос-Анджелес стали поступать многочисленные – и крайне истеричные – звонки от жителей Даймонд-Бара с жалобами по поводу нападения диких животных на их домашних питомцев. Поступали звонки и в полицию: от тех, кто считал, что кровавая бойня – дело рук маньяка. Всего за две ночи более двух десятков домашних животных из Даймонд-Бара были разорваны в клочья, и состояние их трупов не оставляло у Лема и тени сомнения, что злоумышленником был Аутсайдер.

Затем след на неделю словно заледенел, но уже утром восемнадцатого июня двое молодых туристов, отдыхавших у подножия Джонстоун-Пика, в восточной части обширного Национального заповедника Анджелес, сообщили о том, что видели нечто, как им показалось, из другого мира. Они заперлись в своем фургончике, однако существо предприняло неоднократные попытки до них добраться и даже разбило камнем боковое окно. К счастью, у пары был с собой револьвер 32-го калибра, и один из них открыл по нападавшему огонь, отогнав его прочь. Пресса представила туристов парочкой шизиков, и у разбитных ведущих вечерних новостей появилась хорошая тема для шуток.

Лем поверил молодой паре. Он нарисовал на карте проход, по которому Аутсайдер мог пробраться из Даймонд-Бара к подножию Джонстоун-Пика: через Сан-Хосе-Хилс, через парк Бонелли, между Сан-Димасом и Глендорой, а затем через дикие леса. Аутсайдеру явно пришлось пересечь три автомагистрали, идущие через этот район, но тварь наверняка передвигалось глубокой ночью, когда движения на дорогах практически не было, а потому вполне могла оставаться незамеченной. Лем направил в эту часть леса сотню одетых в гражданское морпехов из военно-морской разведки, которые продолжили поиски группами из трех-четырех человек.

Лем очень надеялся, что хоть одна выпущенная туристами пуля попала в Аутсайдера. Однако на стоянке следов крови обнаружено не было.

И тогда Лем начал всерьез волноваться, что Аутсайдер сможет еще долго оставаться неуловимым. Ведь Национальный заповедник Анджелес, расположенный севернее Лос-Анджелеса, был чудовищно велик.

– Размером почти со штат Делавэр, – заявил Клифф Сомс, измерив область на карте, пришпиленной к доске на стене кабинета Лема, и переведя полученные цифры в квадратные мили.

Клифф приехал из Делавэра. Он был новичком здесь, на западе страны, и по-прежнему не переставал удивляться гигантским масштабам всего, что находилось в этой части континента. А еще он был молодым, полным юношеского энтузиазма, а потому сохранял опасный оптимизм. Клиффа воспитали совсем не так, как Лема. И Сомс отнюдь не чувствовал себя канатоходцем и не боялся, что его жизнь может разрушить всего лишь одна оплошность или неудача. Иногда Лем даже завидовал ему.

Лем уставился на каракули из цифр:

– Если Аутсайдер скроется в горах Сан-Гейбриел, питаясь лесной дичью, если он предпочтет одиночество, лишь изредка выходя из укрытия, чтобы выместить свою ярость на людях, живущих у границ заповедника… тогда, вполне вероятно, мы никогда его не найдем.

– Но вы ведь помните, – возразил Клифф, – что он ненавидит собаку больше, чем людей. Он хочет добраться до собаки, и у него есть возможность ее найти.

– Это мы так считаем.

– И как долго он сможет жить в условиях дикой природы? Конечно, отчасти он дикий зверь, но зверь очень умный. Быть может, слишком умный, чтобы довольствоваться тяжелой жизнью в горах.

– Быть может, – согласился Лем.

– Или его в ближайшее время засекут, или он сделает нечто такое, что даст нам наводку, – предположил Клифф.

Дело было восемнадцатого июня.

И когда в течение следующих десяти дней никаких следов Аутсайдера так и не было обнаружено, стало понятно, что держать для работы в полевых условиях сто человек слишком дорогое удовольствие. Двадцать девятого июня Лему в конце концов пришлось отказаться от помощи переданных в его распоряжение морпехов и отправить их обратно на базы.

День за днем Клифф черпал надежду в отсутствии дурных новостей, уговаривая себя, что с Аутсайдером случилась беда и он погиб, а значит, они больше никогда о нем не услышат.

День за днем Лем все глубже погружался в бездну отчаяния, пребывая в мрачной уверенности, что потерял контроль над ситуацией и Аутсайдер проявится самым драматическим образом, сообщив всему миру о своем существовании. Провал.

Единственным светлым пятном было то, что зверь теперь находился в округе Лос-Анджелес, вне юрисдикции Уолта Гейнса. Если будут новые жертвы, Уолт, вероятно, о них даже не узнает и его не придется настойчиво уговаривать не лезть не в свое дело.

К четвергу, пятнадцатого июля, ровно два месяца спустя после побега из «Банодайна» и через месяц после того, как на туристов было совершено нападение предполагаемого пришельца или двоюродного брата снежного человека, только размером поменьше, Лем уже смирился с тем, что скоро ему придется искать себе другую работу. Нет, никто не осуждал его за то, что все пошло не так, как ожидалось. На Лема давили в ожидании результатов, но не сильнее, чем в ходе других серьезных расследований. На самом деле начальство Лема находило в отсутствии результатов ту же положительную сторону, что и Клифф Сомс. Но в минуты печальной безысходности Лем уже представлял себе, как он, низведенный до статуса псевдокопа с потертым значком, работает ночным охранником в униформе на каком-нибудь складе.

Итак, сидя в кресле лицом к окну и хмуро глядя на окутанный желтой дымкой жаркий июльский день, Лем внезапно громко сказал:

– Проклятье, меня учили бороться исключительно с людьми, нарушающими закон! Как, черт возьми, я могу перехитрить преступника, явившегося к нам из ночного кошмара?!

В дверь постучали. Лем развернулся на стуле. На пороге появился Клифф Сомс. Вид у него был взволнованный и явно расстроенный.

– Аутсайдер, – сказал он. – Мы снова его засекли… но у нас два трупа.

Двадцать лет назад, во время войны во Вьетнаме, пилот служебного вертолета АНБ, находящегося в распоряжении Лема, научился всему, что следует знать о посадке на пересеченную местность и взлете с нее. И вот сейчас, поддерживая постоянную радиосвязь с помощниками шерифа округа Лос-Анджелес, которые уже приступили к расследованию, пилоту не составило труда обнаружить место преступления путем визуальной навигации по естественным ориентирам. Примерно в час дня он посадил вертолет на широкое каменное плато хребта, нависающего над каньоном Боулдер в Национальном заповеднике Анджелес, всего в нескольких ярдах от той точки, где были обнаружены тела.

Когда Лем с Клиффом, выйдя из вертолета, направились вдоль гребня хребта туда, где уже собрались помощники шерифа и лесные рейнджеры, в лицо им ударил горячий ветер. Ветер принес запах кустарника и сосен. Здесь, в этой гористой местности, сумели укорениться разве что чахлые пучки дикой травы, обожженной жарким июльским солнцем. Низкий кустарник, включая пустынную растительность вроде мескитовых деревьев, окаймлял верхнюю часть склонов каньона, резко уходящих вниз слева и справа. Дно каньона поросло деревьями и было покрыто более сочной зеленью.

Они находились в четырех милях к северу от города Санленд, в четырнадцати милях к северу от Голливуда и в двадцати милях к северу от густонаселенного центра Лос-Анджелеса, хотя создавалось полное впечатление, что они находились на забытой Богом территории, простирающейся на тысячи миль вокруг, вдали от цивилизации. Помощники шерифа припарковали свои внедорожники на грунтовой дороге в трех четвертях мили отсюда – при посадке вертолет Лема пролетал как раз над ними, – и рейнджеры помогли Лему подняться к месту, где нашли трупы. Вокруг трупов столпились четыре помощника шерифа, двое экспертов из криминалистической лаборатории округа и трое рейнджеров, у всех у них был потерянный вид, словно они тоже чувствовали себя отрезанными от цивилизации.

Когда Лем с Клиффом подошли к месту преступления, помощники шерифа как раз закончили укладывать останки в пластиковые мешки. Мешки еще не были закрыты на молнию, и Лем успел рассмотреть, что одна из жертв была мужского пола, а другая – женского, оба молодые, одеты для хайкинга. Оба тела растерзаны, глаза вырваны.

Теперь число невинных жертв уже достигло пяти человек, что лишь усиливало бремя давившей на Лема вины. В такие минуты, как сейчас, Лем жалел, что отец в свое время привил ему обостренное чувство долга.

Помощник шерифа Хэл Бокнер, высокий и загорелый, с удивительно тонким голосом, сообщил Лему о личностях убитых и характере ранений.

– Согласно удостоверению личности, мужчина – Сидни Транкен, двадцать восемь лет, из Глендейла. На теле штук двадцать следов от укусов, еще больше следов от когтей, рваных ран. Горло, как вы видели, разорвано. Глаза…

– Да. – Лем не видел смысла обсуждать эти жуткие подробности.

Эксперты из криминологической лаборатории закрыли мешки с трупами на молнию. Этот холодный звук повис в жарком июльском воздухе, словно гроздья сосулек.

– Поначалу мы решили, что Транкена изрезал ножом какой-то психопат, – сказал помощник шерифа Бокнер. – Время от времени нам попадается маньяк-убийца, который рыщет не по улицам, а по здешним лесам, охотясь на туристов. Итак, мы решили, что раны нанесены ножом, а потом тело растерзали животные, падальщики, уже после смерти парня. Но сейчас… мы отнюдь в этом не уверены.

– Я что-то не вижу на земле крови, – удивился Клифф Сомс. – А ведь по идее ее здесь должно быть просто море.

– Их убили не здесь, – объяснил помощник шерифа Бокнер, поспешно приступив к изложению событий. – Женщина, Рут Казаварис, тоже из Глендейла. На ее теле следы жестоких укусов, рваные раны.

Лем снова оборвал Бокнера:

– Когда они были убиты?

– Пока не получены результаты вскрытия, мы можем лишь предполагать, что они умерли вчера поздно вечером. Мы считаем, тела перенесли наверх, в горы, поскольку на гребне хребта их скорее обнаружат. Здесь проходит популярная тропа для хайкинга. Однако убитых обнаружили не туристы. А обычный самолет пожарного патруля. Пилот посмотрел вниз и увидел распростертые на хребте тела.

Горный хребет над каньоном Боулдер находился более чем в тридцати милях к северо-северо-западу от Джонстоун-Пика, где восемнадцатого июня, то есть двадцать восемь дней назад, парочка молодых туристов спасалась в своем фургоне от Аутсайдера, а затем стреляла в него из револьвера 32-го калибра. Должно быть, Аутсайдер чисто инстинктивно определил направление на северо-северо-запад, и ему наверняка не раз приходилось делать крюк, чтобы выбраться из каньонов с вертикальными стенами. Таким образом, в условиях горной местности ему пришлось преодолеть шестьдесят-девяносто миль, чтобы покрыть эти тридцать миль по прямой. И все же он передвигался со скоростью максимум три мили в день, поэтому у Лема естественно возник вопрос: чем занимался Аутсайдер, когда не шел вперед по горам, не спал и не выслеживал добычу?

– Вы, очевидно, захотите посмотреть, где были убиты эти двое, – сказал Бокнер. – Мы нашли место. И вы наверняка захотите осмотреть и его берлогу тоже.

– Берлогу?

– Логово, – объяснил один из рейнджеров. – Проклятое логово.

Помощники шерифа, рейнджеры, эксперты-криминалисты с самого начала как-то странно поглядывали на Лема с Клиффом, правда, Лема это ничуть не удивляло. Местные власти всегда относились к нему с подозрением и любопытством, поскольку не привыкли, чтобы могущественное федеральное агентство вроде АНБ оказывалось на месте преступления, предъявляя свои полномочия: такое случалось крайне редко. Однако сейчас Лем понял, что их любопытство несколько иного свойства, чем то, с которым ему обычно приходилось сталкиваться, и впервые за все время он почувствовал их страх. Они явно что-то нашли – логово, по их словам, – и это дало им основание полагать, что дело это даже более странное, чем все остальные дела, знаменуемые внезапным появлением агентов АНБ.

Ни Лем, ни Клифф, в своих костюмах, галстуках и начищенных туфлях, не были соответствующим образом одеты для спуска в каньон, но оба без колебания пошли за рейнджерами. Двое помощников шерифа, эксперт-криминалист и один из трех рейнджеров остались возле трупов, поэтому в каньон начала спускаться группа из шести человек. Они проследовали по узкому туннелю, вымытому дождевыми потоками, после чего свернули на нечто вроде оленьей тропы. Спустившись на дно каньона, группа направилась на юго-восток и преодолела еще с полмили. Очень скоро Лем насквозь пропотел и покрылся тонкой пленкой пыли, а в носки и брючины набились колючие репейники.

– Вот здесь они и были убиты. – Помощник шерифа Бокнер провел их на поляну, окруженную виргинскими соснами, тополями и кустарником.

Светлая песчаная почва и выгоревшая на солнце трава были усеяны расплывшимися темными пятнами. Кровь.

– Ну ладно, вот здесь, – сказал один из рейнджеров, – мы и нашли логово.

Это была небольшая пещера в основании стены каньона, глубиной, наверное, десять футов и шириной двадцать, всего в десяти шагах от поляны, где были убиты туристы. Вход в пещеру шириной футов восемь оказался таким низким, что Лему пришлось пригнуться. Но, попав внутрь, он смог выпрямиться, так как потолок был достаточно высоким. В пещере стоял неприятный затхлый запах. Свет, пробивавшийся через низкий вход и размытую водой двухфутовую дыру в потолке, не рассеивал полумрак, а температура здесь была градусов на двадцать ниже, чем снаружи.

Федеральных агентов сопровождал внутрь лишь помощник шерифа Бокнер. И Лем понял, что остальные предпочли не входить отнюдь не потому, чтобы не создавать толпу, а скорее потому, что чувствовали себя там не в своей тарелке.

Бокнер включил фонарь, частично развеяв сгустившиеся тени, заставив их, подобно летучим мышам, перелететь через пещеру и приземлиться в других углах.

В одном углу на полу из песчаника было устроено импровизированное ложе из охапок сухой травы толщиной шесть-восемь дюймов. Возле постели стояло оцинкованное ведро с относительно свежей водой из ближайшего ручья, которое явно было принесено, чтобы спящий мог напиться, проснувшись посреди ночи.

– Он был здесь, – тихо произнес Клифф.

– Да, – согласился Лем.

Лем инстинктивно догадался, что это Аутсайдер устроил себе здесь постель: в пещере до сих пор ощущалось его чужеродное присутствие. Скорее всего, Аутсайдер, сбежав из «Банодайна», решил найти себе временное убежище, а для этого ему могли понадобиться кое-какие вещи, чтобы сделать жизнь в условиях дикой природы более комфортной. Должно быть, вломившись в конюшню, или в амбар, или в пустой дом, он стащил ведро и другие вещи, которые Бокнер и высветил сейчас лучом фонаря.

Клетчатое фланелевое одеяло на случай холодной погоды. Точнее, не одеяло, а лошадиная попона. Но внимание Лема особенно привлекло то, как аккуратно было сложено одеяло на узком выступе в стене у входа.

И еще фонарь. Фонарь лежал на том же выступе, что и одеяло. У Аутсайдера было чрезвычайно острое ночное зрение. Это являлось одним из требований к существу, над которым работала доктор Ярбек: генетически смоделированный универсальный солдат должен видеть в темноте, как кошка. Тогда зачем Аутсайдеру фонарь? Если только… даже дитя ночи иногда боится темноты.

Эта мысль пронзила Лема, словно удар электрического тока. Ему вдруг стало безумно жаль несчастного ублюдка, совсем как в тот день, когда он, общаясь примитивными знаками с доктором Ярбек, сообщил о желании вырвать себе глаза, чтобы никогда в жизни не видеть свое отражение.

Бокнер направил луч фонаря на двадцать конфетных оберток. Аутсайдер, очевидно, стащил где-то по пути пару больших упаковок шоколада. Странное дело, но обертки не были скомканы, а лежали, аккуратно разглаженные, на полу у задней стены: десять от шоколадных конфет с начинкой из арахисового масла и еще десять – от шоколадных батончиков с карамельно-ореховой начинкой. Возможно, Аутсайдеру просто понравились яркие обертки. А возможно, он оставил их на память об удовольствии, которое получил, лакомясь шоколадками, потому что, когда угощение закончилось, у него вообще не осталось никаких удовольствий в этой нелегкой жизни, для которой его создали.

В самом дальнем углу от кровати лежала, спрятанная во тьме, куча костей. Костей мелких животных. Когда конфеты были съедены, Аутсайдеру пришлось отправиться на охоту, чтобы прокормиться. А поскольку у него не было возможности разжечь огонь, пришлось, подобно дикарю, питаться сырым мясом. Кости же он спрятал в пещере, а не выкинул где-нибудь снаружи, чтобы не выдавать своего местонахождения. То, что кости лежали в самом темном углу, свидетельствовало о стремлении этого существа к порядку и аккуратности, но у Лема вдруг закралась мысль, будто Аутсайдер спрятал кости в темноте, устыдившись своего дикарства.

Но самое печальное зрелище представляла собой странная коллекция предметов, хранившихся в нише над травянистым ложем. Нет, решил Лем, не просто хранившихся. Предметы были продуманно расставлены, словно для красоты, подобно тому, как любители художественного стекла, или керамики, или глиняных изделий племени майя выставляют свою ценную коллекцию. Там была круглая безделушка из цветного стекла – синий цветок на бледно-желтом фоне – диаметром около четырех дюймов, вроде тех, что подвешивают к навесу над патио, чтобы блестела на солнце. Рядом со стеклянной безделушкой стоял медный цветочный горшок из-под какого-то растения с того же, а возможно, и с другого патио. Возле горшка находились две вещи, украденные уже явно из самого дома, быть может, оттуда же, откуда Аутсайдер стащил конфеты: изящная фарфоровая статуэтка пары сидящих на ветке красных кардиналов и хрустальное пресс-папье. Очевидно, даже созданный доктором Ярбек монстр таит в своей чужеродной душе тягу к прекрасному и стремление жить не как животное, а как разумное существо в обстановке, несущей на себе хоть какую-то печать цивилизации.

У Лема защемило сердце при мысли об этом одиноком, измученном, ненавидящем себя существе, не имеющем ничего общего с человеком и тем не менее обладающем самосознанием, которого породила доктор Ярбек.

И последней в нише над постелью стояла копилка в виде десятидюймовой фигурки Микки-Мауса.

Лем вдруг почувствовал еще более острый приступ жалости. Он прекрасно знал, почему Аутсайдер выбрал эту копилку. В «Банодайне» проводили эксперименты с целью определить глубину и характер интеллекта собаки и Аутсайдера, а также то, насколько их восприятие отличается от человеческого. Один из экспериментов был направлен на оценку их способности определять разницу между фантазией и реальностью. Собаке и Аутсайдеру по отдельности показывали видео, состоящее из отрывков самых различных фильмов: старых вестернов с Джоном Уэйном, «Звездных войн» Джорджа Лукаса, современных фильмов, различных документальных фильмов и, наконец, из мультфильмов со старым добрым Микки-Маусом. Реакцию собаки и Аутсайдера сняли на пленку, а затем подопытным устроили опрос, чтобы оценить их способность отличать в просмотренном видеоряде разницу между реальностью и фантазией. Постепенно оба существа научились отличать вымысел от реальности, но, как ни странно, единственная фантазия, в которую они оба искренне верили и за которую долго цеплялись, был Микки-Маус. Их буквально завораживали приключения Микки-Мауса и его мультяшных друзей. После побега из «Банодайна» Аутсайдер каким-то образом наткнулся на эту копилку и страстно ее захотел, поскольку она напоминала несчастной твари о единственном настоящем удовольствии, которое он получал, находясь в лаборатории.

Неожиданно что-то блеснуло в луче фонаря помощника шерифа Бокнера. Что-то блестящее и плоское, лежавшее возле копилки, поначалу ускользнуло от внимания Лема. Встав на постель из травы, Лем достал из ниши в стене блестящий предмет: треугольный осколок зеркала размером три на четыре дюйма.

«Аутсайдер ютился здесь, – подумал Лем, – пытаясь найти утешение в своих жалких сокровищах и с их помощью создать себе некое подобие дома. Время от времени он брал этот осколок зеркала и смотрел на себя, быть может стараясь отыскать хоть какую-то черту, которая не была бы уродливой, чтобы таким образом примириться со своей внешностью. Но потерпел фиаско. Наверняка потерпел фиаско».

– Боже правый! – Клифф Сомс явно подумал о том же. – Бедный, бедный ублюдок!

У Аутсайдера была здесь еще одна вещь: номер журнала «Пипл» с Робертом Редфордом на обложке. То ли когтем, то ли острым камнем, то ли чем-то другим Аутсайдер вырезал у Редфорда глаза.

Журнал имел потрепанный вид, словно его сто раз листали и перелистывали. Помощник шерифа Бокнер протянул федеральным агентам журнал, посоветовав приглядеться повнимательнее. Полистав журнал, Лем обнаружил, что у всех людей на фотографиях были или расцарапаны, или порезаны, или грубо вырваны глаза.

Методичность нанесения этих символических увечий – Аутсайдер испортил все до единой фотографии – вызывала дрожь.

Да, Аутсайдер был жалок и не мог не вызывать сострадания.

Но помимо того, он вызывал страх.

Пять жертв – кое-кто выпотрошен, кое-кто обезглавлен.

Нет, забывать о невинных жертвах было нельзя ни на секунду. Ни любовь к Микки-Маусу, ни тяга к прекрасному не оправдывали чудовищную резню.

Но, Господи Иисусе!..

Аутсайдера наградили достаточным интеллектом, чтобы понимать и ценить блага цивилизации, стремиться к признанию и обретению смысла жизни. Однако создатели также заложили в него и неутолимую жажду насилия, страшный инстинкт убивать, подобного которому еще не было в мире. Ведь Аутсайдер задумывался как убийца на длинном невидимом поводке – ожившая машина войны. И не важно, как долго он существовал в мирном одиночестве пещеры в каньоне, не важно, сколько дней и недель он подавлял жестокие инстинкты, свою сущность изменить невозможно. У него внутри будет нарастать напряжение, которое он не сможет подавлять, и, когда убийство мелких животных больше не принесет желанного психологического облегчения, он отправится на поиски более крупной и более интересной добычи. Он мог проклинать себя за свирепость, мог жаждать преображения, которое позволило бы ему жить в гармонии с остальным миром, но он был не в состоянии изменить себя. И действительно, ведь всего несколько часов назад Лем, собственно, и размышлял о том, как ему самому сложно забыть о заветах отца и стать совсем другим человеком, как подчас трудно любому из нас переделать себя. Да, трудно, но не невозможно, если у тебя есть решимость, сила воли и время. Однако для Аутсайдера такой вариант полностью исключался – убийство было заложено у него в генах и там зафиксировано, что не оставляло надежды ни на перерождение, ни на спасение.

– Что, черт возьми, все это значит?! – Помощник шерифа Бокнер уже не скрывал любопытства.

– Можете мне поверить, – ответил Лем, – вам вовсе ненужно это знать.

– Но кто все-таки был в этой пещере?

Лем только покачал головой. Если уж этим двоим суждено было умереть, то Лему еще повезло, что их убили в национальном заповеднике, а значит, на федеральной земле. Это существенно упрощало задачу контроля АНБ за расследованием.

Клифф Сомс задумчиво разглядывал осколок зеркала, который все еще продолжал вертеть в руке.

Оглядев в последний раз жуткую пещеру, Лем Джонсон мысленно пообещал своей неуловимой добыче: если я тебя найду, то не стану брать живьем; никаких сетей, никаких ружей с транквилизаторами, которыми воспользовались бы ученые и военные; нет, я с ходу тебя пристрелю, я положу тебя в мгновение ока – быстро и чисто.

И дело не в том, что так будет надежнее. Нет, это станет актом милосердия и сострадания.

4

К первому августа Нора продала мебель тети Виолетты и другие вещи. Она позвонила скупщику антиквариата и подержанной мебелью, тот предложил одну цену сразу за все, на что Нора с радостью согласилась. За исключением посуды, столового серебра, кровати с балдахином, которую Нора уже привыкла считать своей, в доме ничего не осталось. И теперь он казался очищенным, продезинфицированным и избавленным от скверны. Все злые духи были изгнаны, и у Норы даже появилось желание сделать ремонт. Но ей больше не хотелось здесь оставаться, тогда она позвонила риелтору и выставила дом на продажу.

Нора полностью избавилась от старых нарядов, и сейчас у нее был новый гардероб, состоявший из слаксов, юбок, блузок, джинсов и платьев, как у любой нормальной женщины. Правда, иногда яркие цвета ее все же смущали, но она стойко подавляла желание снова надеть что-то темное и унылое.

Норе все еще не хватало смелости выставить свои картины и узнать, чего стоят ее работы. Трэвис время от времени ее к этому подталкивал, как ему казалось, очень ненавязчиво, однако Нора не решалась положить свое хрупкое эго на наковальню, чтобы дать возможность кому-то ударить по нему молотом.

Иногда, когда Нора смотрелась в зеркало или ловила свое отражение в витрине магазина, она готова была согласиться, что она и вправду миленькая. Может, и не красавица, и не кинозвезда, но вполне симпатичная. Однако ей, похоже, никак не удавалось свыкнуться с новым восприятием своей внешности, по крайней мере надолго, а потому каждый раз она снова и снова удивлялась миловидности лица, смотревшего на нее из зеркала.

Пятого августа, во второй половине дня, Нора играла с Трэвисом в скребл за его кухонным столом, впервые в жизни ощущая себя хорошенькой женщиной. Несколько минут назад в ванной, когда она посмотрела на себя в зеркало, на нее снизошло очередное озарение и собственное отражение понравилось ей больше, чем обычно. И вот теперь, вернувшись к доске для игры в скребл, Нора чувствовала себя жизнерадостной, счастливой, как никогда прежде, и даже озорной. Она принялась использовать свои фишки с буквами для составления несуществующих слов, а затем шумно отстаивать их, когда у Трэвиса возникали вполне обоснованные сомнения.

– Дофнап? – недоуменно нахмурился Трэвис. – Такого слова не существует.

– Это треугольные шапочки, которые носят лесорубы, – стояла на своем Нора.

– Лесорубы?

– Ну да, вроде Поля Баньяна[4].

– Лесорубы носят вязаные шапки, типа лыжных, или круглые кожаные шапки с ушами.

– Я говорю не о том, что они носят, когда работают в лесу, – терпеливо объясняла Нора. – Дофнап. Так называются шапочки, в которых они спят.

Трэвис со смехом покачал головой:

– Ты, наверное, меня разыгрываешь?

– Нет. – Нора сделала честное лицо. – Я серьезно.

– Лесорубы спят в специальных шапочках?

– Да. В дофнапах.

Трэвис даже представить себе не мог, что Нора способна над ним подшучивать, а потому повелся на розыгрыш:

– Дофнап? Откуда такое название?

– Без понятия, – ответила Нора.

Эйнштейн, лежа на полу, читал книгу. Продвинувшись с удивительной быстротой от детских книжек-картинок до детской литературы вроде сказочной повести «Ветер в ивах», Эйнштейн читал по восемь-десять часов в день. Он читал, и ему все было мало. Эйнштейн подсел на книги, заделавшись настоящим книгоманом. Десять дней назад, когда одержимость ретривера чтением переполнила чашу терпения Норы, которой надоело держать перед ним книгу и переворачивать страницы, Нора с Трэвисом попробовали отыскать устройство, с помощью которого Эйнштейн мог бы держать книгу открытой и самостоятельно переворачивать носом страницы. В компании, снабжающей больницы, они нашли приспособление, разработанное для пациентов с обездвиженными руками и ногами. Устройство представляло собой металлический пюпитр, к которому зажимами прикреплялась обложка книги; механические руки с электроприводом, управляемые тремя кнопками, переворачивали страницы и удерживали их на месте. Квадраплегик мог оперировать устройством, зажав в зубах стило, Эйнштейну было достаточно просто нажимать на кнопки носом. Пес страшно обрадовался подобному усовершенствованию. И вот, сопровождая чтение тихим поскуливанием, он нажимал на кнопки и переворачивал страницы.

Трэвис составил слово «плохой» и набрал кучу очков, заняв квадрат с удваиванием очков, а Нора использовала свои фишки, чтобы составить слово «вендейка», заработав еще больше очков.

– Вендейка? – усомнился Трэвис.

– Национальное югославское блюдо, – сказала Нора.

– Ой ли?

– Да. Рецепт включает ветчину и индейку, отсюда и такое название… – Нора не выдержала и расхохоталась.

У Трэвиса челюсть отвисла от удивления.

– Ты меня разыгрываешь. Ты меня разыгрываешь! Нора Девон, что с тобой стало? Когда мы впервые встретились, я сказал себе: «В жизни не встречал такой мрачной, такой чертовски серьезной молодой женщины».

– И чокнутой.

– Нет, только не чокнутой.

– Чокнутой, – настаивала Нора. – Чокнутой, как белка.

– Ну ладно, согласен. Я считал тебя чокнутой, как белка. Думал, у тебя дома весь чердак забит грецкими орехами.

Нора хитро улыбнулась:

– Если мы с тетей Виолеттой жили на юге, значит мы точь-в-точь как из романов Фолкнера, да?

– Даже более странные, чем героини Фолкнера. А теперь, ты только посмотри на себя! Придумываешь дурацкие слова и еще более дурацкие шутки. Жульничаешь, а я клюю на твои уловки, потому что от кого-кого, но от тебя, Нора Девон, я никак такого не ожидал. За несколько месяцев ты стала совсем другим человеком.

– И все благодаря тебе, – сказала Нора.

– Скорее благодаря Эйнштейну.

– Нет. В основном благодаря тебе. – Внезапно Нора почувствовала прилив былой застенчивости, в свое время буквально парализовавшей ее. Она отвернулась от Трэвиса, опустила глаза на свои фишки и тихо произнесла: – Нет, именно благодаря тебе. Если бы я не встретила тебя, то никогда не встретила бы Эйнштейна. И ты… ты заботился обо мне… беспокоился за меня… разглядел во мне что-то такое, чего я сама не видела. Ты меня переделал.

– Нет, – ответил Трэвис. – Ты слишком хорошо обо мне думаешь. Тебя не нужно было переделывать. Эта Нора всегда была там, внутри прежней Норы. Словно нераспустившийся цветок, прячущийся в невзрачном семечке. Тебе нужно было лишь помочь… прорасти и расцвести.

Нора не осмеливалась поднять на него глаза. Ей казалось, будто на шею давит гигантский камень, заставляя низко склонять голову. Нора отчаянно покраснела, но, набравшись смелости, сказала:

– Чертовски тяжело расцвести… и измениться. Даже когда ты сама этого хочешь, хочешь больше всего на свете. Но одного лишь желания измениться явно недостаточно. Или отчаяния. Это невозможно сделать без… любви. – Ее голос опустился до шепота, и она не осмеливалась говорить громче. – Любовь подобна воде и солнцу, благодаря которым и всходит брошенное в землю семечко.

– Нора, посмотри на меня, – попросил Трэвис.

Камень у нее на шее, казалось, весил уже сотню фунтов, нет, тысячу.

– Нора?

Этот камень весил уже целую тонну.

– Нора, я тоже тебя люблю.

С большим трудом Нора подняла голову. Посмотрела на Трэвиса. Его карие глаза, такие темные, что казались почти черными, были теплыми, добрыми, красивыми. Норе нравились эти глаза. Ей нравилась высокая переносица и тонкая линия носа. Ей нравилась каждая черточка этого худого, аскетичного лица.

– Мне следовало первым тебе признаться, – начал Трэвис, – потому что мне легче это сказать, чем тебе. Я должен был сказать тебе много дней назад, много недель назад. Нора, клянусь Богом, я люблю тебя! Я просто не говорил, потому что боялся. Каждый раз, как я позволял себе кого-то любить, я терял этого человека, но сейчас, надеюсь, все будет по-другому. Возможно, ты изменишь мою судьбу, так же как я изменил твою, и, возможно, ты принесешь мне удачу.

У Норы часто-часто забилось сердце. И перехватило дыхание, и все же ей удалось прошептать:

– Я люблю тебя.

– Ты выйдешь за меня?

Нора оторопела. Она сама толком не знала, чего ждала от Трэвиса, но только не этого. Может, просто хотела услышать слова любви, может, просто искала возможности выразить свои чувства – это сделало бы ее счастливой на много недель, месяцев. Нора надеялась, что у нее будет время походить вокруг да около их любви, словно это было огромное таинственное здание, которое, подобно найденной археологами пирамиде, следует тщательно изучить снаружи и разглядеть с разных углов, прежде чем приступить к осмотру внутренней части.

– Ты выйдешь за меня? – повторил Трэвис.

Все произошло слишком быстро, необдуманно быстро, и у Норы, сидевшей на кухонном стуле, вдруг закружилась голова, словно она каталась на ярмарочной карусели, а еще ей стало страшно. Она попыталась сказать Трэвису, чтобы не торопил события, попыталась сказать, что у них впереди еще уйма времени обдумать следующий шаг, прежде чем совершать опрометчивый поступок, но, к собственному удивлению, услышала, как говорит:

– Да. О да.

Трэвис взял ее руки в свои.

Она заплакала, но это были слезы радости.

Эйнштейн, с головой погрузившийся в книгу, почувствовал, что происходит нечто необычное. Он подошел к столу, обнюхал обоих, потерся об их ноги и радостно заскулил.

– На следующей неделе? – спросил Трэвис.

– Поженимся? Но нам потребуется время получить лицензию и все остальное.

– Только не в Лас-Вегасе. Я могу позвонить и заранее договориться с часовней в Вегасе, где совершают обряд бракосочетания. Мы можем поехать прямо на следующей неделе и пожениться.

Смеясь и плача одновременно, Нора ответила:

– Хорошо.

– Потрясающе! – ухмыльнулся Трэвис.

Эйнштейн отчаянно завилял хвостом.

Да, да, да, да.

5

В среду четвертого августа, выполняя заказ для семьи Тетранья из Сан-Франциско, Винс Наско прикончил стукача – крысу по имени Лу Пантанджела. Стукач уже дал показания федералам и в сентябре должен был свидетельствовать в суде против членов организации Тетранья.

Джонни Сантини, лучшему хакеру мафии, пришлось использовать все свои познания в области высоких технологий, чтобы залезть в компьютерные файлы федералов и обнаружить Пантанджелу. Стукач жил под охраной двоих федеральных маршалов в безопасном доме в городке Редондо-Бич, расположенном в южной части округа Лос-Анджелес. После выступления осенью в суде в качестве свидетеля Пантанджела должен был получить новое удостоверение личности и новую жизнь в Коннектикуте, хотя дожить до осени ему в любом случае не светило.

Поскольку Винсу предстояло пустить в расход одного или обоих маршалов, чтобы добраться до Пантанджелы, дело обещало быть жарким, в связи с чем семья Тетранья предложила очень высокий гонорар: шестьдесят тысяч долларов. Откуда им было знать, что для Винса убийство еще пары человек, кроме намеченной жертвы, было своего рода бонусом и делало работу не менее, а более привлекательной?!

Винс почти неделю следил за Пантанджелой, каждый день меняя машины, чтобы его не засекли телохранители стукача. Пантанджелу редко выпускали на улицу, однако федеральные маршалы, явно переоценивая безопасность убежища, три-четыре раза в неделю сопровождали стукача на поздний ланч в маленькую тратторию в четырех кварталах от дома.

Пантанджеле по мере возможности изменили внешность. Когда-то у него были длинные густые темные волосы, доходившие до воротника. Теперь же волосы были коротко острижены и перекрашены в светло-каштановый цвет. В свое время Пантанджела носил усы, правда, теперь он был гладко выбрит. И было в нем тогда фунтов шестьдесят лишнего веса, но после двух месяцев под надзором федеральных маршалов он похудел фунтов на сорок. И все же Винс его сразу узнал.

В среду, четвертого августа, федеральные маршалы, как обычно, в час дня отвели Пантанджелу в тратторию. В десять минут второго Винс зашел туда, чтобы заказать себе ланч.

В ресторане было только восемь столиков в центре зала и по шесть кабинок вдоль каждой стены. Заведение, с виду вроде бы чистенькое, на вкус Винса, уж больно отдавало дешевым итальянским шиком: скатерти в белую с красным клетку, аляповатые фрески с изображением римских развалин; пустые винные бутылки вместо подсвечников; и, видит бог, даже пластиковые виноградные гроздья, свисающие с решетки на потолке для создания атмосферы увитой зеленью беседки. Поскольку калифорнийцы привыкли обедать очень рано, по крайней мере по стандартам Восточного побережья, то и ланч у них начинается раньше обычного, поэтому уже после часа дня поток посетителей практически сходил на нет. И к двум часам дня, скорее всего, единственными клиентами останутся Пантанджела, двое его телохранителей и сам Винс, что делало тратторию идеальным местом для проведения операции.

Ресторанчик был слишком маленьким, в администраторе для рассадки гостей необходимости не было, и табличка при входе предлагала посетителям выбирать места самостоятельно. Винс прошел вглубь зала мимо кабинки компании Пантанджелы в соседнюю свободную кабинку прямо за ними.

Винс тщательно продумал выбор одежды: веревочные шлепанцы, красные хлопчатобумажные шорты и белая футболка с синими волнами, желтым солнцем и словами «Еще один калифорниец». И очки-авиаторы с зеркальными стеклами. У Винса была с собой холщовая пляжная сумка с вызывающей надписью «МОЕ ШМОТЬЕ». Если кто-нибудь заглянул бы в сумку, то увидел бы туго скрученное полотенце, флаконы с лосьоном для загара, портативный радиоприемник, щетку для волос, но не увидел бы спрятанного под всем этим барахлом пистолета-пулемета «узи» с глушителем и магазином на сорок патронов. Соответствующий экипировке глубокий загар отлично дополнял желаемый образ: этакого стареющего, но еще крепкого серфера, отупевшего от безделья, беспечного и, возможно, безбашенного придурка, проводящего на пляже каждый божий день, вечно молодого и по-прежнему самовлюбленного.

Винс бросил безразличный взгляд на Пантанджелу и маршалов, которые, мысленно взвесив все «за» и «против», сочли Винса вполне безвредным. Отлично!

В кабинке стояли диваны с высокими мягкими спинками, и со своего места Винс не видел Пантанджелу. Но зато слышал, о чем тот говорил с маршалами, – в основном о бабах и бейсболе.

После недели наблюдения за объектом Винс уже знал, что Пантанджела никогда не покидает тратторию раньше половины третьего, а как правило, в три часа дня, поскольку всегда заказывал закуски, основное блюдо и десерт, короче, полный набор. А значит, у Винса оставалось время, чтобы заказать салат и лингвини с соусом из моллюсков.

Официантке, обслуживавшей Винса, было лет двадцать. Светлая блондинка, хорошенькая, дочерна загорелая, совсем как Винс. Призывный взгляд и развязные манеры пляжной девчонки. Она с ходу начала клеить Винса, уже когда брала у него заказ. И он понял, что она одна из тех пляжных нимф, мозги которых прожарились и усохли на солнце не меньше, чем тело. Должно быть, она каждый вечер проводила на пляже, балуясь самыми разными наркотиками, раздвигая ноги для каждого хотя бы чуть-чуть заинтересовавшего ее самца – а ее наверняка интересовали буквально все, – а значит, какой бы здоровой эта девица ни выглядела, она была насквозь прогнившей и больной. Сама идея оприходовать подобную девицу вызывала у Винса рвотный рефлекс, однако ему нужно было доиграть до конца выбранную им роль, и он принялся с ней флиртовать, сделав вид, будто у него текут слюнки при мысли об извивающемся под ним обнаженном женском теле.

В пять минут третьего Винс доел ланч. К этому времени в траттории оставались лишь Пантанджела с двумя маршалами. Одна из официанток уже закончила смену, остальные две ушли на кухню. Более удобного случая, пожалуй, могло и не подвернуться.

Пляжная сумка стояла в кабинке возле Винса. Винс достал «узи».

Пантанджела и маршалы обсуждали шансы «Доджерс» выйти в финал чемпионата США.

Винс встал с места, подошел к соседней кабинке и уложил всех разом несколькими очередями из «узи». Короткоствольный пистолет-пулемет с глушителем работал прекрасно, и выстрелы звучали не громче, чем речь заики, спотыкающегося на шипящем звуке. Все случилось так быстро, что у маршалов не было ни малейшего шанса достать оружие. Они не успели даже удивиться.

Сссснап!

Сссснап!

Сссснап!

Пантанджела и его телохранители испустили дух за три секунды.

Винс затрясся от неимоверного удовольствия, переваривая переизбыток жизненной энергии, которую только что вобрал. Придя в себя, он произнес хриплым дрожащим голосом:

– Спасибо вам.

Отвернувшись от кабинки, он увидел свою официантку: оцепенев от шока, она застыла посреди зала. Ее распахнутые голубые глаза были прикованы к трем трупам, потом она медленно перевела взгляд на Винса.

Но прежде чем она успела вскрикнуть, Винс разрядил в нее все, что осталось в магазине, сделав, возможно, десять выстрелов, и она упала, истекая кровью.

Сссснап!

– Спасибо тебе, – сказал Винс, повторив эти слова еще раз, потому что она была молода и полна жизненных сил, а значит, гораздо полезнее ему, чем те трое.

Опасаясь, что кто-нибудь выйдет из кухни или пройдет мимо ресторана и увидит лежащую на полу официантку, Винс поспешно шагнул в кабинку, схватил пляжную сумку и спрятал «узи» под полотенцем. После чего надел солнцезащитные очки и вышел из ресторана.

Отпечатки пальцев его не волновали. Он покрыл подушечки пальцев клеем Элмера. Клей был совершенно прозрачным и, если не поднимать ладони вверх, тем самым привлекая внимание людей, заметить его было невозможно. Слой клея был достаточно толстым, чтобы заполнить папиллярные линии, делая кончики пальцев совершенно гладкими.

Выйдя из ресторана, Винс прошел до конца квартала, завернул за угол и сел в свой фургон, припаркованный у тротуара. Судя по всему, ни один человек даже не задержал на Винсе взгляда.

Собираясь немного полежать на солнце и взбодриться с помощью плавания, Винс направился к океану. Однако оставаться на пляже в Редондо-Бич, в двух кварталах от траттории, похоже, было слишком рискованно, поэтому Винс поехал по Тихоокеанскому шоссе на юг, в сторону Болса-Чика, чуть севернее Хантингтон-Бич, где он жил.

Винс ехал и думал о собаке. Он продолжал платить Джонни Струне, чтобы тот следил за приютами для животных, полицейскими участками и всеми, кто мог быть задействован в поисках ретривера. Винс знал о листовке АНБ, отправленной в ветеринарные клиники и органы контроля за животными трех штатов, а также о том, что АНБ пока ни на шаг не продвинулось.

Возможно, собаку сбило автомобилем, или убила тварь, которую Хадстон называл Аутсайдером, или задрала стая койотов в горах. Однако Винсу не хотелось верить в гибель собаки, это означало бы конец мечте и всем его грандиозным планам. Ведь он мог вернуть собаку властям за солидное вознаграждение, или продать какому-нибудь толстосуму из шоу-бизнеса для интересного представления, или самому использовать скрытый от всех интеллект животного, чтобы провернуть аферу по отъему денежных средств у ничего не подозревающих простаков.

Винсу хотелось верить, что кто-то нашел собаку и приютил в качестве домашнего питомца. Если бы Винсу удалось найти новых хозяев собаки, он мог бы купить ее или просто убить их и забрать пса.

Но в каком направлении, черт возьми, вести поиски?! И как ему отыскать этих людей? Если бы это было так просто, АНБ наверняка бы добралось до них первым.

Итак, если собака еще жива, то, пожалуй, лучший способ до нее добраться – сперва найти Аутсайдера и дать возможность этому зверю вывести Винса на собаку, так как, если верить Хадстону, Аутсайдер, похоже, рано или поздно ее найдет. Но и эта задача явно была не из легких.

Джонни Струна продолжал снабжать Винса информацией о случаях особенно жестоких убийств людей и животных на юге Калифорнии. Винс уже знал о резне в контактном зоопарке Ирвайн-парка, убийстве Уэса Далберга и людей в Бордо-Ридж. Джонни нашел поток сообщений об изувеченных домашних питомцах в районе Даймонд-Бара, и Винс сам видел выпуск теленовостей с рассказом о молодой паре, отразившей нападение, как они считали, инопланетного существа в лесах у подножия Джонстоун-Пика. А три недели назад в Национальном заповеднике Анджелес были зверски убиты двое туристов, и, как узнал Джонни Струна, проникнув в компьютеры АНБ, агентство тотчас же взяло дело под свою юрисдикцию, из чего можно было сделать вывод, что и убийство туристов – работа Аутсайдера.

Но с тех пор – тишина.

Винс не собирался сдаваться. Ни за что! Терпения ему было не занимать. Терпение – неотъемлемая часть его профессии. Он подождет, понаблюдает, не оставит Джонни Струну без работы и рано или поздно добьется желаемого. Винс в этом не сомневался. Он решил, что собака, как и бессмертие, – часть его великой судьбы.

На общественном пляже Болса-Чика Винс немного постоял в волнах прибоя, глядя на вздымающиеся вдалеке темные валы. Он чувствовал себя таким же могущественным, как само море. Он был наполнен множеством жизней. Сейчас его отнюдь не удивило бы, если бы у него из кончиков пальцев вылетели электрические разряды, подобно тому как у мифических богов из рук вырывались молнии.

Наконец Винс нырнул в воду и поплыл наперерез мощным накатывающим волнам далеко в море. Затем он повернул и поплыл параллельно берегу сперва на юг, потом – на север, и так до тех пор, пока, вконец обессилев, не позволил течению вынести себя на берег.

Винс задремал на жарком послеполуденном солнце. Ему приснилась беременная женщина с большим круглым животом, и во сне Винс задушил эту женщину.

Ему часто снилось, что он убивает детей, а что еще лучше – детей в утробе беременных женщин, потому что именно это он страстно мечтал сделать в реальной жизни. Убивать детей, конечно, слишком опасно; в этом удовольствии ему приходилось себе отказывать, хотя жизненная энергия ребенка была бы самой богатой, самой чистой, самой ценной для поглощения. Но слишком опасной. Винс не мог позволить себе детоубийство, пока не достигнет бессмертия, ну а тогда ему не придется бояться ни полиции, ни кого бы то ни было.

Винсу часто снились подобные сны, но тот, что приснился на пляже в Болса-Чика, показался ему наиболее значительным, чем все предыдущие. Сон… показался Винсу совсем другим. Вещим. Винс щурился на жарком калифорнийском солнце, сладко зевая и делая вид, будто не замечает поглядывающих на него девушек в бикини. Он говорил себе, что этот сон – предвестник грядущего удовольствия. Однажды его руки действительно окажутся на шее беременной женщины, подобной той, что из сна, и он познает высшее блаженство, получит высший дар – не только жизненную энергию этой женщины, но и чистую, нетронутую энергию младенца в ее чреве.

Чувствуя себя на миллион баксов, Винс сел в свой минивэн, приехал домой, принял душ и отправился обедать в ближайший стейк-хаус «Стюарт Андерсон», где заказал филе-миньон.

6

Промчавшись стрелой мимо Трэвиса, Эйнштейн выскочил из кухни в маленькую столовую и исчез в гостиной. Трэвис, с поводком в руках, отправился за ним. Эйнштейн прятался за диваном.

– Послушай, это совсем не больно. – Трэвис подошел к насторожившемуся ретриверу. – Мы должны позаботиться об этом до поездки в Вегас. Ветеринар сделает тебе парочку уколов, привьет тебя от чумки и бешенства. Это для твоего же блага. И честное слово, не больно. Честное слово. А потом нам выдадут на тебя документ, который следовало получить уже давным-давно.

Эйнштейн пролаял один раз. Нет.

– Да, мы должны.

Нет.

Трэвис пригнулся и, держа в руке поводок с карабином, чтобы пристегнуть к ошейнику, сделал шаг в сторону Эйнштейна.

Ретривер увернулся. Он вскочил на кресло и замер на своем наблюдательном посту, опасливо глядя на Трэвиса.

Трэвис медленно вышел из-за дивана:

– А теперь слушай меня внимательно, мохнатая морда. Я твой хозяин…

Гав.

– А вот и да, – нахмурился Трэвис. – Я твой хозяин. Может, ты и чертовски умная собака, но все-таки собака, а я человек, и я говорю тебе, что мы едем к ветеринару.

Гав.

Нора, сложив руки, остановилась в арочном проходе между кухней и столовой.

– Похоже, он хочет тебе показать, что значит иметь детей, на тот случай, если мы когда-нибудь решим их завести, – улыбнулась она.

Трэвис рванул к собаке.

Спрыгнув, Эйнштейн выскочил из комнаты, а Трэвис, не сумев затормозить, перелетел через кресло.

– Надо же, просто бесплатный цирк! – рассмеялась Нора.

– Куда он убежал? – спросил Трэвис.

Нора махнула рукой в сторону коридора, который вел в две спальни и ванную.

Трэвис нашел Эйнштейна в хозяйской спальне, ретривер стоял на кровати, мордой к двери.

– Номер не пройдет, – сказал Трэвис. – Это для твоего же блага, черт бы тебя побрал! И тебе сделают прививки, хочешь ты того или нет!

Эйнштейн поднял заднюю ногу и помочился на кровать.

Трэвис был явно ошарашен:

– Какого дьявола ты тут вытворяешь?

Помочившись, Эйнштейн попятился от лужи, уже начавшей просачиваться в стеганое покрывало, и вызывающе уставился на Трэвиса.

Трэвис слышал истории о том, что собаки и кошки иногда высказывают крайнее неудовольствие, выкидывая именно такие номера. Когда Трэвис владел агентством по продаже недвижимости, одна из его агентов, уехав в отпуск на две недели, оставила своего шелти в собачьей конуре. Когда она вернулась и выпустила собаку, та отомстила хозяйке, помочившись на оба ее любимых кресла и кровать.

Однако Эйнштейн был необыкновенной собакой. А с учетом его незаурядного интеллекта мокрая кровать была даже бо́льшим вызовом общественному порядку, чем в случае обыкновенной собаки.

Теперь уже рассердившись по-настоящему, Трэвис решительно направился к Эйнштейну:

– Это просто возмутительно!

Эйнштейн сполз с матраса. Поняв, что ретривер может проскользнуть мимо него и выскочить из комнаты, Трэвис попятился и захлопнул дверь. Поскольку выход оказался заблокирован, Эйнштейн стремительно изменил направление. Метнувшись в дальний конец спальни, он остановился возле комода.

– Ладно, хватит валять дурака, – твердо произнес Трэвис, размахивая поводком.

Эйнштейн отступил в угол.

Согнув спину и расставив руки, чтобы ретривер не мог его обойти, Трэвис наконец-то схватил пса и оперативно пристегнул поводок к ошейнику:

– Ха!

Забившись в угол и понуро свесив голову, Эйнштейн затрясся как в лихорадке.

И Трэвис тотчас же перестал ощущать себя победителем. Он испуганно уставился на поникшую, трясущуюся голову ретривера, на его ходящие ходуном бока. Эйнштейн едва слышно горестно заскулил от страха.

Трэвис ласково погладил пса, пытаясь его успокоить:

– Это действительно для твоего же блага, ты сам понимаешь. Чумка, бешенство – только этого нам и не хватало. Укол будет совсем не болезненным, дружок. Клянусь, совсем не больно.

Эйнштейн не поднимал на Трэвиса глаз и упорно не реагировал на все заверения.

Ретривер так сильно дрожал под рукой Трэвиса, что тому казалось, будто пес вот-вот рассыплется на мелкие кусочки. Глядя в упор на Эйнштейна, Трэвис после некоторого размышления спросил:

– В той самой лаборатории… Они что, кололи тебя иголками? Они делали тебе больно? Ты поэтому боишься делать прививки?

В ответ Эйнштейн лишь жалобно заскулил.

Трэвис вытащил упирающегося пса из угла, освободив его хвост для очередного раунда вопросов и ответов. Бросив поводок, Трэвис взял голову Эйнштейна в свои руки и насильно поднял ему морду, чтобы они смотрели друг другу в глаза:

– Они что, кололи тебя в лаборатории иголками, делая тебе больно?

Да.

– Так ты поэтому боишься ветеринаров?

Эйнштейн, не переставая дрожать, пролаял один раз. Нет.

– Тебя кололи иголками, но ты их не боишься?

Да.

– Тогда почему ты себя так ведешь?

Эйнштейн только смотрел на Трэвиса и горестно подвывал.

Нора приоткрыла дверь в спальню и заглянула внутрь.

– Ты что, так и не надел на него поводок? – спросила она, а потом, принюхавшись, наморщила нос. – Фу! Что здесь случилось?

Трэвис, который все еще держал голову Эйнштейна обеими руками, продолжая смотреть ему в глаза, сказал:

– Он открыто выразил свое недовольство.

– Открыто, – согласилась Нора.

Она подошла к кровати и начала стаскивать испорченное покрывало, одеяло и простыни.

Трэвис безуспешно пытался разгадать причину столь странного поведения Эйнштейна:

– Эйнштейн, если это не иголки, тогда чего ты боишься? Ветеринара?

Гав. Нет.

Пока Нора снимала постельное белье, Трэвис отчаянно обдумывал следующий вопрос.

Эйнштейн продолжал трястись.

Неожиданно Трэвиса осенило. Он понял причину странного поведения и страхов Эйнштейна и выругал себя за тупоголовость:

– Черт, ну конечно! Ты боишься не ветеринара, а того, что ветеринар сообщит о тебе властям.

Эйнштейн слегка успокоился и отрывисто вильнул хвостом. Да.

– Если за тобой охотятся люди из лаборатории, а мы знаем, что они землю носом роют, так как ты, вероятно, самое важное подопытное животное в истории науки, тогда они наверняка будут проверять все ветеринарные клиники штата, разве нет? Буквально каждую ветеринарную клинику… и каждый приют для бездомных животных… и каждое агентство, где выдают документы на животных.

Эйнштейн яростно завилял хвостом, почти перестав дрожать.

Нора обогнула кровать и присела на корточки возле Трэвиса:

– Золотистые ретриверы входят в тройку самых популярных пород. Ветеринары и агентства, выдающие документы на собак, постоянно имеют с ними дело. Если наша гениальная собака скроет от всех свои способности и притворится глупой собачонкой…

– Что у него здорово получается.

– …тогда они никогда не догадаются, что он в розыске.

Гав. Нет.

Трэвис удивленно повернулся к ретриверу:

– Что ты имеешь в виду? Ты что, хочешь сказать, они смогут тебя идентифицировать?

Да.

– А как? – удивилась Нора.

– Какая-то отметка? – спросил Трэвис.

Да.

– Что-то под мехом? – спросила Нора.

Гав. Нет.

– Тогда где? – поинтересовался Трэвис.

Вырвавшись из рук Трэвиса, Эйнштейн так энергично помотал головой, что его висячие уши издали хлопающий звук.

– Может, на подушечках лап? – предположила Нора.

– Нет, – сказал Трэвис, а Эйнштейн один раз гавкнул. – Когда я нашел Эйнштейна, его лапы были стерты в кровь камнями и мне пришлось промывать раны борной кислотой. Если бы какая-нибудь отметка была, я бы непременно заметил ее.

Эйнштейн снова яростно помотал головой, хлопая ушами.

– Тогда, может, на внутренней стороне губы? Скаковым лошадям делают татуировки на внутренней стороне губы. Чтобы идентифицировать и помешать незаконно участвовать в соревнованиях. Дай-ка я проверю, что там у тебя на губах, парень.

Эйнштейн гавкнул один раз – нет – и снова отчаянно затряс головой.

И Трэвис наконец понял, в чем дело. Он осмотрел правое ухо ретривера, но ничего не нашел, однако на левом ухе Трэвис кое-что обнаружил. Подтащив Эйнштейна к окну, поближе к свету, Трэвис обнаружил на розовато-коричневой плоти вытатуированный фиолетовыми чернилами номер, состоявший из двух цифр, черточки и третьей цифры: 33-9.

Посмотрев через плечо Трэвиса, Нора сказала:

– Должно быть, у них было много подопытных щенков из разных пометов и их нужно было как-то различать.

– Господи! Если бы я отвел Эйнштейна к ветеринару и если ветеринару велели следить, не появится ли ретривер с татуировкой…

– Но ведь ему необходимо сделать прививки.

– Может, ему их уже сделали, – с надеждой в голосе произнес Трэвис.

– Об этом можно было бы только мечтать. Он был подопытным животным, которого содержали в лабораторных условиях с контролируемой средой, где прививки ему, возможно, были и не нужны. Более того, прививки вполне могли нарушить ход эксперимента.

– Мы не можем рисковать. Эйнштейна нельзя вести к ветеринару.

– Если они все-таки его найдут, – стояла на своем Нора, – мы его просто-напросто не отдадим.

– Они могут нас заставить, – произнес Трэвис.

– Черта с два они нас заставят! – возразила Нора.

– Черта с два они не заставят! Еще как заставят. Исследования финансируются правительством, и они нас раздавят. Мы не можем брать на себя такой риск. Эйнштейн больше всего на свете боится вернуться в лабораторию.

Да, да, да.

– Но если он подхватит бешенство, или чумку, или… – начала Нора.

– Мы сделаем ему прививки чуть позже, – заявил Трэвис. – Потом. Когда шум немного уляжется. Когда Эйнштейна перестанут активно разыскивать.

Ретривер радостно затявкал, обслюнявив Трэвису в знак благодарности лицо и шею.

Нора нахмурилась:

– Эйнштейна, вероятно, можно считать чудом номер один двадцатого века. Ты действительно веришь, что они когда-нибудь потеряют к нему интерес и перестанут искать?

– Что ж, поиски могут растянуться на много лет, – погладив собаку, согласился Трэвис. – Однако со временем их надежды угаснут и они уже будут искать пса с меньшим энтузиазмом. Да и ветеринары перестанут заглядывать в уши каждому ретриверу, которого к ним приведут. Похоже, до поры до времени придется обойтись без прививок. Это самое лучшее, что мы можем сделать. Единственное, что мы можем сделать.

Нора взъерошила Эйнштейну шерсть:

– Хочется верить, что ты прав.

– Я прав.

– Хочется верить, что так.

– Я прав.

Потрясенный до глубины души тем, что он подверг такому риску свободу Эйнштейна, Трэвис Корнелл несколько дней предавался горьким раздумьям по поводу наложенного на него проклятия. Возможно, оно будет действовать снова и снова. Его жизнь полностью перевернулась и обрела вкус благодаря любви к Норе и этой невероятной собаке. И вот теперь судьба, которая всегда относилась к нему крайне враждебно, может отнять у него и Нору, и собаку.

Трэвис понимал, что судьба и злой рок – понятия чисто мифические. Он не верил в существование пантеона злобных богов, подглядывающих за ним в небесную замочную скважину и придумывающих для него бесконечные трагедии, и все же Трэвис поймал себя на том, что время от времени с опаской поглядывает на небо. Каждый раз, как Трэвис позволял себе даже сдержанный оптимизм относительно будущего, ему приходилось стучать по дереву, чтобы не сглазить. Опрокинув за обедом солонку, он всегда набирал щепотку соли, чтобы бросить через плечо, но сразу же отказывался от этой мысли, поскольку чувствовал себя форменным дураком. После чего у него начинало тревожно биться сердце, душу наполнял суеверный ужас, и он для душевного спокойствия брал новую щепотку соли и все-таки швырял ее за спину.

Если Нора и замечала эксцентричное поведение Трэвиса, то у нее хватало такта молчать по поводу всех этих странностей. Более того, она старалась поднять Трэвису настроение, каждую минуту одаривая его своей тихой любовью и сохраняя отличное расположение духа. Она с восторгом обсуждала предстоящую поездку в Лас-Вегас и не стучала по дереву.

Нора ничего не знала о ночных кошмарах Трэвиса, потому что он ей ничего не рассказывал. А между тем Трэвису уже две ночи подряд снился один и тот же плохой сон.

Во сне он бродил по лесистым каньонам предгорья Санта-Ана в округе Ориндж, по тем самым лесам, где в свое время встретил Эйнштейна. И вот он снова вернулся туда с Эйнштейном и Норой, но почему-то их потерял. Испугавшись, Трэвис прыгал с крутых обрывов, карабкался по горам, продирался сквозь непролазные заросли и, отчаянно крича, звал Нору с Эйнштейном. Иногда ему слышался встревоженный голос Норы и надрывный лай Эйнштейна, и тогда Трэвис поворачивал и шел на их голоса, но каждый раз звуки эти, становясь все дальше, раздавались уже из другого места. И как бы внимательно он ни прислушивался, как бы быстро ни шел по лесу навстречу Норе с Эйнштейном, он их терял, он их терял…

…а потом просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и немым криком, застрявшим в горле.

Пятница, шестое августа, слава богу, выдалась очень напряженной, и Трэвису было некогда думать о кознях судьбы. С утра он первым делом позвонил в свадебную часовню в Лас-Вегасе и по своей карте «Американ экспресс» заказал все необходимое для свадебной церемонии, назначенной на среду, одиннадцатое августа, в одиннадцать часов. Охваченный романтической лихорадкой, Трэвис заказал распорядителю двадцать дюжин красных роз, двадцать дюжин белых гвоздик, хорошего органиста – никакой чертовой музыки в записи! – умеющего исполнять традиционную музыку, множество свечей, чтобы алтарь светился, но без резкого электрического света, бутылку шампанского «Дом Периньон» для заключительной части торжества и первоклассного фотографа запечатлеть новобрачных. Согласовав все детали, Трэвис позвонил в «Сёркус сёркус» в Лас-Вегасе, семейный отель с площадкой для кемпинга непосредственно за зданием отеля, и заказал место для кемпинга начиная с воскресенья, восьмого августа. Сделав еще один звонок в кемпинг в Барстоу, Трэвис зарезервировал стоянку на вечер субботы, когда они будут на полпути в Лас-Вегас. После этого Трэвис отправился в ювелирный магазин и, перебрав все, что было в наличии, наконец купил помолвочное кольцо с безупречным бриллиантом в три карата и обручальное кольцо с двенадцатью камнями по четверть карата. Трэвис спрятал кольца под сиденьем пикапа, и они с Эйнштейном поехали к Норе домой, чтобы отвезти ее на встречу с адвокатом Гаррисоном Дилвортом.

– Собираетесь пожениться? Чудесно! – Гаррисон прочувственно пожал Трэвису руку, а Нору поцеловал в щеку; адвокат был в полном восторге. – Трэвис, я тут навел справки о вас.

– Неужели? – удивился Трэвис.

– Исключительно ради блага Норы.

Заявление адвоката заставило Нору покраснеть и даже слабо запротестовать. Впрочем, Трэвису было приятно, что Гаррисон радеет о благополучии Норы.

Седовласый адвокат смерил Трэвиса оценивающим взглядом:

– Я узнал, что вы были вполне процветающим риелтором, пока не продали свой бизнес.

– Да, дела у меня шли неплохо, – скромно подтвердил Трэвис, которому вдруг показалось, будто он беседует с отцом Норы, пытаясь произвести на того приятное впечатление.

– Прекрасно, – заметил Гаррисон. – Кроме того, я слышал, что вы удачно вложили ваши доходы.

– Ну, нищим меня точно не назовешь, – признался Трэвис.

– Я также слышал, что вы хороший, надежный человек, наделенный более чем достаточной степенью доброты.

Теперь настал черед Трэвиса краснеть. И он лишь пожал плечами в ответ.

Адвокат повернулся к Норе:

– Дорогая, я безмерно рад за тебя. Невозможно выразить словами мое счастье.

– Благодарю вас. – Нора наградила Трэвиса полным любви сияющим взглядом, и Трэвису впервые за сегодняшний день захотелось постучать по дереву.

Поскольку они отпустили на медовый месяц целую неделю, а возможно, и дней десять, Нора решила не возвращаться в Санта-Барбару в случае, если агент по недвижимости найдет покупателя на дом Виолетты Девон, в связи с чем попросила Гаррисона Дилворта составить доверенность, дающую ему право полностью провести от ее имени данную сделку. Менее чем за полчаса доверенность была составлена, подписана и засвидетельствована. После очередной порции поздравлений и наилучших пожеланий они распрощались с адвокатом и отправились покупать трейлер для поездки в Лас-Вегас.

Они планировали взять с собой Эйнштейна не только на церемонию бракосочетания, но и на медовый месяц. Там, куда они направлялись, найти хороший, чистый мотель, в который пускают с животными, оказалось не так-то просто, поэтому было разумно взять мотель на колесах с собой. Более того, ни Трэвис, ни Нора не могли заниматься любовью в одной комнате с ретривером.

– Это все равно что иметь рядом с нами третьего человека, – сказала Нора, зардевшись как маков цвет.

А значит, если они будут останавливаться в мотелях, то придется снимать номер для себя и номер для Эйнштейна, что было чертовски глупо.

К четырем часам дня они нашли то, что искали: похожий на сборный дом из железа среднего размера серебристый трейлер фирмы «Эйрстрим» с кухней, столовым уголком, гостиной, спальней и ванной. Таким образом, перед отходом ко сну они могли оставить Эйнштейна в передней части трейлера и закрыть за собой дверь спальни. А поскольку пикап Трэвиса уже имел прочный фаркоп, сразу после оформления покупки можно было прицепить трейлер к заднему бамперу и потащить его за собой.

Эйнштейн, сидевший в пикапе между Трэвисом и Норой, постоянно вертел головой, чтобы посмотреть в заднее стекло на блестящий полуцилиндрический трейлер, словно удивляясь изобретательности человека.

Они остановились купить занавески, пластиковую посуду, стаканы, продукты для кухонных шкафов, а также кучу других вещей, которые могут понадобиться в пути. К тому времени, как они вернулись к Норе и приготовили омлет на поздний обед, Нора с Трэвисом уже валились с ног от усталости. Да и Эйнштейн впервые зевал не для того, чтобы продемонстрировать свой интеллект, а потому что просто устал.

В ту ночь Трэвис, оказавшись дома, в своей постели, заснул тяжелым глубоким сном древних окаменелых деревьев и ископаемых динозавров. Кошмары, снившиеся ему две предыдущие ночи, больше не мучили.

В субботу утром они двинулись в путь: в Лас-Вегас, где должна была состояться церемония бракосочетания. Выбирая удобные для трейлера хайвеи с разделительной полосой, они поехали на юг по шоссе 101, после чего свернули на восток, на шоссе 134, по которому проследовали до его пересечения с трассой 210. Лос-Анджелес с его пригородами находился к югу от них, а Национальный заповедник Анджелес – к северу. И вот наконец они оказались в пустыне Мохаве. Нору потрясли пустынные и в то же время неотразимо прекрасные панорамы бескрайних ландшафтов, состоящих из песка, камней, перекати-поля, мескитовых деревьев, юкки и кактусов. Мир, сказала Нора, неожиданно оказался гораздо больше, чем она себе представляла, и Трэвис искренне наслаждался ее детским восторгом.

Барстоу, штат Калифорния, показался им огромной парковкой посреди пустоши. В кемпинг для трейлеров они приехали в три часа пополудни. Рядом с их местом для стоянки оказался трейлер пары средних лет из Солт-Лейк-Сити – Фрэнка и Мэй Джордан, путешествовавших со своим любимцем, черным лабрадором по кличке Джек.

К крайнему удивлению Трэвиса и Норы, Эйнштейн прекрасно проводил время, резвясь с Джеком. Они гонялись друг за другом вокруг трейлеров, покусывали друг друга, сплетались клубком, катались по земле, вскакивали и снова гонялись друг за другом. Фрэнк Джордан кидал им красный резиновый мячик, собаки наперегонки бежали за ним, причем каждый хотел стать чемпионом среди ретриверов. Собаки придумали еще одну игру: отнимали друг у друга мячик и старались как можно дольше не отдавать. Трэвис удивлялся, как у собак хватало сил: лично он утомился, даже пока наблюдал за ними.

Эйнштейн, несомненно, был самым умным псом в мире, самым умным псом в истории человечества, феноменом, чудом, понятливым, как человек, и тем не менее он оставался собакой. Трэвис нередко забывал об этом немаловажном факте и каждый раз умилялся, когда Эйнштейн ему об этом напоминал.

Уже позже, тихой, ясной ночью, какие бывают только в пустыне, Трэвис с Норой, поужинав с Джорданами жаренными на гриле гамбургерами, кукурузой на углях и опрокинув пару пива, попрощались с приезжими из Солт-Лейк-Сити, а Эйнштейн, похоже, попрощался с Джеком. Уже в трейлере Трэвис погладил Эйнштейна по голове и сказал:

– Это было очень мило с твоей стороны.

Ретривер стоял, наклонив голову, и внимательно смотрел на Трэвиса, будто собирался спросить, какого черта тот имел в виду.

– Ты знаешь, о чем я, мохнатая морда.

– Я тоже знаю. – Присоединившаяся к ним Нора обняла собаку. – Когда вы играли с Джеком, ты мог при желании запросто его обставить, но все же дал ему возможность хотя бы иногда выигрывать. Разве нет?

Эйнштейн тяжело задышал и довольно ухмыльнулся.

Они пропустили по последнему стаканчику, и Нора ушла в спальню, а Трэвис устроился на диване-кровати в гостиной. Поначалу у Трэвиса была мысль лечь вместе с Норой, и, скорее всего, Нора пустила бы его в свою постель. Ведь как-никак меньше чем через четыре дня они все равно поженятся. И видит бог, Трэвис страстно желал эту женщину. И хотя Нору, безусловно, одолевали кое-какие свойственные девственницам страхи, она тоже хотела Трэвиса, он в этом ничуть не сомневался. С каждым днем их прикосновения становились все интимнее, а поцелуи – все более страстными, так что воздух вокруг них был буквально заряжен эротической энергией. Но почему бы не сделать все как положено, тем более что заветный день был уже совсем близко? Почему бы не взойти на брачное ложе девственниками: ей – непорочной девственницей, а ему – девственником для нее?

В ту ночь Трэвису приснилось, будто Нора с Эйнштейном заблудились на безлюдных окраинах пустыни Мохаве. Во сне у него, у Трэвиса, по какой-то непонятной причине отказали ноги и ему пришлось передвигаться ползком, мучительно медленно, что было очень плохо, поскольку, где бы они ни находились, на них в любую секунду могло напасть… нечто…

Воскресенье, понедельник и вторник в Лас-Вегасе они готовились к церемонии бракосочетания и смотрели, как Эйнштейн резвится с другими собаками в кемпинге. Они даже съездили на экскурсии на гору Чарльстон и озеро Мид. По вечерам они, оставив Эйнштейна с его книжками, ходили на шоу. Бросая Эйнштейна, Трэвис чувствовал себя предателем, однако пес всячески давал понять, что им нет нужды оставаться с ним в трейлере исключительно потому, что скудоумная и зашоренная администрация лучших отелей Лас-Вегаса отказывается пускать в свои казино и театральные залы хорошо воспитанных гениальных собак.

В среду утром Трэвис надел смокинг, а Нора – простое белое платье до середины икры, со скромным кружевом на манжетах и вороте. В часовню они отправились на пикапе, Эйнштейн сидел между ними; трейлер они оставили в кемпинге.

Межконфессиональная коммерческая часовня, с ее романтическим, торжественным и одновременно вульгарным дизайном, оказалась самым забавным местом, которое когда-либо видел Трэвис. Нора, в свою очередь, нашла убранство часовни веселеньким, и, войдя внутрь, оба уже с трудом сдерживали смех. Часовня – одноэтажное здание с бледно-розовой штукатуркой и белыми дверями – была зажата между искрящимися неоном, сверкающими многоэтажными отелями в южной части бульвара Лас-Вегас-Стрип. Над дверями медная табличка с надписью: «И пойдете вы попарно…» На ярких витражах изображены не религиозные сюжеты, а сцены из самых знаменитых любовных историй, включая «Ромео и Джульетту», «Абеляра и Элоизу», «Окассена и Николетту», «Унесенных ветром», «Касабланку» и, что самое невероятное, «Я люблю Люси» и «Оззи и Харриет».

Как ни странно, подобная квинтэссенция пошлости никак не повлияла на приподнятое настроение новобрачных. Ничто не могло испортить сегодняшний день. И они будут бережно хранить в памяти эту ужасную часовню, по прошествии многих лет вспоминая каждую аляповатую деталь, вспоминая с любовью, потому что это была их часовня и это был их день, а значит, и часовня, при всей ее нелепости, была тоже особенной.

Собак обычно сюда не пускали, но Трэвис заранее щедро одарил персонал, с тем чтобы Эйнштейна не только пустили внутрь, но и приветствовали как любого другого гостя.

Священник, преподобный Дэн Дюпри – пожалуйста, зовите меня просто преподобным Дэном, – цветущего вида малый с внушительным животом, улыбчивый и доброжелательный, скорее смахивал на продавца подержанных машин. С двух сторон от преподобного Дэна стояли две платные свидетельницы – его сестра и жена, – в честь особого случая нарядившиеся в яркие летние платья.

Трэвис занял свое место в передней части часовни.

Женщина-органист заиграла «Свадебный марш» Мендельсона.

Нора выразила горячее желание не сразу начать церемонию у алтаря, а сперва пройти по проходу, в конце которого ее будет ждать Трэвис. Более того, ей хотелось, чтобы ее, как других невест, передали с рук на руки жениху. Конечно, эту почетную обязанность должен был выполнить отец, однако у Норы не было отца. У нее вообще не имелось под рукой подходящего кандидата на эту роль, и в первый момент она решила, что, похоже, ей придется идти по проходу одной или взять посаженым отцом незнакомца. Но когда они ехали в пикапе в часовню, Нора вдруг вспомнила об Эйнштейне и решила, что на всем белом свете не найдется более подходящего кандидата провести ее по проходу, чем эта собака.

И вот теперь, когда заиграла органная музыка, Нора появилась из заднего нефа в сопровождении собаки. Эйнштейн отлично понимал оказанную ему огромную честь, а потому выступал очень гордо, с высоко поднятой головой, стараясь идти в ногу с Норой.

Никого, похоже, нимало не взволновало и даже не удивило, что невесту передает жениху собака. Как-никак это ведь был Лас-Вегас.

– Одна из самых красивых невест, которых я когда-либо видела, – шепнула Трэвису супруга преподобного Дэна, и он почувствовал, что она говорит от чистого сердца и обычно не разбрасывается подобными комплиментами.

То и дело мигала вспышка фотографа, но Трэвис был настолько увлечен видом идущей к нему Норы, что уже ни на что другое не обращал внимания.

Розы и гвоздики в вазах наполняли маленький неф упоительным ароматом, мягко мерцали сотни свечей в стеклянных сосудах и медных подсвечниках. Трэвис не сводил глаз с Норы, уже не замечая вульгарного убранства часовни. Его любовь стала тем архитектором, что полностью переделал пошлую реальность часовни, преобразовав ее в самый грандиозный собор в мире.

Церемония была короткой и, как ни странно, весьма достойной. Нора с Трэвисом обменялись сперва клятвами, затем – кольцами. В глазах Норы стояли слезы, в которых отражалось пламя свечей, и Трэвис на секунду удивился, почему ее слезы затуманивают его взгляд, и только потом понял, что он и сам вот-вот заплачет. Драматическое крещендо органа сопровождало их первый поцелуй в качестве мужа и жены – самый сладкий поцелуй в жизни Трэвиса.

Преподобный Дэн открыл бутылку «Дом Периньона» и, по указанию Трэвиса, налил всем по бокалу, включая органистку. Для Эйнштейна нашли блюдце. И ретривер, с довольным причмокиванием лакавший шампанское, радостно поддержал тост за жизнь, за счастье и за вечную любовь.

Эйнштейн провел день за книгами в передней части трейлера.

Трэвис с Норой провели день в дальнем конце трейлера, в постели.

Закрыв за собой дверь спальни, Трэвис поставил вторую бутылку «Дом Периньона» в ведерко со льдом и загрузил CD-проигрыватель дисками с четырьмя альбомами расслабляющей фортепианной музыки в исполнении Джорджа Уинстона.

Нора опустила жалюзи на единственном окне и включила маленькую лампу с абажуром из золотистой ткани. Мягкий янтарный свет, заливший комнату, сразу создал романтическую атмосферу.

Какое-то время они просто лежали в постели: разговаривали, смеялись и целовались, но постепенно разговоров становилось все меньше, а поцелуев все больше.

Мало-помалу, очень осторожно, Трэвис раздел Нору. Он еще никогда не видел ее обнаженной, и она оказалась даже более обворожительной и прекрасно сложенной, чем он себе представлял. Стройная шея, красиво очерченные плечи, полная грудь, впалый живот, изящные бедра, пикантные круглые ягодицы, длинные гладкие ноги – каждый изгиб, каждая впадинка, каждая складочка этого великолепного тела возбуждала Трэвиса и одновременно переполняла его неимоверной нежностью.

Раздевшись, Трэвис начал терпеливо и осторожно обучать Нору искусству любви. Сгорая от желания доставить ей удовольствие и в то же время отдавая себе отчет, что все это ей в новинку, Трэвис показал Норе – здесь не обошлось и без упоительного поддразнивания, – какую невероятную гамму ощущений могут доставить его язык, пальцы и мужское естество.

Трэвис ожидал, что Нора будет сомневаться, смущаться и даже бояться, поскольку первые тридцать лет жизни не могли подготовить ее к такой степени интимности, но не обнаружил у Норы даже намека на фригидность. Она демонстрировала живую готовность участвовать во всех любовных играх, что могли доставить удовольствие Трэвису или им обоим. Он наслаждался ее едва слышными вскрикиваниями и задыхающимся шепотом удовольствия. Нора стонала и содрогалась в экстазе, тем самым все больше возбуждая Трэвиса, который достиг такого, почти болезненного, сексуального напряжения, какого ему прежде еще не доводилось испытывать.

И когда наконец его теплое семя расцвело внутри Норы, Трэвис, зарывшись лицом ей в шею, повторял ее имя, признавался в любви снова и снова, и момент освобождения длился так долго, что ему показалось, будто время остановилось и он откупорил волшебный сосуд, который никогда не иссякнет.

Когда супружеский долг был исполнен, они не разомкнули объятий, понимая друг друга без слов. Какое-то время они просто молча слушали музыку, но в конце концов заговорили о своих чувствах – как в физическом плане, так и в эмоциональном. Они выпили шампанского, затем снова занялись любовью. А потом снова и снова.

Несмотря на нависающую изо дня в день тень неминуемой смерти, удовольствия и радости жизни оказывают на тебя такое глубокое и сильное влияние, что сердце практически замирает от восторженного изумления.

Из Лас-Вегаса они поехали по трассе 95, пересекающей бесплодные равнины Невады. Два дня спустя, в пятницу, тринадцатого августа, они достигли озера Тахо и остановились в кемпинге на границе двух штатов, со стороны штата Калифорния, где подключили трейлер к электрическим сетям и системе водоснабжения.

Нора уже не восхищалась с прежней легкостью новыми видами и впечатлениями, однако озеро Тахо оказалось настолько потрясающе красивым, что наполнило ее душу буквально детским восторгом. Озеро Тахо, двадцать две мили длиной и двенадцать миль шириной, с окаймляющими его на западе горным хребтом Сьерра-Невада и горой Карсон на востоке, считается самым чистым водоемом в мире. Оно, словно сверкающий драгоценный камень, переливается всеми радужными оттенками синего и зеленого.

Шесть дней Нора, Трэвис и Эйнштейн бродили по бескрайним лесам национальных заповедников Эльдорадо, Тахо и Гумбольдт-Тойабе с древними соснами и елями. Они арендовали катер и покатались по озеру, обследуя райские бухты и пещеры в прибрежных скалах. Они плавали и загорали, и Эйнштейн, как и все собаки, с энтузиазмом резвился в воде.

Иногда утром, иногда ближе к вечеру, но чаще всего ночью Нора с Трэвисом занимались любовью. Нора сама удивлялась своим сексуальным аппетитам. Она никак не могла насытиться Трэвисом.

– Я люблю тебя за ум и доброе сердце, – сказала она, – но, видит бог, еще больше я люблю твое тело! Я развратная женщина, да?

– Господи, нет, конечно! Ты просто молодая, здоровая женщина. На самом деле, учитывая ту жизнь, которую ты вела, эмоционально ты гораздо здоровее, чем могла бы быть. Честное слово, Нора, ты меня удивляешь.

– Я бы предпочла не удивлять, а снова тебя оседлать.

– Может, ты и впрямь развратная женщина, – рассмеялся Трэвис.

И вот в пятницу, двадцатого августа, безмятежно прозрачным утром они покинули озеро Тахо и поехали через весь штат в сторону полуострова Монтерей. Там, где континентальный шельф встречается с морем, природа еще прекраснее, конечно, если такое возможно, чем на озере Тахо, и они провели на побережье еще четыре дня, отправившись домой днем только в среду, двадцать пятого августа.

Радости супружества оказались настолько всепоглощающими, что временно оттеснили на задний план мысли о почти человеческом интеллекте Эйнштейна. Однако, когда ближе к вечеру они наконец приехали в Санта-Барбару, Эйнштейн напомнил им о своем уникальном свойстве. Уже в сорока-пятидесяти милях от дома он начал вести себя беспокойно. Ерзал на сиденье между Трэвисом и Норой, вставал, затем клал голову Норе на колени, после чего снова садился. А еще он странно поскуливал. И уже в десяти милях от дома начал трястись.

– Что с тобой случилось, мохнатая морда? – спросила Нора.

Взглядом своих выразительных карих глаз Эйнштейн изо всех сил пытался донести до Норы нечто очень важное, но она его не поняла.

За полчаса до сумерек, когда они уже въехали в город, свернув с основной трассы на боковые улочки, Эйнштейн уже начал громко выть и утробно рычать.

– Что с ним такое? – удивилась Нора.

– Без понятия, – нахмурился Трэвис.

Когда они свернули на подъездную дорожку дома, который снимал Трэвис, припарковавшись под сенью финиковой пальмы, Эйнштейн принялся лаять. Они еще никогда не лаял в пикапе, ни разу за все время их длинного путешествия. В замкнутом пространстве салона автомобиля от собачьего лая закладывало уши, но Эйнштейн никак не унимался.

А когда они вышли из пикапа, Эйнштейн стрелой рванул вперед и, продолжая лаять, встал как вкопанный между ними и домом.

Нора попыталась пройти к входной двери, но Эйнштейн кинулся на нее с сердитым рычанием. Ухватив зубами штанину ее джинсов, он попытался сбить Нору с ног. Нора сумела сохранить равновесие, и Эйнштейн отпустил ее только тогда, когда она ретировалась к поилке для птиц.

– Какая муха его укусила? – спросила Нора Трэвиса.

Трэвис бросил задумчивый взгляд в сторону дома:

– Он вел себя точно так же в тот первый день в лесу… когда не разрешал мне идти дальше по темной тропе.

Нора пыталась подманить Эйнштейна поближе, чтобы погладить его.

Но никакие уговоры на собаку не действовали. И когда Трэвис, решив проверить Эйнштейна, сделал шаг в сторону дома, ретривер грозным рычанием заставил Трэвиса отступить.

– Подожди меня здесь, – сказал Трэвис Норе.

Он подошел к трейлеру и исчез внутри.

Эйнштейн, громко рыча и воя, метался перед домом, поглядывая на окна и входную дверь.

Солнце склонилось к западному горизонту, поцеловав поверхность моря, на улице воцарились тишина и покой, словом, все как обычно, однако Нора чувствовала, что воздух какой-то не такой. Теплый океанский ветерок что-то нашептывал в ветвях пальм, эвкалиптов и фикусовых деревьев. В любой другой день эти звуки могли ласкать слух, но сейчас они пугали и казались зловещими. В удлиняющихся тенях, в догорающем оранжево-багровом свете дня Нора чувствовала скрытую угрозу. Если не считать странного поведения собаки, у Норы не было оснований полагать, что опасность где-то рядом. Нет, ощущение тревоги было, скорее, чисто инстинктивным.

Трэвис вернулся с большим револьвером в руках. Во время их свадебного путешествия револьвер лежал незаряженным в ящике комода в спальне. Трэвис вставил патроны в барабан, закрыв его щелчком.

– Неужели это так уж необходимо? – обеспокоенно спросила Нора.

– В тот день в лесу явно кто-то был, – ответил Трэвис. – И хотя лично я его не видел… ну, у меня тогда мурашки поползли по спине. Да, думаю, револьвер нам необходим.

Ее собственная реакция на шепот в ветвях и вечерние тени подсказала Норе, что, должно быть, чувствовал Трэвис тогда в лесу, и Нора была вынуждена согласиться, что с револьвером ей, пожалуй, чуть-чуть спокойнее.

Эйнштейн прекратил метаться и снова встал на стражу перед входной дверью, перегородив им проход к дому.

Тогда Трэвис обратился уже к ретриверу:

– В доме кто-то есть?

Пес коротко вильнул хвостом. Да.

– Люди из лаборатории.

Гав. Нет.

– То, другое, подопытное животное, о котором ты нам говорил?

Да.

– Существо, которое было в лесу?

Да.

– Ладно, тогда я вхожу в дом.

Нет.

– Да, – твердо заявил Трэвис. – Это мой дом, и мы не собираемся отсюда убегать, кто бы, черт возьми, нас там ни поджидал!

Нора вспомнила журнальное фото киношного монстра, на которого так эмоционально отреагировал Эйнштейн. Однако она не верила в реальное существование существа, даже отдаленно похожего на это чудовище. По ее мнению, Эйнштейн явно преувеличивал или они не так поняли то, что он пытался им сказать. И тем не менее она вдруг подумала, что, кроме револьвера, неплохо было бы иметь еще и дробовик.

– Это «магнум» триста пятьдесят седьмого калибра, – объяснил Эйнштейну Трэвис. – И всего одного выстрела, даже если пуля попадет в руку или ногу, достаточно, чтобы уложить самого огромного, самого страшного человека. Потому что ему покажется, будто в него попало пушечное ядро. Меня учили огневой подготовке лучшие из лучших, и потом я много лет тренировался стрелять по мишеням, чтобы не утратить навыка. Я действительно знаю, что делаю, и я способен постоять за себя. А кроме того, мы не можем просто взять и вызвать полицию, да? Поскольку то, что они могут обнаружить внутри, заставит их удивленно поднять брови и приведет к массе ненужных вопросов, а значит, рано или поздно тебя отправят обратно в эту проклятую лабораторию.

Эйнштейну явно не понравился решительный настрой Трэвиса, однако ретривер протрусил по ступенькам на крыльцо и оглянулся, словно желая сказать: «Ну ладно, но я не разрешаю тебе входить туда одному».

Нора тоже собралась пойти с ними, но Трэвис строго приказал ей оставаться на лужайке перед домом. И поскольку у Норы не было ни оружия, ни навыка им пользоваться, ей пришлось признать, что она ничем не сможет помочь Трэвису, а только будет путаться у него под ногами.

Держа револьвер наготове, Трэвис поднялся вслед за Эйнштейном на крыльцо и вставил ключ в замочную скважину.

7

Трэвис открыл замок, убрал ключ в карман и толкнул дверь, выставив вперед револьвер. После чего осторожно переступил порог. Эйнштейн шел рядом.

В доме стояла мертвая тишина, как и должно было быть, однако в воздухе витал отвратительный запах, которого прежде никогда не было.

Эйнштейн тихо зарычал.

Скудные лучи угасающего солнца проникали в дом через окна, часть которых была полностью или частично зашторена. Но и такого света оказалось вполне достаточно, чтобы Трэвис мог увидеть, что диванная обивка зверски разодрана, а пол покрыт раскрошенным поролоновым наполнителем. Деревянная подставка для журналов расколота в щепки о гипсокартонную стену, в которой остались зияющие дыры. Экран телевизора разбит вдребезги торчащим оттуда торшером. Сброшенные с книжных полок книги безжалостно разорваны, а обрывки разбросаны по полу гостиной.

Несмотря на морской ветер, проникавший сквозь открытую дверь, вонь становилась все сильнее.

Трэвис щелкнул выключателем на стене. Зажегся светильник в углу. Этого тусклого света оказалось достаточно, чтобы разглядеть все детали погрома.

Такое впечатление, будто кто-то прошелся по дому с бензопилой, а затем с газонокосилкой, подумал Трэвис.

В доме по-прежнему стояла мертвая тишина.

Оставив входную дверь открытой, Трэвис сделал пару шагов в комнату, под ногами сухо шелестели обрывки разорванных книг. Трэвис заметил ржавые пятна на клочках бумаги и на поролоновом наполнителе и резко остановился, неожиданно осознав, что это пятна крови.

А секунду спустя он обнаружил труп. Это было тело крупного мужчины, лежавшего на боку возле дивана и частично закрытое окровавленными книжными страницами, обложками и суперобложками.

Эйнштейн зарычал громче и более угрожающе.

Приблизившись к телу, находившемуся всего в нескольких футах от арки между гостиной и столовой, Трэвис обнаружил, что это его домовладелец Тед Хокни. На полу рядом с ним стоял ящик для инструментов. У Теда был ключ от входной двери, и Трэвис разрешал ему приходить в любое время для проведения ремонтных работ. Последнее время что-то постоянно требовало починки, включая потекший кран и сломавшуюся посудомойку. Очевидно, Тед, живший в квартале отсюда, пришел к Трэвису с целью что-то отремонтировать. И вот теперь Тед тоже сломался и ремонту не подлежал.

Застоявшийся чудовищный запах поначалу навел Трэвиса на мысль, что Теда убили не меньше недели назад. Однако, присмотревшись, Трэвис не заметил ни трупных газов, ни признаков разложения тканей, следовательно, тело пролежало здесь недолго. Может, день, а может, и того меньше. Ну а отвратительная вонь объяснялась двумя другими причинами: Тед Хокни был выпотрошен. Более того, убийца, очевидно, испражнился и помочился на труп и кругом.

У Теда Хокни отсутствовали глаза.

Трэвису стало дурно, и не только потому, что ему нравился Тед. Такая маниакальная жестокость не могла не вызывать дурноту независимо от того, кто оказался жертвой. Подобная смерть лишала ее достоинства и в некотором смысле принижала всю человеческую расу.

Низкое рычание Эйнштейна сменилось жуткими завываниями, перемежаемыми отрывистым лаем.

Трэвис занервничал, сердце внезапно бешено застучало. Он отвел глаза от трупа и увидел, что ретривер стоит, повернувшись в сторону прохода в столовую. В столовой сгустились мрачные тени, поскольку шторы на обоих окнах были задернуты, только узкая полоска серого света просачивалась туда из кухонного окна.

«Уходи, убирайся отсюда, уноси ноги!» – твердил Трэвису внутренний голос.

Однако Трэвис не повернулся и не побежал, потому что никогда в жизни не убегал от опасности. Хотя, пожалуй, это было не совсем так: все последние несколько лет он виртуально убегал от жизни, позволив отчаянию взять над собой верх. Его стремление отгородиться от мира было не чем иным, как трусостью. Однако все это осталось в прошлом, под влиянием Норы и Эйнштейна он стал другим человеком, и он больше не собирался убегать, черта с два!

Эйнштейн напрягся. Он выгнул спину дугой, набычился и, брызгая слюной, отчаянно залаял.

Трэвис сделал шаг в сторону арки в столовую.

Ретривер, надрываясь от злобного лая, не отставал от Трэвиса.

Держа револьвер перед собой и пытаясь черпать уверенность из обладания таким мощным оружием, Трэвис сделал вперед еще один осторожный шаг, обломки под ногами предательски хрустели. Теперь арка в столовую была всего в двух-трех шагах. Трэвис прищурился, вглядываясь в темноту.

Лай Эйнштейна резонировал от стен дома. Казалось, жилище Трэвиса оккупировала стая собак.

Трэвис сделал еще один шаг и заметил в темной столовой какое-то движение.

Он застыл на месте.

Ничего. Никакого движения. Может, это просто игра воспаленного воображения?

Тени за аркой висели, будто куски серого и черного крепа.

Трэвис пока так и не смог решить, действительно он видел движение или ему почудилось.

«Назад, уноси ноги, живо!» – уговаривал внутренний голос.

Словно назло голосу разума, Трэвис поднял ногу, собираясь войти под арку.

Существо в столовой снова зашевелилось. Сомнений в его присутствии больше не оставалось. Выскочив из окутанного тьмой дальнего угла комнаты, существо взлетело на обеденный стол и с душераздирающим воплем повернулось к Трэвису. Он увидел горящие в темноте глаза и фигуру размером почти с взрослого мужчину, которая, несмотря на скудное освещение, казалась деформированной. Затем существо спрыгнуло со стола и кинулось на Трэвиса.

Эйнштейн ринулся на перехват, однако Трэвис немного попятился – выиграть лишнюю секунду для выстрела. Он нажал на спусковой крючок, но, поскользнувшись на устилавших пол книжках, упал навзничь. Прогремел выстрел, но Трэвис понял, что промахнулся, попав в потолок. Эйнштейн подлетел к противнику, и в этот момент Трэвис сумел более отчетливо разглядеть существо с горящими глазами. Он увидел бесформенную морду и широко разинутые жуткие челюсти, совсем как у аллигатора, со страшными кривыми зубами.

– Эйнштейн, нет! – Понимая, что у Эйнштейна не было ни единого шанса и адское создание непременно порвет его в клочья, Трэвис принялся палить из позиции лежа.

Крик Трэвиса и громкие выстрелы заставили Эйнштейна застыть на месте. Впрочем, и дьявольское отродье, похоже, передумало нападать на вооруженного мужчину. Существо развернулось – оно было проворным, куда проворнее кошки, – и, проскочив темную столовую, кинулось к двери на кухню. В тусклом луче света из кухни Трэвис увидел уродливый силуэт, и у него возникло странное ощущение, будто нечто, не предназначенное стоять прямо, каким-то образом выпрямилось. Это нечто имело деформированную голову, вдвое больше положенного, горбатую спину и слишком длинные руки с похожими на грабли когтями.

Трэвис выстрелил снова, уже ближе к цели. Пуля расщепила дверную раму.

С диким воплем существо исчезло на кухне.

Что, ради всего святого, это было? Откуда оно появилось? Неужели оно действительно сбежало из той же лаборатории, где создали Эйнштейна? Но как им удалось создать подобного монстра? И зачем? Зачем?

Трэвис был начитанным человеком: на самом деле последние несколько лет бо́льшую часть времени он посвящал книгам и сейчас начал мысленно перебирать возможные варианты. И среди них в первую очередь исследования в области рекомбинантной ДНК.

Эйнштейн стоял посреди столовой, яростно облаивая дверь, за которой исчез неприятель.

Поднявшись на ноги, Трэвис подозвал Эйнштейна, тот быстро и очень охотно вернулся к ноге хозяина.

Трэвис утихомирил Эйнштейна и напряженно прислушался. Он слышал, как Нора отчаянно зовет его с лужайки перед домом, но из кухни не доносилось ни звука.

Трэвис крикнул, желая успокоить Нору:

– Я в порядке! Со мной все хорошо! Оставайся там!

Эйнштейна трясло.

Трэвис слышал двойные удары своего сердца, он почти слышал стук капель пота, стекающих по лицу и по спине, но он не слышал ничего, что помогло бы ему засечь это исчадие ада. Хотя существо вряд ли выскочило на задний двор и, скорее всего, по-прежнему оставалось на кухне. Трэвис понял, что монстр не хотел попадаться людям на глаза, а потому передвигался исключительно по ночам, в темноте, что позволило ему проскользнуть незамеченным даже в такой крупный город, как Санта-Барбара. На улице еще было достаточно светло, и, оказавшись там, существо могло вызвать подозрения соседей. Более того, Трэвис буквально чувствовал его присутствие где-то поблизости. Так чувствуют спиной чужой взгляд, так чувствуют приближение грозы в дождливый день с набрякшими облаками. Да, монстр по-прежнему был в доме: притаившись на кухне, он был наготове и ждал.

Осторожно подойдя к арке, Трэвис пробрался в темную столовую.

Эйнштейн оставался рядом, он не скулил, не рычал, не лаял. Ретривер, похоже, понимал, что Трэвису необходима абсолютная тишина, чтобы слышать, где находится монстр.

Трэвис сделал еще два шага.

Через кухонную дверь он мог видеть угол стола, раковину, часть кухонного прилавка, посудомоечную машину. Солнце садилось с другой стороны дома, свет на кухне был тусклым, серым, и противник не отбрасывал тени, которая позволила бы его засечь. Он вполне мог ждать за дверью или залезть на прилавок, чтобы оттуда спрыгнуть на Трэвиса, когда тот войдет.

Тогда Трэвис решил обмануть проклятую тварь в надежде, что та молниеносно отреагирует на любой признак движения в дверях. Засунув за пояс револьвер, Трэвис осторожно поднял один из стульев, стоявших возле обеденного стола, и с расстояния в шесть футов швырнул стул в открытую дверь. После чего выхватил револьвер и, когда стул приземлился на кухне, приготовился стрелять. Стул ударился о пластиковую поверхность кухонного стола, рухнул на пол и врезался в посудомоечную машину.

Однако номер не прошел. Тварь даже не пошевелилась. И когда стул наконец перестал громыхать, на кухне опять воцарилась тишина, пронизанная напряженным ожиданием.

Эйнштейн издал странный звук – тихое прерывистое пыхтение, и Трэвис понял, что собаку бьет неконтролируемая дрожь.

Теперь уже исчезли последние сомнения: на кухне притаилось то самое существо, которое более трех месяцев назад преследовало их в лесу. После той памятной встречи оно направилось на север, скорее всего перемещаясь по пустынным районам к востоку от густонаселенных районов штата. Существо неуклонно шло по следу собаки, определяя его каким-то непостижимым способом и руководствуясь не поддающимися пониманию мотивами.

И словно в ответ на брошенный стул, на пол, у самого порога, упала большая белая эмалированная банка. Трэвис в испуге отскочил назад и принялся стрелять наугад, только потом осознав, что его просто-напросто дразнят. С банки слетела крышка, на кафельный пол высыпалась мука.

И снова тишина.

Подобный издевательский ответ на уловку Трэвиса явно свидетельствовал о незаурядном уме противника, что не могло не нервировать. Трэвис внезапно понял, что существо это, созданное в той же научно-исследовательской лаборатории, что и Эйнштейн, будучи продуктом аналогичных экспериментов, должно быть, обладало и соответствующим интеллектом. Что объясняло, почему Эйнштейн его смертельно боялся. Если бы Трэвис не свыкся с мыслью о возможности существования собаки с человеческим интеллектом, он бы не смог принять тот факт, что это порождение ада на порядок умнее обычных животных. Однако события последних нескольких месяцев научили его ничему не удивляться и быстро ко всему приспосабливаться.

Тишина.

В револьвере оставался только один патрон.

Мертвая тишина.

Трэвиса настолько ошарашила брошенная банка из-под муки, что он не успел заметить, с какой стороны двери ее кинули, причем банка упала так неудачно, что невозможно было определить, с какой позиции ее метнули. Таким образом, Трэвис по-прежнему не знал, находилась ли тварь слева или справа от дверного проема.

Собственно, Трэвис был вообще не уверен, волнует ли его сейчас, где именно находится существо. Даже с «магнумом» 357-го калибра ему, пожалуй, не стоило соваться на кухню. По крайней мере, не тогда, когда за дверью притаилась чертова тварь, которая не глупее его. Ведь, ей-богу, это все равно что сражаться с электрической пилой!

Свет в кухне, выходящей на восток, почти померк. В столовой, где стояли Трэвис с Эйнштейном, сгущалась тьма. И даже в гостиной за их спиной, несмотря на открытую входную дверь, окно и угловой светильник, сгущались черные тени.

Тварь на кухне неожиданно громко зашипела – звук, похожий на выходящий из баллона газ, – после чего послышалось цок-цок-цок – стук то ли когтистых ног, то ли барабанящих по твердой поверхности рук.

Трэвису передалась дрожь собаки. Он чувствовал себя мухой, находящейся на краю паутины, еще один шаг – и он в ловушке.

Он вспомнил изуродованное, окровавленное, безглазое лицо Теда Хокни.

Цок-цок-цок.

Во время антитеррористических тренировок Трэвиса учили преследовать людей, и у него неплохо получалось. Однако в данном случае все оказалось не так просто. Даже если признать, что желтоглазое существо, вероятно, не глупее человека, рассчитывать на то, что оно и думает как человек, было бы глупо. Поэтому Трэвис понятия не имел, что оно может в следующий момент выкинуть и как отреагирует на любую инициативу Трэвиса, в связи с чем он не мог перехитрить эту тварь, а она, в силу своей чужеродной природы, имела смертельно опасное преимущество, а именно возможность использовать эффект неожиданности.

Цок.

Трэвис тихонько попятился от открытой двери на кухню, затем сделал еще один шаг назад, ступая с чрезвычайной осторожностью, чтобы существо не догадалось о его отступлении, поскольку только одному Богу известно, как оно себя поведет, неожиданно поняв, что жертва может вот-вот ускользнуть. Эйнштейн бесшумно прошлепал в гостиную, демонстрируя такую же готовность увеличить расстояние между собой и незваным гостем.

Оказавшись возле трупа Теда Хокни, Трэвис отвел глаза от входа в столовую, чтобы найти среди обломков и обрывков бумаги относительно свободный проход к входной двери, и неожиданно увидел стоявшую возле кресла Нору. Напуганная выстрелами, она нашла на кухне трейлера разделочный нож и вошла в дом проверить, не нужна ли ее помощь.

Трэвис по достоинству оценил смелость Норы, но в то же время пришел в ужас, увидев ее в тусклых лучах углового светильника. Ему неожиданно показалось, будто его ночные кошмары, когда он терял и Эйнштейна, и Нору, вот-вот могут стать явью – снова проклятие Корнелла, потому что оба они были внутри дома, обоим угрожала опасность, оба в пределах досягаемости засевшей на кухне твари.

Нора попыталась было что-то сказать.

Однако Трэвис, покачав головой, поднес палец к губам.

Нора закусила губу и перевела взгляд на лежавший на полу труп.

И тут Трэвиса поразила мысль, что противник выскользнул на задний двор и теперь обходит дом кругом в сторону входной двери, несмотря на риск быть замеченным соседями, чтобы внезапно оказаться у них за спиной. Нора стояла между Трэвисом и входной дверью, а значит, могла помешать ему выстрелить в незваного гостя, если тот действительно выберет этот путь. Черт, эта тварь накинется на Нору, как только войдет в дверь! Стараясь не впадать в панику, стараясь не думать о безглазом лице Хокни, Трэвис ускорил шаг. Конечно, имелся риск, что он выдаст себя хрустом обломков под ногами, и Трэвису оставалось уповать на то, что этот шум не будет слышен на кухне, если противник все еще там. Трэвис схватил Нору за руку и толкнул ее в сторону входной двери, а оттуда – на крыльцо и вниз по лестнице. Он настороженно оглядывался по сторонам, в любую минуту ожидая нападения существа из ночного кошмара, но того пока нигде не было видно.

Норины крики и выстрелы привлекли внимание соседей, которые высыпали на улицу, предпочитая, однако, оставаться в дверях. Правда, некоторые из них все же рискнули выйти на крыльцо или на лужайку перед домом. Наверняка кто-нибудь из них уже вызвал копов. Но поскольку Эйнштейн имел статус самого разыскиваемого беглеца, полиция, похоже, представляла для Норы с Трэвисом не меньшую опасность, чем желтоглазая тварь в доме.

Они втроем сели в пикап. Нора заблокировала свою дверь, Трэвис – свою. Запустив двигатель, Трэвис вывел пикап, а с ним и трейлер с подъездной дорожки на улицу. На них с удивлением смотрели соседи.

Сумерки незаметно сменила темнота, как всегда на берегу океана. Солнце зашло за горизонт, небо, уже почерневшее на востоке, багровело над головой, став кроваво-красным на западе. Трэвис был рад спрятаться под покровом ночи, отлично понимая, что и желтоглазое существо пользуется тем же укрытием.

Трэвис проехал мимо глазеющих соседей, никого из которых он ни разу не встречал за годы наложенной на себя епитимьи в виде отшельничества, после чего свернул за угол. Нора крепко держала Эйнштейна, а Трэвис тем временем выжимал максимальную скорость. Трейлер опасно раскачивался из стороны в сторону и подпрыгивал на крутых поворотах.

– Что там произошло? – спросила Нора.

– Оно убило Хокни сегодня утром или вчера…

– Оно?

– …и поджидало, когда мы вернемся домой.

– Оно? – повторила Нора.

Эйнштейн жалобно захныкал.

– Я тебе потом объясню, – сказал Трэвис.

Он сомневался, сможет ли все это толком объяснить. Ни одно описание, которое он способен был дать незваному гостю, наверняка в полной мере не отражало бы действительность. У Трэвиса явно не хватало словарного запаса, чтобы описать это в высшей степени странное существо.

Не успели они проехать восемь кварталов, как за их спиной раздался вой полицейских сирен. Оставив позади еще четыре квартала, Трэвис припарковался на стоянке перед старшей школой.

– Ну и что теперь? – спросила Нора.

– Придется бросить пикап и трейлер, – ответил Трэвис. – Их будут искать.

Трэвис спрятал револьвер в ее сумку. Нора настояла на том, чтобы положить туда и разделочный нож, правда, скорее для того, чтобы его не бросать.

Они вылезли из пикапа и в сгущающейся темноте прошли мимо школы, через спортплощадку и, выйдя из ворот в ограде из сетки-рабицы, оказались на окаймленной деревьями улице.

С наступлением ночи легкий бриз сменился порывистым, но теплым ветром. Ветер, поднимая тучи пыли, гнал по тротуару в их сторону сухие листья.

Трэвис понимал, что даже без трейлера и пикапа они выглядели крайне подозрительно. Соседи сообщат полиции, что тем следует искать мужчину, женщину и золотистого ретривера – явно необычную троицу. Полиция захочет их допросить по поводу смерти Теда Хокни, и это определенно не будет простой формальностью. Короче, нужно было как можно скорее исчезнуть из поля зрения властей.

У Трэвиса не было друзей, которые могли бы их приютить. После смерти Полы он перестал общаться как с новыми друзьями, так и со старыми, из агентства по продаже недвижимости. У Норы тоже не имелось друзей, спасибо Виолетте Девон.

И, словно в насмешку, гостеприимно светившиеся окна домов, мимо которых они проходили, напоминали об отсутствии у них столь желанного пристанища.

8

Гаррисон Дилворт жил на границе Санта-Барбары и Монтесито, во внушительном доме в стиле Тюдоров, расположенном на живописном участке земли площадью пол-акра. Дом этот не слишком хорошо сочетался с калифорнийской флорой, но зато вполне устраивал хозяина. Он вышел на порог в черных лоферах, серых слаксах, темно-синем спортивном пиджаке, белой трикотажной рубашке и в черепаховых очках для чтения с узкими линзами, через которые с явным удивлением, но без видимого неудовольствия смотрел на незваных гостей:

– Ну здравствуйте, здравствуйте, новобрачные!

– Дома, кроме вас, кто-нибудь есть? – спросил Трэвис, когда они вошли в просторную прихожую с мраморными полами.

– Кто-нибудь? Нет, я один.

По дороге сюда Нора успела рассказать Трэвису, что жена адвоката скончалась три года назад и теперь хозяйство ведет экономка Глэдис Мерфи.

– А миссис Мерфи? – уточнил Трэвис.

– Она отпросилась на весь день, – ответил адвокат, закрывая за ними дверь. – У вас расстроенный вид. Что, ради всего святого, случилось?

– Нам нужна помощь, – сказала Нора.

– Однако у каждого, кто нам помогает, могут возникнуть проблемы с законом, – предупредил Трэвис.

Гаррисон удивленно поднял брови:

– Что же вы такого натворили? Судя по вашему мрачному виду, я бы сказал, что вы похитили президента.

– Мы не сделали ничего плохого, – заверила его Нора.

– Нет, сделали, – возразил Трэвис. – И продолжаем это делать. Мы прячем собаку.

Гаррисон озадаченно уставился на ретривера.

Эйнштейн заскулил, жалобно и умилительно.

– И у меня в доме покойник, – добавил Трэвис.

Гаррисон перевел взгляд с собаки на Трэвиса:

– Покойник?

– Трэвис его не убивал, – поспешила вставить Нора.

Гаррисон снова посмотрел на Эйнштейна.

– И собака, естественно, тоже, – сказал Трэвис. – Но меня могут вызвать в качестве свидетеля дела и что-то вроде того. Это и к бабке не ходи.

– Хм… – задумчиво протянул Гаррисон. – Почему бы нам не пройти ко мне в кабинет и не уточнить обстоятельства дела?

Он провел их через огромную, скупо освещенную гостиную по короткому коридору в кабинет с тиковыми панелями на стенах и обшитым медью потолком.

Диван и кресла, обитые красно-коричневой кожей, были удобными и явно дорогими. На массивном письменном столе из лакированного тика стояла модель пятимачтовой шхуны с поднятыми парусами. Кабинет украшали предметы на морскую тематику: штурвал; латунный секстант; резной воловий рог, наполненный смазочным маслом, в котором лежали иглы для шитья парусов; шесть видов судовых фонарей; колокол рулевого и морские карты. Трэвис увидел фотографии мужчины и женщины на различных парусных судах, мужчиной на фото был Гаррисон.

На маленьком столике возле одного из кресел лежала открытая книга и стоял полупустой стакан скотча. Похоже, адвокат отдыхал, когда Нора с Трэвисом позвонили в дверь. Гаррисон предложил им выпить, и они оба ответили, что тоже не откажутся от скотча.

Оставив диван для Трэвиса с Норой, Эйнштейн занял второе кресло. Он не стал сворачиваться калачиком, а сел прямо, словно собираясь принять участие в разговоре.

Гаррисон отошел к угловому бару приготовить две порции «Чивас Ригал» со льдом. И хотя Нора не привыкла пить виски, она в два глотка осушила стакан и попросила еще, чем немало удивила Трэвиса. Решив, что Нора мыслит в правильном направлении, он отнес пустой стакан к бару, где Гаррисон уже наливал Норе новую порцию.

– Я хочу вам все рассказать и попросить о помощи, – произнес Трэвис. – Однако вы должны отчетливо понимать, что тем самым вы можете преступить закон.

Налив «Чивас», Гаррисон ответил:

– Вы рассуждаете, как дилетант. Как адвокат, могу вас уверить, что закон не имеет четкой черты, высеченной в мраморе, неподвижной и неизменной из века в век. Нет, закон скорее подобен струне, закрепленной с обоих концов, но с большой слабиной. Она очень слабо натянута, эта струна закона. Ты можешь тянуть ее и так и этак, выгибать ее дугой, и ты будешь практически всегда, если не считать, конечно, громкого ограбления или хладнокровного убийства, стопроцентно на правильной стороне. Такое тяжело принять, но это правда. Трэвис, вряд ли ваше признание приведет к тому, что моя старая задница окажется в тюремной камере.

Через полчаса Трэвис и Нора рассказали ему все об Эйнштейне. Для человека, которому всего несколько месяцев назад стукнул семьдесят один, этот седовласый адвокат обладал достаточно живым и критическим умом. Гаррисон задавал нужные вопросы и не пытался поднять Трэвиса на смех. После десятиминутной демонстрации уникальных способностей Эйнштейна адвокат не стал утверждать, что все это жульничество и вздор. Он полностью принял увиденное, пересмотрев свои представления о том, что нормально и что возможно в этом мире, и таким образом проявив куда бо́льшую сообразительность и гибкость ума, чем большинство мужчин вдвое моложе его.

Положив голову Эйнштейна себе на колени, адвокат почесал пса за ухом и сказал:

– Если вы обратитесь к средствам массовой информации, созовете пресс-конференцию, раструбите на весь мир об этой истории, то, вполне вероятно, сможете получить разрешение суда на опеку над собакой.

– А вы уверены, что это сработает? – спросила Нора.

– В лучшем случае шансы пятьдесят на пятьдесят, – признался Гаррисон.

– Нет, мы не можем так рисковать, – покачал головой Трэвис.

– Тогда что вы задумали? – спросил Гаррисон.

– Бежать, – ответил Трэвис. – Будем постоянно переезжать.

– И чего вы этим добьетесь?

– Эйнштейн останется на свободе.

Ретривер в знак согласия гавкнул.

– Останется на свободе… Но надолго ли? – хмыкнул Гаррисон.

Вскочив с дивана, Трэвис принялся расхаживать по комнате. Он был слишком взволнован, чтобы усидеть на месте.

– Они не успокоятся, – признался он. – По крайней мере на ближайшие несколько лет.

– Не надейтесь, – произнес адвокат.

– Согласен, нам наверняка придется туго, но это единственное, что мы можем сделать. Черта с два мы его отдадим. Эйнштейн смертельно боится лаборатории. А кроме того, он как-никак вернул меня к жизни…

– И спас меня от Стрека, – вставила Нора.

– Он свел нас вместе, – сказал Трэвис.

– Изменил нашу жизнь.

– И в корне изменил нас. Эйнштейн стал членом нашей семьи, как если бы он был нашим ребенком. – Трэвис поймал благодарный взгляд собаки, и у него ком встал в горле. – Мы будем драться за него, так же как он дрался за нас. Мы семья. Мы или будем жить вместе… или умрем вместе.

Гаррисон потрепал ретривера по спине:

– Но тебя будут искать не только люди из лаборатории. И не только полиция.

– Да, то, другое существо, – кивнул Трэвис.

Эйнштейн начал дрожать.

– Ну ладно тебе, успокойся, – погладил пса Гаррисон и, повернувшись к Трэвису, сказал: – Ну что, по-вашему, представляет собой это существо? Из вашего описания я что-то не слишком много понял.

– Кем бы он ни был, – заметил Трэвис, – это явно не Божье творение. Это творение человека. Что означает, он продукт какого-то исследования в области рекомбинантной ДНК. Бог его знает зачем. Бог его знает, о чем они думали, когда это делали, зачем им понадобилось создавать нечто подобное. Но они это сделали.

– И похоже, у него есть сверхъестественная способность выслеживать тебя, – сказал Гаррисон ретриверу.

– Выслеживать Эйнштейна, – кивнула Нора.

– Поэтому мы будем постоянно переезжать, – произнес Трэвис. – Так что у нас впереди длинный путь.

– Для этого вам понадобятся деньги, а банки откроются не раньше чем через двенадцать часов, – сказал Гаррисон. – Если вы собираетесь бежать, что-то подсказывает мне, что это нужно сделать прямо сейчас.

– Вот тут-то нам и понадобится ваша помощь, – заявил Трэвис.

Нора вынула из сумки две чековые книжки, свою и Трэвиса:

– Гаррисон, мы хотим выписать на ваше имя два чека, один – я, второй – Трэвис. У Трэвиса на этом счету только три тысячи долларов, но у него лежит приличная сумма на сберегательном счету в том же банке, и они там уполномочены переводить деньги на другой счет, чтобы не допустить овердрафта. У меня такая же история со счетами. Если Трэвис выпишет вам чек на двадцать тысяч задним числом, чтобы считалось, будто он был выписан до всех этих неприятностей, и я тоже выпишу вам чек на двадцать тысяч, вы сможете перевести эти деньги на ваш счет. Как только это будет сделано, вы получите восемь банковских чеков по пять тысяч долларов и перешлете нам.

– Полиция захочет меня допросить, – сказал Трэвис. – Но они наверняка поймут, что я не убивал Теда Хокни, так как ни один человек не способен так его растерзать. Поэтому они вряд ли заблокируют мои счета.

– Если за исследованиями по созданию Эйнштейна и той твари стоят федеральные агентства, они, кровь из носа, попытаются найти вас, – заметил Гаррисон. – И тогда они могут заморозить ваши счета.

– Может, и так. Но, скорее всего, они сделают это не сразу. Вы живете в том же городе, поэтому мой банк переведет вам деньги с моего счета самое позднее к понедельнику.

– Но на что вы будет жить, пока я не пришлю вам ваши сорок тысяч?

– У нас есть немного наличных и дорожные чеки, оставшиеся после медового месяца, – объяснила Нора.

– И еще мои кредитки, – добавил Трэвис.

– Но они смогут отследить вас по кредиткам и дорожным чекам, – покачал головой Гаррисон.

– Знаю, – согласился Трэвис. – Я буду пользоваться ими в городе, где мы не задержимся, а мы будем передвигаться по возможности очень быстро.

– Но когда я получу банковские чеки на сорок тысяч, куда мне послать деньги?

– Мы будем держать связь по телефону. – Трэвис снова сел на диван возле Норы. – А там что-нибудь придумаем.

– А как быть с вашими остальными активами? И активами Норы?

– Об этом мы подумаем позже, – ответила Нора.

Гаррисон нахмурился:

– Трэвис, прежде чем вы отсюда уйдете, вы можете подписать доверенность, дающую мне право представлять ваши интересы для решения всех правовых вопросов, которые могут возникнуть. Если кто-нибудь попытается заморозить ваши или Норины активы, я сделаю все возможное, чтобы их обезопасить, хотя постараюсь особо не светиться, чтобы они не сразу установили между нами связь.

– Активам Норы, вероятно, пока ничего не угрожает. Мы никому не говорили о том, что поженились. Соседи сообщат полиции, что со мной была женщина, но им неизвестно, кто она. Вы кому-нибудь рассказывали о нас?

– Только моей секретарше миссис Ашкрофт. Но она не из болтливых.

– Ну, тогда все в порядке, – кивнул Трэвис. – Власти вряд ли нароют наше свидетельство о браке, а значит, они, пожалуй, еще не скоро выяснят фамилию Норы. Но когда это произойдет, они обнаружат, что вы ее адвокат. Но если они начнут отслеживать движение средств на моих счетах, чтобы установить мое местопребывание, то узнают о тех двадцати тысячах, которые я вам заплатил, и тогда сразу придут по вашу душу…

– Это волнует меня меньше всего, – успокоил Трэвиса адвокат.

– Может, и так. Но как только они свяжут меня с Норой, а затем нас обоих – с вами, вы окажетесь под колпаком. И тогда… вам следует незамедлительно нам об этом сообщить, когда мы будем вам звонить, чтобы мы могли тотчас же повесить трубку и прервать с вами все контакты.

– Я отлично понимаю, – ответил адвокат.

– Гаррисон, – вмешалась в разговор Нора, – вам совершенно необязательно ввязываться из-за нас в неприятности. Пожалуй, мы слишком много хотим от вас.

– Послушай меня, моя дорогая. Мне семьдесят один год. И я по-прежнему с удовольствием занимаюсь адвокатской практикой и по-прежнему хожу под парусом… но, положа руку на сердце, в последнее время жизнь моя стала слегка скучной и однообразной. И это дело как раз то, что нужно, чтобы моя старая кровь быстрее бежала по жилам. И, кроме того, я искренне верю, что у вас имеются моральные обязательства помочь Эйнштейну оставаться на свободе, и не только в силу упомянутых вами причин, а потому что… человек не имеет права использовать его гениальность для создания других видов с незаурядным интеллектом и относиться к ним как к своей собственности. Если уж мы продвинулись настолько далеко, что способны творить подобно Создателю, то нам следует научиться проявлять Его справедливость и милосердие. И в вашем случае справедливость и милосердие требуют, чтобы Эйнштейн оставался на свободе.

Эйнштейн, лежавший на коленях у адвоката, поднял голову и, посмотрев на него влюбленными глазами, ткнулся холодным носом ему в шею.

В гараже на три автомобиля Гаррисон держал новый черный «Мерседес 560 SEL», уже не такой новый белый «Мерседес 500 SEL» с бледно-голубым салоном и зеленый джип для поездок в гавань, где стояла яхта адвоката.

– Белый автомобиль когда-то принадлежал моей жене Франсин. – Адвокат подвел гостей к белому «мерседесу». – В последнее время я им особо не пользуюсь, но он на ходу. Иногда я даже выезжаю на нем, чтобы поддерживать резину в рабочем состоянии. По идее мне следовало избавиться от «мерседеса» после смерти Фрэнни. Ведь как-никак это был ее автомобиль. Но она так любила свой стильный белый «мерседес»… До сих пор помню, с каким гордым видом она сидела за рулем… Я хочу, чтобы вы взяли машину себе.

– Пускаться в бега на автомобиле стоимостью шестьдесят тысяч? – Трэвис провел рукой по отполированному капоту. – Не слишком ли шикарно?

– Автомобиль никто не будет искать, – успокоил Трэвиса Гаррисон. – Даже если со временем они поймут, что я как-то связан с вами двоими, откуда им знать, что я дал вам одну из своих машин?

– Мы не можем принять от вас такую дорогую вещь, – сказала Нора.

– Считайте, что взяли машину напрокат, – ответил Гаррисон. – Когда у вас будет другой автомобиль и мой вам больше не понадобится, просто оставьте его на парковке, на автобусной станции, в аэропорту и сообщите мне по телефону, где он находится. И я пошлю кого-нибудь его забрать.

Поставив лапы на дверь со стороны водителя, Эйнштейн заглянул в салон. После чего посмотрел на Нору с Трэвисом и гавкнул, точно желая сказать, что только дурак может отказаться от такого предложения.

9

Трэвис сел за руль, и вечером той же среды, в десять часов пятнадцать минут, они отъехали от дома Гаррисона Дилворта, выехав на шоссе номер 101. Миновав Сан-Луис-Обиспо к половине первого, в час ночи они прибыли в Пасо-Роблес. В два часа они остановились на автостанции самообслуживания, в часе езды к югу от Салинаса.

Нора чувствовала свою никчемность. Она не могла сменить Трэвиса за рулем, поскольку не умела водить машину. Конечно, тут виновата была скорее тетя Виолетта, а отнюдь не Нора. Еще одно следствие затворнической жизни в условиях постоянного психологического гнета. И тем не менее Нора чувствовала свою никчемность и была страшно недовольна собой. Но она не собирается оставаться беспомощной до конца жизни. Черта с два! Нет, она научится водить машину и управляться с огнестрельным оружием. Трэвис сможет научить ее и тому и другому. Учитывая его прошлое, он сможет обучить ее боевым искусствам, дзюдо и карате. Он был хорошим учителем. Ведь он прекрасно справился с обучением ее искусству любви. При этой мысли Нора невольно улыбнулась, и ей мало-помалу расхотелось заниматься самоедством.

Следующие два с половиной часа, пока они ехали на север в направлении Салинаса, а затем – в сторону Сан-Хосе, Нора время от времени задремывала. Когда она не спала, то просто считала оставленные за спиной мили, и это ее успокаивало. По обеим сторонам автострады тянулись бескрайние поля, которые, казалось, уходили в бесконечность под холодными лучами бледной луны. Когда луна скрылась за облаками, они катили в безжалостной тьме, прежде чем увидеть впереди огни далекой фермы или придорожных заведений.

Желтоглазая тварь прошла по следу Эйнштейна от предгорий Санта-Аны в округе Ориндж до Санта-Барбары, преодолев, по словам Трэвиса, расстояние более ста двадцати пяти миль по прямой, то есть отмахав триста миль пешком по пересеченной местности, всего за три месяца. Не такая уж и высокая скорость. Поэтому, если они проделают триста миль к северу от Санта-Барбары, после чего залягут на дно в области залива Сан-Франциско, преследователь, возможно, доберется до них не раньше чем через семь-восемь месяцев. А может, он вообще никогда их не найдет. Интересно, каково максимальное расстояние, на котором он может учуять Эйнштейна? Наверняка его сверхъестественные способности имеют какие-то пределы. Наверняка.

10

В четверг утром, в одиннадцать часов, Лемюэль Джонсон стоял в хозяйской спальне маленького дома, который снимал в Санта-Барбаре Трэвис Корнелл. Зеркало над комодом было вдребезги разбито. Остальная часть комнаты разгромлена, словно Аутсайдер, позавидовав собаке, пришел в дикую ярость из-за того, что та живет в тепле домашнего уюта, тогда как ему приходится скитаться по дикой местности и жить в первобытных условиях.

Среди обломков, устилавших пол, Лем нашел четыре фотографии в серебряных рамках, вероятно стоявших на комоде или ночном столике. На первой фотографии Лем увидел Корнелла рядом с привлекательной блондинкой. К этому времени Лем уже достаточно знал о Корнелле, чтобы догадаться, что блондинка, наверное, Пола – покойная жена Корнелла. С другого фото, черно-белого, довольно старого, Лему улыбалась семейная пара – похоже, родители Корнелла. На третьей фотографии, также черно-белой, был запечатлен мальчик лет одиннадцати-двенадцати – вероятно, сам Трэвис, но, скорее всего, его брат, умерший в раннем возрасте.

На последней фотографии группа солдат из десяти человек, сидевших на деревянных ступеньках казармы, ухмылялись на камеру. Одним из этих десяти был Корнелл. На форме некоторых солдат Лем разглядел нашивки группы «Дельта», элитного антитеррористического подразделения.

Несколько смущенный последней фотографией, Лем положил ее на комод и направился в гостиную, где Клифф Сомс продолжал рыться среди окровавленных обломков. Клифф с Лемом искали нечто такое, что не имело никакого значения для полиции, но было чрезвычайно важно для федералов.

АНБ прозевало убийство в Санта-Барбаре, и Лем узнал о нем лишь в шесть утра. В результате пресса уже раструбила о самых отвратительных подробностях убийства Теда Хокни. Репортеры с энтузиазмом распространяли самые дикие домыслы по поводу того, кто мог бы убить Хокни. Причем приоритетной версией было то, что Корнелл держал в качестве домашнего питомца какое-то дикое животное, возможно гепарда или пантеру, которое напало на ничего не подозревавшего домохозяина, когда тот вошел в дом. Телекамеры любовно задерживались на разорванных в клочья, окровавленных книгах. Это был типичный материал для «Нэшнл инквайрер», что не слишком удивило Лема, поскольку, по его мнению, граница между специализирующимися на сенсациях таблоидами типа «Нэшнл инквайрер» и так называемой серьезной прессой, особенно электронными СМИ, была гораздо тоньше, чем большинство журналистов соглашались признавать.

Лем уже спланировал и запустил кампанию по дезинформации с целью усилить разнузданную истерию прессы по поводу разгуливающих на свободе камышовых котов. Платные осведомители АНБ повсюду выступали с заявлениями, будто хорошо знают Корнелла и могут поручиться, что тот, кроме собаки, держал в доме пантеру. Люди, в глаза не видевшие Корнелла, представлялись его друзьями и со скорбным видом рассказывали, что уговаривали его вырвать пантере клыки и обрезать когти, как только та подросла. Полиция жаждала допросить Корнелла – и неизвестную женщину – относительно пантеры и ее местонахождения.

Лем не сомневался, что репортеров можно будет легко отвлечь от желания задавать вопросы, способные хоть как-то приблизиться к правде.

Само собой, Уолт Гейнс у себя в округе Ориндж наверняка услышит об этом убийстве и, пользуясь дружескими связями, наведет справки у местных властей Санта-Барбары и очень быстро сообразит, что Аутсайдер, забравшись так далеко на север, выследил собаку. Лема лишь успокаивала мысль о том, что он может положиться на Уолта.

Лем вошел в гостиную, где работал Клифф Сомс:

– Нашел что-нибудь?

Клифф выпрямился и отряхнул руки:

– Да. Я положил это на обеденный стол.

Лем прошел вслед за Клиффом в столовую, где единственным предметом, лежавшим на столе, была толстая тетрадь на кольцах. Пролистав тетрадь, Лем увидел, что на страницах слева приклеены фото из глянцевых журналов, а на страницах справа напротив каждого фото большими печатными буквами было написано название предмета на фото: ДЕРЕВО, ДОМ, МАШИНА…

– Ну и что вы по этому поводу думаете? – спросил Клифф.

Нахмурившись, Лем принялся молча перелистывать тетрадь. Он понимал, что перед ним нечто очень важное, но пока не мог понять, что именно. И тут его осенило:

– Это же букварь. Учить чтению.

– Да, – согласился Клифф.

Увидев улыбку на лице помощника, Лем спросил:

– Так думаешь, они знают, что собака обладает уникальным интеллектом? И что она открыла им свои способности? И поэтому… решили научить собаку читать?

– Похоже, что так, – продолжая улыбаться, ответил Клифф. – Боже правый, вы считаете это возможным?! Собаку действительно можно научить читать?

– Несомненно, – ответил Лем. – На самом деле обучение собаки чтению было в программе экспериментов доктора Уэзерби, запланированных на эту осень.

Клифф удивленно рассмеялся:

– Чтоб мне провалиться!

– Ладно, кончай скалить зубы! – отрезал Лем. – Лучше обдумай ситуацию. Парень знает, что собака обладает потрясающим умом. Возможно, ему все-таки удалось научить собаку читать. Итак, мы можем предположить, что парень также выработал способ общения с собакой. Он знает, что это подопытное животное. И он знает, что собаку разыскивает куча народу.

– Должно быть, он знает и об Аутсайдере, – заметил Клифф. – Собака наверняка нашла способ о нем рассказать.

– Да. И тем не менее, обладая подобной информацией, он решил ее не обнародовать. Он мог продать эту историю тому, кто больше заплатит. Но он не стал этого делать. А если бы он был непримиримым борцом за справедливость, то мог бы созвать пресс-конференцию и взорвать Пентагон за финансирование подобных экспериментов.

– Однако он этого не сделал, – нахмурился Клифф.

– А это может означать только одно. Он всей душой предан ретриверу, а поэтому грудью ляжет, чтобы пса не поймали и он мог оставить его у себя.

Клифф согласно кивнул:

– Выходит, все, что мы о нем узнали, – чистая правда. Я хочу сказать, этот бедолага потерял в молодости всю свою чертову семью. Потерял жену меньше чем через год супружеской жизни. Потерял всех дружков из группы «Дельта». В результате стал отшельником, перестал общаться с друзьями. Должно быть, ему было дьявольски одиноко. А потом он встречает собаку…

– Именно так, – согласился Лем. – Для человека, прошедшего подготовку в группе «Дельта», залечь на дно не составит труда. И если мы все-таки его найдем, он будет драться за собаку. Он это умеет. Господи Иисусе, он действительно умеет драться!

– У нас еще нет подтверждения о его службе в группе «Дельта», – с надеждой в голосе произнес Клифф.

– У меня есть. – Лем описал фотографию, которую нашел в разоренной спальне.

– Мы по уши в дерьме, – вздохнул Клифф.

– Да уж, в полном дерьме, – согласился Лем.

11

В Сан-Франциско они приехали в четверг, в шесть утра, и уже к половине седьмого нашли подходящий мотель: расползшееся во все стороны низкое строение, выглядевшее чистеньким и вполне современным. С животными туда не пускали, но незаметно провести в номер Эйнштейна не составило большого труда.

Трэвис зарегистрировался по своему удостоверению личности, несмотря на существующую вероятность того, что полиция уже выписала ордер на его арест. У Трэвиса не оставалось другого выбора, поскольку у Норы не было ни кредиток, ни водительских прав. В наши дни администраторы за стойкой портье с удовольствием принимают наличные, но только при предъявлении удостоверения личности, так как вся информация о постояльцах сразу заносится в компьютер.

И тем не менее Трэвис пошел на хитрость: он неверно назвал марку и номер автомобиля, припаркованного подальше от входа в мотель, чтобы скрыть эту информацию от портье.

Они заплатили только за один номер, взяв Эйнштейна с собой, поскольку на сей раз не собирались заниматься любовью и в уединении не нуждались. Трэвису, вконец измученному перипетиями вчерашней ночи, едва хватило сил поцеловать Нору, после чего он сразу провалился в сон. Ему снились желтоглазые твари с деформированными головами и крокодильими челюстями, набитыми акульими зубами.

Проснулся он спустя пять часов, в четверг днем, в десять минут первого.

Нора, вставшая с постели раньше Трэвиса, уже успела принять душ. Мокрые пряди волос соблазнительно прилипли к шее. Ей пришлось надеть то, в чем она была вчера, так как ничего другого у нее с собой не было.

– Вода горячая, и напор хороший, – сообщила она Трэвису.

– У меня тоже. – Трэвис поцеловал Нору.

– Тогда советую тебе чуть остыть, – отстранилась Нора. – Кое у кого маленькие ушки на макушке.

– Ты об Эйнштейне? У него очень большие уши.

Эйнштейна Трэвис нашел в ванной комнате. Ретривер стоял на столешнице и пил из раковины холодную воду, специально налитую для него Норой.

– Послушай, мохнатая морда, – сказал ему Трэвис, – большинство собак вполне устроила бы вода из унитаза.

Эйнштейн презрительно чихнул и, спрыгнув со столешницы, прошлепал из ванной.

У Трэвиса не было с собой бритвенных принадлежностей, но он прикинул, что однодневная щетина создаст правильный имидж, необходимый для дела, которое предстояло провернуть в Тендерлойне, историческом районе Сан-Франциско.

Покинув мотель, они перекусили в ближайшем «Макдоналдсе». Затем отправились в местное отделение банка Санта-Барбары, где у Трэвиса был текущий счет. Воспользовавшись своей компьютерной банковской картой, картой «Мастеркард», а также двумя картами «Виза», Трэвис получил тысячу четыреста долларов. Затем они отправились в офис «Американ экспресс», где Трэвис получил по одному из своих чеков и «Золотой карте» максимально разрешенные пятьсот долларов наличкой и четыре тысячи пятьсот долларов дорожными чеками. Таким образом, с учетом уже имевшихся у них двух тысяч ста долларов наличкой и дорожных чеков, оставшихся после медового месяца, их ликвидные активы составляли восемь тысяч пятьсот долларов.

Оставшееся до вечера время они посвятили шопингу: приобрели полный комплект дорожных сумок и достаточно одежды, чтобы их заполнить, оплатив покупки кредитными картами, а также туалетные принадлежности и электробритву для Трэвиса.

Трэвис также купил скребл, на что Нора скептически заметила:

– Неужели у тебя есть настроение играть в настольные игры?

– Нет, – загадочно ответил Трэвис, наслаждаясь ее растерянностью. – Я тебе потом объясню.

За полчаса до заката, забив покупками вместительный багажник «мерседеса», Трэвис поехал в самое чрево Тендерлойна, в район города сразу за О’Фаррелл-стрит, между Маркет-стрит и Ван-Несс-авеню. Это был район сомнительных баров с танцовщицами топлес, косячками навынос, абсолютно голыми девицами, массажными салонами, где мужчины платили поминутно за возможность посидеть возле обнаженных молодых женщин и поговорить с ними о сексе, а зачастую и не только поговорить.

Подобный разгул порока стал настоящим откровением для Норы, уже считавшей себя опытной и искушенной женщиной. Она явно была не готова увидеть такую выгребную яму, как Тендерлойн. Нора с раскрытым ртом смотрела на вульгарные неоновые вывески, рекламирующие пип-шоу, женскую борьбу в грязи, шоу трансвеститов, сауны для геев и массажные салоны. Призывы на рекламных щитах некоторых самых грязных баров ставили Нору в тупик, и ей даже пришлось спрашивать у Трэвиса разъяснения:

– А что значит вывеска «Понюхай розочку»?

Трэвис, пытавшийся в этот момент найти место для парковки, ответил:

– Это значит, что девушки здесь танцуют голыми и во время танца раздвигают половые губы, чтобы продемонстрировать себя во всей красе.

– Нет!

– Да.

– Господи Иисусе! Поверить не могу. То есть я, конечно, тебе верю, но все равно не верю. А что значит «Максимальное сближение»?

– Девушки танцуют прямо у посетителей на столах. Закон запрещает прикасаться к танцовщицам, но они танцуют совсем близко, покачивая голыми грудями перед носом у гостей. Расстояние между их сосками и мужскими губами не больше, чем в лист бумаги, ну, может, в два.

Эйнштейн на заднем сиденье фыркнул от отвращения.

– Полностью с тобой согласен, приятель, – сказал Трэвис.

Они проехали мимо какого-то злачного места с мигающими красными и желтыми лампочками и волнистыми синими и пурпурными неоновыми полосами. Вывеска обещала посетителям «Живое секс-шоу».

Нора была явно шокирована.

– Боже мой, а у них, грешным делом, случайно, нет шоу, где занимаются сексом с мертвыми?

Трэвис расхохотался, едва не врезавшись задом в автомобиль, набитый глазеющими по сторонам студентами.

– Нет, нет, нет! Даже в Тендерлойне есть определенные границы допустимого. Слово «живое» используется как противопоставление «снятому на пленку». Здесь полно кинотеатров, где демонстрируются исключительно порнофильмы, но в этом конкретном заведении тебе обещают показать секс вживую, на сцене. Вот только не знаю, как именно они выполняют свое обещание.

– Лично мне совершенно неинтересно это знать! – заявила Нора с таким видом, будто была Дороти из Канзаса, которая только что попала в невероятную, невообразимую страну Оз. – И вообще, что мы здесь забыли?

– Сюда приезжают именно за тем, что не продается в фешенебельных районах, таких как Ноб-Хилл: вроде молоденьких мальчиков или больших партий наркотиков. Или поддельных водительских прав и других липовых удостоверений личности.

– О… – протянула Нора. – О да, я понимаю. Этот район контролируется мафией типа семьи Корлеоне из «Крестного отца».

– Не сомневаюсь, что мафии принадлежит львиная доля этих заведений, однако было бы ошибкой считать, что настоящая мафия – эта банда благородных красавцев типа Корлеоне. – Трэвис свернул на парковочное место у обочины и, повернувшись к Эйнштейну, милостиво согласившемуся остаться в «мерседесе», добавил: – Я тебе вот что скажу, мохнатая морда. Если нам чуть-чуть повезет, мы тебе тоже состряпаем новое удостоверение личности. Сделаем из тебя пуделя.

Нора с удивлением обнаружила, что с наступлением темноты на улице стало зябко из-за дувшего с залива прохладного ветра. Пришлось надеть купленные днем нейлоновые куртки на стеганой подкладке.

– Здесь даже летом бывают холодные ночи, – сказал Трэвис. – А скоро город накроет туманом. Так как накопленное за день тепло усиливает испарение с поверхности воды.

Собственно, Трэвис в любом случае надел бы куртку, даже если бы на улице было тепло, поскольку за поясом у него был заряженный револьвер.

– Ты серьезно считаешь, что тебе понадобится револьвер? – спросила Нора, когда они отошли от автомобиля.

– Вряд ли. Я ношу его вместо удостоверения личности.

– А?..

– Потом поймешь.

Обернувшись, Нора увидела, что Эйнштейн с потерянным видом смотрит на них из заднего окна «мерседеса». Норе ужасно не хотелось оставлять ретривера одного. Вместе с тем она понимала, что, даже если в эти заведения и пускали с собаками, посещение злачных мест явно не пошло бы на пользу нравственному здоровью пса.

Трэвиса, похоже, интересовали лишь те бары, где вывески были на английском и на испанском либо исключительно на испанском. Некоторые заведения выглядели изрядно обшарпанными. Здесь не старались скрыть облупившуюся краску и траченные молью ковры. Тогда как другие с помощью зеркал и яркого освещения пытались закамуфлировать тот факт, что являются очередной тараканьей норой. По-настоящему чистые увеселительные заведения с дорогим интерьером попадались тут крайне редко. В каждом из баров, куда они заходили, Трэвис говорил по-испански с барменом, иногда с музыкантами в перерыве между выступлениями, периодически раздавая сложенные двадцатидолларовые банкноты. Нора, не знавшая испанского, не понимала, о чем Трэвис толкует с этими людьми и зачем платит им деньги.

Уже на улице, в поисках очередного сомнительного заведения, Трэвис объяснил Норе, что самый большой поток нелегальных эмигрантов – из Мексики, Сальвадора и Никарагуа, откуда люди бегут из-за хаоса в экономике и политических репрессий. Поэтому по сравнению с вьетнамцами, китайцами и представителями иных языковых групп испаноговорящие нелегалы занимали самую большую долю на рынке потребителей фальшивых документов.

– Кратчайший путь получить наводку на поставщика липовых документов – через уголовную среду латиносов.

– Так ты получил наводку?

– Еще нет. Разве что отрывочную информацию. И скорее всего, девяносто девять процентов из того, за что я заплатил, – дохлый номер. Но не волнуйся, все будет о’кей. Тендерлойну не грозит выйти из бизнеса, так как люди, которые сюда приходят, всегда получают то, что им требуется.

Люди, которые сюда приходят, удивили Нору. На улицах и в барах, с танцовщицами топлес, можно было встретить кого угодно. Азиаты, латиносы, белые, черные и даже индийцы – все перемешались в алкогольном дыму. И возникало странное чувство, будто подобная расовая гармония – полезный побочный эффект погони за грехом. Кругом с важным видом разгуливали парни в кожаных куртках и джинсах, парни, смахивавшие на бандитов, – именно то, что и ожидала увидеть Нора. Но были и мужчины в деловых костюмах, и чистенькие ребятки из колледжей, и одетые в ковбойском стиле парни, и пышущие здоровьем серфингисты, словно из кадров старого фильма с Аннет Фуничелло. У бомжей, сидевших на тротуаре или стоявших, прислонившись к стене, и у седых алкашей в вонючей одежде, и даже у некоторых мужчин в деловых костюмах в глазах был такой нездоровый блеск, что хотелось бежать от них куда подальше. Однако большинство встречных мужчин вполне сошли бы за добропорядочных граждан из приличных районов. Нора была потрясена.

Женщины на улице попадались гораздо реже, впрочем, как и женщины в компании мужчин в барах. Хотя нет, не совсем так: кое-где можно было встретить женщин, но они казались даже более распутными, чем голые танцовщицы, и все они, за редким исключением, продавались.

В баре под названием «Горячие цыпочки», о чем гласила вывеска на испанском и на английском, рок-музыка гремела так оглушительно, что у Норы разболелась голова. Шесть идеально сложенных красоток, на которых из всей одежды были лишь туфли на шпильке и трусики-бикини с блестками, танцевали на столах. Вертелись, извивались, раскачивали грудями перед потными лицами мужиков, пускавших слюни, улюлюкавших и хлопавших в ладоши.

В баре витали ароматы прокисшего пива и виски, немытого тела, дешевых духов и сигаретного дыма, отчего воздух был спертым, как в парной в бане, правда, менее полезным.

Нора стиснула зубы, мысленно сказав себе: «Меня не стошнит. Я не выставлю себя круглой дурой. Нет, ни за что».

Наскоро переговорив о чем-то с барменом, Трэвис сунул ему две двадцатки, после чего был направлен в заднюю часть бара, где парень в черных кожаных штанах и белой футболке, смахивавший на Арнольда Шварценеггера, сидел на стуле перед дверным проемом, завешенным густо расшитой бусинками портьерой. Лицо парня с прозрачными, будто стекло, серыми глазами казалось вырубленным из куска цемента. Перекинувшись с ним парой фраз на испанском, Трэвис вручил ему, как и бармену, две двадцатки.

Музыка немного стихла, оглушительный грохот перешел в обыкновенный рев. Какая-то женщина сказала в микрофон:

– Ну ладно, мальчики, если вам нравится то, что вы видите, покажите-ка нам – начинайте совать этим кискам!

Нору передернуло от отвращения, но, когда музыка загремела вновь, стало понятно, что значило столь двусмысленное объявление: посетителей приглашали засовывать сложенные пяти- и десятидолларовые банкноты танцовщицам в трусики.

Амбал в черных кожаных штанах, встав со стула, провел Нору с Трэвисом за расшитую бусинками занавеску в комнату шириной десять футов и длиной восемнадцать-двадцать футов, где еще шестеро молодых женщин в туфлях на шпильке и трусиках-бикини готовились сменить танцовщиц в зале. Девушки проверяли в зеркале наложенный грим, красили губы или просто болтали. Все они, насколько успела заметить Нора, внешне выглядели не хуже девушек в зале. Правда, у некоторых были потасканные лица, хорошенькие, но потасканные, хотя другие были свежими и розовощекими, точно школьные учительницы. И все как одна были из тех, что мужики в разговорах обычно называли сисястыми.

Амбал повел Трэвиса, который тащил за руку Нору, через гримерку к двери в дальнем конце комнаты. Когда он проходили мимо девиц, какая-то яркая блондинка положила Норе руку на плечо и пристроилась рядом:

– Дорогая, ты что, новенькая?

– Я? Нет. Ой нет, я здесь не работаю.

Блондинка, обладавшая таким пышным бюстом, что Нора на ее фоне почувствовала себя мальчиком-подростком, сказала:

– Дорогая, а у тебя тоже буфера что надо.

– Ну что вы! – пролепетала Нора.

– А тебе мои нравятся? – спросила блондинка.

– О да, вы очень хорошенькая, – ответила Нора.

Услышав этот разговор, Трэвис повернулся к блондинке:

– Не раскатывай губу, сестренка. Леди не по этому делу.

Блондинка сладко улыбнулась:

– Тогда пусть попробует. Вдруг ей понравится.

Выйдя из гримерки, они оказались в плохо освещенном узком обшарпанном коридоре, и Нора только тогда поняла, что ее клеили. И кто?! Женщина!

Нора не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Она чувствовала, что ее вот-вот стошнит.

Амбал отвел их в офис в задней части здания и ушел со словами:

– Мистер Ван Дайн придет буквально через минуту.

В офисе были голые серые стены – ни картин, ни календарей, – серые металлические стулья, картотечные шкафы, поцарапанный серый металлический стол. Похоже, офис не слишком часто использовали.

Нора с Трэвисом сели на металлические стулья перед письменным столом.

Музыка из бара была слышна и здесь, но хотя бы не била по ушам.

Нора перевела дух и спросила:

– Откуда они тут взялись?

– Кто именно?

– Все эти красотки с идеальными сиськами, упругими маленькими задницами и длинными ногами. И все они добровольно… на это идут. Откуда их так много взялось?

– Их специально разводят на ферме возле Модесто, – ответил Трэвис и, увидев, что у Норы отвисла челюсть, со смехом добавил: – Простите, миссис Корнелл. Я постоянно забываю, насколько вы невинны. – Трэвис поцеловал Нору в щеку. Щетина у него на лице немного кололась, но Норе было приятно. По сравнению с теми типами, через строй которых пришлось пройти, чтобы попасть в офис, Трэвис, пусть даже небритый и во вчерашней одежде, казался чистеньким, словно хорошо вымытый ребенок. – Прости, нужно было сразу ответить. Ты ведь еще не понимаешь, когда я шучу, а когда нет.

Нора удивленно заморгала:

– Значит, возле Модесто нет фермы по разведению красоток?

– Нет. Этим занимаются самые разные девушки. Девушки, которые рассчитывали попасть в шоу-бизнес, стать кинозвездами в Голливуде, но ничего не смогли добиться, стекаются в подобные места в Лос-Анджелесе, или отправляются на север, в Сан-Франциско, или едут в Лас-Вегас. Некоторые из них вполне приличные девушки. Они рассматривают эту работу как чисто временную. Легкие деньги. Неплохой способ создать некую материальную базу, прежде чем снова отправляться завоевывать Голливуд. Правда, есть и мазохистки, которые занимаются этим, чтобы унизить себя. Некоторые бунтуют против родителей, против первых мужей и вообще против всего этого проклятого мира. А некоторые просто-напросто банальные шлюхи.

– И шлюхи находят здесь… клиентов? – спросила Нора.

– Может, да, а может, и нет. Некоторые танцуют, чтобы иметь доход, который они могут объяснить, когда к ним постучится налоговая служба. Они заявят, что работают танцовщицами. Это позволит скрыть от налогов то, что они зарабатывают совсем другим местом.

– Как печально, – вздохнула Нора.

– Да. Иногда… Хотя нет, практически всегда это чертовски печально.

Нора была заинтригована:

– А мы что, получим от этого Ван Дайна фальшивые удостоверения личности?

– Надеюсь, что так.

Нора с восхищением посмотрела на Трэвиса:

– Похоже, ты действительно знаешь все входы и выходы.

– Тебя смущает, что я знаком с подобными местами?

Нора задумалась:

– Пожалуй, нет. На самом деле если уж выбирать себе мужа, то именно такого человека, с которым точно не пропадешь. Это придает уверенности.

– Во мне?

– Да, в тебе. Ну и конечно, уверенности, что мы выпутаемся из этой истории. Спасем Эйнштейна и себя тоже.

– Уверенность – это хорошо. Но в группе «Дельта» нас в первую очередь научили тому, что излишняя уверенность может привести к преждевременной гибели.

Дверь открылась. В комнату вошел уже знакомый им амбал, а с ним круглолицый мужчина в сером костюме и синей рубашке с черным галстуком.

– Ван Дайн, – представился мужчина, не протягивая руки. Он обошел вокруг письменного стола и сел в кресло с регулируемой спинкой. У Ван Дайна были редеющие светлые волосы и гладкие, как у ребенка, щеки. Он скорее напоминал биржевого брокера из телерекламы: деловой, умный и настолько же доброжелательный, насколько холеный. – Я решил поговорить с вами, чтобы узнать, кто распространяет обо мне ложные слухи.

– Нам нужны новые удостоверения личности: водительские права, карточки социального обеспечения и все остальное, – заявил Трэвис. – Первоклассные, с достоверной легендой, а не состряпанная на коленке дешевка.

– Именно об этом я и говорю. – Ван Дайн вопросительно поднял брови. – Ей-богу, с чего вы взяли, что я занимаюсь подобными делами? Боюсь, вас дезинформировали.

– Нам нужны первоклассные документы с достоверной легендой, – повторил Трэвис.

Ван Дайн пристально посмотрел на Трэвиса, потом перевел взгляд на Нору:

– Позвольте осмотреть ваш бумажник. И вашу сумочку, мисс.

Выложив бумажник на стол, Трэвис сказал Норе:

– Все в порядке.

Нора неохотно положила рядом с бумажником сумочку.

– А теперь, пожалуйста, встаньте. Цезарь вас обыщет.

Трэвис поднялся со стула, дав знак Норе встать.

Цезарь, амбал с вырубленным из цемента лицом, очень тщательно обыскал Трэвиса и, обнаружив «магнум» 357-го калибра, положил его на письменный стол. Нору он обыскал еще более старательно, расстегнул ей блузку и прощупал чашечки бюстгальтера на предмет миниатюрного микрофона, батареи и записывающего устройства. Нора, покраснев до корней волос, разрешила себя досмотреть, но только когда Трэвис объяснил, зачем это нужно. Во время досмотра Цезарь сохранял абсолютную невозмутимость: неодушевленная машина, не способная на эротическую реакцию.

Когда Цезарь закончил и они снова сели, Ван Дайн обследовал бумажник Трэвиса и сумочку Норы. Нора опасалась, что Ван Дайн заберет все их деньги, ничего не дав взамен, но того заинтересовали лишь их удостоверения личности и разделочный нож, который Нора по-прежнему носила с собой.

Удовлетворенный осмотром, Ван Дайн повернулся к Трэвису:

– Ну ладно, если бы ты был копом, тебе определенно не разрешили бы таскать с собой «магнум», – Ван Дайн вынул барабан и изучил его содержимое, – заряженный такими мощными патронами. А иначе Американский союз защиты гражданских свобод живо прихватил бы тебя за задницу. – Ван Дайн улыбнулся Норе. – И ни одна женщина-полицейский не станет таскать с собой разделочный нож.

И Нора внезапно поняла, что имел в виду Трэвис, когда говорил, будто «магнум» нужен ему не для защиты, а как удостоверение личности. Поторговавшись, Трэвис с Ван Дайном сошлись на шести тысячах пятистах долларах за два комплекта удостоверений личности с достоверной легендой.

Норе с Трэвисом вернули их вещи, включая разделочный нож и револьвер.

Из серого офиса они прошли вслед за Ван Дайном в узкий коридор. Там Ван Дайн отпустил Цезаря, после чего провел Нору с Трэвисом вниз по бетонной лестнице, ведущей в подвальное помещение «Горячих цыпочек», где рок-музыка едва пробивалась сквозь бетонный пол.

Нора сама не знала, что ожидала увидеть в подвале: быть может, мужчин типа Эдварда Дж. Робинсона в зеленых светозащитных козырьках на резинке, которые, склонившись над допотопными печатными станками, изготавливают не только фальшивые удостоверения личности, но и кипы фальшивых денег. Однако то, что она здесь увидела, ее очень удивило.

Лестница привела их в подсобку размером примерно сорок на тридцать футов, где стояли коробки с алкоголем для бара. Они прошли по узкому проходу, образованному упаковками виски, пива, салфеток для коктейлей, к железной пожарной двери в дальней стене. Ван Дайн нажал на кнопку на дверной раме, в ответ заурчала снимавшая их камера видеонаблюдения.

Дверь открылась, и они оказались в маленькой комнате с приглушенным светом, где двое молодых бородатых парней работали за двумя из семи компьютеров, установленных на выстроившихся вдоль стены столах. Первый парень был одет в мягкие туфли фирмы «Рокпорт», штаны сафари с матерчатым поясом и хлопковую рубашку сафари. Второй носил кроссовки «Рибок», джинсы и толстовку с изображением Трех балбесов[5]. Парни, похожие друг на друга, точно близнецы-братья, чем-то смахивали на молодого Стивена Спилберга. Они были настолько увлечены работой за компьютером, что даже не взглянули на Нору, Трэвиса или Ван Дайна, при этом они от души развлекались, оживленно разговаривая сами с собой, со своими компьютерами и друг с другом на хакерском жаргоне, звучавшем для Норы полной абракадаброй.

В комнате также работала девушка лет двадцати с небольшим. У нее были коротко стриженные светлые волосы и красивые, очень необычные глаза цвета одноцентовиков. Пока Ван Дайн разговаривал с парнями, девушка отвела Нору с Трэвисом в дальний конец комнаты и, усадив перед белым экраном, сфотографировала для фальшивых водительских прав.

Когда девушка отправилась в фотолабораторию проявить пленку, Нора с Трэвисом присоединились к Ван Дайну, сидевшему за одним из компьютерных столов, за которыми самозабвенно трудились парни. Нора с удивлением наблюдала за тем, как они влезают в хорошо защищенную компьютерную систему Калифорнийского департамента автотранспорта и Управления социального страхования, а также других федеральных, государственных и местных служб.

– Когда я говорил мистеру Ван Дайну, что нам нужны удостоверения личности с железной легендой, – сказал Трэвис, – то имел в виду, что водительские удостоверения должны пройти проверку, даже если нас остановит дорожная полиция и захочет их пробить. Водительские права, которые мы получим, должны быть неотличимы от настоящих. Эти парни должны вставить наши новые имена в файлы отдела транспортных средств, создав компьютерные записи новых водительских прав в базе данных штата.

На что Ван Дайн ответил:

– Адреса, само собой, липовые. Но когда вы где-нибудь поселитесь под новыми именами, просто обратитесь в отдел транспортных средств для регистрации нового адреса, как того требует закон, и тогда у вас все будет абсолютно легально. Права, которые мы вам сделаем, примерно через год истекают. И тогда вы обратитесь в отдел транспортных средств, пройдете стандартную проверку и получите новенькие права, так как ваши фамилии уже будут в файлах.

– А какие у нас будут фамилии? – поинтересовалась Нора.

– Видите ли, – Ван Дайн говорил со спокойной уверенностью биржевого брокера, объясняющего состояние рынка очередному инвестору, – нам придется начать со свидетельств о рождении. Мы храним компьютерные файлы с записями о младенческих смертях для всей западной части Соединенных Штатов Америки по крайне мере за последние пятьдесят лет. Мы уже прошерстили их за тот год, когда родился каждый из вас, пытаясь отыскать умерших младенцев с вашим цветом волос и глаз, а также с вашими первыми именами, поскольку вам будет гораздо проще поменять лишь фамилию. Итак, мы нашли маленькую девочку Нору Джин Эймс, родившуюся двенадцатого октября в тот же день, что и вы, миссис Корнелл, но умершую месяц спустя здесь, в Сан-Франциско. У нас есть лазерный принтер и практически бесконечный набор шрифтов всех размеров. С его помощью мы уже изготовили факсимильную копию свидетельства о рождении, которое выпускалось в Сан-Франциско в то время, и там, согласно социологическим данным, значится имя Норы Джин. Мы сделаем две ксерокопии этого свидетельства о рождении. Вы их оба получите. Затем мы влезли в файлы Управления социального страхования и присвоили соответствующий номер Норе Джин Эймс, у которой его никогда не было. Мы также создали историю уплаты налога на социальное страхование. – Ван Дайн улыбнулся. – Вы уже заплатили достаточно четвертаков, чтобы претендовать на получение пенсии, когда уйдете на заслуженный отдых. И точно так же в компьютерной системе Внутренней налоговой службы теперь имеются записи, что вы работали официанткой в полудюжине городов и каждый год честно платили налоги.

Трэвис удовлетворенно кивнул:

– Имея на руках свидетельство о рождении и законный номер социального страхования, можно получить водительские права на основании реального удостоверения личности.

– Выходит, я теперь Нора Джин Эймс? Но если в архивах есть ее свидетельство о рождении, значит должно быть и свидетельство о смерти. А вдруг кто-нибудь захочет проверить…

Ван Дайн покачал головой:

– В те времена как свидетельство о рождении, так и свидетельство о смерти были исключительно бумажными документами, а не компьютерными файлами. А поскольку правительство, вместо того чтобы разумно тратить деньги, швыряется ими налево и направо непонятно на что, у государства вечно не хватает средств оцифровать записи, сделанные еще в докомпьютерную эру. Поэтому, если у кого-нибудь и возникнут насчет вас подозрения, ему не удастся найти в компьютере свидетельство о смерти и буквально за две минуты выяснить истинное положение дел. Придется идти в суд, копаться в архивных записях коронера за тот год, и только тогда он найдет свидетельство о смерти Норы Джин. Но этого не случится, ведь после того, как вы купили у нас новую личность, мы удалили свидетельство о смерти Норы Джин из официальных сводок, что входит в наши услуги.

– Мы сейчас в компьютерной системе кредитного бюро TRW, – сообщил один из похожих на молодого Спилберга близнецов.

Нора увидела мелькающие на зеленых экранах данные, которые ей абсолютно ни о чем не говорили.

– Они создают солидные кредитные истории для наших новых личностей, – объяснил Трэвис. – Когда мы наконец осядем и сообщим свой новый адрес в отдел транспортных средств и TRW, наш почтовый ящик будет переполнен письмами с предложениями получить кредитные карты – «Визу», «Мастеркард», а возможно, даже «Американ экспресс» и «Карт-бланш».

– Нора Джин Эймс, – тупо повторила Нора, пытаясь осознать, как быстро она получила тщательно продуманную новую жизнь.

Поскольку им не удалось обнаружить младенца, умершего в год рождения Трэвиса, ему пришлось согласиться стать Сэмюэлом Спенсером Хайаттом, родившимся в январе и умершим в марте в Портленде, штат Орегон. Информация о смерти будет удалена из официальных записей, и, таким образом, новая личность Трэвиса сможет выдержать самую скрупулезную проверку.

Чисто для прикола (по их словам) бородатые компьютерщики создали Трэвису военный послужной список, включая шесть лет в морской пехоте и награждение медалью «Пурпурное сердце» плюс пару благодарностей в приказе за храбрость в ходе миротворческой, но далеко не мирной миссии на Ближнем Востоке. К общему восторгу парней, Трэвис попросил их изготовить на новую фамилию действующую лицензию брокера по продаже недвижимости, и уже через двадцать пять минут они, взломав нужные базы данных, выполнили просьбу.

– Как два пальца об асфальт, – сказал один из парней.

– Как два пальца об асфальт, – эхом отозвался другой.

Нора непонимающе нахмурилась.

– Просто, как два пальца, – сказал один.

– Обоссать, – добавил второй.

– Как два пальца об асфальт, – задумчиво кивнула Нора.

Блондинка с глазами цвета медных одноцентовиков принесла водительские удостоверения с вклеенными фотографиями Трэвиса и Норы.

– Вы оба очень фотогеничны, – заметила она.

Через два часа двадцать минут после знакомства с Ван Дайном они вышли из бара «Горячие цыпочки» с двумя конвертами из манильской бумаги, где лежали различные документы, подтверждающие их новые личности.

За эти два часа город накрыло плотной пеленой. Туман приглушил и в то же время парадоксально усилил ослепительные огни и мигающий неоновый свет Тендерлойна. Казалось, будто каждый кубический сантиметр ночного воздуха пронизан странными лучами и на землю спустилось северное сияние. С наступлением темноты окутанные туманом грязные улицы вдруг приобрели налет таинственности и дешевого очарования, но только не для тех, кто видел их при дневном свете, хорошо запомнив это зрелище.

Эйнштейн терпеливо ждал в «мерседесе».

– К сожалению, не удалось сделать из тебя пуделя, – сообщила Нора, пристегивая ремень безопасности. – Но зато мы теперь в полном порядке. Эйнштейн, поздоровайся с Сэмом Хайаттом и Норой Эймс. – (Ретривер поднял голову, посмотрел на Нору, посмотрел на Трэвиса и презрительно фыркнул, словно желая сказать, что его так просто не проведешь и он прекрасно знает, кто они такие.) – Скажи, – обратилась Нора к Трэвису, – ты узнал о злачных местах, таких как «Горячие цыпочки», и о людях вроде Ван Дайна в ходе своей антитеррористической подготовки? Террористы именно там получают новые удостоверения личности, проникнув в нашу страну?

– Да, некоторые обращаются к людям вроде Ван Дайна, хотя и не всегда. Террористов, как правило, снабжают документами Советы. Ван Дайн обслуживает в основном нелегальных эмигрантов, правда, отнюдь не из числа бедных, и преступные элементы, стремящиеся избежать ордера на арест. – Трэвис завел мотор.

– Но если ты сумел найти Ван Дайна, – не сдавалась Нора, – то на него могут выйти и те, кто нас ищет.

– Вероятно. На это уйдет какое-то время, но такой вариант вполне возможен.

– Тогда они узнают все о наших новых документах.

– Нет. – Трэвис включил дворники очистить ветровое стекло от конденсации. – Ван Дайн не оставляет никаких записей. Так как не хочет, чтобы в случае чего нашлись доказательства его незаконной деятельности. Если власти, наткнувшись на Ван Дайна, заявятся к нему с ордером на обыск, то обнаружат в его компьютерах лишь заказы и счета на товары для «Горячих цыпочек».

Пока они ехали через город в сторону моста Золотые Ворота, Нора зачарованно смотрела на прохожих на улице, на людей в автомобилях, причем не только в Тендерлойне, но и везде, где они проезжали. Ее занимал вопрос, сколько из них живут под фамилиями, с которыми они родились, а сколько находятся в бегах вроде них с Трэвисом.

– Всего три часа – и мы стали совершенно другими людьми. С другой биографией, – сказала Нора.

– Мир, в котором мы живем, удивительный, – отозвался Трэвис. – И высокие технологии – это в первую очередь высокие скорости. Весь мир стал более подвижным и изменчивым. Большинство финансовых транзакций осуществляется с помощью электронных денег, которые за секунды переводятся из Нью-Йорка в Лос-Анджелес или вокруг земного шара. Деньги в мгновение ока пересекают границы; их уже не нужно тайком проносить через таможню. Большинство записей теперь хранится в электронной форме, и их способны прочесть лишь компьютеры. Так что все происходит очень стремительно. Личности стремительно изменяются. Впрочем, так же как и прошлое.

– В наши дни даже генетическая структура стремительно изменяется, – заметила Нора, на что Эйнштейн одобрительно тявкнул. – Как страшно!

– Немного, – отозвался Трэвис, когда они подъехали к сверкающему огнями южному въезду на окутанный туманом мост Золотые Ворота. – Хотя в принципе высокие скорости – хорошая штука. Социальная и финансовая подвижность гарантирует свободу. Я верю – я надеюсь, – что мы приближаемся к тому веку, когда роль правительства неизбежно уменьшится, когда у него не будет возможности контролировать и регулировать жизнь людей так тщательно, как это делалось раньше. Тоталитарные государства не смогут сохранить власть.

– Как так?

– Ну, как сможет диктатор контролировать своих граждан в высокотехнологичном обществе высоких скоростей? Единственный путь – запретить внедрение высоких технологий, закрыть границы и вернуться в каменный век. Что станет национальным самоубийством для страны, которая попытается это сделать. Она будет неконкурентоспособной. И уже через несколько десятилетий ее жители станут современными туземцами, примитивными дикарями по стандартам цивилизованного высокотехнологичного мира. Советы, например, пытаются ограничить использование компьютеров исключительно оборонной промышленностью, что не может длиться вечно. Им придется компьютеризировать всю экономику и обучить жителей работе с компьютерами. А если жители получат способ влиять на систему и избегать контроля, как в таком случае Советы смогут и дальше закручивать гайки?

У въезда на мост плату c автомобилей не брали. Уже на середине пролета пришлось резко ограничить скорость из-за погодных условий.

Окинув взглядом окутанный туманом, блестящий от конденсата призрачный остов моста, Нора сказала:

– Похоже, ты веришь, будто через пару десятилетий на земле наступит рай.

– Нет, не рай, – ответил Трэвис. – Просто жизнь станет проще, богаче, безопаснее и счастливее. Хотя и не будет раем. Ведь в любом случае останутся проблемы из-за недостатка сердечности и потенциальной слабости человеческого разума. И этот прекрасный мир будущего непременно принесет нам не только новые блага, но и новые опасности.

– Вроде твари, убившей твоего домохозяина, – заметила Нора.

– Да.

Эйнштейн на заднем сиденье глухо зарычал.

12

В тот же четверг днем, двадцать шестого августа, Винс Наско приехал в Сан-Клименте, в резиденцию Джонни Струны Сантини, забрать отчет за последнюю неделю. Вот из этого-то отчета Винс и узнал об убийстве Теда Хокни в Санта-Барбаре, произошедшем накануне вечером. Состояние трупа, особенно вырванные глаза, указывало на то, что это работа Аутсайдера. И поскольку, согласно раздобытой Джонни информации, АНБ без лишнего шума взяло убийство под свою юрисдикцию, Винс еще сильнее укрепился во мнении, что дело связано с беглецами из «Банодайна».

Тем вечером Винс, купив газету, отправился в мексиканский ресторан и за обедом, состоявшим из энчилады с морепродуктами и пива «Дос Экис», прочитал о человеке, снимавшем дом, где произошло убийство, – Трэвисе Корнелле. В статье говорилось, что Корнелл, бывший брокер по продаже недвижимости, который в свое время служил в группе «Дельта», держал дома пантеру и именно это животное убило Хокни. Однако Винс хорошо понимал: рассказ о пантере – полная туфта и чистой воды прикрытие. По словам копов, они собирались допросить Корнелла и его неустановленную спутницу, не выдвигая против него никаких обвинений. В статье была строчка и о собаке Корнелла: «Корнелл и неизвестная женщина, возможно, путешествуют с золотистым ретривером».

Если я найду Корнелла, подумал Винс, то найду и собаку.

Первый настоящий прорыв за долгое время, еще больше укрепивший веру Винса в то, что ретривер – часть его великой судьбы.

Чтобы отпраздновать это событие, Винс заказал еще энчилады и пива.

13

В четверг вечером Трэвис, Нора и Эйнштейн сняли на ночь номер в мотеле к северу от Сан-Франциско, в округе Марин. Купив в универсаме упаковку пива «Сан-Мигель» и заказав в ближайшем ресторане фастфуда цыпленка, сухое печенье и капустный салат навынос, они устроили себе поздний обед в номере.

Эйнштейн остался доволен цыпленком и проявил нескрываемый интерес к пиву.

Тогда Трэвис налил Эйнштейну полбутылки пива в новую желтую пластиковую миску, приобретенную специально для ретривера во время утреннего набега на магазины.

– Но только не больше, чем полбутылки. Мне необходимо задать тебе пару вопросов. И ты нужен мне трезвый.

После обеда, когда все трое устроились на двуспальной кровати, Трэвис открыл купленную днем игру скребл и положил доску игральным полем вниз, а Нора помогла ему разложить фишки с буквами на тридцать три кучки.

Эйнштейн, казавшийся совершенно трезвым после полбутылки пива, с интересом наблюдал за их манипуляциями.

– Ну ладно, – сказал Трэвис. – Мне нужны более подробные ответы, чем просто «да» и «нет». По-моему, это может сработать.

– Хорошая идея, – согласилась Нора.

– Я буду задавать тебе вопрос, а ты покажешь мне буквы, необходимые для того, чтобы написать ответ, – обратился к ретриверу Трэвис. – По одной букве зараз, слово за словом. Понятно? – (Эйнштейн удивленно уставился на Трэвиса, оглядел разложенные на кучки фишки, снова поднял глаза на Трэвиса и ухмыльнулся.) – Тогда начнем. Ты знаешь название лаборатории, из которой ты сбежал?

Эйнштейн ткнулся носом в кучку с буквами «Б».

Нора взяла фишку и положила на свободную часть доски.

Меньше чем за минуту ретривер составил слово «БАНОДАЙН».

– «Банодайн»… – задумчиво повторил Трэвис. – Никогда о такой не слышал. Это полное название?

Поколебавшись, Эйнштейн начал выбирать другие буквы и в конце концов написал:

БАНОДАЙН ЛАБОРАТОРИЗ

Трэвис записал ответ на фирменной бумаге мотеля для заметок, после чего вернул все фишки на место.

– А где расположен «Банодайн»?

ИРВАЙН

– Это не лишено смысла, – произнес Трэвис. – Я нашел тебя в лесу севернее Ирвайна. Итак… я нашел тебя во вторник, восемнадцатого мая. Когда ты сбежал из «Банодайна»? – (Уставившись на фишки, Эйнштейн жалобно заскулил и не выбрал никакой буквы.) – Ты прочел кучу книг, из которых узнал о месяцах, неделях, днях и часах. И теперь у тебя должно быть чувство времени.

Эйнштейн посмотрел на Нору и снова жалобно заскулил.

Не выдержав, Нора вмешалась в разговор:

– У Эйнштейна теперь есть чувство времени, но еще не было во время побега. Поэтому ему трудно вспомнить, как долго он был в бегах.

В ответ Эйнштейн составил: «ВЕРНО».

– А ты знаешь, как зовут ученых из «Банодайна»?

ДЭВИС УЭЗЕРБИ

Трэвис сделал запись.

– А других?

Эйнштейн, то и дело спотыкаясь из-за трудностей с правописанием, в конце концов выдал: «ЛОУТОН ХЕЙНС, ЭЛ ХАДСТОН» и еще пару имен.

Не обнаружив этих фамилий в телефонной книге мотеля, Трэвис спросил:

– Значит, именно эти люди охотятся за тобой?

ДА И ЕЩЕ ДЖОНСОН

– Джонсон? – переспросила Нора. – Он что, тоже ученый?

НЕТ

Ретривер задумался, изучил разложенные кучками буквы и в конце концов составил слово:

БЕЗОПАСНОСТЬ

– Он глава службы безопасности «Банодайна»? – спросил Трэвис.

НЕТ ВЫШЕ

– Должно быть, какой-то федеральный агент, – объяснил Трэвис Норе, которая раскладывала буквы по местам.

– А ты знаешь, как зовут этого самого Джонсона? – спросила Нора ретривера.

Эйнштейн, снова уставившись на буквы, жалобно заскулил, и Трэвис уж собрался было сказать, что бог с ним, с этим именем. Однако ретривер сосредоточился и написал:

ЛЕМУУЛ

– Нет такого имени, – убрав буквы, покачала головой Нора.

Эйнштейн сделал вторую попытку:

ЛАМИУЛЛ

И еще одну:

ЛИМУУЛ

– И такого тоже нет, – сказал Трэвис.

С четвертой попытки Эйнштейн написал:

ЛЕ МЮ ЭЛЬ

Трэвис понял, что ретривер пытается показать, как произносится имя.

– Лемюэль Джонсон, – догадалась Нора.

Эйнштейн радостно ткнулся мокрым носом ей в шею. Он вертелся волчком от радости, так что пружины гостиничного матраса натужно заскрипели.

Закончив лизать Нору, Эйнштейн написал:

ТЕМНЫЙ ЛЕМЮЭЛЬ

– Темный? – удивился Трэвис. – Ты хочешь сказать, что этот Джонсон… злой?

НЕТ ТЕМНЫЙ

Нора положила буквы на место:

– Опасный?

Эйнштейн посмотрел на нее и презрительно фыркнул, затем, повернувшись к Трэвису, фыркнул еще раз.

Секунду-другую Нора с Трэвисом сидели в глубокой задумчивости. И тут Трэвиса осенило:

– Черный! Ты имеешь в виду, что Джонсон чернокожий. Да?

Эйнштейн довольно запыхтел, помотал вверх-вниз головой и завилял хвостом. После чего, выбрав двадцать три буквы, составил длинный ответ:

ВЫ ЕЩЕ НЕ СОВСЕМ БЕЗНАДЕЖНЫ

Нора рассмеялась.

– Тоже мне умник нашелся! – хмыкнул Трэвис.

И тем не менее в душе он ликовал, его переполняла такая безумная радость, которую невозможно было описать словами. Они уже много недель общались с ретривером, однако фишки скребл значительно расширяли рамки их коммуникационных возможностей. Трэвис всегда относился к Эйнштейну почти как к своему ребенку, а сейчас даже больше, чем когда-либо. И вместе с тем у Трэвиса возникло пьянящее чувство, будто ему удалось раздвинуть рамки привычного опыта и выйти за грань человеческих возможностей. Конечно, Эйнштейн был необычным псом, и его развитый интеллект был скорее человеческим, нежели собачьим, и тем не менее он был собакой, в первую очередь собакой, и поэтому его интеллект, как ни крути, качественно отличался от интеллекта человека, в связи с чем неизбежно возникало стойкое ощущение тайны и чуда в этом диалоге между разными видами живых существ. Глядя на фразу «ВЫ ЕЩЕ НЕ СОВСЕМ БЕЗНАДЕЖНЫ», Трэвис вдруг понял, что в этом послании заложен более глубокий смысл и оно, возможно, обращено ко всему человечеству.

Следующие полчаса они продолжали задавать Эйнштейну вопросы, а Трэвис записывал ответы. И наконец они подошли к теме желтоглазого чудовища, убившего Теда Хокни.

– Кто эта чертова тварь? – спросила Нора.

АУТСАЙДЕР

– Аутсайдер? – переспросил Трэвис. – Что ты имеешь в виду?

ОНИ ТАК ЕГО НАЗВАЛИ

– Люди из лаборатории? – уточнил Трэвис. – Почему они назвали его Аутсайдером?

ПОТОМУ ЧТО ОН ДРУГОЙ

– Ничего не понимаю, – сказала Нора.

ДВЕ УДАЧИ Я И ОН Я СОБАКА ОН ТО ЧТО НЕ ИМЕЕТ НАЗВАНИЯ АУТСАЙДЕР

– А он тоже обладает интеллектом? – спросил Трэвис.

ДА

– Таким же необычным, как у тебя?

ВОЗМОЖНО

– Господи Иисусе! – ахнул Трэвис.

Эйнштейн жалобно заскулил и положил Норе голову на колени, ожидая, когда та успокоит его ласковым поглаживанием.

– Но зачем им понадобилось создавать подобное существо? – спросил Трэвис.

Эйнштейн вернулся к разложенным на кучки буквам: УБИВАТЬ ДЛЯ НИХ

У Трэвиса холодок пробежал по спине, пробрав до костей.

– А кого они собирались убивать?

ВРАГОВ

– Каких врагов?

НА ВОЙНЕ

С осознанием пришло отвращение на грани тошноты. Трэвис бессильно откинулся на спинку кровати. Он вспомнил, как говорил Норе о том, что даже дивный новый мир абсолютной свободы, где не будет нужды, не станет раем из-за недостатка сердечности и потенциальной слабости человеческого разума.

Трэвис повернулся к Эйнштейну:

– Итак, ты хочешь сказать, что Аутсайдер – это прототип универсального солдата, созданного путем генной инженерии. Вроде… очень умной, смертельно опасной полицейской собаки, предназначенной для поля боя.

ОН СОЗДАН ДЛЯ УБИЙСТВА ОН ХОЧЕТ УБИВАТЬ

Составленные Эйнштейном слова привели Нору в ужас.

– Но это же чистой воды безумие. Как они собирались контролировать подобное существо? Как они могли рассчитывать на то, что он не пойдет против своих хозяев?

Напряженно наклонившись вперед, Трэвис спросил Эйнштейна:

– Почему Аутсайдер тебя ищет?

НЕНАВИДИТ МЕНЯ

– А почему он тебя ненавидит?

НЕ ЗНАЮ

Пока Нора убирала буквы, Трэвис спросил:

– Он продолжит тебя искать?

ДА ВЕЧНО

– Но как такое существо вроде него может передвигаться незаметно?

НОЧЬЮ

– И тем не менее…

ПЕРЕДВИГАЕТСЯ НЕЗАМЕТНО КАК КРЫСА

– Но как ему удается тебя выслеживать? – Нора была явно озадачена.

ЧУВСТВУЕТ МЕНЯ

– Чувствует тебя? Что ты имеешь в виду?

Ретривер довольно долго обдумывал ответ. Наконец после нескольких фальстартов он написал:

НЕ МОГУ ОБЪЯСНИТЬ

– А ты его тоже чувствуешь? – спросил Трэвис.

ИНОГДА

– А сейчас ты его чувствуешь?

ДА ОЧЕНЬ ДАЛЕКО

– Очень далеко, – согласился Трэвис. – Сотни миль отсюда. Неужели он действительно может почувствовать и выследить тебя на таком расстоянии?

ДАЖЕ ДАЛЬШЕ

– Он идет по твоему следу прямо сейчас?

ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Теперь у Трэвиса уже похолодело сердце.

– А когда он тебя найдет?

НЕ ЗНАЮ

Вид у Эйнштейна был удрученным, и его снова начало трясти.

– Скоро? Он скоро отыщет дорогу к тебе?

ВОЗМОЖНО НЕ ОЧЕНЬ СКОРО

Заметив, что Нора побледнела, Трэвис положил ей руку на колено:

– Мы не станем убегать от него до конца жизни. Хрена с два! Мы найдем место, чтобы осесть, и будем ждать. Уединенное место, где мы сможем приготовиться к обороне и где нам никто не помешает разделаться с Аутсайдером, когда тот появится.

Эйнштейн, не в силах унять дрожь, ткнул носом в очередные буквы, и Трэвис выложил:

Я ДОЛЖЕН УЙТИ

– Что ты имеешь в виду? – удивился Трэвис.

Я СТАВЛЮ ВАС ПОД УГРОЗУ

Нора обняла ретривера, нежно прижав его к себе:

– Даже и не думай! Ты – часть нас. Ты – часть нашей семьи, черт бы тебя побрал! Мы – одна семья, и это касается нас всех, и мы будем бороться плечом к плечу, потому что так поступают настоящие семьи. – Нора взяла в руки голову Эйнштейна, так что они оказались нос к носу, и заглянула ему в глаза. – Если я одним не самым прекрасным утром проснусь и обнаружу, что тебя нет рядом, это разобьет мне сердце. – У нее навернулись слезы на глаза и задрожал голос. – Ты меня понял, мохнатая морда? Если ты нас оставишь, это разобьет мне сердце.

Вырвавшись из рук Норы, Эйнштейн в очередной раз принялся тыкать носом в буквы.

Я УМРУ

– Ты умрешь, если покинешь нас? – спросил Трэвис.

Эйнштейн выбрал другие буквы, подождал, когда Трэвис с Норой прочтут ответ, и торжественно оглядел обоих, дабы увериться, что они его поняли.

Я УМРУ ОТ ОДИНОЧЕСТВА

Часть вторая. Хранители