— Если Атахо такой разумный — почему он водится с генералом и вообще играет в эти игры?
— Он генералу племяш, — ответил Джон и сердито примолк. — Ты, кузен, на новые неприятности нарваться желаешь? Язык распускаешь не по делу. Кто тебя заставлял во всем признаваться?
Кэт пожал плечами. Разве объяснишь? И потом, признайся он действительно во всем, сейчас бы ему тут не сидеть.
— Чтоб ты знал, — неожиданно улыбнулся Джон, — они оба пытались тебя прикрыть. Ты, дескать, ничего и не говорил, они сами догадались.
У Кэта потемнело лицо.
— Ты сам, что ли, их допрашивал?
— Смеешься? Я в эти клиники ни ногой, упаси Боже. Атахо рассказывал, он присутствовал из чистого любопытства. В общем, запирались как могли, пока им эликсир правды не вкатили. Тогда уж…
— Джон! На кой черт мы с тобой работаем в полиции?
— А ты, кузен, поди попробуй что-нибудь доказать. Я, например, даже не знаю, где они сейчас, и не берусь предполагать, где оба окажутся, если мы возьмемся их искать.
Кэт поднялся на ноги, прошелся по просторной светлой гостиной, где от влетающего в окно морского ветерка тихонько позванивали тонкие подвески светильников.
— Джонни…
— Вот что, послушай-ка дельные слова. Ты взялся за эту работу — ты знал, что она грязная — потому что нуждался в деньгах. В хороших и верных деньгах, которые тебе честно платили. Поэтому не надо теперь хвататься за голову и кричать: «Преступление, ах, преступление!» Да, преступление. Но если ты сунешься сейчас искать закона и порядка, я тебя не поддержу.
— Почему же?
Джон развел руками:
— Извини. Моя епархия — убийства, а не психологические эксперименты.
— Знаешь, в случае с Бьорном Криссом это было одно и то же. Из человека сделали идиота! А ты говоришь…
— Не горячись, кузен, не горячись. — Джон подошел и похлопал Кэта по плечу. — Это, между прочим, счастье Делано, что с Криссом так вышло. Иначе… я не знаю наверняка и могу только догадываться, но думаю, при другом исходе эксперимент был бы уже завершен. А сейчас они опасаются и не хотят ставить последней точки. В том смысле, что, мало ли, опять что-нибудь пойдет не так. В общем, доктор Генрих тянет время, говорит, чего-то там исследует, доводит, а по-моему, ему просто жаль терять жирный кусок, ведь его услуги станут не нужны.
— И мои тоже.
— Да, братишка, и твои. Этот сукин сын прекрасно знает, что делает, и пользуется своим влиянием на генерала.
— А ты? Он издевается над Делано, а ты молчишь.
— А я молчу.
— Джонни, Наташа назвала меня подлецом и трусом… — Кэт печально улыбнулся. — Похоже, мы с тобой два сапога пара, не находишь?
— Как деликатно ты выражаешься! — Джон коротко засмеялся. — Ну да, два сапога. Тебе надо было выкупать жену, а мне — кормить семью и Ольгу… — Он прикусил язык, бросил на двоюродного брата быстрый взгляд и махнул рукой. — Да, Ольгу и всю ее малышню. Ты можешь себе представить этот выводок — четверых сразу? Четыре девчонки! Только Лидии смотри…
Кэт усмехнулся.
— Так вот все и выплывает. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Скажи мне, брат мой Джон, а ты что делаешь для генерала? Или для господина Атахо?
Джон радостно ухмыльнулся и блеснул глазами.
— Уже ничего! На мое счастье, Ольга вышла замуж — взял ее кто-то со всем выводком — и мне теперь хватает своих деньжат, честно заработанных на государственной службе. С натягом, конечно, но все же. Однако, возвращаясь к Делано…
— Да, — кивнул Кэт. — Возвращаясь. Что с ним?
— Что с ним сейчас может быть? — раздраженно дернулся Джон. — В клинике он, без памяти, в бреду, еще не знаю что. Зачем сказал ему правду?
— Наташа…
— Наташа, Наташа! Ее надо было схватить за волосы и макать головой в воду, пока не поклянется, что впредь не пикнет и даже не посмотрит лишний раз куда не след. Генерал орал как резаный и требовал, чтоб тебе тоже затерли память. И ни в чем не повинного Атахо он чуть не придушил — почему, мол, оставил тебя в доме и не привез вместе с обоими Делано.
— И почему же?
— А вот спроси! Чем-то ты Атахо полюбился. Видать, тем, что спас ему жизнь? Как по-твоему? Если б Малышка его порешила… — Джон покачал головой. — Плохи были бы твои дела, кузен. Однако же во всем этом деле есть еще одна сторона, а именно денежная. Ты готов доить генерала дальше?
— Не понял.
— В прямом и самом грубом смысле слова: ты хочешь на него еще работать?
Кэт молчал. Брови его изогнулись, как от боли, и кузен отвел глаза.
— Я с тобой, братишка, откровенно: да или нет? — Джон помолчал, присел к столику с дорогим прибором, налил себе кофе, сделал глоток и поставил чашку. — Ладно, давай рассуждать здраво. Деньги за Анжелику ты выплатил?
— Нет.
— Много еще?
— Да.
— Ну, вот. Где ты их раздобудешь? Негде тебе их взять, кроме как у генерала.
— Негде, — тихо согласился Кэт.
— Тогда не понимаю, почему ты не соглашаешься сразу и с великой радостью в душе.
— Хорошо, я согласен, — с холодной яростью проговорил Кэт. — Что от меня нужно?
Джон присвистнул.
— Я тебя, кузен, не узнаю — до сих пор был умный парень и схватывал на лету… Работенка по-прежнему не из приятных. Наташу вы, конечно, потеряли — вам ее не вернут. А вот Делано плохо. — Он вскочил, губы злобно искривились. — Ему, понимаешь, хотели память подредактировать, чтоб ни про тебя, ни про себя не помнил лишнего. Так он теперь вообще на человека не похож! Генрих, ублюдок, умывает руки и твердит, что парню нужен покой и уход, и что если Делано имплантировали привязанность к Кэту Морейре, то пусть Кэт Морейра с ним и возится, как умеет, а они, психиатры… — тут кузен выразился непечатно, — помочь бессильны.
— Джон, ты идиот, — выдохнул Кэт. — Уже час морочишь мне голову…
— Мы все тут скоро станем идиотами! А мне, думаешь, каково? По-твоему, я бы им все это так спустил, если б не…
— Если бы что?
Джон утих, потер подбородок.
— Знаешь, братишка, мне иногда ночами снится: иду я будто бы по улице, собираюсь арестовать Генриха со всей его шоблой, а навстречу человек. Серенький такой, неприметный. Подходит, улыбается, «Здравствуйте» говорит — а потом делает руками вот так, — Джон крутанул кистями, — и все, я уже не помню, кто я, что я и зачем. Понимаешь?
— Понимаю. Это вероятная реальность или только сон?
— Не знаю. Не знаю. Честно тебе скажу: я боюсь. А кроме того — и это в конце концов самое главное — если мне не изменяет память, есть на свете одна чаровница-альтау, которую, по-моему, кто-то любит и хочет сделать своей законной женой, для чего ему нужны деньги.
— Да, — вздохнул Кэт, — память тебя пока не подводит… А вот Наташа единственная из нас не боялась.
— Правильно. Только где она теперь? Что толку от такого бесстрашия, если она-то все и загубила? И своего Делано отчасти тоже. Да, о нем: можешь его забрать хоть сегодня. Минут через… — Джон посмотрел на часы, — через двадцать минут будет звонить Генрих, скажет, куда приехать. И учти, братишка: не дай тебе Бог еще раз проколоться.
Малышка несколько дней жила в гостинице. Анжелика за это время собрала дома ее вещи и отправила в Латенгуэр, город за двадцать тысяч километров от Серебряного Лайза, сняла там для нее квартиру и даже договорилась о работе: Наташу готовы были взять оператором на звероферму. Она же приехала с ней в аэропорт.
Малышка выглядела на удивление посвежевшей и привлекательной, черные глаза ее заволокла мечтательная дымка. .
— Обожаю маленьких зверят, — доверительно сообщила она. — Как представлю, что можно будет брать их в руки… тепленькие трогательные клубочки, и хвостишки крохотные — прелесть!
— Да, — мягко улыбнулась Анжелика. — Смотри, что у меня есть. — Невольно оглянувшись, словно рядом мог появиться Кэт, она достала из сумочки разрезанный пополам снимок и протянула Наташе. — Как тебе?
— А зачем отрезано? — Малышка подняла глаза. — С ним рядом какая-то девушка — интересно было бы платье посмотреть.
— Так получилось, — объяснила Анжелика неловко. — А что ты о нем скажешь?
Наташа состроила легкую гримаску.
— Красавчик, конечно — ну и что? Знаешь, я такие лица не люблю, уж больно он… какой-то не такой. Синие глаза, светлые волосы — не то. Вот если б темные, и глаза темно-коричневые, как кофе, и, знаешь, лицо тонкое, словно выточенное, и весь такой изящный… — Она мечтательно улыбнулась.
Анжелика тоже улыбнулась — портрет Кэта был вполне узнаваем; хотя ей больше хотелось плакать.
Значит, Малышка никогда не вернется.
А Виктор был убежден, что Наташа сорвалась со скалы и разбилась. Он даже нашел место, где ее будто бы похоронили, привел туда Кэта и показал — в каменистой расселине, где вокруг двух больших камней зеленым ожерельем росла низенькая пушистая травка. Вечерами он приезжал туда и сидел до заката, а потом возвращался домой и молча уходил на свою половину. Спустя час с четвертью — часы можно было проверять — побледневший, осунувшийся Кэт поднимался и шел к нему, на ночное дежурство. Виктора мучил один и тот же повторяющийся кошмар: ночь, сполохи красных и синих огней, полицейская сирена и мертвая Наташа в каком-то темном холодном бункере. Он, не просыпаясь, звал Кэта и умолял что-нибудь сделать, и тот подолгу сидел с ним на постели, что-то говорил, и от звука его голоса Виктор понемногу успокаивался. А под утро все сначала. Кэт пробовал его будить — выходило только хуже. Виктор больше уже не засыпал по-настоящему, возвращавшийся кошмар смешивался с явью. Доктор Генрих утверждал, что у этого пациента «нестандартные» и непредсказуемые реакции на лекарственные препараты, и потому он, Генрих, не хотел бы рисковать его здоровьем и пробовать еще какие-нибудь средства. Пусть лучше Кэт немного потерпит, вскоре непременно должно наступить улучшение.,
— Не волнуйтесь, господин Морейра, подождите, все скоро войдет в колею. У Делано потрясающей силы организм, он сам справится с недугом… Вы находите? Ну, видите ли, это новая для нас область, естественно, бывают и неудачи. Да бросьте, Кэттан, ничего страшного, он скоро придет в себя, забудет эту женщину… Не надо, не надо, прошу вас! Я вас уверяю: время — лучший лекарь. Послушайте, давайте начистоту: у вас своя работа, у меня — своя, оба мы зарабатываем деньги как умеем. А если вы, как я вижу, недосыпаете ночами, то мой вам совет — возьмите отпуск и больше отдыхайте