Я повернулась поздороваться с дядей Джоном, который был еще выше папы, и он сказал маме:
— Ну и ну, кто бы мог подумать, что у тебя такая взрослая дочь!
Но, увидев Кеннета, я забыла обо всех остальных.
Он самый красивый молодой человек, которого можно вообразить, и теперь, когда я познакомилась с ним поближе, он кажется еще красивее. Я называю его красивым, а не статным, хотя по отношению к мужчинам обычно употребляют второе слово. Он очень высок, у него прямые, черные как смоль волосы и большие, раскосые голубые глаза с припухлыми веками, которые придают ему мечтательное выражение, а под глазами — темные круги, еще больше их оттеняющие. У него самая романтическая внешность, какую я встречала. При ходьбе он слегка сутулится, чуть наклоняя голову вперед, и всегда кажется задумчивым. Он редко улыбается, но голос у него дружелюбный и приятный, зубы — белые, и он очень хорошо сложен.
Кеннет с улыбкой шагнул вперед, чтобы поздороваться со мной… и я впервые в жизни страшно оробела! Не успела я обрести дар речи, как он еще сильнее наклонился и, глядя мне прямо в глаза, сказал шепотом, пронзившим меня насквозь:
— Похоже, ты — плакса. Так? Надеюсь на это.
Лицо у меня вспыхнуло, и я это почувствовала.
Наверное, зрелище было неприглядное, поскольку Анджела, стоявшая рядом с братом, поцеловала меня, а затем, повернувшись к Кеннету, улыбнулась и насмешливо ему подмигнула. Этого я уже не могла вынести и готова была разреветься у всех на виду. Но тут Анджела ласково обняла меня и, взяв под руку, сказала:
— Дорогая Виктория, ты не покажешь мне мою комнату?
С огромной радостью! А еще с благодарностью за то, что она помогла мне скрыть мою неловкость. Я почти успокоилась, когда, поцеловав в губы, Анджела похвалила меня за то, что я так красиво развесила цветы.
В эту минуту я подумала об Урсуле и вновь почувствовала неприязнь.
Анджела прелестна. Волосы у нее темные, как у Кеннета, но кудрявые, а глаза такие же синие, с длинными черными ресницами, отбрасывающими на щеки темные тени. Кожа напоминает своим слабым розовым оттенком лепестки роз. И ни единой веснушки!
Я не знала, что сказать, и молча любовалась ею.
Она села перед зеркалом, чтобы снять шляпку. Ее отражение улыбнулось мне из зеркала.
— Я так взопрела после всех этих поездок, — сказала она. — Помоги мне чуть-чуть расстегнуться?
Я помогла ей распахнуть верх платья и с изумлением заметила, что под ним ничего нет, кроме очень тугого белого корсета. Взглянув в зеркало у нее из-за спины, я увидела, что к обеим пластинкам из китового уса, на уровне розовых сосков, прикреплены два маленьких заостренных металлических конуса. Я никогда не видела подобных корсетов и не знаю, что побудило меня вытянуть руку и потрогать одно острие. В тот же миг Анджела подалась вперед.
Резко вскрикнув от боли, — наверное, это напомнило выстрел в тишине, — я отдернула палец. На нем выступила кровь. Мне стало очень стыдно за свою несдержанность, и я не знала, что сказать, но Анджела лишь рассмеялась и, схватив меня за руку, к моему смущению, начала сосать мой палец, пока он не занемел, и тут я попросила ее остановиться.
— Больно было? — спросила она.
— Ой, да, — ответила я.
Тогда она вздохнула и откинулась на спинку стула с таким видом, будто вот-вот лишится чувств.
Я помчалась за водой, стоявшей на тумбочке, вместе с тем поражаясь, какое чуткое у Анджелы сердце. Но когда я вернулась со стаканом и графином, она уже полностью пришла в себя.
— Как жарко, — сказала она, а затем резко велела оставить ее одну.
Чем я вызвала ее раздражение? Я не знала, но хотела извиниться. Однако не отважилась и, сдержав слезы, в подавленном настроении на цыпочках вышла.
Я не заметила, как на пальце снова выступила кровь, испачкав мое лучшее платье. Я попросила миссис Перкинс почистить его, и, несмотря на мои возражения, она все же перевязала мне палец. Она была так взволнована, что даже не спросила, как это случилось.
Я не видела Анджелу до самого обеда, хоть и постояла немного в коридоре, надеясь, что она спустится и я смогу ей показать свою часть розария.
В открытое окно я увидела, как Кеннет задумчиво бродит по гравию дорожки перед лужайкой, беседуя с папой о будущем и о своих планах поступить осенью в Оксфорд. Сама мысль о том, что он так скоро уедет, была просто невыносима. Я вспыхнула, вспомнив, как он недавно назвал меня плаксой, и при мысли об этом унижении на глаза мне вновь навернулись слезы. Мне хотелось спуститься к ним, но я не могла — из-за робости.
Какое облегчение — наконец-то услышать звонок к обеду! Вообразите мою радость, когда меня посадили за столом рядом с ним, а с другой стороны от меня была Анджела!
Мама почти сразу уставилась на меня и спросила, что с пальцем. Что-то заставило меня солгать. Я ответила, что укололась за рукодельем… и даже не покраснела при этом. В ту же минуту Анджела протянула руку над моими ногами и положила ее Кеннету на колено. Она сделала это так быстро, что я подумала: не померещилось ли мне? Потом я заметила, как Кеннет кивнул ей, точно это был какой-то их тайный знак. Как жаль, что у меня нет брата, с которым я могла бы делиться секретами!
Я пыталась заговорить с Кеннетом, но всякий раз, когда открывала рот, к горлу подкатывал комок, и я вновь принималась за еду на тарелке. Наверное, Кеннет заметил мой испуг: к концу обеда, когда завязалась весьма оживленная беседа о восстании туземцев и Глостерширском полке, и все развеселились, он взял меня за руку и положил ее себе на ногу. — Уже лучше? — спросил он громким шепотом. Я кивнула в ответ, почувствовав, как что-то нежное и одновременно твердое зашевелилось на дне его кармана, и с ужасом предположив, что, возможно, это — ручной мышонок. Но ради дружбы с Кеннетом я готова было вынести что угодно и гладила его, сколько хватало смелости, пока мисс Перкинс не посмотрела на меня сурово, чтобы я вытащила руки из-под стола.
После обеда все пошли гулять в парк. Когда мы собрались на лужайке за чаем, мне показалось, будто мои кузен и кузина жили здесь всегда, и я забыла о самом существовании Урсулы. Но она была тут как тут. Вся разгоряченная и сердитая, она сказала, что ищет меня повсюду битый час. Я познакомила ее с Кеннетом и Анджелой. И тогда она начала так позорно жеманничать, что я вздохнула с огромным облегчением, когда она наконец ушла. Хотя Урсуле уже шестнадцать и она ровесница Анджелы, клянусь: между ними нет ничего общего! И я рада, что оба моих родственника не обратили внимания на ее клоунаду.
За ужином я снова гладила чу́дную мышку Кеннета. Он казался очень довольным и во время нового разговора о восстании в городе под названием Амритсар обратился ко мне дважды.
— Ты любишь зверушек, моя прелестная пизденка? — спросил он с радостным блеском в глазах, а затем, минут пять спустя, повернулся вновь и, очень близко придвинув ко мне лицо, произнес:
— Да, ты — моя прелестная пизденка.
Он также сказал, что привез мне из Индии подарок, который прибудет завтра вместе с остальным багажом. Несмотря на все мои мольбы, он так и не признался, что это.
Все мы ушли спать рано, и, к великому моему разочарованию, Анджела, поцеловав меня и шепотом пожелав спокойной ночи, ушла в свою комнату и заперла за собой дверь.
Позже мне примерещились шушукавшиеся в тишине голоса, в том числе — Анджелин. Поддавшись порыву и не сознавая, какой это постыдный поступок, я приложила ухо к смежной двери. Тогда я услыхала и голос Кеннета, но не смогла разобрать, о чем они говорят. Наверное, он отпер дверь между комнатами. Разве мама не сочла бы это неприличным? В любом случае, я знала, что никогда их не выдам. Затем, уже собравшись тайком уйти, я услышала, как Анджела очень глубоко вздыхает, и у меня даже защемило сердце. Я подумала, не нужна ли ей помощь, не следует ли постучать и предложить ее? Я уже готова была это сделать, как вдруг услышала тихий смех Кеннета и новые вздохи Анджелы, ставшие еще громче. Они перемежались странным хихиканьем, которое и заставило меня опрометью вернуться к своему дневнику.
Подарок Кеннета — ни за что бы не догадалась — чудный сиамский котенок, привезенный из самой Индии специально для меня. Я решила назвать кошку Незабудкой, ведь у нее такие же дивные голубые глазки, как у Кеннета. Чем мне отблагодарить его за внимательность? В этот самый миг, пока я пишу, Незабудка сидит у меня на коленях. Ужин подадут с минуты на минуту.
Сразу после обеда Кеннет с Анджелой куда-то пропали. Вместо того чтобы идти в домик викария и попусту тратить время с Урсулой (да, в своем дневнике я могу признаться: она — зануда), я, сославшись на свое рукоделье и жару, просидела пару часов у себя в комнате, играя с Незабудкой и делая записи в дневнике.
Мне пришло в голову, что может стрястись беда. Поэтому сегодня утром я спросила Кеннета, что у него в кармане. Если это мышь, то что мне делать с Незабудкой? Но Кеннет рассмеялся и сказал, что это еще один секрет, но я очень скоро обо всем узнаю. Секреты — как это замечательно!
Возможно, я все же схожу в домик викария повидаться с Урсулой и показать ей свою новую любимицу. Наверное, меня ждет очередная сцена ревности. Даже не знаю, что и делать.
Сообразительная мисс Перкинс приготовила чудную корзинку для котенка, выстелив ее лоскутом цветастого кретона и положив туда подушечку такой же окраски. Какой у мисс Перкинс тонкий вкус! Незабудка тоже, наверное, так подумала и мгновенно полюбила свое новое гнездышко, свернувшись там пушистым калачиком.
Папа, мама, дядя Дж. и тетя М. отправились наносить визиты и знакомить моих кузена и кузину с соседями. Я успокоилась, когда меня решили не брать с собой. Ведь они собираются зайти к старой миссис Уошберн, которая всегда лезет целоваться, хотя у нее такая колючая борода, что папина по сравнению с ней кажется шелковой.
Как весело писать такое! Знаю — это шалость, но я бы никогда не посмела сказать подобное вслух.