Папа, дядя Дж. и тетя М. уезжают завтра в Италию. Пойду спрошу Виолетту: не помочь ли ей укладываться? У тети Маргарет — такая дивная одежка. Бьюсь об заклад, Виолетта примерит некоторые платья — так же, как меряет мамины, когда мама уезжает в Лондон. Мартин называет ее «отпетой нахалкой», но даже если это так, я люблю ее смешной акцент и рассказы о парижском детстве.
Сегодня утром уехали все: тетя Маргарет, дядя Джон, папа и даже мисс Браунинг — папа предложил подвезти ее до Лондона. Не знаю, как дорогая мамочка справится без присмотра мисс Б. Но она отнеслась к этому спокойно: сказала, что мисс Перкинс сможет позаботиться о ней, если на нее вдруг нападет слабость или головокружение. Такое иногда бывает, когда в доме гости.
Нам всем пришлось встать пораньше, чтобы попрощаться. Наверное, я была еще спросонья, потому что меня посетило очень странное наваждение. Зайдя в бельевую за чистым носовым платком, я услышала, как папа называет кого-то «любимая», и подумала, что с ним мама, но увидела лишь мисс Браунинг. Папа резко спросил меня, какого черта я шныряю здесь в такую рань, и когда я объяснила (не в силах сдержать слез), он ласково поцеловал меня и велел выбросить все из головы. Он взял меня под руку, и мы вместе спустились завтракать.
— А ты высокая девочка, — сказал он. — Не забыть бы привезти тебе из Рима какой-нибудь красивый подарок.
Несмотря на присутствие Анджелы и Кеннета, дом казался весь день пустым. После обеда мы вместе с мисс Перкинс отправились к викарию на чаепитие. Она сказала, что это взбодрит меня. Но клянусь, я не знаю человека мрачнее и унылее, чем викарий. Мама и мисс П. неустанно превозносят его добродетели… но, на самом деле, он очень скучный, жутко благостный, добродетельный, праведный, мудрый и важный, и при нем я всегда боюсь, что не успею подавить зевоту. Я заметила, что Анджела и Кеннет обрадовались, когда настало время уходить и мама отклонила радушное предложение Урсулы остаться на ужин.
Урсула лезла из кожи вон. Она весьма замысловато уложила волосы, хоть ей так не идет. Булавки постоянно выскакивали, а Кеннет наклонялся, поднимая их и возвращая Урсуле. Это еще больше смущало ее. Когда мы уходили, ее прическа превратилась в «воронье гнездо».
Аджела пришла и поцеловала меня на ночь. Она села на мою кровать и долго говорила со мной, а потом ушла в свою комнату.
Не думаю, что буду сильно скучать по папе, если мы по-настоящему сдружимся. А я уверена, что мы сдружимся. Нутром чую.
Уже пятница. Я провела чудесный день с Анджелой и Кеннетом. Мы ходили на озеро, и я показала им эллинг. В одном ялике сильная течь. Он почти полностью ушел под воду. Не забыть бы рассказать об этом маме.
После чая мы пошли в комнату к Анджеле. Она показала мне все свои платья и несколько красивых шалей, а потом, к моему изумлению, сказала:
— Выбирай.
— Что́ — выбирай? — спросила я.
— Шаль. Возьми одну себе. Какая тебе больше нравится. Красная? Тебе пойдет.
Затем Анджела засыпала меня бесчисленными вопросами — она уже успела ко мне привязаться. Мне почти нечего было рассказать, чтобы удовлетворить ее любопытство. Я со стыдом призналась, что выезжала из деревни всего четыре раза и еще никогда не была в Лондоне.
У нее в комнате стоит великолепный расписной ларец. Она привезла его из Индии. Говорит, что там хранятся ее секреты, — опять секреты! — а ключ на цепочке висит у нее на шее. Ларец — дивный. На темно-синем лакированном фоне повсюду изображены живописные стаи экзотических пестрых птиц. Разумеется, я не спросила, что у нее за секреты.
Кеннет всегда с нами. Похоже, он обожает сестру (я тоже). Но мне кажется, вскоре ему захочется мужского общества, и он начнет проводить больше времени в семье О'Хара, с которой его познакомили.
Не знаю, зачем я рассказала Анджеле, как старший О'Хара однажды пытался поцеловать меня за рододендронами. Анджелу это прямо-таки шокировало.
— Ты говорила маме?
— Нет, ни за что, — успокоила я ее, встревожившись. — Что бы сказала мама, если б узнала?
Анджела не ответила. Повернувшись к Кеннету, она произнесла что-то, но я не расслышала. Оба с любопытством посмотрели на меня.
— Примерь свою шаль, — наконец предложила Анджела.
Позднее.
Кеннет следит за мной. Стоит у меня за спиной, пока я пишу, чтобы я не наделала ошибок. Он совсем голый, если не считать пояса на бедрах. Он пригрозил, что поколотит меня, если я не запишу в свой дневник, прямо у него на глазах, все, что произошло сегодня вечером. Мне так стыдно, что я даже не могу позвать на помощь. Я не должна звать на помощь. Не хочу никакой помощи. Кеннет велел мне записать эти три фразы, и я записала.
Анджела заперла двойные двери, ведущие в коридор, и сидит, прислонившись спиной к деревянной панели. Ее ноги широко расставлены. Она тоже совсем голая, не считая длинных черных волос, прикрывающих груди, и какого-то пояса с длинной штуковиной, как у Кеннета, которую она время от времени прячет в своих черных кудрявых волосах… Кеннет говорит, что это называется «пизда». Я — пизда. Я — пизда. Я — пизда. Кеннет велел мне записать эти три фразы, и я записала. Анджела смотрит на меня, скривив губы.
Ах, дорогая мамочка, как подумаешь… Кеннет только что уколол мне спину своим поясом и говорит, что если я закапаю дневник слезами, он выпорет меня так, что я никогда этого не забуду.
Сейчас он отошел. Направился к Анджеле и, надавив на штуку на ее поясе ногой, полностью ее спрятал. Анджела катается по полу и трясется, точно от сильной боли. От сильной боли. От сильной боли. От сильной боли. Штука была внутри нее, потому что Анджела вдруг резко поднялась, и штуковина вышла, покрытая белой пеной. Кеннет, расстегнув пояс и держа штуковину передо мной, заставил меня вылизать все дочиста, чтобы Анджела могла снова ею пользоваться.
Кеннет называет эту штуку елдой. Елда. Елда. Фальшивая елда. И он говорит, что я должна выучить правильные слова, правильные слова, правильные слова. Говорит, что его штука называется «хуй». Хуй. Хуй. Он сделал два рисунка на странице моего дневника, подписал их и сказал, что я должна научиться употреблять их поочередно — для разнообразия.
Анджела улеглась на мою кровать. Она лежит на спине, длинные волосы разметаны вдоль белого лица. Кажется, она в полудреме. Кеннет подошел к ней и, запрокинув ее ноги, широко раздвинул их, вглядываясь в ее пизду и нежно поглаживая ее пальцем.
Теперь он вернулся и, стоя сзади, бьет меня по спине своим хуем, своей елдой, следя за мной и заставляя меня писать быстрее.
Когда же я очнусь от этого кошмара? Но откуда он взялся? Как мне могло присниться то, о чем я не знаю? Теперь — знаю, знаю, знаю. Кеннет велел мне записать эту фразу, и я записала.
Когда мы отправились спать, Анджела предложила мне прийти и пожелать ей спокойной ночи, как только я надумаю лечь в постель. Я погасила свет и взбила подушки — на тот случай, если мисс Перкинс заглянет узнать, сплю ли я. Когда я вошла, Анджела стояла посреди комнаты в длинной белой ночной рубашке. Она жестом пригласила меня, и тогда я заметила, что Кеннет тоже там — сидит в халате на краю постели. Встревоженная и испуганная, я попятилась из комнаты, но он встал и со смехом схватил меня за руку, говоря при этом, что стесняться здесь ровным счетом нечего.
— Кстати, а где Незабудка? — спросил он. Запинаясь, я ответила, что Незабудка — в корзинке у меня в комнате, и тогда он предложил сходить и принести котенка, добавив: — Бывают минуты, когда я просто не могу без нее.
Мне показалось невежливым отказать, и я сходила за котенком, решив отдать Кеннету то, что он хочет, а затем лечь в постель. Но когда я вернулась с Незабудкой на руках, Кеннет запер за мной дверь.
— Так-то гораздо лучше, — сказал он, — мы втроем — наедине.
Незабудка запрыгнула Кеннету на колени, как только я опустила ее на пол, и я вспомнила обещание Кеннета показать мне, что у него в кармане. Пытаясь скрыть свое смущение из-за их нескромных костюмов и его присутствия в спальне Анджелы, я попросила рассказать, что он там прячет.
— И впрямь, — сказал он и, убрав котенка, растянулся на кровати, распахнул халат и обнажил передо мной живот, покрытый курчавыми, волнистыми черными волосами, и маленькую штуковину — «хуй», лежавшую меж двух розовых шариков в самом начале длинных ног.
— Вот, — сказал он, — мой мышонок. Ну что ж, моя пизденка, мышке нужно внимание. Смотри не забудь. Я не люблю ждать.
Мне показалось, будто я сейчас упаду в обморок.
Посмотрев на Анджелу с отчаянной мольбой о помощи, я увидела, что она спокойно расчесывается перед зеркалом. Видя мои страдания, она сказала тем же холодным тоном, каким говорила намедни, прогоняя меня из комнаты:
— Делай, что велит Кеннет, Виктория.
Я заметила, как в зеркале сверкнули ее голубые глаза. Она была еще страшней Кеннета.
Кеннет притянул меня к себе на кровать и приказал снять ночную рубашку. Я сделала это, словно под гипнозом, — совершенно безропотно. Он довольно закряхтел, увидев мою наготу, и велел мне медленно повернуться, чтобы он мог осмотреть меня со всех сторон. Затем, схватив за руку, он заставил меня сесть рядом. Незабудка запрыгнула на кровать вслед за мной и, примостившись у Кеннета на животе, начала лизать его хуй розовым язычком. Я увидела, как хуй затрепетал. Лицо Кеннета дернулось. Он оттолкнул котенка и, наклонив меня к себе, приказал сделать то же самое.
— Только осторожно, — добавил он, — и не скаль зубы: мне нужны твои губки.
Потрясение от увиденного, кажется, напрочь лишило меня силы воли. Я подчинилась и смиренно вылизала его широкими движениями языка от гладкого кончика до основания, зарыв нос в черные волосы. Вдруг я почувствовала, как хуй изменил форму и, вытянувшись, стал в два раза длиннее и толще. Я замерла в ужасе от содеянного. Но не успела перевести дух, как Кеннет снова схватил меня за голову и, велев как можно шире раскрыть рот, засунул хуй до упора, так что я чуть не задохнулась. Затем он начал дергать мою голову взад-вперед, все убыстряя и убыстряя темп, после чего отшвырнул меня набок, захлебываясь, охая и гримасничая, и продолжил сам с невероятной силой дергать огромную штуку, пока из глубокой дырочки на конце не хлынули быстрыми струями густые белые сливки. Я подумала, что он умирает и из него вытекает сама жизнь, ведь он стонал, зарыв лицо в подушку, словно в страшной агонии. Но затем он