– взгляни, разве похоже, что я шучу?
– Да нет, – согласился боцман, – ты мрачен, как привидение.
– Так слушай же, – сказал Кеаве. – Вот два сантима: пойди к моей жене и предложи их ей за бутылку; она тут же отдаст ее тебе, можешь не сомневаться! Принеси бутылку сюда, и я куплю ее у тебя за один сантим, ибо продать бутылку можно только себе в убыток. Но ни словом не обмолвись ей о том, что послал тебя я!
– А ты не собираешься сыграть со мной шутку, приятель? – спросил боцман.
– Хотя бы и так, тебе это ничем не грозит, – возразил Кеаве.
– И то верно, приятель, – сказал боцман.
– А если ты сомневаешься, – добавил Кеаве, – можешь убедиться сам. Как только выйдешь на улицу, пожелай пинту лучшего рома или чтобы у тебя был полный карман денег, словом всё, что душе угодно, и тогда увидишь, чего стоит эта бутылка.
– Хорошо, канака. Я попробую, но, если ты надо мной потешаешься, я тоже потешусь над тобой – палкой!
И вот боцман отправился по улице к дому Кеаве, а тот стоял и ждал. Он стоял почти на том же месте, где в предыдущую ночь Кокуа ждала старика, но Кеаве был более тверд. Он ни на миг не поколебался в своем решении, и только сердце его сжималось от отчаяния.
Кеаве казалось, что он ждет уже целую вечность. Наконец он услышал чье-то пение в темноте – то пел боцман, но удивительно: у него был совсем пьяный голос.
Вскоре и сам боцман возник в круге света от фонаря. Он пошатывался и спотыкался. Волшебная бутылка была спрятана во внутреннем кармане, в руке он держал обыкновенную бутылку и, подходя к Кеаве, поднес ее ко рту и отпил несколько глотков.
– Ты достал ее, я вижу, – сказал Кеаве.
– Ну, ну, подальше! – крикнул боцман, отскакивая от него. – Только подойди, и я расквашу тебе морду! Ишь, чего захотел, чужими руками жар загребать!
– Чужими руками жар загребать? – удивился Кеаве. – Я тебя не пойму.
– А тут и понимать нечего! – заорал боцман. – Она мне по вкусу, эта бутылка, вот что. Как это она мне досталась за два сантима, я и сам диву даюсь; но уж, будь уверен, ты не получишь ее за сантим!
– Ты… ты не хочешь продать ее? – еле вымолвил Кеаве.
– Нет, любезный! – прорычал боцман. – Но, если желаешь, я дам тебе глоток рома!
– Послушай, тот, у кого останется бутылка, отправится прямиком в ад.
– Ну, мне и так другого пути нет, – ответил боцман, – а лучшей компании, чем Эта милашка, мне не найти. Нет, приятель, – снова закричал он, – бутылка теперь моя, а ты пойдипоищи другую!
– Неужто это правда? – воскликнул Кеаве. – Прошу, ради тебя самого прошу, продай мне ее обратно.
– Плевал я на всё это, – ответил боцман. – Ты думал, я простофиля, да не на такого напал, и хватит разговоров. Не хочешь выпить, так я сам пропущу глоточек. За твое здоровье! Прощай!
И он ушел в сторону города, а с ним и бутылка уходит из этой истории.
А Кеаве помчался к Кокуа, легкий как ветер, и велика была их радость в ту ночь, и блажен покой, в котором они с тех пор проводили дни свои в Сверкающем Доме.
Редьярд Киплинг
СУД ДАНГАРЫ(новелла, перевод Г. Островской)
Взгляни на бледного страдальца в пылающей рубашке.
Об этом и поныне говорят в лесистых горах Бербалды и в подтверждение показывают на дом миссии, от которого остались одни стены. Все это совершил великий бог Дангара, бог всего сущего, грозный, одноглазый, с красным слоновьим бивнем, — кто от него отвернётся, того поразит безумие Ята — безумие, постигшее сыновей и дочерей племени бариа-кол, когда они отреклись от Дангары и прикрыли своё тело одеждой. Так говорит Атхон Дазе, верховный жрец храма и страж Красного Слоновьего Бивня. Но если вы спросите об этом помощника правителя тех мест, на которого возложено попечение о бариа-кол, он рассмеётся в ответ — и не потому, что миссии ему не по душе, а потому, что он своими глазами видел, как духовные чада преподобного Юстуса Кренка, пастора Тюбингенской миссии, и его добродетельной супруги Лотты подверглись возмездию Дангары.
А вместе с тем если уж кто-нибудь и заслуживал благоволения богов, то именно преподобный Юстус, который, следуя влечению сердца, покинул Гейдельберг и поехал в эти дикие места, взяв с собой белокурую, голубоглазую Лотту.
— Мы этих язычников, что в таком мраке идолопоклонства пребывают, будем лучше сделать, — говорил Юстус в первые дни по приезде. — Да, — добавлял он убеждённо, — они хорошими станут и своими руками работать научатся. Все хорошие христиане работать долженствуют.
И на жалованье, более скромное даже, чем то, что в Англии получает причетник, Кренк умудрялся сводить концы с концами в своей миссии по ту сторону Камалы и Малаирского ущелья, на берегу реки Бербалды, у подножия голубой горы Пантх, на вершине которой стоит храм Дангары, — в самом сердце владений бариа-кол, нагих, добродушных, пугливых, не ведающих стыда, ленивых бариа-кол.
Знаете ли вы, что такое жизнь в затерянной в глубине страны миссии — этом аванпосте христианства? Постарайтесь вообразить одиночество — ещё более полное, чем в самом глухом углу, куда вас забрасывает служба, — одиночество, которое начинает давить вас уже с утра, как только вы откроете глаза, и заставляет, хотите вы того или нет, с головой уходить в дневные заботы. Вы не получаете писем, вам не с кем перемолвиться словом, к вам нет дорог; все, что у вас есть, — это пища, чтобы поддержать ваше тело, но и она неприятна на вкус, и если вы хотите, чтобы в вашей жизни были смысл, красота, добро, источник всего этого вы должны искать лишь в своей душе, в ниспосланной вам благодати.
По утрам, мягко ступая босыми ногами, новообращённые, колеблющиеся, а также и откровенные ваши противники толпой собираются возле веранды. Вы должны быть бесконечно добры и терпеливы и, самое главное, проницательны, ибо вы имеете дело с простодушием ребёнка, жизненным опытом взрослого и хитростью дикаря. Вам следует помнить о многочисленных нуждах вашей паствы, но первый ваш долг — ведь вы полагаете себя лично ответственным за них перед богом — отыскать искру духа, буде она там есть, в осаждающей вас толпе. Если, помимо врачевания души, вы занимаетесь и врачеванием тел, задача ваша становится ещё труднее, ибо больные и увечные на словах станут исповедовать какую угодно веру, лишь бы их исцелили, а потом ещё и посмеются над вами за то, что вы по простоте душевной поверили им.
Когда солнце начнёт клониться к закату и энергия, двигавшая вами с утра, ослабеет, вас охватит гнетущее чувство бесплодности всех ваших усилий. С этим чувством надо бороться, и единственной поддержкой вам может служить вера, что вы сражаетесь с дьяволом за спасение души человека. Это великая и радостная вера, но тот, кто способен сохранять её неколебимой двадцать четыре часа подряд, должен обладать на редкость крепким телосложением и не менее крепкими нервами.
Спросите убелённых сединами бэннокбернских врачующих братьев, какую жизнь ведут их проповедники; обратитесь к Оайсинскому обществу по распространению Евангелия, к этим сухопарым американцам, которые хвалятся, что проникают туда, куда не сунется ни один англичанин; попробуйте заставить пастора Тюбингенской миссии рассказать вам, что ему довелось пережить, — вас отошлют к официальным отчётам. Но в этих отчётах вы не найдёте и слова о людях, которые потеряли в пустыне здоровье и юность, — все, что человек может потерять, кроме веры; о молодых девушках, которые покинули Англию и отправились в заражённые лихорадкой джунгли Пантхских гор, зная наперёд, что их ждёт там верная смерть. Редкий из миссионеров не расскажет вам об этом, как не расскажет и о молодом Дэвиде из Сент-Биза, который, уехав в глубь страны трудиться на ниве божьей, не выдержал одиночества и полубезумным вернулся в главную миссию, крича: «Бога нет, но я жил бок о бок с дьяволом!»
Обо всем этом отчёты умалчивают, ибо героизм, неудачи, сомнения, отчаяния и самопожертвование какого-то там цивилизованного белого человека — ничто по сравнению со спасением хотя бы одной души, которую и человеческой-то назвать нельзя, от нелепой веры в лесных, горных и речных духов.
И Галлио, помощнику правителя, было наплевать на все эти вещи. Он уже давно жил здесь, и бариа-кол любили его и приносили ему в дар убитую копьём рыбу, орхидеи, сорванные в чаще сырого, тёмного леса, и столько дичи, сколько он мог съесть. Он, в свою очередь, давал им хинин и вместе с Атхоном Дазе, верховным жрецом, направлял их нехитрую внутреннюю политику.
— Когда проживёшь в этой стране несколько лет, — сказал Галлио за обедом у Кренков, — начинаешь понимать, что одна вера не хуже другой. Разумеется, я стану помогать вам по мере сил, но не обижайте моих бариа-кол. Это хороший народ, и они доверяют мне.
— Я их божьему слову учить буду, — сказал Юстус, и его круглое лицо загорелось восторгом, — и, конечно, их предрассудкам я, не думая наперёд, ничего плохого не сделать. Но, друг мой, ваша равнодушность к вопросу веры есть очень непохвальная.
— Ну, — нетерпеливо сказал Галлио, — мне надо заботиться об их бренном теле; на моих руках вся округа. Но вы можете попробовать спасти их души. Только не действуйте как ваш предшественник, а то, боюсь, мне трудно будет поручиться за вашу жизнь.
— А что с ним случилось? — не дрогнув, спросила Лотта, протягивая ему чашку чая.
— Он отправился на гору, в храм Дангары, — ясное дело, он был здесь новичком, — и стал колотить старого Дангару зонтиком по голове; понятно, бариа-кол вытолкали его из храма и жестоко отколотили самого. Меня в то время здесь не было, и он отправил мне с гонцом записку: «Подвергаюсь преследованиям во славу божью. Пришлите роту солдат». Ближайший военный пост находится в двухстах милях отсюда, но я догадался, в чем дело. Я поехал к Атхону Дазе и по-отечески поговорил с ним. Я выразил удивление, как это при его мудрости он не понял, что у сахиба был солнечный удар и он от этого лишился рассудка. Нужно было видеть, как они сожалели о своей ошибке. Атхон Дазе принёс свои извинения, послал ему молока, дров, птицы и всякой всячины, а я пожертвовал пять рупий на храм и сказал Макнамаре, что он вёл себя неблагоразумно. Он ответил, что я из соображений политики преклоняю колени в капище идола. Но если бы он перевалил за гребень горы и оскорбил Палин-Део, бога племени сариа, его бы посадили на кол из обожжённого бамбука задолго до того, как я подоспел бы к нему на помощь, и тогда мне пришлось бы повесить нескольких бедняг. Будьте с ними помягче, падре… Впрочем, я не думаю, что вы многого здесь добьётесь.